Шульман Аркадий Львович 17 страница

В конце беседы я сказал, что хочу сфотографировать памятник чашникским евреям, расстрелянным фашистами в феврале 1942 года. Надеюсь издать фотоальбом, посвященный этой теме.

…Мы поехали в Красную Слободу вместе с братьями Львом и Генрихом Плют. Их маму в годы войны спасал ее муж, а их отец – белорус Гавриил Плют. А Льва и Генриха крестили, чтобы уберечь от фашистов.

Недавно в школе, где учится внук Льва Гавриловича, писали сочинение о семьях, в которых выросли дети, о дедушках и бабушках. Тема очень нужная и важная. Может, хоть так школьники полюбопытствуют и расспросят дедушек и бабушек, как они жили и чем занимались. А то ведь уйдут люди в мир иной, а внуки будут знать о них лишь имя и, в лучшем случае, отчество. Внук Льва Гавриловича написал в сочинении, как его прабабушку еврейку спасали в годы войны. Не постеснялся сказать во всеуслышание, что имеет прямое отношение к евреям. Легко это сделать, когда ты в еврейской компании. А когда в ближайшем окружении нет ни одного еврея. И твое признание может обернуться оскорблениями, отчуждением… Надо иметь мужество для этого. Наверное, мальчик пошел в прадеда, который в годы войны спасал свою жену еврейку.

Пройдет еще десяток лет. Не останется больше в Чашниках подопечных еврейского благотворительного центра. (Годы обмануть очень трудно. ) А еврейской молодежи здесь уже нет давно. Врастут в землю мацейвы на старом еврейском кладбище, те, что еще не растащили на фундаменты для домов или для других хозяйственных нужд. И только памятник евреям, погибшим в годы войны (не знаю, сколько он простоит, но, если никто «не поможет», наверняка пятьдесят–семьдесят лет), будет напоминать людям о том, что когда-то здесь жили евреи. А дети, из будущих поколений, будут интересоваться: “Кто эти люди и откуда они здесь взялись? ”

Богушевск

Осенью темнеет рано. В городской поселок мы приехали часов в пять, но за окнами машины было уже темно.

В Доме культуры, который сохранил следы былого районного значения, собрался “Теплый дом”. Это связано с тем, что руководитель программы Александра Васильевна Кузнецова работает в Доме культуры режиссером драматической студии. Недавно я прочитал в одной республиканской газете, что посетители “Теплого дома” в Богушевске могут изучать иврит, традиции, историю. Теоретически, конечно, могут. Никто не станет запрещать. Но, наверное, корреспондент газеты не написал бы этих строк, если бы знал, что евреев в Богушевске осталось раз, два и обчелся. Причем, не в переносном смысле этих слов, а в самом прямом. И люди они уже давно перешагнувшие пенсионный возраст. Иногда собираются вместе, чтобы рассказать, откуда получили письма, как живут уехавшие за тридевять земель их общие знакомые да вспомнить молодые годы и поведать друг дружке, как все было когда-то.

Вместе с несколькими евреями (на учете в благотворительной организации их пятеро) собираются в “Теплый дом” и отставные представители местной интеллигенции: библиотекарь, фотограф. Вероятно, в Богушевске считают, что евреи и представители “интеллигентных” профессий в чем-то сродни. Может, есть для этого основания, а может, все держится на людской молве и приукрашенных воспоминаниях. Выглядит это довольно забавно. И не учитывается, что было немало евреев, работавших на земле, следивших за фруктовыми садами, мясников, молочников, портных, сапожников, бондарей, кузнецов.

Когда-то Богушевск был районным центром. Не Бог весть какая культурная столица, особенно по послевоенным временам, но все же работал райком, райисполком, выходила районная газета, приезжали молодые специалисты. Казалось, что городской поселок будет развиваться, станет городом. Кстати, в то время в Богушевске жило немало евреев. По переписи 1970 года – 78 человек, а на пятнадцать лет раньше их количество было вдвое-втрое больше. Точных цифр у меня нет, я могу основываться только на воспоминаниях старожилов.

