Шульман Аркадий Львович 22 страница

Но именно в 3-м Городце находилась водяная мельница, которая, по нашим предположениям, была и местом жительства, и местом работы единственной еврейской семьи, обитавшей в здешних местах.

На чем основываются наши домыслы?

Судя по рассказам Гинзбургов, их родственники жили в Городце еще в середине XIX века, а может быть и раньше. Евреям, кроме жителей специальных земледельческих поселений, не разрешалось владеть землей, и даже будучи арендаторами садов, мельниц, пастбищ, они часто оформляли документы на других людей. А потом евреев и вовсе выселили из деревень.

В Городце не было ни корчмы, ни постоялого двора. Как сказал наш водитель Илья: “Дорога через Городец ведет в тупик”. Какой смысл в таких местах открывать корчму или постоялый двор?

Значит, с большой долей уверенности можно сказать, что евреи в 3-м Городце арендовали водяную мельницу.

И вот мы едем в деревню, только не в архивную или книжную, а в настоящую, сегодняшнюю.

Дорога то поднимается вверх, то мы катимся вниз, что мгновенно ощущают наши мобильные телефоны, они перестают в низинах поддерживать связь. То слева, то справа от нас красивейшие места. Проезжаем мимо Дома отдыха “Лесные озера”. Когда-то в этих краях собирались паломники из многих губерний России, они шли за десятки и сотни километров. Всюду разносилась молва о местных целебных грязях, которые лечат чуть ли не все болезни.

И вот, наконец, дорожный указатель “Звонск – 1км”. Я достаю блокнот и читаю выписки, сделанные в архиве: “Городец относится к Звонскому сельскому обществу”. Значит, мы у цели.

И вдруг Барри Гинзбург вспоминает (при мне впервые говорит об этом), что его родственники жили еще и в местечке Кубличи. И теперь уже вспоминаю я, что вычитал в старых книгах. Ближайшая к Городцу почтово-телеграфная контора в начале XX века находилась в Кубличах. Все сходится.

Мы проезжаем по гравийке каких-то пару километров и читаем на дорожном указателе “Городец”.

Барри и Мэрл Гинзбурги, Лойт Вестерман радостно восклицают. Цель, к которой они стремились много лет, достигнута. Работник “Джойнта” Наталья Малец, которая сопровождает Гинзбургов в их поездке по Беларуси, сказала мне:

– Сколько раз я от них слышала название ”Городец”. Они его все время повторяли, когда у них спрашивали, что вы хотите увидеть.

Мы вышли из машины. Маленькая деревенька, окруженная сосновым лесом. Летом в солнечный день, без сомнения, очень красивое место, когда даже старые покосившиеся заборы и доживающие свой век дома кажутся живописными и привлекательными. Но в серый ноябрьский день, когда падает мокрый снег и под ногами хлюпает грязная жижа, это выглядит уныло и безрадостно.

Мы сфотографировались на фоне деревенских домов, на фоне колодца-журавля. Американские гости спросили: “Что это такое? ” Барри поинтересовался: “Сохранилась ли водяная мельница? ”

Я спросил об этом у местной жительницы. Она отрицательно покачала головой. На своем веку, а ей лет шестьдесят, такого не помнит.

Мы спустились с горы, и вот перед нами речка Ушача. Висячий мостик, раскачивающийся, как маятник у часов, сброшенные в воду старые автомобильные покрышки. Возможно, мельница стояла именно здесь.

Барри Гинзбург понимал, что приехали сюда ради него и не увидели ожидаемого. Он скомандовал: “Поехали обратно”.

Мы спросили у прохожего, как лучше выехать на Ушачи. Он посмотрел на наши комфортабельные машины и решил, что мы очередные столичные дачники, которые скупают здешние дома-развалюхи, сносят и на их месте строят вполне современные коттеджи, в которых живут пару летних месяцев.

Мы уезжали из Городца. В машине повисла напряженная тишина, и я сказал:

– Мечта всегда красивее реальности.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Синагога для олимпийского резерва

Ида Шендерович – историк, экскурсовод, хорошо знает историю Могилева, еврейские страницы этой истории. Слушать ее приятно. Она проводила экскурсию для немецкой делегации из Карлсруе. Это небольшой городок на юго-западе Германии, откуда каждый год в Могилев приезжает представительная делегация. Немцев интересуют самые разные аспекты городской жизни, в том числе и еврейская община.

