Глава XII 5 страница

— Я агностик, — ответил Горбачёв, гордо выпрямляясь.

— Гавностик ты и дурак. Это мы все знаем, что ты не в мать ни в отца, а в заезжего немецкого молодца. Так читал или нет?

— Прекратите оскорблять меня! Да читал, читал я эту поповскую сказочку. Тот-то родил того-то, тот — того-то ещё, Каин убил Авеля, Иосиф менеджером у египтян работал…

—Ну, батенька, какие у вас полные, однако, сведения, — хмыкнул Ленин.

Сталин недовольным тоном спросил:

— Ну, а про Вавилонскую Башню-то читал, читака, или пропустил страницу?

— Читал, читал, — раздражённо бросил Горбачёв.

— Миша наш, как-то, будучи в Израиле брякнул, что в мире было два коммуниста: Иисус Христос и он — Горбачёв Михаил. Последний коммунист. Последний везде, ― расхохотался Ельцин.

— Врёшь! — выкрикнул Горбачёв

— В этот раз нет, — сказал Ельцин.

— Тихо, тихо, орлы, дайте мне договорить. Подерётесь ещё, — сказал Сталин. — Я, Миша, с фундаментом твоего отеля параллели провожу. Там ветхозаветные вавилонские строители возгордились и решили построить свой небоскрёб, да такой, что бы до небес доставал. Только небесам это не очень понравилось. Раздражался Господь, глядя из-за облаков на потуги несчастных людишек, возомнивших, что нет предела человеческим возможностям. Глядел, глядел, думал, одумаются люди, да не дождался. Тогда взял и наградил их разноязычьем, что бы они перестали понимать друг друга. Дальше ты знаешь, что произошло. Мне лично страшно становиться, когда я вижу, какие кирпичи таскают на строительство новой Башни, многочисленные строители, бывшие фарцовщики, валютчики, двоечники и педерасты, кого допускают на этот государственный объект под названием Родина. Ладно, торгашеская рать, с ними можно бороться: рублём наказывать, сажать для вразумления, они на время и успокаиваются. Ты, Миша, сектантов впустил! Пидоров расплодил! Они свои кирпичи из дерьма сделанные, кладут в кладку! Они народ наш уводят к себе, люди уже говорят на разных языках и перестали понимать друг друга. И этих «друзей» нашего народа легион. Бесовской легион, Миша. Господь, не Тимошка, — он всё видит в своё окошко. Ему может надоесть такое положение вещей, он и вашу новую башню разрушит в два счёта.

—А при тебе одна только секта и была: Коммунистическая Партия называлась, — с удовольствием, издевательски произнёс Ельцин, — ты чего-то Ёся, не как Сталин заговорил, а как патриот квасной или святоша?

Сталин вспыхнул, поднял руку, что бы сказать Ельцину что-то резкое, но опустил её устало, бросив:

—Дурак ты, беспалый.

— Ну, вы, Иосиф Виссарионович, вообще-то какую-то чушь понесли! Ахинея полная! Нельзя же быть таким догматиком — мир-то у нас многополярный! — воскликнул горячо Горбачёв.

— Мир-то многополярный, да подход к нему у вас демократов империалистически-глобалистический, насытить свою утробу, вырвать последний кусок изо рта у голодного, а дальше, хоть трава не расти, — твёрдо произнёс Сталин.

— Упёртый ты, Коба, ох упёртый! — вздохнул Ельцин устало.

— Конечно, упёртый, — согласился Сталин, а как же иначе. Я к 1-ому апреля райскую жизнь никому не обещал, и, как ты под трамвай не обещался лечь. Я своей упёртостью пытался улучшать жизнь людей, всех людей, а не кучки вампиров. И это я сделал, Борис, это — исторический факт.

— Ясный пень — ты у нас гений, — фыркнул Ельцин, — как это у классика? А вот: «В политике, кто гений — тот злодей! » Это великий Пушкин, между прочим, сказал.