О Богушевске много слышал от своих давних знакомых Бориса Носовского и Семена Позойского. Здесь прошли их детство и юность. Отец Бориса Исааковича Носовского после войны был главврачом местной больницы. О нем до сих пор с теплотой вспоминают старожилы этих мест. И во время нашей встречи о нем говорили: “Душевный был врач”.

В начале пятидесятых, во время сталинской антисемитской кампании, когда во всех газетах трубили о “деле врачей”, которые якобы по заданию иностранных разведок и организации “Джойнт” (кстати, еврейские благотворительные центры развозят гуманитарную помощь благодаря этой организации) собирались отравить руководителей партии и правительства, да и вообще честных советских граждан, кто-то в Богушевске распустил слух, что Исаака Носовского уже арестовали. Догадываюсь, из каких кабинетов могли исходить подобные слухи, готовя общественное мнение. Естественно, дошли разговоры и до Исаака Носовского. И чтобы опровергнуть их, каждый вечер он брал под руки жену, и они подолгу гуляли по городку, чтобы все видели – жив и здоров главврач больницы. Горькие и страшные были времена, но, как потом с иронией вспоминал Исаак Носовский, “нагулялся с женой на всю жизнь”.

Борис Носовский – театральный режиссер и композитор, сейчас живет в США. А до отъезда за океан работал во многих театрах Советского Союза. Когда выпадала возможность, непременно приезжал в Богушевск. Летом – любил рыбалку. Озера здесь изумительной красоты. Это я знаю не только со слов Бориса Исааковича. В последние годы Носовский, навещая Витебск, день или два “отдавал” Богушевску. Встречался со школьными друзьями, а вечером в Доме культуры давал концерт. Для Богушевска, не избалованного концертами заезжих артистов, – это целое событие. Земляк, композитор, да еще “американец”.

Из рассказов Семена Позойского, который сейчас живет в Германии, а до этого работал заместителем декана в Витебском педагогическом институте, я запомнил его слова о маме. По воскресеньям она собирала несколько десятков яиц, которые несли их куры, и отправлялась в Витебск на базар, где это можно было продать чуть подороже, чем в Богушевске. А на вырученные деньги покупала детям одежду, обувь, другие необходимые вещи. Автобусы часто не ходили, это были первые послевоенные годы, и до Витебска добирались на перекладных, а то и вовсе пешком. Путь не малый, но чего не сделаешь ради детей...

В послевоенные годы быт богушевских евреев, как впрочем и евреев других местечек, мало чем отличался от быта их соседей.

После того, как районы укрупнили и Богушевск перестал быть административным центром, все стало приходить в упадок. Несколько раз я приезжал сюда в те времена, и у меня было ощущение: городок, брошенный на произвол судьбы. Впрочем, мое настроение подтверждает и статистика. Сегодня население Богушевска 3, 5 тысячи человек, в конце шестидесятых годов – было более 5 тысяч. И, к сожалению, население продолжает сокращаться. Хотя внешне Богушевск, особенно летом, уже не выглядит брошенным, а наоборот – довольно привлекателен.

В “Теплом доме” мы разговаривали на разные темы. Меня интересовала история богушевских евреев.

Она не такая уж продолжительная, потому что самому городскому поселку чуть больше ста лет. Юбилей отметили в 2002 году.

Лев Полыковский, живущий в Витебске, и Александра Кузнецова – летописцы этой истории.

“Первые жители стали селиться на территории Богушевска благодаря часовне «Святого Маккавея». Ее полусгнившие остатки можно видеть и теперь слева от дороги Богушевск – Застенки. На день Святого Маккавея и в другие церковные праздники сюда приезжал священник и собиралось много крестьян из окрестных деревень.

