Шульман Аркадий Львович 23 страница

И вот уже 23 года Резникова изо дня в день создает свое детище.

Хотя последние годы очень часто повторяет одну и ту же фразу:

– Как только найду надежного человека, в чьи руки можно будет передать Музей, в тот же день закончу работать.

Только где найти такие надежные руки, как у нее самой…

И хотя в Музее нет материалов, рассказывающих о ее собственной жизни, в каждом документе, так или иначе, частица ее биографии.

До войны Клара встречалась с парнем. Когда его забрали на фронт, она поклялась себе, что будет ждать. Парень погиб на фронте, а Клара Залмановна так и прожила жизнь одна…

– Собирать материалы о Гельман и Докутович я начала сразу после войны, когда Полина – Герой Советского Союза, штурман женского авиационного полка ночных бомбардировщиков, только демобилизовавшись, приехала в Гомель и стала хлопотать, чтобы на здании школы, в которой мы учились, была установлена Мемориальная доска в память о ее подруге, однокласснице и однополчанке, Герое Советского Союза Галине Докутович. Я и не думала тогда, что когда-нибудь буду делать музей. Материалы собирала из уважения к подвигу этих девушек. Потом не раз встречалась с Полиной Гельман, когда она приезжала в Гомель или когда я бывала в Москве. Понимала даже по голосу в телефонной трубке, получится у нас разговор или нет. Когда Полина тяжело болела, она говорила очень сухо и ее дочь мне объясняла, что Гельман с трудом передвигается по дому и ей не до воспоминаний. Она была очень мужественным человеком, на вид хрупкая, маленькая девчонка, которую не брали в молодости в авиашколу из-за того, что она ногами не доставала до педалей в самолете. Недавно Полины не стало.

Я рассказываю ребятам о подвиге подруг-одноклассниц Галины Докутович и Полины Гельман. За двадцать три года моей работы в Музее побывало столько поколений школьников, но к подвигу этих людей все относятся с особым трепетом и уважением.

Одна из улиц в Ново-Белице (это район Гомеля) носит имя Юрия Шандалова. К сожалению, сегодня даже немногие жители этой улицы знают, кто такой Шандалов.

Жила в Гомеле до войны большая семья Шандаловых. У отца Абрама Шандалова было четверо сыновей и дочь. В городе знали и уважали этого человека, которому было присвоено звание Герой Труда.

Когда началась война, на фронт ушли четверо сыновей. Юрий в то лето только окончил Гомельский педагогический институт и получил направление на работу в Западную Белоруссию. Он поехал посмотреть место своей будущей работы. Это было 21 июня 1941 года.

Трое братьев Шандаловых погибли на поле боя, четвертый – скончался от полученных ран уже после войны. Старший лейтенант Юрий Шандалов принял свой последний бой 16 апреля 1945 года на правом берегу реки Одер. Держался до последнего, уничтожив 48 немецких солдат. За этот бой Юрий Абрамович Шандалов (посмертно) удостоен звания Героя Советского Союза.

И хотя улицу заслуженно назвали в честь Героя, я бы все-таки именовал ее “улицей семьи Шандаловых” и, думаю, Юрий Абрамович был бы на меня не в обиде.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Эти города разделяют не километры, а годы...

В Лиду я приехал впервые. Хотя с детства слышал об этом городе.

Мне всегда казалось, что назван он в честь женщины, чьей-то возлюбленной, которую звали Лида. Красивая была бы легенда. Уже приехав сюда, я узнал, что название идет от литовского слова, обозначающего выкорчеванный участок леса.

Я слышал от отца ностальгические воспоминания о городе, в котором жил он всего несколько лет. Здесь прошли его студенческие годы.

