«Крестокрыл» гнался за истребителем ДИ через бесконечную черноту пространства. Манчестер, Стюарт-стрит, Национальный центр велосипедного спорта 12.57 12 страница

Софи очнулась, застонала, и у Джека дрогнуло сердце. Голос из-под маски звучал глухо, и ему пришлось наклониться, чтобы услышать, что она говорит. – Папа? – Да? – Можно, я тебе что-то скажу? – Скажи. – Когда умираешь, все то же самое, только вокруг тебя светится какая-то линия. – Я знаю, милая. Я видел в кино. – Не только в кино, пап. Сила есть в самом деле. Джек заглянул в глаза дочери и увидел в них страх. Нервно сглотнул. – Да, милая. Конечно, есть. Софи чуть-чуть улыбнулась. – Правда? Голос звучал как у механической куклы, у которой кончается завод. – Правда. Софи закрыла глаза. – Мне еще никогда не было… так. – Было, было. Тебе бывало намного хуже. – Откуда ты знаешь? – Работа у меня такая. Все запоминать про тебя. – А откуда ты знаешь, что запомнил правильно? – Просто знаю. Вот вырастешь – поймешь. Для нас все намного яснее. – Я умру, папа? – Нет. – Ты бы мне сказал, если бы я умирала? – Да. – Правда? Джек заставил себя отвечать твердо, не раздумывая: – Да, я бы тебе сказал. Они замолчали. Пахло мочой и хлоркой. Софи смотрела на Джека, а Джек – на Софи, и каждый искал сомнение в глазах другого. Джеку стало намного легче, когда Софи снова закрыла глаза. Ему нужно было отойти от тяжкого труда – излучать уверенность. Только потом он в ужасе осознал, что теперь могут означать закрытые глаза дочери. Его разум приспосабливался к ситуации медленно. Он все еще реагировал на происходящее по-старому. Раз ребенок закрывает глаза, значит, он отдыхает. Разум отказывался признавать, что ребенок отдыхает от жизни. Через несколько минут Софи снова открыла глаза, приподняла голову и с тревогой огляделась по сторонам. – А почему нет мамы? Джек сжал ее руку. – Она здесь, милая. Она была с нами все время, пока ты спала. Она просто вышла на несколько минут из палаты. Софи с облегчением опустила голову на подушку. – Пап, как тут тихо. – Да. Долгая пауза. – А почему так мало врачей? – Зачем тебе много врачей? – Чтобы они больше сделали. Вылечили меня. – Они тебя лечат. Они нашли у тебя инфекцию и тебе назначили антибиотики. – А вдруг их нет, потому что они уже ничего не могут сделать? – Они все делают как надо. Сейчас лучше всего отдыхать и ждать. – А почему тогда мы тут, а не дома? – На всякий случай. – Откуда ты знаешь? – Мне сказали врачи. – А врачи бы тебе сказали, если бы я умирала? – Да, конечно. – Откуда ты знаешь? – Я же тебе объяснил: взрослые много знают. У нас как будто есть особые очки, и мы все видим в трех измерениях. Софи разжала губы, собираясь возразить, и Джек вдруг заметил подобие хитрости в ее глазах. Но взгляд с хитрецой погас, и личико снова стало простым и очень детским. – А когда у меня будут такие очки? – Когда тебе исполнится двадцать один год, Соф. – Так долго ждать… – Ага. Софи молчала. Монитор сосчитал шесть ударов ее сердца. – Я думаю, врачи тебе не все говорят. – Почему бы они стали от меня что-то скрывать? – Потому что ты можешь заплакать. Софи смотрела отцу в глаза, ожидая его реакции, а тот всеми силами старался скрыть правду. Он обнял дочку. – Плакать не о чем. Ты поправишься. Потом, когда она вновь потеряла сознание, позвонила Кейт. Джек вздрогнул: звук рингтона не совпадал по ритму с сердцебиением и дыханием Софи. Кристалл времени, образовавшийся в палате, разбился вдребезги. Осколки рассыпались, и пришла его новая разновидность, облеченная в звонок старого бакелитового телефонного аппарата – смоделированного и закодированного в программное обеспечение мобильного телефона Джека. Готовясь к ответу, Джек зажмурился, прислушиваясь к ритмическому диссонансу. Сердце, легкие, телефон. Звонки продолжались и как будто становились громче, все отчетливее расходясь в ритме со звуками мониторов. Джек не придумал ничего лучшего – он вышел из палаты. – Джек? В неожиданной тишине голос Кейт звучал так красиво. – Привет, – сказал он. – Ну, как дела? Связь здесь, в недрах больницы, была паршивой, но Джек все равно уловил радостное волнение жены. – Я выиграла первый заезд, – сказала Кейт. – Сегодня я сильнее Зои. Пожалуй, сумею ее одолеть. – Я знал, что у тебя получится. – Я тоже знала. Через пять минут второй заезд. Если я и его выиграю, все будет решено. Ну, я пойду, ладно? У меня вообще-то не должно быть мобильника, но Том не забрал. Не звони, а то телефон будет надрываться в моей спортивной сумке. Джек улыбнулся. Ему стало легко – тело инстинктивно реагировало на голос Кейт, словно ничего ужасного не происходило. Застывшее время в палате Софи исчезло, ему на смену пришло другое, озарявшее их обоих, исходившее от теплого свечения их голосов на линии связи. Они могли жить в этом времени хотя бы минуту и быть счастливыми. Все-таки случались повороты времени – роскошного, как стиль рококо, внутри которого ты существовал. Ты мог заставить его длиться вечно. Или до тех пор, пока не скажешь правды. Джек заглянул в палату через бронированное стекло. Софи мирно спала. Монитор сердечного ритма по-прежнему показывал восемьдесят восемь ударов в минуту. Дыхание держалось на уровне двадцати двух вдохов и выдохов. Ведь она может запросто снова открыть глаза и улыбнуться, и потом все будет хорошо. Джек едва сдержался, чтобы не сказать Кейт правду и не попросить ее поскорее приехать. – Удачи, – вместо этого произнес он. – Вперед, к победе. Она отключилась, а он возвратился в палату и сел возле Софи. Закрыл глаза и представил себе Кейт, у которой нет иных тревог, кроме предстоящей гонки. Джек улыбнулся, потому что сумел подарить ей нечто важнее золота: час вне времени. Манчестер, Стюарт-стрит, Национальный центр велосипедного спорта 12. 29