А поскольку самые значительные страницы еврейской истории Могилева, как и других городов Беларуси, в прошлом, то знакомство с общиной обычно начинается с экскурсии. Каждый год приезжают из Карлсруе новые люди, и каждый год Ида Шендерович проводит экскурсию.

В этом году, по воле случая, я оказался в Могилеве в одно время с немцами и тоже отправился на экскурсию. И хотя в журнале “Мишпоха” был опубликован очерк Иды Шендерович и Александра Литина “Могила льва, или Город, в котором жил мифический моэль Лева” и я его внимательно читал, очень скоро понял, что два экскурсионных часа могут стать самым интересным временем, проведенным в Могилеве. Я взял ручку, лист бумаги и стал записывать. И пускай не обижаются Александр Литин и Ида Шендерович, их очерк написан прекрасно, я не собираюсь его дополнять. Но у каждого человека свой взгляд на вещи, а уж тем более на такой город, как Могилев.

В центре города – сохранившиеся здания двух синагог. В одной из них, именуемой синагогой Цукермана, сейчас уютно устроилась специализированная детско-юношеская школа олимпийского резерва № 6.

На здании висит Мемориальная доска. На ней на белорусском языке написано (перевод на русский – А. Ш. ): “Здание возведено в XVIII веке как резиденция католического епископа С. И. Богуш-Сестранцевича”.

После смерти Сестранцевича, в середине XIX века, дом сгорел, а коробка из обожженного кирпича долгое время стояла бесхозной, пока ее не выкупил богатый еврейский купец Борух Цукерман. Фамилия переводится на русский язык как “сахарный человек”, или Сахаров. Свое состояние купец действительно сделал на торговле сахаром. (Как после этого не поверить силе имен и фамилий! ) Особенно преумножил состояние во время русско-японской войны, занимаясь поставкой для русской армии провианта. (К бездарным полководцам и флотоводцам, проигравшим войну, отношения не имел. ) Так вот, Борух Цукерман отремонтировал бесхозный дом, привел его в полный порядок и передал еврейской общине под синагогу. Долгое время здесь была синагога. Но вот Мемориальной доски, да что там мемориальной, простой доски с упоминанием об этом, вы нигде не найдете. С одной стороны двери бронза сообщает о католическом епископе Сестранцевиче, с другой стороны – под стеклом, на зеленом фоне – написано об олимпийском резерве. А Цукермана как будто и не было. Ни в этом доме, ни в истории Могилева. Правда, евреи назвали свое городское благотворительное общество “Хэсэд-Борух” в память о купце, дававшем щедрые пожертвования.

На площади, там, где стоит памятник Звездочету (при чем Звездочет к Могилеву, никто мне объяснить так и не смог) и находится Аллея звезд, почти как в Голливуде, Ида Шендерович сказала:

– Эта звезда установлена в честь Светланы Баитовой, чемпионки мира по гимнастике, занималась в синагоге Цукермана.

Понятно, что занималась гимнастка в школе олимпийского резерва, но, поскольку дом евреи по-прежнему называют синагогой Цукермана, получилось забавно.

На стене дома, рядом с синагогой Цукермана, могилевские художники сделали фреску “Старый город”. Воспроизведены фрагменты вывесок, которые когда-то были на магазинах. И одна из центральных надписей, во всяком случае, она сразу бросается в глаза – “Кнiгарня Гiнсбурга”. Конечно, приятно, что цензура в лице городских властей не прошлась по эскизу и не заменила еврейскую фамилию на коренную белорусскую. Уважили историю. У меня нет цифр, сколько евреев в дореволюционном Могилеве владели магазинами, но не сомневаюсь, что цифра была внушительной.

Увидев эту роспись, я, почему-то, может и не к месту, вспомнил своего соседа, который пьяный не раз кричал: “Всех жидов по стене размажу”. Могилевские художники “размазали по стене”, в самых лучших целях, одного книготорговца Гинсбурга.

Вторая сохранившаяся синагога когда-то называлась Купеческой. В нее ходили купцы, вероятные конкуренты и, думаю, завистники Цукермана. Это только со стороны кажется, что евреи живут друг с другом в мире и любви. Нет, конечно, когда нам плохо, мы сбиваемся в кучу и становимся единым целым. Но когда у купцов или других евреев дела идут хорошо, мы умеем укусить своего соплеменника с такой силой, что если бы мы так кусали антисемитов, их бы стало намного меньше.