— Я бы перефразировал это так: а кто бездарь — тот злодей вдвойне. Я-то хоть и злодействовал, но что-то построил. А вот ты в историю вошёл, как злодей, который под водочку с селёдочкой продал свой народ. Вы, вообще, с Горбачёвым в историю с чёрного хода вошли, как здесь уже сказано было. Лучше молчи, Борис, молчи. Ты начинаешь меня выводить из себя, — гневно произнёс Сталин. Лицо его покраснело, глаз дёргался.

— О-ба-на! Ты, чё это? Хорош тебе злиться, Ёся, мы же репетируем. Забыл? — удивлённо произнёс Ельцин. — И, между прочим, говоришь, говоришь всё, обеляешь себя, а мы-то знаем, что ты один, в конце концов, остался — так всех достал. И издох ты без покаяния, обоссавшись в постели. А я (Ельцин гордо стукнул кулаком в грудь), а я покаялся перед народом…отпет и похоронен по-человечески.

— Кому нужны твои покаяния! Ты умер, оставив народу свою пресловутую потребительскую корзину и свору жадных шакалов нуворишей, — гневно воскликнул Сталин. — Вот Горбачёв тут говорил, что время всё расставит по местам. Пока живые будут здесь разбираться в прошедшей истории, мы будем на небесах ответ давать за каждый свой шаг. Вся наша четвёрка там поджариваться будет. Будем мы из говна в смолу кипящую нырять, а на десерт нас будут на крючьях подвешивать и мясо когтями острыми с нас сдирать. Только мне иногда перерыв будут давать, за то, что я с народом своим мир от бешеного пса Гитлера избавил.

— Ну, Ёся, ты просто достал уже! И в аду себе поблажки выторговал, за Бога решил! — закричал Ельцин.

Караваев почувствовал, что атмосфера за столом накаляется. «Ещё задерутся сейчас, Сталин вон как изошёлся, надо смываться» — решился Караваев и, тихо встав из-за стола, сказал:

— Спасибо вам за хлеб, за соль, за приют ваш… идти мне нужно, уж извините, пожалуйста.

Сталин повернулся к Караваеву, посмотрел на него, будто видит его первый раз.

— Ах, да, извините, зарапортовался, товарищи, — сказал он, потирая пальцами висок. — Нам, вообще-то, тоже, наверное, пора. Мы бы тебя подвезли, Иван Тимофеевич, да лимузин у нас маловат. Ты говорил, что у тебя вроде, как путёвка в отель?

— Путёвка, — подтвердил Караваев, — в отель «Родина». Так в путёвке написано у меня.

— Но как же ты там, извини, в таком виде думаешь появиться? — спросил Сталин, разглядывая Караваева.

Караваев опустил голову, а Ельцин, хрустнув пальцами, грубовато сказал ему:

— Там и голяком можно, если бумажник позволяет. Мой тебе совет, шахтёр: буром при. Тебе только наглючесть может помочь, понял? Нагло заходи в любые двери, ни на кого не обращая внимания, никого не бойся, при напролом. Как при штурме, не давай никому опомниться. Здесь такой номер может пройти.

Горбачёв, посмотрев на часы, захлопал в ладоши:

— Пора. Пора. Где ваша революционная собранность, Владимир Ильич? Поднимайтесь, товарищи! Что такое? Расклеились совсем! У нас контракт. Берём себя в руки и встаём.

Компания нехотя, тяжело и шумно стала подниматься. Ельцин пошатывался, он, задрав голову, добил остатки водки прямо из бутылки. Все вышли из беседки. Закинув рюкзак за спину, вышел и Караваев.

— Ну, что, шахтёр, давай прощаться, — сказал Сталин и протянул Караваеву руку, — Хотелось бы тебе помочь чем-нибудь, да вот не знаю как.

Караваев крепко пожал сухую старческую ладонь. Ленин долго тряс руку Караваева, глаза его слезились. Он всё желал Караваеву удачи, здоровья, что-то бессвязно бормотал. Его остановил Горбачёв, сказав строго:

— Ильич, вы уже несколько утомили товарища, оставьте пролетария в покое.