Зоя приготовилась к старту по внешней дорожке. В преддверии второго заезда она наблюдала за Кейт, расположившейся от нее слева. Она знала подготовительный ритуал Кейт наизусть. Многократное расстегивание и застегивание молнии на спине; чередующиеся движения лодыжек – попытки удостовериться, что сцепление туфель с педалями вполне надежно; беззвучное шевеление губ – чтение одной ей ведомой успокоительной мантры. Зоя не спускала с соперницы глаз, а та, опустив голову, смотрела на портрет Софи, приклеенный к верхней трубке велосипедной рамы. Легкая улыбка скользнула у нее по губам. Зоя нахмурилась, пытаясь найти какие-то слабости – скажем, асимметрию в посадке Кейт, которая указала бы на воспаление в той или иной группе мышц, какое-то отклонение от обычного поведения, способное выдать тревогу. Но ничего такого Зоя не замечала. Если и было что необычно – так это уверенность, с которой Кейт сидела в седле, плавность линии ее спины и плеч, говорившая об этой уверенности и силе. Зоя негромко фыркнула и положила руки на руль. Уверенность Кейт ее нисколько не волновала. Ей даже стало ее немного жаль: тем сильнее будет разочарование, когда ее победят. Конечно, она обгонит Кейт, но это вовсе не означает, что нужно этому радоваться – тому, что проигрыш положит конец спортивной карьере соперницы. Просто победа – сверхвероятный вариант сценария. Зоя быстро перебрала в уме свои преимущества. Голова у нее теперь яснее, чем перед первым заездом: тогда она не успела размяться как следует и была вынуждена полагаться исключительно на тактику; теперь же полностью включилась в гоночный ритм. Проигрыш, конечно, ее разозлил, но она догадывалась, что устала меньше, чем Кейт. Та в первом заезде выкладывалась полностью, а Зоя почти все время катилась у нее в кильватере и подставила лицо ветру только на последних ярдах. Так что сейчас она была свежее и в лучшей форме. Чиновник-стартер подергал ленту свистка, висевшего у него на груди; качнулся с носков на пятки. Зоя знала: вот-вот начнется обратный отсчет. В это мгновение Кейт обязательно на нее посмотрит – в первый раз перед стартом. Повинуясь безотчетному порыву, Зоя расстегнула ремешок и повернула шлем зеркальным визором назад – так, чтобы стали видны глаза. – Десять, – произнес стартер. Когда Кейт посмотрела на Зою, та взглянула на нее в упор и заметила ее мгновенный испуг. Кейт отвернулась, Зоя поправила шлем и застегнула ремешок, обратив внимание на то, как напряглись плечи соперницы. – Три, – проговорил стартер. Зоя пошевелила бедрами, лодыжками, ногами, а потом встала на педали и выпрямилась во весь рост. – Два, – продолжал стартер. – Один! Время застыло, как вода у плотины, когда он поднес свисток к губам. А потом потекло снова – как только он свистнул. Зоя позволила Кейт уйти вперед, пристроившись вслед за ней. На первом круге она сосредоточилась на том, чтобы всякий раз, когда Кейт оглядывалась, уходить с ее поля зрения. Собственное тело заслоняло сопернице обзор, заставляя ее гадать, пойдет Зоя на обгон с другой, невидимой стороны или нет. К началу второго круга Кейт катилась уже по самому низу трека, стараясь перекрыть Зое и доступ наверх, и возможность пойти на обгон понизу. Она приглядывала за Зоей через правое плечо, а та между тем едва заметно забиралась наверх, постепенно наращивая скорость. Довольно скоро она нагнала Кейт. Зоя невольно улыбнулась. Она любила такие повороты событий. Она оставила для Кейт лишь две тактические возможности, и обе были паршивыми. Кейт могла не обращать внимания на то, что соперница набирает высоту, но тогда Зоя просто скатится вниз, используя гравитацию, и окажется впереди. Если же Кейт вздумает сама взобраться на уклон, стараясь предотвратить подобный маневр, она оставит открытой внутреннюю дорожку, и Зоя мгновенно это использует. Кейт нервно оглядывалась, и Зоя видела, как нарастает ее нерешительность. Рано или поздно сопернице придется искать выход из ловушки, расставленной для нее Зоей, а выход здесь только один: вперед, по всем правилам настоящего спринта. Да только беда была в том, что Кейт в первом заезде «спалила» ноги, так что чем раньше она начнет спринт, тем больше у нее шансов проиграть Зое. Одолев три четверти второго круга, Зоя пошла на обострение. Она резко взмыла на самый верх виража. Кейт не хватило половины оборота педалей, чтобы перекрыть ей дорогу. Вместо этого она нырнула вниз и довела скорость до максимума. Теперь гравитация была на стороне Зои, и она без труда вошла в воздушный кильватер Кейт. Та отчаянно заработала педалями, пытаясь уйти в отрыв. К тому моменту, когда колокол возвестил о начале финального круга, Кейт, мчащаяся на полной скорости, все еще лидировала, но Зоя знала, что нагонит ее. Соперница постепенно сдавала в мощи, опускалась