Поэтому несколько предприимчивых людей решили тут поселиться, чтобы вести торговлю. Заборовский открыл корчму. Рядом с ней еврей Гозин поставил заезжий дом, нечто вроде гостиницы, и бакалейный магазин. Такой же магазин открыл латыш-пивовар Рэгут. Этих троих людей и можно считать основателями Богушевска. Дата их поселения 1879 год. Затем стали селиться и другие: Ланденок, Мойша Кулик, Кац, Абрам Кривошеев.

В 1901 году помещик Богушевский, постоянно живший в Санкт-Петербурге, бесплатно (или за символическую плату) выделил землю под железнодорожную станцию, но с тем условием, чтобы станция была названа в честь его жены. Так и стала она называться Богушевской, а населенный пункт – Богушевск”.

В вековой летописи много интересных и любопытных фактов.

Старейшее из сохранившихся на Богушевском еврейском кладбище захоронений – нееврейское. В 1904 году здесь был похоронен Стефан Александрович Новицкий. Вероятно, он был первым похоронен на этом месте, а затем землю под кладбище выкупила еврейская община. Во всяком случае, такое предположение делает краевед Аркадий Подлипский, написавший предисловие для “Путеводителя по еврейскому кладбищу в г. п. Богушевске”.

В конце двадцатых годов ОЗЕТ (Общество землеустройства еврейских трудящихся) организовало под Богушевском на месте бывшего имения помещика Дмитрия Васильевича Богушевского еврейскую коммуну. Туда съехались семьи из деревень и местечек севера Белоруссии. Я беседовал с одним из тех, кто еще ребенком был в этой коммуне, – Рувимом Захаровичем Кожевниковым. Он вместе с отцом, мамой и братьями приехал в Богушевск из Городка. Преодолев первые трудности и неразбериху, дела в коммуне стали налаживаться. Но буквально через год пришло распоряжение, на месте коммуны организовать еврейский колхоз. И если раньше все решали коммунары на общем собрании, то теперь последовали жесткие указания. Государство забирало выращенный урожай. Это стало оборачиваться голодом. Многие, в том числе и Кожевниковы, собрали свои пожитки, погрузили на телеги и разъехались по домам.

Перед войной в Богушевске жило немало еврейских семей. Во всяком случае, язык идиш звучал на улицах так же часто, как белорусский, русский, а может быть, даже и чаще. В местечке, которым Богушевск стал с 1924 года, работала еврейская школа.

Промышленность состояла из трех артелей: мебельной, обувной и пищевой.

Секретарем комсомольской организация артели “Гнутая мебель” был Хазанов – дядя известного артиста Геннадия Хазанова. Вряд ли именитый племянник знает о названии артели – “Гнутая мебель”. Думаю, иначе мы бы непременно услышали это название со сцены.

В пристанционном сквере построили клуб, где работали кружки художественной самодеятельности, струнный оркестр и драматический коллектив. Режиссер Борис Наумович Сорочкин – дедушка Александры Кузнецовой. Затем режиссером была его дочь – Раиса. Так что любовь к театру в этой семье на генном уровне. Одним из спектаклей, поставленных драматической студией, был “Дер Гет” – “Развод”, по произведениям Шолом-Алейхема.

Когда началась Великая Отечественная война, через Богушевск пошли нескончаемые потоки беженцев. Все рассчитывали, что здесь, на крупной железнодорожной станции, им удастся сесть в состав, идущий на восток. И действительно многие на этой станции сели в товарняки, на открытые платформы и уехали на восток. Беженцы, особенно из западных областей, знавшие, что творится на территории оккупированной Польши, рассказывали о зверствах фашистов.

Информация, которую скрывало Советское государство и которую получили от беженцев богушевские евреи, близость и доступность железнодорожной станции помогли многим местечковым евреям уехать.