Ленин извинительно склонил голову перед Караваевым. Ельцин, хлопнув Караваева по плечу, икнул и сказал:

— Главное, Ваня, понахальнее, понахальнее! Понял? Я те точно говорю, этот номер здесь самый проходной. Веди себя нагло и уверенно. Можешь базар феней блатной пересыпать, тоже не помешает. Особливо наглей и не робей, перед всякими служками, швейцарами, охранниками, распорядителями, соглядатаями. У этой сволочи глаз намётанный и хозяйский хлеб они отрабатывают по-полной. Психологи ещё те, но промахнуться тоже боятся. Мало ли, кто как вырядился? Может ты воротила банковский, или олигарх и поприкалываться решил, для поднятия адреналина. Они это любят, когда дурью обдолбятся. А может и того хуже, может ты беспредельщик и у тебя граната в кармане?! Понял, шахтёр?

— Понял, — ответил Караваев, улыбаясь неуверенно, ― я постараюсь.

— Вот и хорошо. Ты постарайся, шахтёр, постарайся, — сказал Ельцин устало.

О чём-то думающий Сталин вдруг встрепенулся, и сказал:

— Вот, что, ребята. То, что Борис предлагает, может у нашего шахтёра и не пройти. Погонят шахтёра в шею или того хуже определят в казённый дом. Вот, что, товарищи… я предлагаю скинуться и выручить мужика. Дадим, кто, сколько сможет, не как вожди, а как люди, — ему ведь мало нужно. Купит он себе в секонд-хенде что-нибудь с бюргерского плеча — всё шансов у него больше будет. По крайней мере, у него хоть какая-то появится возможность попасть в отель и объяснить халдеям тамошним суть проблемы. Давайте, ребята, поможем товарищу, а?

— Я готов, — быстро ответил Ленин, доставая из кармана бумажник.

Вытащив из него пятисотенную купюру, он протянул её Караваеву, со словами:

— Берите, товарищ.

Караваев покраснел и спрятал руки за спину:

— Да вы, что?! Не возьму. Не могу взять, — пробормотал он, но немного помявшись, добавил храбро:

— Взял бы, но только в долг. Я бы сразу выслал из дома телеграфом. Можете мои паспортные данные записать, а вы бы мне свои адреса оставили…

Сталин улыбнулся.

— Хорошо, хорошо. Адресок мы тебе оставим.

Он взял деньги Ленина, добавил к ним от себя тысячу и, обернувшись к Ельцину с Горбачёвым, строго сказал, криво усмехаясь.

— Чур, без отговорок и без жлобства, демократы. Гоните монету на благое дело, жлобы.

Ельцин на этот раз не ёрничал, сказав:

— Помочь — это дело благое. Держи, Ёся, триста рублей.

Горбачёв долго ковырялся в карманах, наконец, достал несколько мятых десяток, пересчитал их, и протянул Сталину со словами:

— Семьдесят рублей. Больше нету, товарищи. Полный бак заправил 92-ого бензину.

Сталин взял и его деньги, пробурчав:

— А когда они у тебя были, жмот Нобелевский? Ты, по-моему, Николай Ильич, натурально в роль Горбачёва стал входить, что-то в тебе самом горбачёвское появилось, жлобское и изворотливое. Хотя, я думаю, настоящий Горбачёв и рубля бы нашему бедному шахтеру не дал, а стал бы «новым мышлением» кормить.

Сталин сложил все деньги в стопку и протянул их Караваеву со словами:

— Не густо, но хоть что-то. Здесь за отелем, недалеко, стадион «Динамо» есть. Обойдёшь отель кругом, по лесочку, чтобы не сцапали тебя раньше времени. На стадионе рынок круглосуточный. Там целый ряд секонд-хендов, знаешь, что это такое?

Караваев взял деньги, кивнув Сталину. У него запершило в горле, он закашлялся.

Сталин продолжил:

— Там сможешь совсем недорого себе прикупить одежонки попроще и обувку, я сам там иногда отовариваюсь. Ну, а после потопаешь в отель, раз у тебя путёвка.

Глядя смущённо на Сталина, Караваев спросил:

— А адресок-то дайте… я переводом телеграфным...

Караваев чуть не сказал Иосиф Виссарионович, забыв, что перед ним двойник.

— Адрес? — усмехнулся Сталин. — Адрес всё тот же: Кремль, Сталину.

— Или Ленину, — хихикнул Ленин.