В 1939 году, после присоединения Гродненской, Брестской, Белостокской областей к Белоруссии, деда отправили работать в Лиду. Дед Абрам был, как говорили в те годы, “выдвиженцем”. Воевал в Гражданскую, по ленинскому призыву, то есть сразу после смерти Владимира Ильича в

1924 году, вступил в коммунистическую партию. И постепенно из сапожников выбился в начальники. В Витебске заведовал универмагом “Торгсина”. Была такая организация, занимавшаяся торговлей с иностранцами. В Лиде руководил лесным хозяйством. Думаю, в лесном деле дед был не большим специалистом. Но партией – проверен и рекомендован. А в те годы это было главное.

Естественно, в Лиду переехали бабушка и трое их детей.

Отец учился в Лидском педагогическом училище, где в тот довоенный год открылся русский филфак.

Это не пустые слова, что студенческие годы – самые запоминающиеся, самые интересные. Отец всегда с теплотой вспоминал о Лиде. С большим уважением относился к полякам, которых тогда, да и теперь, в Лиде живет много. Говорил, что среди поляков антисемитизма нет. Может быть, человек устроен так, что из юношеских воспоминаний у него остаются самые хорошие, светлые? Дома была книга на польском языке. Время от времени отец доставал ее и демонстрировал, как он читает по-польски. Так продолжалось до тех пор, пока Гомулка, в те годы партийный руководитель страны, не выслал евреев из Польши. Отец больше не прикасался к книге на польском языке.

Когда позвонила Ася Данииловна Саулкина, председатель еврейской общины Лиды, пригласившая меня в этот город рассказать о журнале “Мишпоха”, почитать рассказы, и спросила: “Что вы хотите увидеть в Лиде? ”, я, не задумываясь, ответил: “Училище, в котором учился отец”.

К училищу мы пошли вчетвером: я, Ася Данииловна, ее муж – лидский одессит Альфред Вениаминович, и Валерий Васильевич Сливкин, научный сотрудник Лидского краеведческого музея.

Валерий Сливкин – личность для Лиды неординарная. Выпускник Московского университета, там же учился в аспирантуре. Кандидат географических наук. Поездив по свету, вернулся на родину. В нем как-то органично соединились провинциальная интеллигентность XIX века и свободолюбие московской молодежи шестидесятых годов, хорошо образованной, еще не почувствовавшей вкуса шальных денег.

У маленькой еврейской общины Лиды – в ней, как мне сказала Ася Данииловна, “вместе с половинками, четвертинками наберется триста человек” – есть свой эксперт по истории, краеведению. Это Валерий Васильевич Сливкин. Человек по рождению отношения к евреям не имеющий. Но Сливкин имеет непосредственное отношение к изучению истории родного города, а евреи – солидная часть этой истории. “Значит, я имею отношение к евреям”, – такая логика у Сливкина. Он приходит на шабаты в общину. Знакомство с ним – чуть ли не обязательная часть посещения Лиды делегациями из Израиля.

– В этом доме учился ваш отец, – сказал Валерий Васильевич и показал на особняк за металлической оградой. – Кстати, и забор остался с тех самых пор.

Мы поднялись по крыльцу и вошли в здание. Нас встретили высокие гулкие коридоры, большие окна, через которые просматривался внутренний дворик, и дежурная по училищу.

– Все ушли домой. Приходите завтра, – сказала она.

Назавтра я уезжал из Лиды, и поэтому пришлось обойтись без экскурсии по училищу. Вместо экскурсовода рассказывал Сливкин:

– Когда в Лиде проходят съезды поляков–выходцев из этих мест, училище становится чуть ли не местом паломничества. Здесь учились многие представители польской интеллигенции. Будущее училище сегодня не ясно. Если сделают филиал Гродненского университета – есть перспективы…

Мой отец поступил на русский филфак, когда ему шел семнадцатый год. Я пытался представить его шагающим по этим коридорам. Дома сохранилась одна фотография молодого отца, но на ней он восемнадцатилетний, подстриженный «под нулевку», перед самым призывом в армию.

