Шульман Аркадий Львович 18 страница

…Мы уезжали в Витебск в хорошем настроении, которое всегда бывает после встреч с доброжелательными людьми. И по дороге вспоминали истории, которые рассказывал в “Теплом доме” Вадим Мельниченко. Вот еще одна история, рассказанная им.

“Все хорошо знали завхоза школы Ширмана. В отсутствие директора он делал ремонт и решил не нанимать маляров, а дать заработать родственникам. Вернулся директор из отпуска и, увидев мазню новоявленных маляров, устроил взбучку завхозу.

– Хотел покрасить “под дуб”, а получилось “под скандал”, – жаловался Ширман.

С тех пор слова “получилось под скандал” стали синонимом плохой работы.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________

" Мишпоха" зажигает свечи

Во второй половине декабря зима и не думала еще навестить белорусское Полесье. Стояла плюсовая температура. Пробивалась зеленая трава, стали набухать почки на деревьях, говорили даже, что в лесу появились грибы. За четыре дня мы наездили больше тысячи километров, как следует, поколесили по Гомельской области.

Места здесь дивные. Властно текут реки: Днепр, Сож, Припять, прижимаются к ним “старики”, так здесь называют старые русла. По весне, во время разливов, эти русла соединяются и образуют огромные водохранилища.

Прекрасные песчаные пляжи. Пару десятков лет назад здесь было много отдыхающих не только из Гомеля, Минска, но и Москвы, Ленинграда.

Равнинные поля, раскинувшиеся на десятки километров, соседствуют с горным пейзажем Мозыря.

Мои корни тоже связаны с Гомельщиной. В местечке Люденевичи Житковичского района в самом начале XX века родилась и провела детские годы бабушка Вихна.

Все, что знаю о бабушкиной семье, вместится в одно предложение: моего прадеда звали Абрам Добровинский. Пока бабушка была жива, я и не думал, что когда-нибудь заинтересуюсь этой темой, казавшейся мне архаичной и неинтересной. Но, наверное, каждый человек подходит к черте, когда у него появляется нарастающее с каждым годом желание узнать, что было до него. Кто он? Откуда пришел в этот мир? Наверное, это желание связано с тем, что начинаем понимать: какие бы коррективы не вносила цивилизация, мы все равно повторяем своих предков. Не только внешне, но и характером, и даже какие-то ключевые моменты в наших судьбах повторяются, хотя для многих это кажется мистикой. Мы хотим, чтобы когда-нибудь после нас заинтересовались и нашей жизнью, нашей биографией, вспомнили о нас. Потому что человек живет столько, сколько помнят о нем на Земле. И понимаем, что сами были глухими и черствыми по отношению к нашим предкам.

Третий раз за последнее время я приезжаю на Гомельщину, а до Люденевичей так пока и не добрался…

Во времена, когда здесь жили мои предки, еврейскую речь можно было услышать на каждой улице города или местечка. В Калинковичах, судя по данным переписи за 1897 год, было сто процентов еврейского населения – 1341 человек. В местечке Камаи Речицкого уезда тоже жило сто процентов еврейского населения. Сегодня таких однонациональных еврейских населенных пунктов даже в Израиле не найдете. В Наровле евреев было чуть меньше, но тоже немало – 96 процентов.

Несмотря на царские запреты, евреи селились практически в каждой деревне на Полесье. Арендовали сады, мельницы, занимались различными ремеслами, рыболовством, держали постоялые дворы, корчмы. Они были местными на земле, с которой породнились за пол тысячи лет.

Передо мной карта Беларуси, на которой отмечены наиболее значимые в еврейской жизни населенные пункты: там, где были синагоги, кладбища. Юг республики, приграничье с печально знаменитым Чернобылем, – одно из самых обжитых мест на карте. Одно название буквально находит на другое: Корма, Капоринка, Красное, Лоев, Брагин, Бабичи, Алексичи, Глушковичи, Комарин, Поселичи…

Война перечеркнула жизнь еврейских местечек, живительных родников, питавших национальную жизнь. Не многие жители полесских местечек смогли эвакуироваться на восток. Отсутствие правдивой информации о чудовище под названием фашизм, не близкий путь до железной дороги, многодетные семьи, из которых мужчины были призваны на фронт, – все сыграло свою пагубную роль. В каждом городе и местечке были свои Бабий Яр и Треблинка.