— Можешь Ельцину или Горбачёву написать. Это без разницы. Дойдут деньги. До Кремля деньги всегда доходят, — вставил Ельцин.

Рассмеялись все кроме Горбачёва, который грубо сказал:

— Хватит зубоскалить. Пора уже. Опоздать можем.

Сталин взял Караваева под руку, отвёл в сторону.

— У нас, Ваня, есть ещё пяток минут, ― заговорил он тихо, ― сейчас Горбачёв долго будет чудо-технику заводить. Мы, конечно, на другой машине могли бы ездить. У меня «Жигули» шестой модели есть, у Ельцина — «восьмёрка», но продюсер требует, чтобы мы на выступление выезжали только на «Запорожце», для имиджа, говорит, полезно. Сталин помолчал немного и, вздохнув, продолжил, но уже о другом:

— Ты решил, наверное, что я сталинист закоренелый и горячий поклонник «вождя народов»? Вовсе нет! Я за порядок, против раздрая, за цементирование общества, за справедливость, за возмездие мерзавцам, за сильную страну. От того времени, кому только не досталось «на орехи». Отца моего, Иван Тимофеевич, в тридцать девятом расстреляли. Я тогда у матери в животе поживать начинал. Рос без бати, а реабилитировали его позже. Дело его мне удалось прочитать. Донесли на него, оболгали. Ни одного обвинения не принял он, никого не заложил, Царствие ему небесное, (он перекрестился). Но зла я на то время, не держу, — глупо прошлое ненавидеть. А время было по сути героическое и трагическое. Задачи ставились перед людьми почти невыполнимые, но они выполнялись, потому что были и энтузиазм, и вера. Тяжелейшее было время, опасное, не допускало слабости, виляний. И страшное было время, но люди были в массе своей не черствые, не пустые, живые и милостивые; посмотрите на фотографии людей того времени, какие лица красивые, какие глаза чистые у людей, какие улыбки! А жили-то не в изолированных квартирах с санузлом и телевизором. Я лично вырос в коммуналке, где было двадцать семь комнат! Не жировали, но не злобствовали и не завидовали. Учились, читали, любили, строили, воевали и победили. Победили, чтобы скатиться на уровень развивающихся государств. Вот ведь беда, какая! Хозяева нынешней жизни не понимают, или не хотят понимать всей гнусности и тупиковости пути. Они такой вакуум создают вокруг себя, с таким опаснейшим для себя разряжением, что рано или поздно, вакуум этот, состоящий из огромной ненависти и нежелания народа сближаться с этой властью рванёт, и это будет взрыв всё разрушающий и сжигающий. Подачки не затормозят этого катаклизма. Хотя я в глубине своей души верю, что народ наш выживет и его не извести легиону предателей. Так всегда происходило у нас. Надеюсь, и сейчас Господь не оставит нас. Добро живо, мир не погиб, зло вхолостую лязгает зубами.

Горбачёв, копавшийся под капотом, захлопнул его и крикнул:

— Экипаж, по местам! Товарищ Сталин, хватит лекции читать человеку.

— Ну, удачи тебе, держись, не падай духом, шахтёр, — сказал Сталин и пошёл, чуть прихрамывая к машине.

Компания, охая и переругиваясь, втиснулась в «Запорожец». Караваев, улыбаясь, подошёл к машине.

Горбачёв несколько раз повернул ключ в замке зажигания, мотор прокручивался, но как-то нехотя и устало, будто осоловел, как и сидящие в нём вожди.

— Бобина! — воскликнул Горбачёв, ударив ладонью по рулю. — Давно нужно было поменять. Я вам, товарищи, говорил, что рано или поздно она нас подведёт, а вы всё отмахивались.

— Бобина! — хохотнул Ельцин. — Дело было не в бобине, Горбачёв сидел в кабине!

— Борис, прошу тебя перестать хамить, мне это уже порядком надоело, — зло вскричал Горбачёв, и начал опять поворачивать ключ зажигания.

— Аккумулятор посадишь, дубина, — пробасил Ельцин.

Машина неожиданно фыркнула, чихнула, завелась, но тут же заглохла. Завоняло бензином.

Караваев наклонился к окну и предложил:

— Давайте я подтолкну. Здесь уклон, она должна с разгона завестись.