в седле, а значит, тоже все понимала. Зоя ослабила давление на педали, приберегая энергию для последних двух виражей. Скорость Кейт стала падать, и Зоя на финишной прямой вылетела из ее тени, выиграв заезд на диаметр колеса. Обе начали сбрасывать скорость. При этом Зоя старалась держаться так, чтобы Кейт видела только заднее колесо ее велосипеда. Она сидела в седле уверенно и спокойно, не опуская головы, хотя и хватала ртом воздух, излучая силу, которая как будто ей ничего не стоила. А потом она легко спрыгнула с велосипеда с таким видом, будто они вдвоем просто смотались за покупками. Позже, сбрасывая энергию на велотренажере, Зоя посмотрела на Кейт, остывавшую после заезда в другом конце демаркационной зоны, установленной между ними Томом. Поймав на себе взгляд Зои, Кейт сразу опустила глаза, Зоя отвернулась. В этом пространстве, вакууме, между ними проносились искры реальности. Тактика Зои оправдала себя на первых заездах, и хотя пока была ничья, к третьему, решающему поединку Кейт подходила совершенно разбитой. Зоя понимала, что может ликовать. А вместо того ноги у нее вдруг словно свинцом налились. Казалось, чья-то невидимая рука прибавила сопротивление на велотренажере. Северный Манчестер, больница общего профиля, детское отделение интенсивной терапии 12. 35

Антибиотики, поступавшие в кровь через капельницу, должны были ее спасти – так сказал доктор Хьюитт. Хотелось бы в это верить! Софи все еще была слаба и то просыпалась, то засыпала. Джек держал ее руку, время от времени пожимая тонкие пальчики, словно субмарина, посылающая сигналы сонара. – Хорошо? – спрашивал он. – Хорошо, – еле слышно отвечала через кислородную маску Софи. – Правда? – Ага. А у меня в этой маске голос совсем как у Вейдера, да? Софи сжала его руку, и Джеку чуть-чуть полегчало. Доктор Хьюитт придвинул к кровати стул и сел к ним лицом. – У меня хорошая новость и еще кое-какие вести для тебя, Софи. Ты можешь послушать меня минуту? Софи едва заметно кивнула. На подушке, ближе к шву, на светло-зеленой наволочке темнела лиловая печать больницы. – Так вот. Мы посмотрели твои анализы, кровь у тебя очень, очень хорошая. Я просто в восторге, и ты тоже порадуйся. Я понимаю: тебе это кажется странным – ведь ты так плохо себя чувствуешь, но плохих клеток у тебя в крови стало намного меньше, и я готов признать, что химиотерапия работает. – Тогда почему мне так плохо? – прошептала Софи. – Дело в том, что химиотерапия ослабила твой организм, а в твой катетер Хикмана попала инфекция. Конечно, было бы лучше, если бы мы заметили это раньше. – Прости меня, Софи, – простонал Джек. – Не корите себя, – постарался утешить его доктор. – Часто симптомы такой инфекции невозможно отличить от общей слабости. В этом вся проблема. Она может гнездиться где-то в катетере годами, а потом по непонятной причине выскакивает. Нам придется его извлечь и промыть. А катетер, Софи, стоит у тебя давно, вокруг него наросло порядочно соединительной ткани, поэтому на время его извлечения придется дать тебе наркоз. Ты не против? Софи растерялась. Глаза за кислородной маской стали большими, встревоженными. – Ничего страшного, – заверил ее доктор Хьюитт. – Сначала мы очистим твою кожу специальной губкой, чтобы убить все плохие микробы, которые там, возможно, поселились. Потом сделаем несколько маленьких надрезов очень маленьким скальпелем. А ты будешь в это время под наркозом – то есть просто спать. Софи устремила взгляд на доктора Хьюитта. – А что мне будет сниться? Врач посмотрел на Джека. – «Звездные войны», – торопливо подсказал Джек. – Обещаю. – Ладно, – согласилась Софи. Доктор Хьюитт продолжал: – Мы медленно извлечем катетер Хикмана и, как только он будет вынут из вены, введем в него раствор антибиотика, промоем место, где гнездится инфекция. Потом наложим пару маленьких швов, а на них – повязку. Рука Софи задрожала. «Скорей бы он перестал все это рассказывать», – подумал Джек. Он снова сжал руку дочери, а она вдруг улыбнулась широкой, совершенно замечательной улыбкой, и Джек улыбнулся в ответ – не нарочно, так отреагировало его тело. Странное это было ощущение: мужество тебе возвращает твой ребенок. – После того, – не умолкал доктор Хьюитт, – как катетер Хикмана будет извлечен, мы перевезем тебя в рентгенологический кабинет и сделаем снимок твоей грудной клетки, чтобы удостовериться в том, что не оставили ничего у тебя в груди. Затем вернем тебя сюда и проведем осмотр. Софи снова улыбнулась Джеку, а он скорчил смешную гримасу. Софи в ответ засмеялась. Время остановилось. Апрельское небо за окнами показалось Джеку самым ярким, какое он когда-либо видел. Ритмы мониторов звучали слаще самой прекрасной музыки, записанной в его айподе. Бип-бип-бип, тук-тук-тук… Смех Софи, и его смех в ответ. Доктор Хьюитт сказал, что химиотерапия работает! До Джека только теперь дошло, что он сказал. – После операции, Софи, – не унимался доктор Хьюитт, – боюсь, ты будешь чувствовать себя очень плохо. Ты будешь ощущать небольшое жжение в груди, усталость и слабость. Может быть, тебя начнет тошнить, и этого не надо стыдиться: это совершенно нормально. Значит, антибиотики делают свое дело. Софи скосила глаза на Джека. – Бэ-э-э, – скривилась она. – Меня стошнит! Тут они оба расхохотались, и их лица