Какой была Лида в те годы? У стен древнего замка, которому почти семьсот лет и который сегодня выглядит, как знатный и бедный вельможа, стыдливо прикрывающий заплаты на камзоле, росли две сосны. В музее я видел фотографию этих сосен. Они чем-то напоминают японские декоративные растения, которые, достигнув определенной высоты, начинают расти параллельно земле. В Лиде бытовало поверье: кто сломает ветку у сосны – навлечет на себя беду, если срубит дерево – придет большая беда, начнется война. Даже самые отчаянные сорванцы не дотрагивались до этих деревьев. Но новая власть считала себя мудрее столетий и не верила во всякие легенды и предания. Не знаю, то ли, чтобы доказать народу, что рассказ о соснах – это предрассудок, то ли по другому поводу, но в сороковом году сосны спилили…

“Тем, кто стреляет в прошлое из рогаток, оно отвечает выстрелами из пушек”, – любил повторять отец. Не знаю, вспоминал ли он при этом о лидских соснах.

Сегодня в Лиде почти никого не осталось, кто помнит довоенный город. Поляки, которые жили здесь до войны, были высланы Сталиным в Сибирь и погибли там; нашли свою смерть под немецкими бомбами и пулями или после войны, когда разрешило Советское правительство, выехали в Польшу. Особенно преуспела в этом польская интеллигенция, которая не хотела оставаться под Советами.

Евреи Лиды тоже очень серьезно пострадали от сталинских чисток 1939–1941 годов. Те, кто говорит, что евреев было много в карательных органах, что они активно проводили сталинскую политику на присоединенных территориях, правы только наполовину. Да, евреев было немало среди партийных работников, среди тех, кто ходил в гимнастерках с петлицами НКВД. Но и среди тех, кого репрессировали, евреев было очень много. Передо мной книга “Память. Лида. Лидский район”. Я раскрыл ее на страницах, где перечислены фамилии жертв политических репрессий. Среди тех, кто выслан из Лиды в довоенные годы, почти сплошь еврейские фамилии. Это состоятельные люди, хозяева доходных домов, магазинов, фабрик, национально настроенная интеллигенция, входившая в многочисленные благотворительные организации, партии, кружки.

Евреи, которые оставались в Лиде, практически не успели эвакуироваться на восток. 23 июня 1941 года город уже бомбила немецкая авиация, причем, целенаправленно бомбила район “еврейской” Лиды. После этих, говоря сегодняшними словами, “ковровых” бомбометаний центрального района, застроенного красивыми кирпичными, одно- или двухэтажными домами, в которых располагались магазины, кафе, рестораны, мастерские ремесленников, больше не осталось.

Когда-то на этих улицах идиш был языком межнационального общения. Жители города хорошо знали польский, русский, белорусский и легко переходили с языка на язык. В приграничных районах люди с рождения становятся полиглотами. К 11-й годовщине Октябрьской революции в Лиде выпустили листовки. Три – на белорусском языке, одну – на русском, одну – на польском, и семь листовок – на еврейском. Не потому, что рассчитывали на евреев, как на самую революционную нацию, а потому, что такой был национальный расклад городского населения.

Во время немецких бомбежек в июне 1941 года уцелел пивной завод семьи Пупко. Его хозяева тоже имели непосредственное отношение к “еврейской” Лиде. Находился пивзавод ближе к окраине. Уцелел не потому, что до 1939 года назывался “Бавария”. Просто немецкие солдаты и офицеры очень любили пиво, его надо было поставлять на фронт, что, кстати говоря, исправно делали. И поэтому на картах у летчиков, бомбивших Лиду, пивзавод был обведен кружком – не трогать.

Приехав домой, я разыскал с помощью друзей-коллекционеров этикетку довоенного лидского пива. Красивая этикетка. Сверху написано “Столовое пиво. Пивовар завода

М. Пупко”. Нарисованы медали, которыми награждено лидское пиво. Одна из них получена в Марселе в 1908 году. А посередине этикетки восседает любитель пива. В одной руке кружка, в другой – бокал. Одет в белорусскую рубашку “вышиванку”, усы, как у настоящего полешука, да и головной убор, модный на Полесье. Но чем-то эта этикетка напоминает вывески, которые рисовал грузинский художник Пиросмани, или мне так только кажется.