Наверное, в Могилеве особое давнее пристрастие к спорту. Из Купеческой синагоги тоже сделали спортивный зал. Здесь тренируются боксеры общества “Спартак”. Не знаю, сколько чемпионов мира вышло из этого здания, но, наверное, еврейские молитвы помогают им достичь неплохих результатов.

Ида Шендерович сообщила, что по субботам она ходит в эту синагогу. Я с уважением посмотрел на нее и подумал: “Какие глубокие убеждения! Здесь давным-давно спортзал, а она по-прежнему по субботам…”. В это время Ида добавила, что “по субботам она занимается в секции каратэ”.

А потом мы проходили мимо доходного дома еврейского купца Бобовика. Недавно его реставрировали, и лепнина, которой богато украшен фасад здания, смотрится (особенно в яркий солнечный день) великолепно. Между этажами, над одними окнами и под другими, фрагменты еврейского народного орнамента и магиндавиды. Между прочим, на третьем этаже этого дома сто лет назад был шикарный публичный дом. Не бордель какой-нибудь, и не притон, а по большому счету… Но почему его надо было украшать магиндавидами, я никак не пойму.

Последние десятилетия в этом доме располагается Могилевский государственный университет имени Аркадия Кулешова. То, что студенческие аудитории находятся в бывших спальнях барышень, – это нормально. Раньше здесь любили женщин и иногда говорили об умных вещах. Теперь все наоборот. Кстати, прежний орнамент на фасаде здания ничуть не мешает студентам штудировать науки. Но вот как он мог сохраниться не то что в сталинские, а в хрущевско-брежневские времена, понять не могу.

Сто лет назад в Могилеве еще действовали братства, в других городах давно исчезнувшие. Это был некий прообраз нынешних профсоюзов. Вначале объединялись и рабочие, и хозяева. Но, извините, деньги во все времена были главной причиной конфликтов. И рабочие разошлись со своими хозяевами. Теперь у братства главной целью стало: “Защита подмастерьев путем отказа от работы у обидчиков и примирения рабочих и хозяев”. Звучит-то как! Между прочим, каждое братство имело свой свиток Торы, а иногда и синагогу.

Молодые подмастерья (еврейские головы! ) придумали совершенно оригинальный способ борьбы за свои права. По вечерам могилевский бомонд гулял в Муравьевском сквере. Подмастерья выходили сюда с лозунгами и устраивали митинг. На углу дежурил городовой. Справиться с целой толпой подмастерьев он не мог. И бежал за подмогой в жандармерию. До нее было два квартала. Подмастерья знали, сколько времени надо, чтобы добежать до жандармерии, сколько – чтобы с подмогой вернуться обратно. За это время они высказывали все свои требования и расходились, избегая ареста.

Так повторялось много раз. Впрочем, думаю, если бы жандармы серьезно захотели наказать подмастерьев, они бы это сделали.

И все же самым забавным экспонатом или свидетелем еврейской истории Могилева считаю дом с заложенными окнами. Он находится как раз напротив костела святого Станислава. В доме жили евреи, а в костеле, как известно, молились католики. И вдруг католики решили, что евреи только тем и занимаются, что смотрят в окна на таинства христианские, а это оскверняет их святость. Надо положить этому конец и евреев из дома выселить. И пожаловались в городской магистрат.

По моему мнению, дом понадобился католикам, и поэтому появилась такая жалоба.

И городское руководство все это понимало, но надо было реагировать. С одной стороны, дом принадлежал евреям на правах частной собственности, а с другой – за католиками политическая сила.

Городской магистрат принял мудрое соломоново решение. (Может, потому что речь шла о еврейском доме. ) Евреям разрешить жить в доме, но окна, выходящие на костел, – замуровать.

Ида Шендерович рассказала, что недавно она проводила экскурсию для харьковских музыкантов. Рассказала про замурованные окна. Музыканты переглянулись и сказали, что точно такая же история была в их родном городе.