После войны демобилизованные солдаты, партизаны, все же успевшие уйти от фашистов, и чудом уцелевшие евреи стали возвращаться в родные места.

Сталинская политика не жаловала евреев. Старики тайно молились по домам, еврейские праздники отмечали так, чтобы, не дай Бог, не привлечь внимания, никто не вспоминал о недавней истории местечек. Национальная жизнь, как шагреневая кожа, постоянно уменьшалась, но, думаю, что ее хватило бы еще на несколько поколений.

Весной 1986 года “грохнул” Чернобыль. Когда-то это было известное еврейское местечко. Здесь находился двор цадиков – тех, кого хасиды считают святыми, праведниками.

Чернобыль накрыл радиационной тучей все Полесье. Многих переселяли из неблагополучных городов и деревень, другие разъехались сами. После чернобыльской трагедии еврейское население резко сократилось.

В этом году исполнилось двадцать лет со дня, когда начался новый отсчет времени в жизни всего Полесья.

Водитель гомельского благотворительного центра “Хэсэд-Батья” Николай и куратор программы “Малые города” Аня, рассказывали нам о людях, к которым мы заезжали: завозили продовольственные посылки, лекарства, интересовались о здоровье, спрашивали о проблемах.

– Вот в этом городке осталась одна наша подопечная, в этом – двое, – говорила Аня.

Это практически и есть все еврейское население когдатошних еврейских местечек, даже с преувеличением. Потому что благотворительный центр взял под свою опеку вдов или вдовцов, которые были женаты или замужем за евреями. Впрочем, об этом рассказ еще впереди.

Наша программа, задуманная еврейским журналом “Мишпоха”, осуществленная совместно с гомельским благотворительным центром и поддержанная финансово “Джойнтом”, называлась “«Мишпоха» зажигает свечи”. Это и память о чернобыльской трагедии, и поздравление читателей журнала, всех любителей еврейской культуры, литературы, истории с веселым и светлым праздником Хануки.

То, что печаль рядом с весельем и радостью в нашей жизни, не привыкать. У нас и смех сквозь слезы, и слезы сквозь смех. Порой соседствуют трудно сочетаемые вещи. И даже кулинарные вкусы под стать национальному характеру. Например, кисло-сладкое мясо можно встретить только у евреев.

Редакцию журнала “Мишпоха” в этой поездке представляли главный редактор Аркадий Шульман, то есть я, и поэт, автор двадцати пяти книг, Давид Симанович.

Наша первая встреча с читателями состоялась в Гомельской областной библиотеке. Уютный зал был заполнен почти полностью.

Пока я рассказывал о журнале, о публикациях последних лет, Давид Симанович, имеющий колоссальный опыт публичных выступлений, посчитал, сколько людей пришло на встречу. Вечером в гостинице он сказал:

– Было восемьдесят два человека.

Я много раз слышал, что у евреев нельзя пересчитывать людей. Арифметика – нужная наука, но к людям она не подходит. Потому что каждый человек – это целая Вселенная. Звучит философски, но вряд ли подобное определение может иметь отношение к точным наукам. И все же всегда интересно знать, сколько людей приходит на встречу. Это своеобразный градусник, который показывает температуру журнала, живы мы, или...

Давид Симанович начал выступление с цикла еврейских стихов, который он завершает словами, ставшими символическими. Многие знают эти строки: “Имею честь принадлежать к тому гонимому народу…”.

Встреча длилась полтора часа, но когда ты чувствуешь внимание зала, время летит незаметно. А потом стали подходить люди, задавать вопросы, предлагать темы для будущих публикаций, приглашать в гости. Давид Симанович, держащий в голове тысячи рифм, писал на ходу стихотворные автографы. И с каждым новым посвящением круг людей вокруг него увеличивался…

Была еще одна цель нашей поездки – собрать материалы для очередных номеров журнала. И хотя “гомельских” публикаций в “Мишпохе” немало, читатели часто спрашивают: “Почему вы так мало пишете о нашем городе? ” Эти вопросы радуют, значит, хотят читать о знакомых местах, о знакомых людях больше.

Вечером нас пригласил к себе домой Абрам Ильич Гольдин, человек семидесяти пяти лет от роду, страстный спорщик и любитель философии. (Не часто сегодня встретишь человека, на письменном столе которого лежит философский труд “Диалектика отрицания”).