Валерий Васильевич Сливкин прислал мне историческую справку о Лидском пивзаводе: “Завод был основан Носелем Зеликовичем Пупко в 1876 году. Семейство Пупко было одно из самых многочисленных в городе. В 1903 году в Лиде проживало более полусотни семейств с такой фамилией. Носель Зеликович Пупко умер в 1900 году. Пивзавод остался его сыновьям: Ицке, Гершу, Абраму и Мейлаху Пупко. С 1903 по 1934 год завод был во владении Мейлаха Пупко. С 1934 года руководили сыновья умершего Мейлаха – Семен (Сима) и Марк (Митя).

До Первой мировой войны на пивзаводе выпускалось пиво «Мартовское», «Баварское», «Пильзенское», «Столовое», «Царское», «Идеал». В 1938 году выпускали четыре сорта: «Ясное», «Дубельтовое», «Хмельное», «Темное»”.

Пива производили немного по сегодняшним меркам. Говорят, ежедневную продукцию можно было вывезти на 2–3 одноконных повозках. Но качество напитка было отменное.

Лидский пивзавод работает по сегодняшний день. Здесь выпускают пиво “Лидское”. В советские времена оно было отмечено Знаком качества. Но ни в какое сравнение с довоенным пивом не шло.

В США и Мексике сегодня живут потомки семьи Пупко. Они интересуются городскими новостями, делами еврейской общины.

Через пару недель после моего возвращения из Лиды позвонила Ася Данииловна Саулкина:

– К нам приехали Маша Коэн, ее муж, трое детей и восемь внуков, – сообщила она мне.

– Кто эти люди? – переспросил я.

– Это дочь Симы Пупко, последнего довоенного хозяина пивзавода, и ее семья. Они приехали из Мексики, там владеют большим химическим заводом. Маше 68 лет. Решила показать детям и внукам родные места. Побывали на пивзаводе, съездили к памятникам расстрелянным евреям, прошлись по партизанским тропам.

– Была встреча с еврейской общиной? – спросил я.

– Ну, конечно, – ответила Ася Данииловна. – Маша Коэн предложила, чтобы мы установили контакты с евреями, которые живут в Мексике.

У семьи Симы Пупко такая судьба, что заслуживает не нескольких абзацев в очерке, а отдельной книги. Возможно, когда-нибудь она будет написана. И люди узнают о поступках немецкого инженера эсэсовца Иоахима, чем-то схожих с делами Шиндлера (вспоминаю фильм Стивена Спилберга “Список Шиндлера”).

В июле 1962 года в Тель-Авиве записали интервью с Симой Пупко и его женой. Оно вошло в книгу “Сефер Лида” (“Книга Лиды”), изданной на иврите в Израиле. Вот небольшой фрагмент из этого интервью:

“Вся семья собралась на своей старой квартире, на территории завода. В это время немецкая администрация направила на завод инженера Иоахима. Армии нужно было пиво. А на соседней лесопилке стали налаживать выпуск железнодорожных шпал. Требовалась рабочая сила, специалисты… Эсэсовец Иоахим укомплектовал производство, взяв на работу 42 еврея. Территория завода оказалась для нас оазисом. Здесь мы жили и работали нормально, несмотря на то, что в городе свирепствовали нацисты.

Помним, как мы все, 42 еврейских рабочих, справили пасхальный седер1 на заводе весной 1942 года. Спустя несколько недель, 8 мая, проводилась кровавая акция. Иоахим не пустил на завод эсэсовцев, которые хотели нас забрать. В дальнейшем его отправили на фронт. На его место прислали Ганенберга, адъютантом которого была женщина Меркел – садистка по натуре.