зарумянились. Доктор Хьюитт повысил голос – кто здесь, в конце концов, самый главный? – Простите, Джек. Извини, Софи. Ты меня слушаешь? Но они все смеялись. У них был прямо какой-то припадок смеха. Доктор Хьюитт смягчился, покачал головой. – Ну, знаете, вы и парочка… – Прошу прощения, – с трудом вымолвил Джек. – Просто у нас были тяжелые времена. Он перевел взгляд на Софи. Еще никогда она не была такой усталой и такой счастливой. Аппараты работали: бип-бип-бип, тук-тук-тук… В окна лился полуденный свет. Этот свет зародился в ядре солнца за тысячи лет до того, как заболела Софи, и пришел сюда в то самое мгновение, когда ей стало лучше. Для Джека это был рассвет. Выдержав вежливую паузу, доктор Хьюитт сказал: – Что же, хорошо, Софи. Ты не против, если мы перевезем тебя в операционную? Софи пожала плечами: – Как скажете, Тревор. Эта небрежная фраза оставила пятнышко тумана на кислородной маске. Два санитара вывезли кровать Софи в коридор. Джек с доктором Хьюиттом шли за ней. Доктор наклонился к Джеку и произнес негромко: – Процедура связана с определенным риском. Скорее всего, все обойдется, но она слишком слаба. Я хочу, чтобы вы были в курсе. У Джека противно засосало под ложечкой. – Что это значит? Насколько велик риск? – Безусловно, мы сделаем все возможное, чтобы его снизить. Наркоз дадим самый легкий, и рядом будет бригада реаниматологов. Джек кивнул. Они долго шли по длинным больничным коридорам под испуганными взглядами посетителей. Джеку стало зябко, и он обхватил себя руками. Он знал, что испытывают все эти люди. При виде такого ребенка, лысого, хрупкого, дышащего через маску, в коридорах становилось тише, люди невольно пятились, уступая дорогу. Софи прочищала сознание тем, чья голова была забита выплатами залога, неприятными обязательствами, предстоящими трудными разговорами. После того как очистится коридор, люди начнут собираться группами – по двое, по трое – и станут признаваться друг другу в том, что для них все изменилось в одно мгновение. «Это заставляет задуматься, верно? » «Все видится иначе» – вот какие слова будут произносить они. В операционной приветливая медсестра вручила Джеку хирургическую робу с нарисованным на нем динозавром. Потом помогла ему поднять Софи, усадить в кресло-каталку и проводила за ширму, где Софи следовало переодеться. – Я сама, – возразила Софи, когда Джек попытался помочь. Она сняла футболку с логотипом «Звездных войн» и надела хирургическую рубашку. Джек затянул на боку завязки. Он старался не думать о том, что врачи их скоро распустят и обнажат худенькую грудь Софи, из которой торчит катетер Хикмана. На стенке ширмы была прикреплена наклейка. Кто-то пытался ее отодрать, но лишь поцарапал края. Это был красно-синий Человек-Паук, сражающийся с черным Человеком-Пауком. Софи уставилась на наклейку. – Со мной все будет хорошо, пап? Джек встал на колени, повернул дочку к себе, заглянул в глаза. – Конечно. Посмотри на меня. Конечно, все будет хорошо. – Правда? – Ты поправишься. Клянусь! Вот так он сказал. Джеку позволили держать Софи за руку, когда давали наркоз. Анестезиолог нажал на поршень шприца и велел Софи считать до десяти. Софи скосила глаза на Джека, и он увидел в ее взгляде упрямство, вызов. – Я сосчитаю до ста, – заявила она. Джек погладил ее по щеке. – Начни с одного, Софи. – Один, – произнесла Софи и тут же заснула. Сектор Слуис территории Внешнего Кольца, 50 250 световых лет от ядра Галактики, Сетка координат М-19, регион космоса, именуемый в народе «Системой Дагоба» 12. 55

«Крестокрыл» гнался за истребителем ДИ через бесконечную черноту пространства. Манчестер, Стюарт-стрит, Национальный центр велосипедного спорта 12. 57

По результатам двух заездов счет был ничейный. Кейт и Зоя вышли на старт для решающей гонки. Том поднялся по лестнице и сел в одном из дальних рядов – примерно там, где тринадцать лет назад его угощала виноградом Зоя. Здесь, наверху, было легче отказаться от искушения давать ей советы – кивнуть или повертеть руками так, словно перемешиваешь воздух: давай, работай на полную мощь, с самого старта! Если бы Зоя прекратила свои тактические финты, сразу после свистка заработала во всю мощь и ушла в отрыв, Кейт нечего было бы этому противопоставить: ведь она «спалила» ноги в первом заезде. Но Том отлично знал Зою: тактические приемы – ее конек. В предыдущем заезде она сумела себя сдержать – приберегла силы и устояла перед искушением разбить соперницу в пух и прах. Сохранив порох сухим, она выиграла с самым малым преимуществом, на которое решилась. Выиграла элегантно. На взгляд Тома, опасность состояла в том, что Зоя могла решиться на такую тактику и на этот раз. Заработать на полную катушку сразу после свистка, конечно, некрасиво и грубо, но зато победа будет в кармане. Сказать бы Зое об этом! Но, увы, такова суть тренерской работы: приходится делать шаг назад как раз в тот момент, когда нестерпимо хочется шагнуть вперед. Том посмотрел на Кейт – как она готовится к старту. Она проверяла и перепроверяла педали. Том представил себя на ее месте – о чем она сейчас думает? Наверняка о том, как бы снизить темп гонки, но Зое на этот раз досталась внутренняя дорожка, а значит, заставить ее катиться медленнее будет непросто. Если бы Том мог дать Кейт совет, он