Предки Абрама Ильича из Сновска, нынешнего Щорса. Были достаточно состоятельными людьми. И дед, и отец успешно торговали лошадьми. Когда новая экономическая политика стала сворачиваться, Эля – отец Абрама Ильича, понял, что деловым людям в этой стране разворота не дадут. И пошел учиться на четырехмесячные курсы бухгалтеров. А потом, по совету умных людей, уехал подальше от тех мест, где знали о его богатстве. Оказался в горной Киргизии. Там и родился в семье Гольдиных мальчик, которого решили назвать Абрамом. Пошли регистрировать ребенка. Но женщина, занимавшаяся регистрацией, стала советовать Гольдиным подобрать другое имя. Мол, Абрам – имя старое, библейское, а мы строим новую жизнь, в новой стране. Так что советуем и ребенка назвать новым именем. Но Эля был непоколебим. “Моего деда звали Абрам, – сказал он. – И в память о нем я обязан назвать ребенка Абрамом”. Уговаривали его долго, видят – бесполезно. Записали ребенка Абрамом. А вот насчет отчества – Эльевич – получился настоящий казус. “Не будем записывать такое отчество, – категорично сказали родителям малыша. – Требуем записать его в честь вождя мирового пролетариата – Ильичем”. Эля хотел возразить, но понял, что здесь ему могут пришить политическое дело и, тяжело вздохнув, согласился.

Женщина-киргизка, вдохновленная идеями Октябрьской революции, но плохо знавшая русский язык, стала с усердием писать отчество малыша. Через пару минут она протянула документ родителям, и те прочитали “Абрам Иллыч”.

С тех пор и ходит по миру человек с паспортом, выписанным на имя Гольдина Абрама Иллыча.

В начале пятидесятых он, хорошо учившийся в школе, решил поступать в Московский авиационный институт. Но это были времена, когда на страну волнами накатывались антисемитские процессы и поступить в престижный столичный вуз еврею было крайне тяжело. Так Гольдин оказался студентом Московского института химического машиностроения. (Были институты, негласно открытые для еврейских абитуриентов. Среди них: институт стали и сплавов, институт химического машиностроения, институт нефти и газа. Сегодня удивляются – откуда среди богатых людей, занимающихся нефтью и газом, так много евреев? “Наверное, они хитрые, знали, что пройдут десятилетия – нефть и газ начнут приносить большие деньги”, – утверждают эти люди, забыв, в какие институты нам “разрешали” поступать учиться. )

Абрам Иллыч после вуза стал работать на заводе в Северодонецке. Трудился до конца 80-х годов. Так и не завел семьи. И перебрался в Гомель, где жил в это время его отец. Вот у такого человека мы были в гостях в первый вечер нашей поездки.

Назавтра наш путь лежал в Наровлю. Давид Симанович волновался перед этим выступлением. Хотя в последние годы он выступает иногда по два раза в день и перед аудиторией чувствует себя уютнее, чем в одиночестве. Но поездка и выступление в Наровле для него были особенными. Здесь он родился, учился в школе, здесь похоронены его родители, здесь живут его родственники. И юбилейный семьдесят пятый год жизни Давид Симанович начинал с выступления на родине.

В Наровле нас ждали. Небольшой зал районной библиотеки был полон. Пришло несколько пожилых людей, тех, кто помнил еще родителей поэта, пришли все его родственники. Евреев в Наровле осталось всего десять человек. Местная интеллигенция была представлена учителями, работниками архива, музея, районной газеты. На первых рядах сидели старшеклассники – учащиеся местной Школы искусств, находящейся рядом с библиотекой.

– Хорошо, что пришли школьники, – сказал после выступления, когда мы ехали в машине и он прокручивал в голове события дня, Давид Симанович. – Пройдут годы, вспомнят, что был у них такой земляк.

Симанович подарил библиотеке свои книги. Что-то уже стояло на книжных стеллажах в Наровле. Поэт приезжал сюда много раз. Но всего собрания сочинений не было.

Я тоже подарил библиотеке и районному этнографическому музею журналы “Мишпоха”. В одном из них была опубликована “Наровлянская история” Бориса Хандроса. Киевский писатель, недавно скончавшийся, автор двухтомника “Местечко, которого нет”. В первом томе есть “наровлянская” глава. В начале пятидесятых Борис Хандрос работал учителем в Наровле. Этот красивый городок на Припяти был ему дорог.