В 1943 году на завод приехал Иоахим получать пиво для своей воинской части. Он предупредил нас, что грозит смерть и надо бежать в лес…

16 сентября 1943 года на пивзавод прибыли эсэсовцы из Слонима. Обвинили нас, что пиво отравлено, что мы прячем золото… Потом произвели сегрегацию всего персонала: евреи отдельно – христиане отдельно.

…Утром нас всех привели на железнодорожную станцию. Погрузили в отдельный вагон, который был отправлен в неизвестном нам направлении вечером 17 сентября. Основной транспорт – более трех тысяч человек, был отправлен раньше. У нас не было никаких иллюзий относительно нашей судьбы… Единственный шанс спастись – прыгать из вагона на ходу. Это не легко, и не всякий в состоянии это сделать. 12 человек из нашего вагона прыгнули…”

Состав из Лидского гетто шел, как потом выяснилось, в концлагерь ”Майданек”. Конечным пунктом был крематорий. 12 смельчаков, совершивших побег, среди которых были и Пупко, оказались в еврейском партизанском отряде Тувьи Бельского. Они мстили фашистам за расстрелянных родных и близких.

После войны семья Симы Пупко некоторое время жила в Лиде. Затем уехала в Бельгию. Путь в эту страну лежал через Германию. В немецком городе Бад Райнгоф они узнали, что здесь живет семья инженера Иоахима, бывшего эсэсовца “блокфюрера” пивного завода. Иоахим сидел в американской тюрьме как военный преступник. Пупко дали свидетельские показания американским военным властям о поведении Иоахима во время оккупации в Лиде. Письменные показания дали и другие лидчане. Вскоре Иоахима освободили.

Еще об одной драматической истории я узнал в Лиде. У руководителя местного гебитскомиссариата Ханвега была возлюбленная – еврейка. Женщина ослепительной красоты. Первая красавица в городе. Высокопоставленный фашист прятал ее у себя дома, никуда не выпускал. Не знаю, догадывалась ли она, что творится в городе, в гетто? Пытаюсь представить, о чем по вечерам говорили эти люди... Не хватает фантазии. О предстоящем расстреле родных женщина все же как-то узнала и попросила своего покровителя помочь им. Будем справедливыми, он пытался это сделать. Остальных евреев посылал направо (то есть на расстрел), а тех, за кого просили, – налево. Но очень скоро гестаповцы заметили это и отстранили любвеобильного фашиста от сортировки людей, идущих на жизнь и на смерть.

Впрочем, возможно, это только легенда. Потому что никакого документального подтверждения этим словам нет. Так же, как нет документов, подтверждающих, что всю войну в Лиде, в доме с балконом, что напротив автобусной станции, жила знаменитая еврейская акушерка. Работала. Фашисты не тронули ее, то ли потому, что на всякий случай оставляли в живых до поры до времени “нужных” евреев, то ли в силу каких-то других причин. Говорят, после войны она уехала в Москву. Эту историю знают многие пожилые лидчане. А вот ни имени, ни фамилии никто не вспомнит. Может, не было этой акушерки вообще?

Район Лиды, который построили поляки в двадцатые-тридцатые годы, хотя бы частично, но сохранился. Красивые дома, интересная архитектура. Их не испортила даже краска, которой кое-где сверху покрасили плитку и кирпичи. До войны эти улицы были мощенными, с аккуратными тротуарами. Теперь я понимаю, почему мой отец полюбил этот город и часто вспоминал о нем.

– Как семья вашего деда успела уйти из Лиды? – спрашивают у меня.

– 23 июня 1941 года друг моего деда по фамилии Асадчий, который тоже был прислан из Витебска в 1939 году и стал секретарем Лидского горкома партии, дал полуторку, чтобы вывезти на восток свою семью. В эту же машину села семья деда и семьи других витеблян. Они успели проскочить под бомбами на восток.

Лидские краеведы знают фамилию Асадчий, и на меня стали смотреть с большим доверием.