— Давай, — согласился Горбачёв, вытирая пот со лба. Силуэт загадочного континента на его лысине от пота расплывался.

Караваев зашёл сзади машины, упёрся в тёплый металл. Машина поддалась и неохотно покатилась, потом пошла быстрее. Скоро Караваев уже бежал: спуск был довольно крутым.

— Третью, третью врубай, коммунист с божьей отметиной, — услышал Караваев раздражённый крик Ельцина.

Лязгнула передача, машина дёрнулась и, обдав Караваева чёрным выхлопом, завелась. Взревев дырявым глушителем, она стала быстро отрываться от него.

Пробежав по инерции несколько метров, он остановился, постоял, провожая «Запорожец» взглядом до тех пор, пока тот не скрылся за поворотом.

Глава XII

Задрав голову, Караваев несколько мгновений разглядывал зеркальную махину отеля, отбрасывавшую во все стороны солнечные блики и со словами: «Держись, Тимофеевич», — двинулся к ступеням, ведущих к отелю, поднимающихся вверх каскадами. Через каждые тридцать три ступени (Караваев не преминул посчитать их) были устроены площадки отдыха со скамьёй и мраморной вазой, из центра которой высокой струйкой била вода.

Караваев заспешил. Не останавливаясь, он дошёл до места, где ступени закончились. Это была обширная территория, густо засаженная эвкалиптами. Отель был совсем рядом, к нему вела дорожка, с обеих сторон которой рос живой заборчик из аккуратно подстриженной вечнозелёной бирючины.

К входу отеля то и дело подкатывали длинные дорогие автомобили. У машин, как из-под земли, появлялись угодливые люди в униформе. Они услужливо открывали двери автомобилей, хватали багаж и скрывались за дверями отеля, в его необъятной утробе.

Караваев, на время успокоившийся, опять стал мандражировать. «Сначала нужно попасть в секонд-хенд, потом уже двинуть в отель», — сказал он себе и решил сойти с дорожки, обойти отель лесочком, как ему советовал «Сталин». Но тут из-за кустов раздался детский голосок:

— Отец, слышь, тормозни на минутку, очень прошу тебя.

Караваев повертел головой.

— Я здесь, — детский голос доносился из-за кустов.

Караваев перегнулся и заглянул за стеночку зелёной изгороди. За ней, на корточках сидел солдат. Он поманил его рукой, сказав полушёпотом:

— Сюда, сюда иди.

Караваев, воровато оглядываясь, протиснулся сквозь кустарник.

— Давай, отойдём, — опять полушёпотом сказал солдат и Караваев пошёл за солдатом. Тот привёл его к огромному эвкалипту, со свисающими лохмотьями светлой коры. Рядом была рощица цветущих олеандров.

— Здесь нас никто не увидит, — сказал солдат.

Гимнастёрка на его худых плечах висела, как на огородном пугале, из большеватого воротника торчала худая птичья шея, ботинки «заросли» пылью, под глазом мутно зеленел след застарелого синяка. Весь вид солдата был жалок и вызвал у Караваева недоумение смешанное с жалостью. «Защитничек», — подумал он с горечью, и спросил:

— Ну, рассказывай, служивый, зачем позвал.

— Отец, мне денег немного нужно, дай, сколько сможешь, а? Очень прошу, мне одежды какой-нибудь купить нужно, что б до дома добраться. В форме меня быстро заметут, понимаешь? Меня уже ищут, наверное, — ответил солдат, чертя носком сапога какие-то знаки на земле.

— Ну, ты, сынок, сам-то понимаешь, что не по адресу обратился? Глаза-то разуй, — сказал Караваев, хмурясь недовольно.

— Мало ли? Мне деньги нужны, — ответил солдат, — хоть чуточку дай.

— Ты что, сбежал?

— Сбежал.

— А не лучше тебе в часть вернуться?

— Да ты, что! Туда мне никак теперь нельзя — прибьют. Что я, враг себе? Мне б домой добраться. Доберусь на попутках, только деньжат немного «настрелять» бы. Дома мать, сестра и укрыться есть где…

— Это большая глупость. Лучше тебе в часть вернуться, — повторил Караваев.