С подачи Давида Симановича журнал не раз обращался к наровлянской теме. Здесь публиковался Исаак Боровик. Надеюсь на публикацию кого-то из семейства Якова Коломинского – доктора наук, одного из самых видных психологов Беларуси. И Яков, и Исаак – друзья детства и юности Давида Симановича.

После выступления в библиотеке мы поехали на наровлянское еврейское кладбище. Старых, довоенных памятников почти не сохранилось. Многие были разрушены, а часть – увезена немецкими оккупантами. Они использовали памятники как стройматериалы, а те, что были получше, из гранита или мрамора, отправили в Германию.

Мама показывала Давиду место, где похоронен ее отец. Это было в первые послевоенные годы. Памятника не осталось, на месте захоронения только безымянное бетонное надгробье. Давид Симанович, приезжая на кладбище, каждый раз писал краской на нем имя и фамилию деда – Давид Городецкий. И вот сейчас, когда мы пришли на кладбище, рядом с могилой деда увидели осколок памятника, и на нем выбита дата 5 августа 1926 года.

– Скорее всего, это осколок от памятника, который поставили деду. Но откуда он взялся? Раньше его здесь не было, – уверял и меня, и свою племянницу Давид Симанович. – Не было, когда были живы родители и я обязательно приезжал в Наровлю каждое лето, не было и три года назад, когда я последний раз был на кладбище. А теперь осколок памятника лежит рядом с могилой деда. Откуда и каким образом он мог оказаться здесь? Мистика какая-то…

Мама Года работала в Наровле провизором. Окончила в далеком 1922 году курсы аптечных работников в Киеве и потом всю жизнь лечила своих земляков таблетками и микстурами. В местечке все знают друг друга, а Году-аптекаршу знали тем более. Каждому приходилось к ней обращаться.

Давид Григорьевич рассказал мне историю, которая произошла задолго до его рождения. Возможно, она придумана или додумана. Но где вы видели, чтобы через восемьдесят лет устный рассказ, или, по-еврейски, майса остался в своем первозданном виде?

Года Городецкая оканчивала учебу в Киеве и должна была вернуться в Наровлю. Везла в местечко из большого города покупки, подарки. Багаж был большой, и она хотела, чтобы ее встретили, а поэтому послала домой телеграмму. “Приезжаю 23 Года”. Поскольку каждое слово в телеграмме стоило деньги, Года решила сэкономить и обойтись без лишних слов и знаков препинания. Но все дело в том, что телеграмма была послана 22 декабря. И родители, получившие ее, были в полном недоумении, когда приезжает их дочь. Если в следующем 23 году, то какого числа?

Ох, уж эти еврейские имена, кажущиеся нам сегодня смешными.

На кладбище Давид и его племянница Броня первым делом пошли к могиле Годы и Гирша Симановичей. Отец был из небольшой деревни Вербовичи, что недалеко от Гомеля. Много учиться ему не пришлось, он всю жизнь проработал заготовителем. Ездил на лошади по деревням, развозил промтовары и обменивал их на продукты. Прожил долгую жизнь – 95 года. Прожил бы и дольше. Гирш привык каждый день работать, что-то мастерить, строгать, пилить. А в коммунальной квартире для мастерового и активного человека уже не было того раздолья. И он сник.

Потом Давид Григорьевич ходил между рядами могил, искал, где похоронены родители его знакомых.

– Исаак будет звонить мне из Америки, – говорил он. – Я должен ему сказать, что был на кладбище…

Племянница все время спрашивала:

– А вот этих ты помнишь?

Давид Григорьевич недоуменно качал головой. Все же прошло пятьдесят пять лет, как он уехал из Наровли учиться в Минск в университет. А племяннице, которая всю жизнь прожила в местечке, казалось это странным: как это не помнит своих земляков.

– Они же жили по Советской улице, – говорила она.

Потом мы подошли к памятнику евреям Наровли, погибшим в годы войны. Здесь похоронены свыше 150 человек, расстрелянных в 41-м году.

Уже после поездки я раскрыл книгу “Памяць. Нараўлянскi раён”, которую подарили нам после выступления работники райисполкома, и прочитал главу “Вырашэнне яўрэйскага пытання”.