Когда фашисты заняли Богушевск, здесь оставалось около ста евреев. Все они стали жертвами фашистского геноцида. По рассказам очевидцев, спастись удалось всего нескольким человекам.

В Акте Чрезвычайной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков от 26 июня 1944 года записано: “Немецкими извергами 5 сентября 1941 года были зверски расстреляны более 70 евреев и русских. Среди расстрелянных 10 грудных детей”.

Вероятно, именно из-за грудных детей эти семьи не смогли уйти на восток, не рискнули с младенцами отправиться в дальнюю дорогу.

О страшных событиях сентября 1941 года в районной газете “Ленинская искра” (18 февраля 1967 г. ) писал их очевидец Л. Козлов. Богушевским подпольщикам стало известно, что в ночь со 2 на 3 сентября партизаны планируют напасть на фашистский гарнизон. Чтобы к захватчикам не подоспела помощь, они решили заминировать дорогу от деревни Худалеи до Богушевска. Две автомашины с фашистами, спешившими на подмогу, взлетели на воздух. В Богушевск было прислано крупное немецкое воинское подразделение – для наведения порядка. Первой же акцией стал массовый расстрел евреев. Может быть, евреев, в том числе и грудных детей, фашисты считали организаторами сопротивления.

18 августа 2007 года в центре городского поселка был открыт памятник жертвам фашистских злодеяний. На табличках, уточненные цифры. 5 сентября 1941 года стало последним днем для 115 человек. 87 из них были евреями, 28 – православными.

В этот же день фашисты повесили Гиту Глезину. Она была красивой девушкой. И кто-то из фашистов хотел сделать ее любовницей. Гита не пошла на это даже ради сохранения собственной жизни. Ей было 25 лет.

По всей видимости, было несколько массовых расстрелов евреев Богушевска. Геннадий Винница в книге “Слово памяти” приводит воспоминания Ивана Анисимовича Быкова: “47 евреев и 2 русских семьи в августе 1941 года расстреляли в яме у молокозавода. Белорусов согнали со всего местечка и заставили смотреть. Немцы расстреливали из двух пулеметов и тех, кто оставался жить, добивали. Одному мальчику удалось бежать, остальные погибли”.

Еще один скромный памяник жертвам Холокоста находится на еврейском кладбище. Установил его памятник бывший житель Богушевска, участник Великой Отечественной войны, живший после Победы в Новогрудке, Павел Михайлович Бляхман, жену которого в тот страшный сентябрьский день расстреляли фашисты.

Александра Кузнецова и Лев Полыковский на компьютере распечатали специальный выпуск “Богушевского сборника”, посвященного памяти расстрелянных евреев. Спустя шестьдесят пять лет после тех событий люди вспоминают кровавую жатву войны. “Бабушку Марии Юрьевны Ханиной Эйдлину Сару Абрамовну, Школьника и Мовшевича Абрама Михайловича фашисты расстреляли позже первого расстрела. Не понимая, за что расстреливают, Школьник стал на колени, а Мовшевич становиться на колени не стал. Сара Эйдлина спряталась в капусте, но полицай Лопай ее нашел. Там же была расстреляна Хитрик и двое ее сыновей. Ее пятнадцатилетний сын убежал и спрятался дома, но фашисты его нашли и застрелили. Они не эвакуировались потому, что двое их детей были в лагере. Расстреляли фашисты еврея Янкеля (возчика и пьяницу), учительницу Пучкову из Каролино, ее грудного ребенка и сестру – молоденькую девушку из Ленинграда.

Там были расстреляны не только евреи, но и белорусы. Среди них комсомолец Матецкий и Хина (сестра бургомистра Пучкуренко). Хина после расстрела набрала еврейских вещей, и ей фашисты дали записку на немецком языке, где было написано «расстрелять», но она не знала немецкого языка. И когда она пошла с запиской к коменданту, то ее тоже поставили под расстрел.