бы шепнул ей на ухо: «Сразу после свистка мчись вперед, как ракета». Тогда, если бы Зоя тоже решила выложиться по полной, Кейт не позволила бы ей уйти в большой отрыв и пристроилась бы в ее воздушном кильватере. А вот если Зоя решит начать гонку, не торопясь, тогда Кейт окажется впереди, сможет снизить темп и сама диктовать дальнейшую скорость гонки. Том мысленно ругнул себя, не сдержав улыбки. Ведь вот до чего дошло – после сорока лет тренерской работы на высочайшем уровне он не мог дать своим лучшим гонщицам ценнее совета, чем гнать и гнать во все лопатки. Невыносимо видеть, как его девочки готовятся к решающей схватке. Меньше чем через минуту стартер шагнет вперед, а три минуты спустя вся их жизнь необратимо изменится. Более десяти лет Кейт и Зоя держали друг друга на очень близком расстоянии, которое называлось то дружбой, то соперничеством, но между ними всегда было что-то вроде некой недоговоренной фразы, оборванного вдоха. Эта последняя гонка должна стать ножом, который рассечет связь между ними, и им придется отныне существовать по отдельности. Если бы Том до конца был честен с самим собой, то признался бы, что не потому ушел сюда, на самый верх велодрома, что боялся поддаться искушению подсказать кое-что Зое, чтобы она победила. Он ушел сюда потому, что ему все труднее и труднее было сдержать желание броситься к линии старта и умолять их обеих отказаться от гонки. «Вам тридцать два, – сказал бы он им. – Почему бы вам не бросить все это, не убивая друг друга? Рано или поздно все равно придется спуститься с Олимпа и научиться тихо гулять по долинам». Том ненавидел себя за ту роль, которую он сыграл в организации этой финальной конфронтации. Он сделал это, чтобы защитить своих девочек от излишнего внимания прессы, а теперь жалел, что не поступил по-другому. Он беспомощно поднял руки, сокрушаясь о том, что не может подать им сигнал, чтобы они взглянули бы друг на друга и все поняли сами. Может быть, стоило повертеть руками – только против часовой стрелки, и это бы означало: «Пожалуйста, когда прозвучит свисток, забудьте обо всем, чему я вас учил». Стартер начал отсчитывать секунды от десяти. Предстартовое напряжение стало заметно в фигурах обеих спортсменок. Том бессильно опустил руки. Он не встречал тренера лучше себя. У него ничего больше не было в жизни. Его сосредоточенность на работе была идеальной и абсолютной. Он знал все, что только можно, о том, как научить людей двигаться быстрее, но он понятия не имел о том, как заставить их остановиться. Прозвучал свисток. Том откинулся на спинку сиденья. Он ничуть не удивился, когда его девочки поступили именно так, как должны, а именно – сорвались со старта на полной мощности. Из-за того что Кейт предугадала ее быстрый старт, Зоя не сумела уйти в отрыв, и к тому моменту, когда они вышли из первого виража, Кейт пристроилась в воздушной «тени» соперницы. Скорость была высока, и Зоя выкладывалась по полной, на каждом метре отдавая энергию, припасенную за время первых заездов. Она гуляла по треку, то забираясь высоко на уклон, то скатываясь обратно, пытаясь вывести Кейт туда, где та ощутила бы сопротивление воздуха. Но Кейт на все маневры Зои отвечала грамотно, превосходно повторяя все ее фокусы. Начался второй круг. Том наблюдал за гонщицами с бешено бьющимся сердцем. Теперь его девочки мчались на стремительной скорости – лавируя и ныряя вниз при тридцати пяти милях в час. Расстояние между передним колесом Кейт и зад ним колесом Зои составляло шесть дюймов, ни на йоту не увеличиваясь, как ни старалась Зоя «стряхнуть» преследующую ее соперницу. Еще один круг в таком темпе – и Зоя «спалит» ноги. Тогда Кейт выберет удачный момент, выскочит из кильватера и проедет мимо соперницы. Если та в ближайшее время не уйдет в отрыв, ей придется сбавить скорость до такой степени, когда воздушная «тень» уже не является пре имуществом. Еще до того как все случилось, Том понял, насколько это рискованно. Он вскочил и прижал ладони к губам. Плечи Зои расслабились, она приподняла голову. Том понял: она сбрасывает скорость. Но Кейт этого не увидела, а может, решила, что Зоя просто-напросто притворяется. Словом, она скорость не сбавила и в сторону не свернула. На скорости, близкой к максимальной, на приличной высоте виража ее переднее колесо коснулось заднего колеса Зои. Велосипед Зои дрогнул, подпрыгнул, но она удержалась в седле. Сопернице повезло меньше. Ее машина отчаянно завиляла, и Кейт упала – при том что ее туфли были пристегнуты к педалям. Она покатилась по гладким доскам вниз, на боку, волоча за собою велосипед, крича от страха и боли. Не прошло и секунды, как все было кончено. Том наблюдал за Зоей. Она сбросила скорость, обернулась, взглянула на упавшую соперницу. Кейт уже встала и беспомощно стояла возле своего велосипеда, глядя вслед Зое. Та сбавила скорость до минимума и снова посмотрела на Кейт. Том почувствовал прилив отвращения. Можно выиграть и так – по чистой удаче, в велосипедных гонках такое часто случалось, но вовсе не обязательно издеваться над Кейт. Можно просто спокойно катиться к финишу. Кейт подняла руку и показала Зое большой палец. Глаза Тома наполнились слезами. Все мечты Кейт полетели прахом из-за этого столкновения. Худшего окончания гонки не придумаешь. Прошло