Прошли века. И сегодня никто не смог мне уверенно сказать: это легенда или быль. В доме с замурованными окнами работает Еврейское агентство “Сохнут”, а в костеле святого Станислава снова молятся католики. Правда, долгие годы советской власти здесь находился партархив.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Старый ключ

Мы стояли на троллейбусной остановке. Долго не было нужного нам транспорта. И я, вспоминая вчерашний разговор в областном краеведческом музее, попросил:

– Анна Абрамовна, напишите для журнала о вашем отце.

– А что о нем писать? – после паузы, как-то неуверенно, спросила она. – Тихий еврей, постоять за себя не умел. Я когда пришла на “Гомсельмаш”, ходила в цех, где он работал, и заступалась за него. Его ученикам, которые не умели третьей части того, что делал он, давали награды, они становились героями, кавалерами. … А его как будто не замечали. Может быть, имя и отчество у него были не наградные – Абрам Хаимович Каплан. Но в нашей семье никогда не меняли ни имен, ни фамилий. Так что писать? – еще раз переспросила Анна Абрамовна.

– Помните, как вы вчера в музее о нем рассказывали…

В Гомельский областной краеведческий музей я собирался попасть с тех пор, как узнал, что мама известного певца Александра Розенбаума передала в фонды фотографии и документы из домашнего архива. (Прадед Александра Яковлевича был редактором газеты “Гомельская копейка”). А потом, спустя полгода, по приглашению местного фан-клуба, в Гомель приезжал и сам певец. Естественно, приходил в музей, что-то рассказывал, показывал.

В музее, который размещается в залах старинного особняка, в глубине парка, нас приняли доброжелательно. Может быть, “виной” тому – директор Александр Людвигович Олейник. Он сам писатель, недавно в России издан его исторический роман, и с уважением относится к пишущим людям. В его кабинете мы разглядывали фотографии, сделанные, когда Александр Розенбаум был в музее. А потом с главным хранителем Татьяной Алексеевной Шода спустились в святая святых музея – подвалы, где хранятся не выставленные в экспозиции экспонаты. Там мы смотрели документы семьи Розенбаума.

Когда в нашей беседе (мы ждали говорившего по телефону директора) образовалась пауза, Анна Абрамовна спросила:

– Принимает ли музей старые вещи?

Оказывается, у нее дома хранятся ступка и пестик, сделанные из гильзы от снаряда, фонарик военных времен, швейная машинка “Зингер”. Все это смастерил или привел в рабочее состояние ее отец.

– У него были золотые руки, – сказала она. – Все, за что он брался, получалось, как у ювелира. Ему даже в годы войны, как мастеру высочайшего класса, дали бронь от армии. Сказали: такие, как вы, гораздо важнее на заводах. И мы с предприятием эвакуировались на Урал. Отец по двенадцать-пятнадцать часов в сутки работал на заводе…

– Об этом и напишите, – сказал я. – Напишите о его золотых руках, о характере…

В это время подошел троллейбус. Мы вошли в полупустой салон, уселись на промерзшие сиденья, и Анна Абрамовна, повторив слова “золотые руки”, продолжила рассказ об отце.

– К нему многие обращались. Говорили: “Абрам Хаимович (чаще просто Абрам), помоги”. И он делал то, что у него просили. А сам он ничего ни у кого не просил. Однажды отец мне здорово помог – заочно. Я после института работала конструктором, по делам была в Бобруйске на шинном комбинате. Надо было согласовать одну небольшую деталь. Я ходила из кабинета в кабинет, шли дни, а я ничего не могла добиться. Представляете, для молодого специалиста приехать из командировки без результата. Иду по коридору, опустив голову. Навстречу мне женщина, яркая, красивая. Видит мое настроение и спрашивает: “В чем дело? Что случилось? ” Я рассказываю. Она заводит меня в свой кабинет. Мы еще минут десять о чем-то говорим. И вдруг женщина, моя новая знакомая, вспоминает: “Работает на «Гомсельмаше» один человек – гений в своем деле. Никто для нас лекала не мог сделать. А он взялся и сделал. Его зовут Абрам Хаимович Каплан”. У меня вырвалось: “Это мой отец”. Женщина вначале опешила от этой новости. А потом позвонила директору комбината и говорит: “У меня в кабине дочка Абрама Каплана. Надо ей помочь”. Как будто я была дочкой министра или какого-то большого начальника. Все сразу сдвинулось с места. За час решила все проблемы.