Вот воспоминания очевидца тех страшных событий Полины Дорофеевны Бушелевой: “…сперва у всех граждан еврейской национальности изъяли имущество, под страхом смерти запрещали не только продавать или давать им продукты, но даже с ними разговаривать. Однажды в Наровлю приехал отряд из Хойник и приказал всем евреям собраться в доме гражданина Фридмана Абрама, якобы на собрание. Меня, поскольку мой муж был евреем, тоже позвали туда. Было это вечером. В дом, куда собрались, ворвалась полиция, разбили лампу и начали прикладами избивать людей. В небольшой комнате было больше ста человек: старики, женщины и дети. Поднялся душераздирающий плач. Так как лампу разбили и стало темно, многим удалось убежать. Месяц спустя после этого, в 20-х числах ноября 1941 года, снова собрали всех граждан еврейской национальности в тот же дом. Сгоняли всех, начиная от глубоких стариков и кончая грудными детьми. Оттуда их погнали на еврейское кладбище. Больных, которые не могли передвигаться, укладывали на возы, и на кладбище всех расстреляли. На следующий день начали искать всех тех, кого не удалось найти накануне, и также расстреляли. В том числе и сына моего мужа

12-летнего мальчика Бушелева Арона”.

В книге приводятся воспоминания других очевидцев, такие же жуткие и не укладывающиеся в сознании. А потом приводится список жителей Наровли еврейской национальности, расстрелянных фашистами в ноябре 1941 и в 1942 году.

Этот же список, как мне представляется, далеко не полный, выбит на памятнике.

В библиотеке Давид Симанович читал стихотворение, посвященное памяти своих земляков – безвинных жертв Катастрофы.

Поздняя занялась заря

над простором стылой земли.

Двадцать второго ноября

семьями их привели.

Под дулами

и штыками,

под пулями –

к черной яме.

Газманы – десять человек.

Штрикманы – десять человек.

... маны, ... штейны...

Еще крепки,

женщины, дети и старики,

чей долог век и короток век.

Приказали

стать по одному.

Стреляли –

и было все в дыму.

Фашист-палач

кутался в плащ.

Орал полицай –

звериный рев:

– Был вам Шабат,

будет шабаш –

одна могила на сто жидов...

И долго дышал засыпанный ров...

У евреев, живших в Восточной Европе, был обычай: выходя с кладбища, они срывали траву и трижды бросали ее через левое плечо. У кладбищенской ограды в Наровле росли желтые бессмертники. Люди срывали их и бросали через плечо. Воскреснув из детских воспоминаний, родился поэтический образ желтых бессмертников детства. Так назвал Давид Симанович книгу своих воспоминаний о детстве и юности.

У знатоков идишистского фольклора я не раз спрашивал: “Откуда пошел такой обычай? ” “Наше горе должно остаться на кладбище”, – объясняли мне. Но более конкретного ответа я так ни от кого и не услышал.

Из Наровли наш путь лежал в Ельск. Расстояние небольшое. Красивая дорога, ухоженные автостоянки, места отдыха. Ехали не больше часа. Приятно светило солнце, когда остановились у дома Марии Ефимовны Вайнблат. У калитки нас встретили женщины и поприветствовали на идише: “Мит а ёнтоф” (С праздником). Позднее я узнал, что еще лет тридцать назад многие на этой улице разговаривали на идише. Последней чертой для еврейского языка в этом, да и в десятках других белорусских местечках, стали шестидесятые – начало семидесятых годов, когда старшее поколение, к которому принадлежала и мама Марии Ефимовны – Риша, стало уходить в мир иной. А вместе с ними безвозвратно исчезал из бывшей черты еврейской оседлости язык идиш.

Сегодня в Ельске живет пару десятков евреев и, наверное, все, кто мог, пришли в дом Марии Ефимовны Вайнблат.

В городе нет официально зарегистрированной еврейской общины, но у живущих здесь евреев есть общие интересы, проблемы, их надо обсуждать, решать по мере возможности. Решительная и волевая женщина Мария Ефимовна стала негласным лидером местных евреев. Она ходила в райисполком и требовала, чтобы привели в порядок старое еврейское кладбище. Занималась этим не только Мария Ефимовна, ходили к местному начальству и другие женщины (почему-то женщины оказались активнее в этом вопросе), но довести дело до результативного финала сумела именно она. Многие местные жители считали: “Ну, кому надо старое кладбище... Хоронят на новом, да и там, извините, за прямоту, осталось «засеять» всего несколько соток. А на старом кладбище последние захоронения были сделаны в конце пятидесятых годов. Детей многих из тех, кто там лежит, уже нет на белом свете, а внуки не помнят, где жили их предки. А она ходит, и просит, и требует”.