Днем мы обедали у Аси Данииловны Саулкиной. Пока на кухне разливали по тарелкам вкуснейший борщ, я разглядывал “Рукописную книгу”. Ася Данииловна называет так альбом, в котором ее руками вклеены все газетные вырезки о делах Лидской общины, фотографии, здесь же вписаны фамилии людей, погибших в Лидском гетто, земляков, живущих в других странах мира. Думаю, когда-нибудь этот альбом станет ценнейшим экспонатом городского музея, если, конечно, там будут интересоваться всеми страницами истории города, а не избранными темами.

Совсем недавно я узнал, что Ася Данииловна решила выпустить “Книгу памяти”. Естественно, в основу легла “Рукописная книга”. Издание Саулкина делает на компьютерной технике, как первопечатник. Все страницы с текстами и фотографиями выводятся на компьютере, потом вручную брошюруются, делается обложка. Пока вышло три экземпляра новой книги. Возможно, в ближайшее время ее тираж немного увеличится.

Мы с Асей Данииловной земляки. Она тоже из Витебска. Правда, жила в этом городе только до войны. Ее отец Шапиро Даниил Маркович был директором Витебского игольного завода. После войны отправлен поднимать из руин Лидский завод сельхозмашиностроения. Недосмотрели власти, допустили историческую ошибку. Что люди могли подумать: приехал наследник или родственник Юделя-Лейба Менделева Шапиро, который в конце XIX века основал завод. Или в тот момент не до исторического анализа было властям? Нужны были крепкие хозяйственники. Даниил Маркович был таким. И к бытовым условиям не особенно прихотлив. Жили первые годы в комнате прямо на территории завода. В 1949 году, когда в стране разгоралась антисемитская компания по выявлению “безродных космополитов”, Даниила Марковича Шапиро наградили орденом “Знак Почета”. Не побоялись выдвинуть, не побоялись наградить. Значит, ценнейший был человек. До сих пор лидчане со стажем называют “Сельмаш” заводом Шапиро. И в автобусе часто можно услышать такой диалог:

– На какой остановке выходите?

– У завода Шапиро.

Ася Данииловна вспоминает, как старые “сельмашевцы” ей рассказывали. “Отец ночью приходил на завод проверить, как идут дела в ночной смене. Я не помню, чтобы у отца было какое-то, как говорят теперь, хобби. Все его время, все силы были отданы заводу, людям, на нем работающим. Он всех знал на заводе. Его побаивались и любили. Отец не был аскетом. Он любил компанию, охотно принимал гостей, замечательно пел.

Как-то в Москве никак не мог что-то доказать министерскому чиновнику. Рассердился и так стукнул кулаком по столу, что расколол толстое стекло, прикрывавшее столешницу.

Сердце отца не выдержало огорчений, связанных с заводом. Один инфаркт, второй… После третьего его не стало…”

Дедушка и бабушка Даниила Марковича очень хотели, чтобы кто-то из их сыновей стал раввином. А дети бросились в водоворот новой жизни. Стали комсомольцами, красноармейцами. Даниил Маркович слышать не хотел ни о каких еврейских традициях, религиозных обрядах.

Его правнук, внук Аси Данииловны, сегодня живет в США, учится в ешиве и готовится стать раввином. Сделав круг, история исполнила мечту евреев из местечка Езерище – в их семье будет раввин. Старый лидчанин, давно живущий в Бруклине, Ионатан Каменецкий согласился только ему передать хранившиеся у него документы, статьи о знаменитых лидских раввинах, написанные на иврите и идише.

Кстати, сын Аси Данииловны был одним из лучших культуристов Советского Союза. В центре стены висит его фотография, как будто с обложки рекламного журнала.

В середине девяностых годов XX века в Лиде официально зарегистрировали еврейскую общину. Ее возглавила Тамара Бородач – очень активный человек. Сейчас живет в Израиле.