…Накануне у меня была встреча с гомельскими читателями журнала. Она проходила в актовом зале еврейской школы. Это государственное учреждение. По-моему, единственное подобное в Беларуси. Там и детский садик, и начальная школа. Дети учат иврит, традиции, еврейскую историю. Причем и среди детей, и среди учителей достаточно много не евреев.

Я спросил: “Почему нееврейские родители приводят своих детей в еврейскую школу? ” и получил занятный ответ: “Евреи плохому не научат”.

Перед началом встречи Анна Абрамовна подошла ко мне и сказала, что она – библиотекарь еврейского благотворительного центра “Хэсэд-Батья”. Самым внимательным образом следит за нашим журналом со дня его выхода.

– Так вот, – с сожалением произнесла Анна Абрамовна. – За все время в “Мишпохе” опубликован только один гомельский материал. Как это понимать? Гомель – не такое уж маленькое местечко, – с нескрываемой иронией произнесла она.

– Мы пока не наладили контактов с вашими авторами, – признался я. – Я впервые в Гомеле. И буду пытаться исправить эту ошибку.

Анна Абрамовна не давала заверений, что поможет мне в этом. Но после встречи подошла и спросила: “Что вы будете делать завтра? ” И услышав ответ, сказала: “Я покажу вам город”.

…Мы проезжали мимо общежитий университета. Когда-то здесь, где ныне пролегает улица Советская, было еврейское кладбище.

– Несколько лет назад пришла в библиотеку русская женщина и принесла осколок гранита, – рассказала Анна Абрамовна. – На нем были видны ивритские буквы. Она догадалась, что это фрагмент надгробного памятника-мацейвы. Я спросила, откуда у нее это. Она ответила, что шла мимо общежитий и случайно заметила: лежит на земле осколок черного камня. Знала, что до войны на этом месте было кладбище. Подумала, что этот кусок гранита – память о ком-то, может, кто-то ищет, где похоронены его предки. Эта находка до сих пор хранится у нас в библиотеке. Так что многовековая еврейская история Гомеля теперь лежит под ногами.

– Вы коренная гомельчанка? – спросил я.

– Я родилась здесь. И считайте, всю жизнь прожила в городе. Только в годы войны эвакуировались на Урал. Но вскоре после освобождения вернулись в Гомель.

Когда в августе 1941 года семья Каплан вместе с заводом уезжала на восток, Абрам Хаимович вынул из дверей дома замок и вместе с ключами забрал его с собой. Для него это было не просто имущество, не просто домашняя утварь, это был символ самого дома. И когда Капланы вернулись в Гомель и пришли в свой дом, Абрам Хаимович первым делом вставил на место замок.

Анна Абрамовна раскрыла кошелек и показала мне добротный, большой ключ.

– Вот этот ключ, – сказала она. – Мой отец сделал его еще в тридцать седьмом году. И до сих пор он со мной. До сих пор безотказно работает замок.

– Отец тоже гомельчанин? – поинтересовался я.

– Отец из западных районов Беларуси. Он не любил рассказывать о своей родне. Может, потому что в те годы было опасно рассказывать о родственниках, живущих за границей. Может, не хотел ворошить память о погибших в годы войны людях. Знаю, что его семья была каким-то образом связана с Пинском.

…В глубине дворов была видна часть стены старого кирпичного здания.

– Это все, что осталось от синагоги, – сказала Анна Абрамовна.

Годы, когда Гомель был большим еврейским центром, остались в прошлом. Я заглянул в “Еврейскую энциклопедию” и прочитал то, что написано о городе.

“С началом XIX века Гомель стал один из центров направления ХАБАД в хасидизме. Любимым учеником основателя ХАБАД – р. Шнеура-Залмана из Ляд и самым известным из его приверженцев в Гомеле был Ицхак б. Мордехай Эпштейн (ок. 1780 – 1857), автор трудов по Каббале и проповедей.

…В конце лета 1903 года в Гомеле произошел погром, во время которого 10 евреев были убиты, множество ранены и много еврейского имущества было разграблено. При этом еврейская самооборона впервые в истории России оказала сопротивление погромщикам. После погрома состоялся знаменитый Гомельский судебный процесс, на котором судили не только погромщиков, но и 36 евреев – участников самообороны. Несмотря на неблагоприятную атмосферу, царившую в суде, показания около тысячи свидетелей установили виновников погрома и роль царских властей, которые им покровительствовали. Часть евреев – участников самообороны – была оправдана, другие присуждены к тюремному заключению на несколько месяцев.