Мария Ефимовна думала по-другому. Люди обязаны помнить о тех, кто был до них, кто дал им жизнь. И это не надо объяснять ни с помощью логики, ни с помощью других наук.

Райисполком пошел навстречу. Территорию вокруг кладбища привели в порядок за счет бюджетных денег. “Внутри, – сказали Марии Ефимовне, – нанимайте людей, платите им, пускай косят траву, приводят в порядок могилы”. Как будто те, кто покоится на этом кладбище, не строили город, не восстанавливали его после войны, не учили детей в школах, не лечили больных. Как будто хоронить людей привозили откуда-то издалека, и то, что внутри кладбища, – это не наше дело.

Оставшиеся в городе евреи собрали деньги, наверное, что-то помогли те, кто сейчас живет за рубежом, и занялись благоустройством. Мария Ефимовна лично ходила и следила, как работали люди. И это в ее без малого восемьдесят лет. Говорят, командовала людьми, как армейский старшина. Сказался довольно продолжительный опыт работы директором районной вечерней и заочной школы. Пока не привели на кладбище все в порядок по ее разумению, не рассчиталась и не отпустила никого с работы.

А потом местные евреи добились, чтобы на старом кладбище райисполком поставил памятник евреям Ельска, расстрелянным в годы войны. И снова с челобитной ходила Мария Ефимовна, а когда понадобилось, письма писала ее дочь Бэлла. Ельский райисполком пошел навстречу и поставил памятник. Я не много мест знаю в Беларуси, где подобные памятники поставлены за деньги города или района. Обычно власти, в меру возможностей, помогают, но когда касается затрат, говорят: “Соберите среди своих – объявите сбор”. Так было и в первые послевоенные годы, когда собирали по копеечкам, так происходит и теперь, когда научились подключать зарубежные фонды.

Я хотел съездить на кладбище и сфотографировать памятник.

– Подождите, – сказала Мария Ефимовна. – Пока у памятника сделали временное ограждение. Я добьюсь, чтобы там сделали благоустройство. Потом и сфотографируете.

– Обстоятельный человек, – подумал я. И еще много раз за этот вечер имел возможность в этом убедиться.

И раньше евреи приходили в дом к Вайнблатам: поговорить о жизни, вспомнить общих друзей. А когда с помощью гомельского Хэсэда стали проводиться “Теплые дома”, привозиться гуманитарная помощь, никто долго не сомневался в выборе места встречи – у Марии Ефимовны. Сюда же заезжают и земляки из Израиля, Соединенных Штатов, правда, не так уж часто наведывающиеся в Ельск. Даже еврейская художественная самодеятельность, приезжавшая из Мозыря, выступала в доме Вайнблатов. Это событие оставило хорошие воспоминания у не избалованных жителей Ельска.

Мария Ефимовна живет вдвоем с дочерью Бэллой. Девочку воспитывала одна. Очень скоро поняла, что она и ее муж – разные люди, и вернулась с Урала на родину. Бэлла хорошо училась, была душой школьной компании, но болезнь внесла коррективы в ее жизнь. Она несколько лет не ходила в школу, потом мама ежедневно возила ее на занятия в Мозырьский педагогический институт.

Бэлла по образованию филолог. Работала в той же школе, где директорствовала мама. И одно из самых ярких воспоминаний ее жизни: как после урока, где Бэлла рассказывала о женских характерах в романе Льва Толстого “Война и мир”, класс стоя аплодировал ей.

…Первым делом нас усадили за стол. Было много вкусной еды. В перерывах между беседами о журнале и чтением рассказов, я “налегал” на цимес. Не часто приходится кушать это еврейское блюдо из тушеной моркови. К тому же, я впервые отведал полесский вариант цимеса с мучными галушками.

Работники гомельского Хэсэда вскоре стали развозить посылки по домам тех, кто сам не в состоянии прийти за ними, и проводить анкетирование людей, нуждающихся в уходе на дому.

Давид Симанович читал стихи на еврейские темы и стихи, написанные на идише.

За столом сидели в основном люди солидного возраста. Самой почтенной – Татьяне Мееровне Пискуновой, исполнилось 94 года. Были представители разных профессий: медсестра, бухгалтер, но большинство – педагогов. Иногда казалось, что попал на педсовет.