всего пять секунд, а Кейт уже приняла все, что случилось, и поздравляла Зою с победой. Сердце Тома забилось медленнее. Он вздохнул. Вот почему с ней все будет в порядке, независимо от того, какая жизнь после этой жизни ее ожидает. А для Зои победа только отсрочит распад. Том медленно пошел вниз по лестнице, чтобы утешить Кейт и поздравить Зою. – Поехали! Крик Зои эхом пронесся по велодрому. Том поднял голову. – Садись на велик! – прокричала Зоя. – Что? – не поняла ее Кейт. – Еще целый круг, ленивая ты корова! Остановишься, когда все закончится! Кейт растерялась. Она уже сняла и бросила на пол перчатки. – Ты серьезно? – крикнула она в ответ. Зоя рассмеялась: – Я – да. А ты? Том замер на ступеньке, как каменный. Неужто Зоя действительно решила подождать Кейт? Невозможно поверить в это. Он почти жалел о том, что Кейт быстро проверила, как крутятся колеса ее велосипеда, оседлала его и щелкнула замками креплений. Он бы не выдержал этого зрелища – как Зоя на огромной скорости уходит в отрыв, не позволив Кейт поравняться с собой; он бы не смог стать свидетелем отчаяния Кейт, пришедшего на смену робкой надежде, когда она поймет, что это была всего лишь жестокая шутка. Но нет. Все случилось иначе. Кейт оттолкнулась от трека, со щелчком закрепила туфлю на другой педали. А Зоя все еще ждала, катясь на самой малой скорости, при какой только можно сохранить вертикальное положение. К тому времени, когда гонщицы поравнялись, они как раз выходили на прямой участок, за которым начинался последний круг. Том видел, как Кейт и Зоя переглянулись, а потом обе устремили взгляд вперед. Не сказав ни слова, обе начали наращивать скорость. Прозвучал колокол. Гонщицы оторвались от седла и встали на педалях. Начался настоящий спринт. Никакой тактики. Просто настоящий финишный спурт. Кейт мчалась по внутренней дорожке. Зоя – рядом. Обе при гнули головы и раскачивали велосипеды из стороны в сторону, разгоняясь до невероятной скорости. Под визорами Том видел их губы, жадно глотающие воздух, чудовищные усилия, вкладываемые в гонку. После первого поворота Кейт на дюйм ушла вперед, но на прямой Зоя отыграла разрыв и вошла в последний поворот, опережая Кейт на половину корпуса. Внутренняя дорожка помогла Кейт нагнать соперницу. На финишную прямую они вышли одновременно. Последние пятьдесят метров обе проскочили на сумасшедшей скорости, синхронно работая педалями и синхронно дыша. В отчаянном порыве они устремились к линии финиша и посмотрели друг на друга. Кто же из них победил? Северный Манчестер, больница общего профиля, послеоперационная палата 13. 15

Операция прошла очень быстро – три надреза скальпелем и молниеносное извлечение катетера Хикмана. Джек только успел осознать, что хирурги приступили к работе, а появились уже санитары, чтобы перевезти Софи в другую палату. Тишина в палате действовала Джеку на нервы. Медсестры вышли, оставив его наедине с Софи. Звук у аппаратов выключили. Теперь все вопросы он мог задавать только глазами, но дыхание дочери было столь слабым, что Джек не видел ответа в движениях ее грудной клетки. Если бы она поднималась и опускалась, у Джека появился бы маятник, а без него палата уплывала из времени. Он держал дочь за руку. Через стеклянную панель в двери были видны люди – работники больницы, явившиеся к началу своей смены, родственники пациентов. Все они жили в своем, естественном времени. – Софи? – прошептал Джек и погладил дочь по лицу. В лице была какая-то запредельная неподвижность; она-то и пугала Джека больше всего. Перед ним несомненно было лицо Софи, но наркоз стер даже эхо ее характера, обычно заметного и во сне. Это были черты лица Софи, честно воспроизведенные в мелочах, однако лишенные духа. «Очень жизнеподобно», – мелькнуло в мозгу у Джека. Он попытался прогнать эту мысль, но не смог. Влажность воздуха в палате была нормальной; температура держалась на отметке 19, 5 градуса Цельсия; воздух поступал из широкогорлых труб из нержавеющей стали и нес с собой трагедии других людей. Джек закрыл глаза и стал молиться. – Пожалуйста, не забирай ее, – молил он. А потом, не дождавшись ответа ни от собственного сознания, ни от неподвижной руки Софи, ни от застывших черт ее лица, он произнес: – Если оставишь Софи в живых, то с этого самого дня я стану жить только ради нее. Я заброшу велосипед. Я сделаю ее жизнь своим единственным золотом. Вот такую сделку Джек попытался заключить с Вселенной. В свои тридцать два года он вдруг осознал, что это мгновение – рука Софи в его руке, в этой маленькой комнате – существовало в нем всегда. Оно было с ним, когда он стоял в трусах-боксерах и портной снимал с него мерки перед Олимпиадой в Афинах. Оно терзало его, когда он сидел, в отчаянии обхватив голову руками, в номере пекинской гостиницы. Он всегда был в этой палате. Джек открыл глаза, надеясь увидеть хоть малейшее шевеление дочери, но Софи была неподвижна. Манчестер, Стюарт-стрит, Национальный Центр велосипедного спорта 13. 17