…После войны в Гомеле не было ни одной синагоги. В 1963 году милиция напала на частное молитвенное собрание, разогнала молящихся, изъяла два свитка Торы и другие религиозные принадлежности.

По переписи 1979 года, из 38433 евреев, жителей Гомельской области, лишь 4286 назвали идиш родным языком”.

Возрождение еврейской жизни в Гомеле, как и в других городах Беларуси, началось в конце восьмидесятых годов. Хотя и до этого времени, с начала семидесятых, в Гомеле были подпольные курсы по изучению иврита, в домашних условиях праздновались Пурим, Ханука, другие праздники. Была репатриация в Израиль. Но только в годы, называемые “перестройкой”, это было легализовано и, естественно, приобрело другой размах.

Одним из первых гомельских еврейских активистов перестроечной волны стал Валерий Иофедов. Анна Абрамовна Каплан была в те годы секретарем в еврейском обществе.

– Валерий очень деятельный человек, – рассказывает она. – У него всегда была тысяча идей, и он многое сумел воплотить в деле. Однажды решил, что на Пурим в Гомель должен приехать главный раввин Швеции с супругой. И они-таки приехали. В те годы в городе выходила еврейская газета “Ахдуд”. Я печатала все материалы этой газеты. Проводились массовые церемонии, праздники. Собирались большие залы.

Сейчас Валерий Иофедов живет в израильском городе Ашдод, по-прежнему очень активный и деятельный человек. Работает в организации, которая занимается религиозным просвещением. Возит по стране экскурсии.

Думаю, точной цифры еврейского населения Гомеля не знает никто. По разным прогнозам, это от 4 до 7 тысяч человек. В городе действуют община, молодежная, ветеранская, религиозная организации. Но самая многочисленная – это благотворительный центр, который помогает ветеранам, больным, неимущим, одиноким. Такая демографическая ситуация, когда люди пенсионного возраста составляют половину численности еврейской общины, не только в Гомеле, но и в подавляющем большинстве городов бывшего Советского Союза. Почему так произошло? В еврейских семьях были одни из самых низких показателей рождаемости по Советскому Союзу. Причем эта тенденция сохранялась начиная с 30-х годов прошлого века и особенно усилилась в 60 – 70-е годы. (Многодетные прабабушки воспринимались как легенда или миф. ) Уезжали в другие страны молодые и сильные. Особенно это коснулось Гомельской области, которая больше других пострадала от Чернобыля. Родители часто не соглашались срываться с насиженных мест в силу разных причин. Это, как говорится, во-первых. У еврейского дедушки или бабушки муж или жена другой национальности. Их дети и внуки перестали быть евреями, хотя бы официально, для статистики. Это – два. Есть и другие причины. Например, мне кажется, хотя точных данных я не встречал, среди еврейских женщин среднего и старшего поколения большой процент незамужних.

Благотворительный центр в Гомеле назвали в честь Баси-Фейги Исааковны Каган – “Хэсэд Батья”, что означает благотворительность Батьи. Кто же она Бася-Фейга Исааковна Каган?

Выпускница знаменитого Юрьевского (ныне Тартуского) университета “удостоена степени лекаря со всеми правами и преимуществами”.

Когда в 1922 году доктор Каган приехала в Гомель, у нее уже был опыт сельского и военного врача, приобретенный в годы Первой мировой и Гражданской войн. С 1930 года – бессменно главный врач и заведующая терапевтическим отделением 1-й Советской больницы.

В 1943 году вместе с частями Советской Армии она вернулась в освобожденный Гомель и стала восстанавливать больницу.

Бася-Фейга Каган была врачом не только по специальности, по призванию, но и по душе. Свои выходные дни она использовала для консультаций обращавшихся к ней безо всяких направлений больных, принимала каждое воскресенье в своем кабинете до 10–15 человек. Она могла провести у постели тяжелобольного в больнице, а то и на дому целую ночь.

Выигранные по облигации 25 тысяч рублей, в те годы огромные деньги, отдала на улучшение материальной базы больницы. Одни про нее говорили – сумасшедшая, другие, и их было несравненно больше, – святая.