Из застольных разговоров я узнал, что большинство из собравшихся женщин замужем за русскими или белорусами. Идиш многие не только не помнят, но и не знают даже десятка слов.

Всякий раз у меня вызывает удивление, когда люди, родившиеся в местечках еще до войны, говорят, что ничего не понимают на идише. Или они по-прежнему, как это было модно в пятидесятые годы, демонстрируют национальный нигилизм, или действительно советская власть так смогла выкорчевать неугодное ей, что и следа не оставалось.

Потом свои стихи на русском языке и на идише читала Бэлла.

Уже после застолья, когда работники гомельского Хэсэда решали вопросы со своими подопечными, мы с Марией Ефимовной остались вдвоем и разговорились. Она рассказывала о своей жизни.

– Родители назвали меня библейским именем Мирьям, а отца звали Хаим. Но жизнь поменяла наши имена.

Папа был сапожником. Мирный человек, с мягким характером, а воевать ему пришлось много. Призвали в Красную Армию в 39-м году, когда присоединяли Западную Белоруссию и Украину. Потом пошел на Великую Отечественную и погиб в 43-м году на Украине.

Мы вернулись в Ельск в 44-м, сразу, как освободили город. Мама, ее звали Риша, была портниха. Она ходила за четыре километра в деревню Богутичи и вручную шила кожухи. Представляете, что это за труд? Но нужны были деньги, чтобы восстанавливать дом.

Когда Мария Ефимовна рассказывала про маму, я почему-то вспомнил стихотворение Некрасова про русских женщин, которые могли коня на скаку остановить и в горящую избу войти. И Риша, и Мария Ефимовна по силе характера вряд ли уступили бы кому-то из этих женщин.

Дом Вайнблаты поставили хороший, просторный, светлый.

Риша была религиозной женщиной. Каждый год вместе с сестрой ездила молиться в местечко Овруч на могилу цадика.

– Мама была из хасидов? – спросил я.

– Нет, нет, – быстро ответила Мария Ефимовна. – Мы никакие не хасиды.

Наверное, слово “хасид” показалось ей ругательным.

– Но мама ездила на могилу цадика, – по инерции сказал я.

– Мы не хасиды, – снова ответила Мария Ефимовна. – Мы просто евреи. Мама соблюдала кошрут, ходила ин шул (синагога – идиш). – Время от времени Мария Ефимовна вставляла в разговор еврейские слова. – Мама была очень набожной женщиной, и Бог ей дал хорошую и добрую энергию.

Я улыбнулся, когда услышал в одном предложении слова про Бога и энергию. Но, наверное, это следы цивилизации.

– Если у кого-то болели зубы, – продолжала рассказ Мария Ефимовна, – к маме приходили и говорили: “Риша, помоги”. Она девять раз гладила руку человека своими руками и при этом считала на идише (она вообще чаще говорила на идише, а по-русски разговаривала очень смешно, неправильно произносила слова, неправильно ставила ударения). Мама считала медленно: “Эйн, цвей, дрей…”. После счета “девять” ее передергивало, как будто проходил разряд тока, она отходила в сторону, и человеку становилось легче.

– Она лечила заговорами? – спрашиваю я.

– Нет, нет, нет, – снова быстро отвечает Мария Ефимовна. – Она не знала никаких заговоров. У нее просто была добрая энергия. Она помогала всем, только внучке своей не смогла помочь.

По-видимому, слова “заговор” Мария Ефимовна боится. Это слово, по ее мнению, относится к колдунам, ведьмам, другим посланникам потусторонних сил, а ее мама Риша была добрая еврейская женщина.

– Сглаз у нас в Ельске снимал Миневич. Он знал всякие старинные заговоры. Если кого-то сглазили, вели к нему. Он шептал что-то на ухо и сглаз снимал. Я к нему Бэллу водила, – сказала Мария Ефимовна и тяжело вздохнула.

Бэлла, когда вышла замуж за еврея с Украины, тоже ездила в Овруч на могилу цадика. Вероятно, просила о здоровье. Не знаю, помогла ей эта поездка или нет, но в вере она не разочаровалась. Сейчас заочно учится в институте изучения иудаизма. Причем, насколько я понял, проникновение в религию, ощущение себя причастной к миру иудаизма приносит ей радость.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