Том вместе с тремя представителями федерации поднялся в комнату контроля, чтобы взглянуть на изображение с камеры фотофиниша. Чиновники сгрудились возле монитора. Техник загрузил картинку. Том сел подальше – не было сил смотреть на экран, обвел взглядом трек через высокие, во всю стену, окна из бронированного стекла. Прожекторы уже выключили. В полумраке Зоя и Кейт, сняв туфли и носки, взявшись за руки, шли по треку. Остывали, сбрасывали энергию. В какое-то мгновение обе запрокинули головы и посмотрели в сторону комнаты. Том помахал им рукой, хотя знал, что они не могли его видеть: снаружи стекло было непрозрачным. Он набрал номер Джека, но там отозвался автоответчик. Том собирался оставить для него сообщение, но тут техник сказал, что изображение готово к просмотру. Том встал, сделал пять шагов к экрану и заставил себя посмотреть. Десять тысяч раз в секунду камера снимала тончайший поперечный срез финишной линии, создавая десять тысяч микроскопически тонких вертикальных линий. Особая программа выстраивала эти линии одну за другой, слева направо – в том порядке, в каком они были зафиксированы. Том, прищурившись, вглядывался в экран. Приходилось напоминать себе, что то, что ты видишь перед собой, – прямая противоположность обычной фотографии, в которой пространство замирает во времени. Здесь же было изображение, созданное для профессионалов по долям секунды. Оно показывало время, замороженное в пространстве, странным образом искажая тела спортсменок, которых Том так хорошо знал. Качество относительной непо движности отлично транслировалось из пространства во время, поэтому их руки и лица были воспроизведены верно, а вот ноги, работавшие с громадной скоростью, казались тоньше на высоте давления на педаль, поскольку в этой позиции двигались быстрее велосипеда, а на возвратном движении были утолщены. Колеса велосипедов выглядели аккуратными кругами, а спицы вычерчивали фантастические параболы от ступни к шинам. Тому стало не по себе от созерцания его девочек, размазанных по времени. Вот так он сам лишился медали в шестьдесят восьмом. Тогда, правда, использовали настоящую пленку, которая непрерывно засвечивалась, проходя через вертикальную щель. Старый агрегат создавал кадры с интервалом в десятую долю секунды. Это он и проиграл тогда: десятую долю секунды, одну восьмую дюйма времени. Тоньше секунду разрезать тогда не могли, оставалось некое пространство, именуемое «Ничья». Да, в те времена какая-то доля секунды все-таки давалась на откуп идее – что соединил Бог, человек да не разлучит. Том вгляделся в лицо Зои, пересекающей линию финиша. Ее взгляд был полон покоя, и Том испытал чувство гордости за нее. «Что бы ни показал финиш, она выиграла гонку своей жизни», – подумал он. Симптом нового века проявился в том, что трое чиновников попросили техника наложить на кадр вертикальную красную линию – так, чтобы она пересекла край переднего колеса Кейт. А еще они просили увеличить изображение. И тогда стал виден тончайший просвет между этой тонкой линией и краем переднего колеса Зои. – Черт, – выдохнул Том. – Какие-то проблемы? – спросил его старший из трех чиновников. Том разжал губы, но ничего не ответил. Бесполезно объяснять, что почти всю его жизнь не существовало техники, которая могла бы разъединить его девочек. Невозможно было выразить его возмущение тем, что секунду расщепили до такой степени, что Зоя проиграла на одну ее тысячную долю. – Никаких проблем, – с трудом вымолвил он. – Хотите, чтобы я им сказал? – спросил чиновник. Том покачал головой: – Нет, я сам скажу. Путь к треку получился долгим: колени бастовали против каждого его движения. Зоя и Кейт стояли у подножия лестницы, не спуская глаз с Тома, а он всеми силами старался выглядеть совершенно спокойным. Поравнявшись с гонщицами, Том взял Кейт за руку правой рукой, а Зою – левой. – Кейт выиграла, – сказал он. – На одну тысячную секунды. Он крепко сжал их руки и отпустил. Они повернулись лицом друг к другу и долго стояли молча, пока полученная информация проходила сложную метаморфозу и превращалась в ее осознание. – Если хотите, можете посмотреть снимок, – предложил Том. Зоя не отрывала глаз от Кейт. – Нет, не надо. Молодец. Слезы заволокли глаза Кейт. Она прижала ладони к губам. – Давай сделаем еще заезд. Зоя беспомощно пожала плечами. Кейт повернулась к Тому: – Можно повторить гонку? Последний заезд? – Ты знаешь, что нельзя. – Прости, Зоя, – пробормотала Кейт. – Мне так жаль. Зоя стояла, бессильно опустив руки. Ее блуждающий взгляд испугал Тома. Он прикоснулся к ее плечу. – Пойдем, – сказал он. – Поговорим. Она сбросила его руку. – Не о чем говорить, не так ли? Затем и рисуют финишную линию – чтобы ты знал, когда все кончено. Том вздохнул, опустил голову. Нужно найти силы и стать сейчас ее тренером, дать простые и четкие наставления, чтобы она смогла пережить ближайший час и все последующие дерьмовые дни. – Пойди прими душ. Потом оденься и приходи в мой кабинет. Договорились? Зоя фыркнула и устремила взор на свою незажившую татуировку с изображением олимпийских колец. – Ладно, – сказала она и повернулась к Кейт. – Я буду скучать по тебе. Кейт взяла ее за руки. – Зоя… Они крепко, почти до боли обнялись, а потом Зоя высвободилась, отвернулась и зашагала к раздевалке. Том проводил ее взглядом, опустился в пластиковое кресло и знаком попросил Кейт сесть рядом. – Как ты себя чувствуешь? – спросил он. Кейт опустила глаза. – Как кусок дерьма. – Я бы сказал: правильно. Ты умница, Кейт, но не думай, что они позволила тебе победить. Она только позволила тебе