— Не понимаешь ты, отец, — покачал головой солдат.

Караваев достал из кармана брюк деньги, вытащил из тонкой пачечки две сторублёвки и, протягивая солдату деньги, глаза которого просияли, сказал:

— Не знаю, правильно ли я поступаю, но мать меня учила: если у тебя просят, а у тебя есть, что дать — дай, сколько сможешь. Больше дать не могу, мне самому приодеться нужно. Но повторяю: вернись в часть, сынок.

Солдат схватил деньги, сунул их за голенище сапога, глянул с надеждой в глаза Караваеву:

— Спасибо, отец. Может, автомат у меня купишь? У меня их два, четыре рожка к ним и пара гранат имеется.

— Да ты что? Зачем мне оружие? А ты, что так круто вооружился, воевать, что ли собрался? Сдайся, сынок, — так и до беды недалеко, — просяще сказал Караваев.

Солдат ничего не ответил. Он достал из кармана пачку сигарет, сел под эвкалипт, махнул рукой приглашающе:

— Давай, перекурим, батя. Присаживайся.

— Ну, давай. Перекурить можно, — ответил Караваев.

Он залез в карман за сигаретами, но их там не оказалось. Он вспомнил, что его измятая пачка, в которой, кажется, ещё оставалось несколько сигарет, осталась на столе беседки. Немного помявшись, он скинул рюкзак на траву и сел рядом с солдатом. Взял из протянутой солдатом пачки сигарету, прикурил от его сигареты и жадно затянулся.

Было очень тихо, в воздухе витал цветочный аромат, щебетали птицы, где-то куковала неугомонная кукушка. Караваев вдруг почувствовал тяжёлую усталость. Он закрыл глаза, думая: «Поспать бы сейчас здесь под деревом в тенёчке пару часиков, а уже потом и идти на муки».

— Ты-то, как сюда попал отец? — спросил солдат, — Здесь ведь фильтруют круто. Я в кузове грузовика приехал, под бельём грязным и тут незаметно выскочил, а ты как?

То ли от того, что он волновался, оказавшись так близко к долгожданной цели, то ли от того, что инстинктивно оттягивал «радостную» перспективу встречи с официальными представителями отеля, от которых зависела его судьба, то ли стрессовое напряжение лопнуло, наконец, как волдырь, но Караваеву непреодолимо захотелось вдруг выговориться.

Он открыл глаза, посмотрел на солдата, заглядывавшего ему в глаза, попросил у него ещё сигарету, закурил, и его прорвало. Он заговорил быстро и бестолково.