Молодая подпольщица Хвощ Татьяна шла по лесу с еврейкой и двумя еврейскими детьми. Их увидели несколько жителей Добрино. И один из них – Глушанов, предложил им поймать евреев и сдать фашистам. Якобы за это им дадут табак. Хвощ убежала, а еврейку с детьми поймали и сдали фашистам”.

25 июня 1944 года, когда войска 3-го Белорусского фронта освободили Богушевск, в местечке не оставалось ни одного еврея.

…Естественно, что во время разговора за круглым столом в “Теплом доме”, за чаем и бутербродами, мы вспоминали земляков, которые стали заметными людьми в разных областях деятельности. О ком-то из них в Богушевске знают и помнят, например, о Петре Андреевиче Абрасимове – видном советском дипломате и государственном деятеле.

– К еврейской общине он отношения не имел, – сказали мне.

– И все-таки был с ней связан, – уточнил я. – В 1937 году стал первым директором картинной галереи Юделя Пэна, которая открылась в Витебске вскоре после смерти художника. Во Франции встречался с Шагалом, и страницы, посвященные этому, есть в книге, написанной П. Абрасимовым.

Вспомнили генерал-майора танковых войск Бориса Давидовича Супряна. Борис родился в 1904 году в семье ремесленника. В 22 года пошел на службу в Красную Армию и связал с ней жизнь. Войну закончил командующим бронетанковыми войсками армии, а службу – начальником бронетанкового управления Воздушно-десантных войск Советской Армии. Умер в 1967 году и похоронен в Казани.

Полковник Лев Овсищер. Он храбро воевал. Под Сталинградом с помощью радиоустановки, смонтированной на самолете, передал ультиматум о сдаче окруженным войскам фельдмаршала Паулюса. Чтобы были слышны слова с неба, пришлось сбавлять обороты двигателя до самых малых, снижаться до высоты 300 метров. Лев Овсищер награжден многими орденами.

Лев Овсищер храбро жил. В начале семидесятых, когда инакомыслящим тюремные сроки раздавали быстро и сурово, возглавил еврейское движение в Белоруссии, требовал свободу выезда в Израиль. В 1998 году я встречался со Львом Петровичем Овсищером в Иерусалиме. Мы долго беседовали, он рассказывал мне о своей непростой жизни. Вспомнили о Богушевске. Овсищер улыбнулся, в глазах появилась теплота, и разговор пошел легче.

– После того, что с нами сделали в годы войны, после того, как были расстреляны мои родные, после того, как уничтожили евреев Богушевска, а для меня Богушевск – это детство, самое светлое, что хранит память, – я не мог больше видеть и терпеть, как власть лишает нас чувства собственного достоинства. Я ответил власти за всех моих родных.

Незадолго до выхода книги в свет из Иерусалима пришла печальная весть о кончине Льва Овсищера.

Наверное, в воздухе Богушевска витал дух свободомыслия.

Наум Аронович Ним родился в Богушевске после войны, в начале пятидесятых. Учился в Витебском пединституте. А потом сидел в лагерях. По официальной версии, “за распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный строй”. А если перевести это в разговорную речь, то срок Наум Аронович получил за распространение книг А. И. Солженицына. В те годы это считалось страшной крамолой. Интересно, знает ли автор книги “Двести лет вместе” о судьбе богушевского еврея Наума Нима? Думаю, все-таки слышал. Потому что после выхода из лагеря в 1987 году Наум Ним написал несколько интересных литературных произведений, является главным редактором журнала “Неволя” и по-прежнему борется за права знакомых, а чаще незнакомых ему людей.

В этот день я не съездил на еврейское кладбище. Наступил вечер, и мои попутчики торопились домой. Но темы еврейского кладбища, мы, конечно же, коснулись. В одной из передач радиостанции “Свобода” за 2001 год я слышал, как Сергей Каледин сказал: “Я был в Богушевске. Пошел на еврейское кладбище. В самом Богушевске нет ни одного еврея. (В этом Каледин немного заблуждается – А. Ш. ). Кладбище это сейчас еврейским назвать нельзя. Это образцово-показательная помойка, ничего хуже я не видел и представить себе не мог... ”.