Восемь лет назад я был у нее в гостях в городе Нетания. Прошел год, как она с мужем Николаем перебралась в Израиль. Об этом красноречиво говорили чемоданы, стоявшие чуть ли не посередине квартиры, разнокалиберная мебель, “пришедшаяся ко двору” за неимением лучшей. Но, после того как я побывал в квартирах у многих репатриантов, эта декорация казалась естественной. У меня было несколько часов. И они почти полностью ушли на разговоры. Кофепитие и даже просмотр документального фильма “Куток Радзiмы – Iўе” (“Уголок Родины – Ивье” – белорусский), в котором использовано большое интервью с Тамарой Бородач, шли параллельно нашему разговору. Вернее, говорила Тамара, я внимательно ее слушал, включив диктофон.

– Я работала завучем в 15-й средней школе города Лиды. Эта белорусская школа. Ученики нашей школы ухаживали за Мемориалом евреям, погибшим в годы войны, делали различные международные программы, включая еврейские. И когда в середине девяностых в Лиде было зарегистрировано еврейское общество, его юридическим адресом стал адрес белорусской школы. Я хочу вспомнить людей, которые тогда работали в школе. Директор – Александр Сокол, завуч Нина Зубикина, организатор Нина Зубенко.

Тамара Бородач родилась и выросла в первые послевоенные годы в Ивье. Это небольшой городок, расположенный недалеко от Лиды.

Когда-то красивое еврейское местечко. Здесь были три синагоги, пять школ. Работали драматические кружки, играли духовые оркестры. Сегодня еврейские историки знают Ивье как родину второго президента Израиля Ицхака Бен Цви. Правда, в Ивье его называли Изя Шимшелевич.

До войны, если кого-то интересуют цифры, в Ивье было 76 процентов еврейского населения. В конце XX века здесь жили четыре еврея, сейчас, к великому сожалению, нет ни одного.

Когда Тамара была маленькой, она не понимала, почему у друзей и подруг есть дяди, тети, дедушки и бабушки. А у нее – нет. Почему у белорусов, поляков, татар есть праздники, а у евреев – нет. Она считала еврейским праздником 12 мая, когда в Ивье приезжали гости, приходили к ним домой. Став взрослее, Тамара узнала, что 12 мая – День памяти ивьевских евреев, расстрелянных фашистами в 1942 году. Среди расстрелянных ее дяди и тети, дедушки и бабушки: 56 человек из семьи отца Моисея Кощера и бабушки Хаси-Сары Гофман. Все они лежат во рву у деревни Станевичи.

В 1989 году на этом месте был открыт Мемориал. Вернее, памятник расстрелянным евреям поставили сразу после войны их уцелевшие родственники. И на памятнике всегда было написано слово “еврей”, а не обычное в те годы “советские люди”.

Ежегодно, 12 мая, в День памяти еврейской общины Ивья, в Стоничевский лес к месту расстрела приезжают лидские евреи. Собираются 10-15 человек. Звучит поминальная молитва.

В местечке с уважением относятся к памяти земляков. Хотя были здесь и свои мародеры, и негодяи. Некто по кличке Салепка раскапывал могилы, пытаясь найти золото. Недооценивал он своих фашистских предшественников. В вопросах мародерства они были асы и все ценное забрали. В один из дней, когда Салепка вернулся домой после очередных раскопок, началась гроза. Салепку убило молнией, а его дом сгорел. Соседи говорили: “Еврейский Бог отомстил”. Наверное, действительно черные дела не проходят бесследно. Некто Урбанович выдал полицаям еврейскую семью, которая просила у него убежище. Сестра Урбановича сняла с ног еврейской девочки обувь, сказав: “Тебе ее все равно не носить”, и обула на ноги своей дочки. Девочка вскоре умерла, а у самой женщины отнялись ноги. Может быть, это страшные легенды, но придумали их не евреи.

На памятнике в Станевичах выбиты слова поэта Арона Вергелиса: “В мертвом лесу, упираясь во взгляд, камни заплаканные стоят”. И здесь же цифры – 2524. Столько евреев было расстреляно на этом месте.