— Шахтёр я… из Красношахтёрска. Может, слыхал про такой городишко? Нас по телевизору показывали, когда взрыв был недавно, и ещё, когда бастовали… Зарплату, понимаешь, нам задерживали долго. Директор всё талдычил, мол, с деньгами напряжёнка. Типа, завтра, послезавтра… подождать, мол, надо. Никак, мол, деньги покупатели не перечислят. Хотели мы директора прищучить, да он, как неуловимый Джо — не выловить. Он, то в Германии, — там у него не то жена, не то бабёнка, то в Италии, у него и там дом, то ещё куда улетучивался. Не выловить его, ёш твою два. Мы и бастовали, и на площади касками стучали и главаря администрации в заложники брали, да всё без толку. Нет денег и всё тут! А тут такое вышло… директор, наш неуловимый, вдруг появился, но мы с ним поговорить не успели. С ним другие успели «поговорить». Прямо в кабинете и кокнули его, эти, как их, киллеры. Да, киллеры, значит, пристрелили, шесть пуль всадили, еш твою два. Он, видать, не одних нас за нос водил. После говорили, что долгов набрал выше крыши. Гроб с телом его родственники на самолёте в Азербайджан увезли — он оттуда родом, кажется, был. В горняцком деле не бум-бум дядя, из торгашей он, как в директора пролез, ёш твою два, непонятно. У нас этих директоров за последние десять лет человек восемь было. Одного в машине взорвали, другого в подъезде пристрелили, трое с деньгами за границу смылись, ещё двое от инфаркта умерли, ну, последнего, я сказал, в кабинете пристрелили. Но свято место пусто не бывает. Новый появился, не запылился. Ручки холёные в перстенёчках. Молодой, совсем пацан, но шустрый, как веник. Собрал он нас всех и говорит: деньги ваши, мол, покойничек чудила-торгашок профукал, у меня денег тоже нет пока, говорит. Хотите, говорит, расплатимся с вами углём? Уголь продадите — будут деньги. А так ещё долго без денег сидеть вам придётся, я вам, говорит, и клиентов найду на уголь, но естественно, говорит, придётся продать его дешевле, чтобы поскорее сбагрить за наличку, по-другому клиенты не клюнут. Мы подумали, подумали и согласились. Мне аж девять вагонов досталось. И, надо же, повезло: покупатель объявился! Это я тогда так думал, что повезло. Сейчас, сынок, ох, как жалею, что подписался под это дело. Так вот, привёз к нам директор наш новый покупателей. Фирма называется «Ин-тер-тур-сикрет-сервис». Во название, и не выговоришь! Давайте, они говорят, меняться, бартер сделаем, так, как с деньгами и у нас сейчас напряжёнка. У нас, говорят, есть горящие путёвки. Расписали, черти! Мол, питание, море, лечение, проживание и обратный билет бесплатно. Ну, я и сменял свой уголёк на путёвку. А, что, думаю: может, я ещё целый год с этим угольком мыкаться буду, а так хоть отдохну, сил и здоровья наберусь. Я, считай, десять лет не отдыхал, никуда не выезжал, а в шахте, сам понимаешь, не в белых перчатках работают. В преисподней этой столько лет отпахал! А работа такая, что забой в любой момент братской могилой может стать. Наскрёб денег на билет и полетел. Денег в кармане пятьдесят рублей и, ладно, думаю, зачем мне деньги? Питание бесплатное, спать уложат. Без курева оно, конечно, трудновато жить курящему человеку, но потерпеть можно. В конце концов, и бросить можно, только польза будет здоровью. Летим, значит, ага… подлетаем сюда, стюардесса выходит и говорит: аэропорт, мол, закрыт. Говорит, захватили аэропорт террористы, взлётную полосу, говорит, взорвали. Так что садиться будем в Африке, в Буркуна-Фасон. Повезло! Во как повезло шахтёру! Я вскакиваю с кресла, кричу: на хрена мне ваш Буркуна-Фасон?! Я не фасон лечу давить, а на курорт здоровья набираться. У меня, кричу, путёвка с сегодняшнего дня. Я в отеле должен быть, мне опаздывать нельзя. Стюардесса девчонка участливая попалась. Что вы так нервничаете, папаша, спрашивает? Из любого положения выход можно найти, говорит. Вы, говорит, парашютом пользоваться можете? А то, говорю, в аэроклубе занимался, в десанте служил. Вот и хорошо, говорит. Вынесла она мне парашют, надел я его. Прыгнул. На пляже приземлился, но искупаться не удалось, слава Богу, что не удалось. Оказывается, подлодка там взорвалась вчера атомная. Два самолёта в море упали, пока я там загорал. Там на пляже и обобрали меня люди добрые, чемодан упёрли. Остался я вот в этой одежонке, что на мне. О том, как я до этого места добирался, где сейчас с тобой сижу, рассказывать не буду. Не хочется говорить, что видел. Хотелось бы всё забыть, да не скоро забуду, сынок. Мне сейчас главное в отель пробраться. У меня паспорт и путёвка есть — доказательство, что я не шарамыга какой. И если честно, я немного трушу. Спасибо артистам, ― я тут их встретил, ― чуток деньгами помогли. Надо мне как-то в секонд хенд проскочить, они сказали, что это за отелем, на стадионе. Как бы на охрану не нарваться. Ну, давай ещё по одной закурим.

Солдат протянул ему пачку. За время этого монолога Караваева, он ни разу не перебил его, но, кажется, и не слушал, а думал напряжённо о чём-то своём. Караваев закурил и сказал:

— А ты это брось. Тебе же в лучшем случае дисбат светит, а то и отмажешься, если сдашься. В худшем, — убить могут при задержании. Тебе сколько до дембеля осталось?