Собственно говоря, ничего нового в словах Сергея Каледина я не услышал. Такая же ситуация на еврейских кладбищах во многих местечках, где вовсе не осталось евреев или живут несколько пожилых людей и некому присматривать за кладбищем.

Но то ли слова, сказанные по радио, подействовали, то ли это просто совпало по времени, но в 2001 году выходцы из Богушевска, живущие ныне в Израиле, стали собирать деньги на благоустройство еврейского кладбища. Инициатором благородного дела стал Иосиф Шерман, а денежный вклад внесли Аркадий и Эдуард Афремовы, Яков Ефремов, Лев и Ася Овсищеры, Мила и Эдуард Шерманы, Гнесин, Асман. На деньги, собранные этими людьми, было построено ограждение из железобетонных плит, сделаны металлические ворота с еврейским орнаментом. Непосредственной работой по благоустройству занималась А. Кузнецова при поддержке горпоссовета (председателем был Г. Симонович).

Еврейское кладбище в Богушевске действующее. Оно чистое, убранное и вполне достойное, если это слово подходит для кладбища. После войны, если судить по “Путеводителю по еврейскому кладбищу г. п. Богушевска”, здесь похоронено свыше 150 человек. Составитель путеводителя все та же энергичная А. Кузнецова. Он издан Обществом попечения еврейских кладбищ Витебской области “Бетолам”, исполкомом Богушевского горпоселкового Совета и объединением комитетов в поддержку евреев бывшего Советского Союза. Маленькая брошюра, изданная мизерным тиражом, но крайне нужное и полезное издание. Недавно вышел ее второй тираж. Уходят в вечность поколения, так пусть хоть в книгах останется память о людях.

Убежден, необходимо такие книги издать во всех городах и местечках. Давно пора слова о памяти претворять во что-то реальное.

Пришло время прощаться с гостеприимными жителями Богушевска, и, как обычно, самые интересные разговоры наступают в момент, когда надеваешь пальто и шапку.

Рассказ первый

Анна Михайловна Ронина сказала, что должна мне рассказать что-то важное. Я достал диктофон, чтобы записать ее, но к нашему разговору стали прислушиваться люди, пришедшие на встречу. При них Анна Михайловна не хотела откровенничать.

– Я напишу вам обо всем, – сказала она.

Я заметил, что многим пожилым, а может, и не только пожилым людям, прожившим трудную жизнь, проще написать о ней, чем рассказать. Листу бумаги они доверяют больше, чем собеседнику. Человек, впервые за многие годы открывающий тайну, которую носил внутри себя, боится, что наткнется на стену невнимания? Что над ним, над его проблемами начнут ухмыляться?

Анна Михайловна прислала письмо через два месяца после встречи. Наверное, все это время думала: писать или нет, решиться на этот поступок или унести тайну с собой.

Ей пришлось столько перенести, что проще забыть обо всем, чем поднимать из глубин памяти. Но забыть не удается. Таким людям необходима не только гуманитарная, но и психологическая помощь. В больших городах, где при благотворительных центрах работают психологи, это возможно.