Каждое лето Тамара Бородач привозит в Лиду, в окрестные местечки выходцев из этих мест, живущих сейчас в Израиле, США, Южно-Африканской Республике. Делала это и когда жила в Беларуси, и сейчас, став гражданкой Израиля. Селит на своем хуторе неподалеку от Лиды. Красивее места не найдешь. Хутор Бородач – это экзотика, которая всегда по душе туристам. Внешне неказистое строение, оставшееся с довоенных времен. А внутри в комнатах сделан евроремонт.

…Сима Глязер до войны жила в деревне Дуды. Ее фамилия была Солодуха. В середине девяностых она приехала посмотреть места, где прошло ее детство, узнать что-нибудь о своей семье. Первая же пожилая женщина, которая встретила ее на деревенской улице, назвала Симу именем ее мамы – Рахель…

Мотка Гумниц не видел своих двоюродных сестер шестьдесят лет. Они прилетели из Израиля вместе с Тамарой Бородач…

В Израиле, США есть белицкое землячество. Выборы нового правления провели в Беларуси. На встречу с земляками в местный клуб пришло человек пятьсот…

Уезжая в Израиль, Тамара Бородач передала общинные дела Асе Саулкиной.

Я был уверен, что Ася Данииловна – педагог, филолог. Пишет стихи. Говоря по большому счету, есть интересные строки. А она по профессии оказалась инженером-конструктором. В пятидесятые годы, когда оканчивала школу, на отцовском заводе была единственная женщина инженер-конструктор. Пользовалась таким уважением, что Ася, несмотря на протесты мамы, решила стать инженером. Сегодня, когда в трудовой книжке сделана последняя запись, это вспоминается с улыбкой.

Последние годы Ася Данииловна много времени и сил отдает делам еврейской общины. Судя по всему, ей по душе пришлась общественная деятельность. Нравится быть нужной. Чтобы даже по вечерам дома не умолкал телефон.

В Лиде есть три памятника евреям-жертвам Холокоста. Когда мы гуляли по городу, Ася Данииловна рассказывала историю установления третьего памятника.

Местный житель Зенон Бунько показал Асе Данииловне место расстрела и погребения узников гетто. Потом выяснилась и история этой трагедии. Часть узников Вильнюсского гетто ушла в Лиду, вероятно, надеясь, что здесь появятся хоть какие-то шансы выжить. За взятки, данные членам Лидского юденрата, евреям Вильнюса выправили документы и они растворились в Лидском гетто.

Один из узников гетто обокрал местного священника и попался. Я никого не осуждаю, потому что не дай Бог оказаться на месте этих несчастных людей. Узника, совершившего кражу, должны были расстрелять, и тогда он или его родственники предложили фашистам сделку. Они выдадут евреев, пришедших из Вильнюса, за то будет сохранена жизнь приговоренному.

Вильнюсцев расстреляли. Двое из тех, кто выправлял документы, были зверски замучены фашистами. Их истерзанные тела близкие узнали только по зубным коронкам. В этот же день фашисты и их помощники из местных коллаборационистов зверски расправились с теми, кто во время акции оставался в домах. Их закопали в одну братскую могилу.

Говорят, через много лет один из оставшихся в живых вильнюсцев встретил человека, выдавшего фашистам его земляков. Никто сегодня не перескажет состоявшегося разговора, но суть его такова.

Тот, кто ради спасения собственной жизни принес в жертву других, сказал:

– Я знал, что ты тоже из Вильнюса, но я тебя не выдал. Теперь твоя очередь не выдавать меня.

На месте массового расстрела должна была строиться станция “Автосервиса” и прокладываться коммуникации. Ася Данииловна ходила по инстанциям: военкомат, архитектура, горисполком. Строительные работы остановили. Но в атаку бросился хозяин строящегося “Автосервиса”. Он требовал возместить затраты.

⇐ Предыдущая 18 19 20 21 222324 25 26 27 Следующая ⇒