Бася-Фейга Каган умерла 3 августа 1960 года и похоронена на Прудковском кладбище. Одной из первых в республике ей было присвоено почетное звание – Заслуженный врач БССР. Она была и депутатом, и орденоносцем. Народный писатель Беларуси Иван Шамякин, молодость которого прошла в Гомеле, запечатлел образ врача Каган в романе “Тревожное счастье”. Хотя фамилия героини романа изменена.

Прошли годы. Сегодня мало кто в Гомеле помнит о враче Б-Ф. И. Каган. (Название благотворительной организации знают в основном пожилые евреи. ) На больнице, которой она отдала не только деньги, но и самую жизнь, нет мемориальной доски в память о ней. И становится как-то грустно от такого безразличия.

– Наша остановка, – сказала Анна Абрамовна. – Приехали. Здесь находится школа № 44 (чуть позже я узнал, что она носит имя Н. А. Лебедева), здесь Народный музей и в нем работает Клара Залмановна Резникова. Она собирает материалы о Героях Советского Союза Галине Докутович и Полине Гельман. И сама Клара Залмановна – очень интересный человек.

Музей в средней школе такой, что может позавидовать иной профессиональный. Видно, что все сделано с душой, это – часть жизни самой Клары Залмановны.

Так же, как Полина Гельман и Галина Докутович, Клара Резникова закончила Первую Гомельскую образцовую школу имени Коминтерна. Правда, Полина и Галя были на несколько лет старше. А у Клары выпускной вечер состоялся 19 июня 1941 года. Как счастливы они были, веря в свое светлое будущее. Как радовались, когда директор школы кавалер ордена Ленина Наум Давидович Березкин вручал им аттестаты зрелости.

Отец Залман Зеликович Резников ушел в народное ополчение. Клара с мамой успели эвакуироваться в Саратовскую область. Клара стала работать трактористкой, но все время рвалась на фронт. Ее не пускали. Трактористы в колхозах были нужны не меньше, чем солдаты на фронте. И тогда она сбежала и оказалась в действующей армии. Ее посчитали “дезертиром трудового фронта”. Она была санитаркой. Не раз рисковала собственной жизнью, вынося с поля боя раненых бойцов. Награждена орденами и медалями. Войну закончила в Австрии, в Вене, в мае 1945 года. И так преуспела в медицине, что ее, не имевшую медицинского образования, не хотели отпускать из санчасти. Она настояла, сказала, что хочет учиться в медицинском институте.

Приехала в Гомель в декабре 1945 года. Зашла с подругой в педагогический институт. Студенты сдавали сессию. У дверей аудитории стояли вчерашние солдаты в гимнастерках и шинелях. Увидев Клару, в шутку спросили:

– Тоже сдавать экзамен пришла? – а потом впихнули в аудиторию.

Молодость есть молодость, даже если за плечами страшная война.

Преподаватель, который принимал экзамен по старославянскому языку, увидев фронтовичку, из уважения к ней сказал:

– Давайте зачетку, я вам оценку поставлю без экзамена…

Клару зачислили студенткой филологического факультета. Она про себя решила: проучусь до лета, а там – в медицинский.

Училась Резникова отлично. Стала Сталинской стипендиаткой. Получала стипендию – 75 рублей. Отцу платили 47 рублей, а маме и того меньше – 45 рублей. Когда Клара хотела уходить из института, отец сказал: “Терпи, ты у нас кормилица”.

Педагогический институт Клара Залмановна окончила в 1949 году. Дали направление в аспирантуру. Но в это время набирали силу печально известные антисемитские сталинские кампании. Прием евреев в аспирантуру был крайне ограничен. Всюду говорили о том, что нужны национальные кадры. И Клара Залмановна (наверное, сработал инстинкт самосохранения) сказала: “Я не хочу в аспирантуру. Я хочу в школу – преподавать”. Так было легче жить, не замечая, что тебя считают человеком “второго сорта”.

Четырнадцать лет Резникова проработала в Витебске. Затем вернулась в Гомель, стала трудиться в городском отделе народного образования.

Резникова из семьи, где всегда безоговорочно верили, что Советская страна – самая гуманная в мире, здесь строят светлое будущее, при социализме нет и быть не может никакого национального вопроса. Ее братья отдали силы службе в Советской Армии и дослужились до полковничьих папах.

Когда Клара Залмановна вышла на пенсию, ее встретил директор школы № 44 и сказал:

– Приходите к нам, будем делать Музей боевой и трудовой славы.

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