— Двести одиннадцать дней.

— Осталось, значит, меньше года промаяться, а так ещё дней семьсот припаять могут, если сам с повинной не явишься. Смекаешь, какая грустная арифметика?

— Уж лучше в дисбат, чем в часть…

— Так чего там такого страшного в армии? Армия, она, конечно, и в Африке армия, дело мужское и грубое. Трудно. Кто отрицает? Но ведь одет, обут, накормлен и служба, как говорится, идёт, пока солдат спит.

— Это у вас так было, — ответил солдат грустно. Он по-детски обнял колени и говорил, глядя в землю. — Забивают меня, понимаешь? И забили бы, если бы не сбежал. Не было уже сил терпеть и страшно стало, не хотел я умирать или калекой остаться. И терпеть уже не мог.

— Да, как же так? — возмутился Караваев. — А ты — рапорт! По инстанциям, как положено, комвзводу, потом ротному, командиру полка. Чего молчишь? Защищать себя нужно!

— Защищать! — скривился солдат. — Да командир взвода меня сам и поколачивал, а командир роты всё знает, да помалкивает. Нужно было перетерпеть, но не могу больше. Я уж думал себя убить, а потом взял и сбежал. Так вдруг захотелось мать с сестрой увидеть. У них-то денег нет, меня проведать, в деревне живут, далеко отсюда, а терпеть дальше сил уже не было.

Солдат судорожно всхлипнул:

— Я их, гадов, всех перестрелять хотел. Думал, подниму их всех, обидчиков моих утром, выведу на плац, на колени поставлю, приговор им свой скажу и порешу из автомата. Потом, конечно, и себя застрелить надо было бы, а это я не смог бы. Вот я и сбежал.

Караваев с жалостью посмотрел на солдата.

— Выход у тебя один, сынок, сдаться. Сдаться и всё объяснить. А так беда может выйти. Сейчас ты беглый, вооружён и потому опасен. Здесь уж спрос к тебе другой, нежели с самовольщика, который на танцы в город подался. Сейчас уже, наверное, и по телевизору и по радио шумят. Сдайся, всё объясни. Могут в другую часть перевести. Накажут, конечно, каким-то образом, но ведь жить будешь. Сдайся, парень.

Солдат отрицательно покачал головой:

— Нет. Вот, своих увижу, молочка домашнего попью, тогда и сдамся в наш районный военкомат.

Караваев встал, одел рюкзак.

— Молод ты ещё, сынок. Не загадывай. Кто знает: загонят тебя, как волка окружат со всех сторон, а нервы у тебя сдадут, возьмешь и на курок нажмёшь. Подумай ещё и о том, что те, которые тебя окружат, тоже, знаешь, люди и жить хотят. Им пулю твою схлопотать не с руки, и они тоже стрелять умеют. Могут и вперёд тебя на курки нажать. Но им ничего не будет. Закон на их стороне. Сдайся — лучше будет. Без оружия выйди к людям, так безопаснее.

Солдат поднялся с земли. Он топтался на месте и молчал. Лицо его покрылось красными пятнами, на лбу выступила россыпь пота.

— Погоди немного, — сказал он хрипло и быстро нырнул в гущу олеандров. Через минуту он появился с автоматом в руках.

— Ты чего, парень? — удивлённо спросил Караваев.

— А ничего! — зло ответил солдат, направляя на него автомат. Палец солдата был на спусковом крючке, автомат в руках дрожал.

— Ты чего, парень? — повторил Караваев.

— Бросай деньги мне в ноги и уходи. Я честно тебе говорю: не отдашь деньги — выстрелю. Мне деньги нужны, я с утра здесь торчу и ни одного человека не увидел кроме тебя. Так что давай деньги. Они тебе ни к чему. Не спасут они тебя, как-нибудь переживёшь, а мне без них домой не добраться. Бросай деньги, я сказал, — проговорил солдат срывающимся голосом.

Караваев попытался урезонить солдата.

— Ну, выстрелишь ты, убьёшь меня, тут тебе тогда и деньги могут не понадобиться. Ведь на выстрел прибегут сюда, до отеля-то рукой подать. Обнаружишь ты себя…

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