Анна Михайловна родилась в 1930 году в местечке, расположенном недалеко от Богушевска и чем-то похожем на него, – в Яновичах. В середине тридцатых годов Михаля Яковлевича Ронина, ее отца, арестовало НКВД. Анна Михайловна не помнит его. Была слишком маленькой, когда его забрали, а обратно он уже не вернулся. Редко кто возвращался из тюрем и лагерей НКВД. По нормам того времени, вслед за отцом должны были арестовать мать. Что будет с тремя детьми, тремя девочками? Их мама, София Ронина, не выдержала этого ужаса и сошла с ума. Девочек забрали к себе тети Роза и Зелда. Это был мужественный поступок – забрать в семью детей “врагов народа”. Но были голодные годы, тети не могли прокормить девочек, и они оказались в витебском детском доме. Вскоре Циля умерла от брюшного тифа, а двух сестер Анну и Розу то разъединяли, то снова они оказывались в одном детском доме. Мама уходила из больницы, прибегала в детский дом и требовала у директора, чтобы он вернул ей детей. Директор, фамилия его была Левин, перевел младшую Аню подальше от мамы – в полоцкий детдом. Там и застала ее война. Дети были в пионерском лагере. Среди взрослых началась паника. Немцы стремительно приближались к Полоцку.

Анна Михайловна пишет, что директор детдома бросил 78 детей на произвол судьбы и со своими двумя детьми бежал на восток. Так это было или нет, сегодня никто ни подтвердит, ни опровергнет.

Анна Михайловна очень хочет найти кого-нибудь из воспитанников полоцкого детского дома, тех, кто сумел уцелеть.

Кто-то из воспитателей взял на себя смелость и решил эвакуировать ребят. Сначала они оказались в Городке, потом в Велиже. Директор тамошнего детдома, увидев, что большинство ребят евреи, и уже зная, как гитлеровцы поступают с ними, сжег детские метрики и сказал:

– На восток мы не пробьемся. Впереди немцы. Может быть, хорошие люди вас приютят?

Анна Михайловна слышала, что большинство воспитанников вернулось обратно в Полоцк.

Одиннадцатилетняя Аня шла куда глаза глядят. Она пыталась найти свою сестру и тетю. На ней была белая кофточка и детдомовская юбочка. Кругом стояли немецкие танки. Валялись обломки кирпича и битое стекло. Аня подходила к немцам и спрашивала, как ей идти на Витебск. Они показывали дорогу и удивлялись, что маленькая девочка делает одна. Аня понимала немецкий язык, потому что у нее дома говорили на идише. В этих языках много созвучных слов.

На витебской дороге Аня встретила цыгана. Он сказал ей, что в городе ее убьют. Девочке стало страшно, и она пошла с новым знакомым. Цыган оказался маньяком.

Это строка из письма: “Он надо мной издевался и говорил: «Если уйдешь, я отдам тебя немцам»”.

Вот так сошлись вместе два человека, одинаково гонимые из-за своей национальности. Беззащитная девочка и маньяк.

Они провели вместе три года.

Анна Михайловна в одном из писем написала: “Я не помню, где мы ходили. Мы нигде не жили подолгу. Переночуем и идем дальше. Немцы нас не трогали. Седой старик и девочка. Таких погорельцев много ходило по дорогам. Где-то в марте 44-го года я увидела советских солдат. Ко мне подошел молодой офицер и сказал, что я похожа на его жену. Мне было только четырнадцать лет. Наверное, я выглядела намного старше. Я боялась рассказать кому-нибудь про цыгана. Он все время находился рядом со мной, и я боялась, что он меня убьет. Да и, кроме того, мне было жалко его. Он спас мне жизнь, и я понимала это. Мы с ним два раза ходили воровать лошадей. Один раз нас чуть не убили за это, и мы прятались в болоте. Когда не удавалось поймать лошадь, он был очень злой и все время ругался матом.

Когда нас освободили, цыган повез меня в Ярославскую область. А куда мне было деться одной? В Ярославской области жила его сестра и сын. Однажды цыган поругался с сыном и со злости стал избивать меня. Бил сильно, я думала, что умру. А потом он меня отхаживал. Я лежала в лесу одна в шалаше, а он приносил еду: печеный картофель и яйца.

Я помню, как цыган лежал на земле и его колотило, а сын даже не обращал на него внимания. Когда цыгану стало совсем плохо, его отвезли в больницу, там он и умер. Его звали Егор Козлов.

Потом я вышла замуж. Я не могла рассказать мужу всю правду про свою жизнь. Он оставил меня. Говорил, что до него я гуляла с мужчинами.

С маленьким сыном я уехала в Узбекистан, работала четыре года на кирпичном заводе. Потом решила съездить на родину, увидеть все своими глазами, узнать, что стало с моими родными...

Правда была страшной. Но без нее нельзя было жить. Фашисты утопили в Двине мою маму, тетю и сестер.

С 1958 года я живу в Богушевске. Сейчас мы вдвоем с сыном…”.

Рассказ второй

Сорочкины – коренные жители Богушевска. Здесь живет шестое поколение представителей этой семьи. Александра Кузнецова тоже относится к ней. Девичья фамилия ее мамы – Сорочкина.

– Фотография моего деда и его семьи сейчас в Витебске в областном краеведческом музее. Там проходит выставка старой фотографии, – сказала мне Александра Васильевна. – Эта фотография – самая дорогая реликвия в нашем доме. А вы знаете, как у евреев появилась фамилия Сорочкин? – спросила Александра Васильевна.

– Наверное, кто-то из этой семьи носил имя Сара, – сказал я. – Детей этой женщины записали Соркины, Сорины или Сорочкины.

– У нас интересная история, – сказала Александра Васильевна. – Во второй половине XIX века один из наших предков служил в армии, был николаевским солдатом. А выслужив положенный срок, остался на какое-то время в Подмосковье. Солдаты-евреи, отслужившие двадцать пять лет, могли жить за пределами черты оседлости. Наш предок шил обмундирование, обшивал военных. Но фамилию ему записали не Портной, и не Шнейдер, а именно Сорочкин. Наверное, у него хорошо получались сорочки, и этим он был известен.

Рассказ третий

Богушевский фотограф Вадим Мельниченко рассказал о муже своей сестры Самуиле Яковлевиче Раскине. Они не имеют отношения к Богушевску, жили на берегу Черного моря. Но очень запоминающимся был этот рассказ.

Однажды в канун празднования очередной годовщины освобождения города-героя Керчи от немецко-фашистских захватчиков Самуил Яковлевич с женой зашел в театр имени Пушкина, чтобы узнать о порядке проведения праздника. Раскин был одет в обычный гражданский костюм, но выделялся своей колоритной фигурой и неуемной жизнерадостностью. У буфетной стойки расположился майор в общевойсковой форме, уже изрядно отметивший предстоящий праздник. Разговаривал он громко и, увидев, что к вошедшему мужчине, явно не славянской наружности, спешат с рукопожатиями военные и штатские, сказал:

– Ну, вот, еще один тыловик пришел получать медаль за просиженные штаны!

Улыбка сползла с лица моего родственника. Глянув грозно на подвыпившего майора, он извинился перед товарищами, попросил жену подождать и ушел.

До дома было всего остановки две, и минут через тридцать в фойе при полном параде с аксельбантами и кортиком, с орденами и медалями от плеч до пояса, входит капитан первого ранга Самуил Яковлевич Раскин.

Звучит команда: “Смирно”. И морской офицер в звании капитана третьего ранга подходит с докладом:

– Товарищ капитан первого ранга. Матросы, старшины и офицеры дивизиона торпедных катеров прибыли для участия в празднике!

– Вольно, – сказал С. Я. Раскин, и начались объятия с бывшими подчиненными и сослуживцами, многие из которых продолжали служить в дивизионе торпедных катеров Черноморского флота, которым в годы войны командовал

С. Я. Раскин.

На армейского майора, стоявшего у буфетной стойки, было жалко смотреть.

Еще помню, как стоял на смотровой площадке плавучего дока С. Я. Раскин и с тоской и отеческой любовью провожал каждый торпедоносец, уходящий на ходовые испытания после ремонта, и командир уходящего корабля отдавал честь, приветствуя своего боевого командира.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