продолжить гонку. – Не надо было ее продолжать. Надо было мне отказаться. – Так почему же ты согласилась? Гримаса боли исказила лицо Кейт. Она заговорила еле слышным, напряженным шепотом: – Потому что я так старалась, Том. Я хотела победить. Хотела поехать на Олимпиаду. – Теперь поедешь. Если только не сломаешь ноги или в ближайшие три месяца не появится кто-нибудь такой же быстрый, ты поедешь в Лондон. Подумай об этом секундочку, ладно? Кейт обхватила голову руками. – Я пытаюсь. Но когда я там окажусь, то подумаю: «Тут должна быть Зоя, не я». Том обнял плечи Кейт. – Зоя там, где она оказалась. Если бы она не позволила тебе вернуться в гонку после падения, она бы проиграла не только заезд, и, думаю, она это понимает. – А я все равно чувствую себя погано. Том сжал ее плечо. – Ты справишься, Кейт. Тебе пора немного отдохнуть. Какое-то время они сидели молча, глядя, как уборщики наводят порядок на треке. Том набрал полные легкие воздуха и медленно выдохнул. – Кейт? – осторожно проговорил он. И эта осторожность встревожила Кейт. – Да? – Ты должна позвонить Джеку. – Том поднял руки, увидев, какими огромными стали глаза Кейт. – Я уверен, беспокоиться не о чем, но ему пришлось отвезти Софи в больницу. Кейт вскочила, сиденье со стуком ударилось о спинку. – Что? Когда это случилось? Лицо ее заливала краска. Когда?.. Правду сказать, это случилось в другой жизни, девяносто минут назад – тогда все происходившее на треке еще казалось жизненно важным. Том попробовал встретиться с Кейт взглядом, но она отвернулась. – Прости! – сказал он. – Думаю, тебе стоит поехать в больницу. Кейт ничего не ответила. Она задержалась всего на секунду, а потом сорвалась с места и помчалась во весь опор через разминочную зону к лестнице, ведущей к главному входу. Том встал, аккуратно прислонил сиденье к спинке и отправился в долгий путь к своему кабинету. Имперская боевая станция, именуемая «Звездой смерти». Мостик над шахтой главного реактора 13. 55

Вейдер сказал: – Я – твой отец. Софи прокричала: – Нет! Она проснулась, всхлипывая и ничего не понимая. Папа держал ее за одну руку, а мама за другую. У мамы в глазах стояли слезы. Она была в велосипедном трико и пластиковом дождевике. – Все хорошо, милая, – сказала мама. – Все хорошо. Где-то рядом с сердцем чувствовалось жжение. Софи прикоснулась к знакомому месту, где раньше находился катетер Хикмана. Он исчез. На его месте была покрытая тонкой повязкой ранка, трогать которую было очень больно. – Я ранена! – проговорила Софи. Голос звучал приглушенно: мешала маска, закрывающая лицо. Она попыталась приподняться и сесть, но папа ее придержал, уложив на подушки. – Ты не ранена, малышка. Это из-за наркоза. Еще какое-то время ты будешь чуть-чуть не в себе. Софи, часто моргая, посмотрела на папу. Потом огляделась по сторонам. Увидела целую батарею приборов, от которых к ней тянулись всякие проводки. Она проследила взглядом за этими проводками, уходившими под край простыни. Заглянув под простыню, Софи увидела свое тело, облаченное в рубаху с изображением веселого синего динозавра. Что-то было не так. Большая и сильная рука папы сжимала ее маленькую руку чересчур крепко. Мама была слишком горячей, и по ее руке стекал пот. И катетер Хикмана исчез, что тоже было странно. Нет, она не отсюда. «Это сон», – догадалась Софи, закрыла глаза и попыталась как можно скорее проснуться. На лесистом спутнике Эндора разгоралась битва, и она была там нужна. Сейчас не время спать! – Софи, – попросил папа, – останься, пожалуйста, с нами. Софи открыла глаза. – Вы совсем не настоящие, – раздраженно сказала она. Папа усмехнулся: – Узнаю свою дочь. Сил у Софи было немного, но она приподнялась и попыталась сорвать маску, закрывавшую рот. Мамина рука сомкнулась на ее запястье. – Она меня душит! – Милая, это твоя кислородная маска. Она помогает тебе дышать. Софи еще какое-то время сопротивлялась, но потом упала на подушки. Полежала, отдышалась и снова широко открыла глаза. – Я опоздала в школу? Папа взглянул на маму, мама посмотрела на папу, и они оба прыснули со смеху. – Что такое? – сердито спросила Софи. Мама наклонилась и поцеловала ее в лоб. – Ты совсем немножко опоздала в школу, Софи. На два месяца. Но я уверена: ты все быстро нагонишь. Положено при этом скрестить пальцы, но врачи говорят, что ты идешь на поправку. Софи нахмурилась. – Не буду я заниматься этой гадкой математикой с Барни. Мама с папой рассмеялись, что ее очень обидело. Почему их так смешит все, что она говорит? Она так разозлилась, что решила воздействовать на них Силой, а это можно было себе позволить только в бою и никогда – против родственников. Но Софи так рассвирепела, что не смогла сдержаться. Она подняла правую руку, все вены которой были утыканы катетерами, и навела на родителей большой и указательный пальцы. Потом сузила расстояние между ними и по-особому сдвинула брови. Сила потекла из ее пальцев – Софи была в этом уверена. Родители снова переглянулись и в страхе вытаращили глаза. Софи довольно кивнула: теперь они не будут так задаваться. Сначала папа, а за ним – мама прижали руки к горлу и начали кашлять и задыхаться. Решив, что добилась своего, Софи освободила их. Мама и папа, опустив плечи и обмякнув на стульях, тяжело дышали, а когда отдышались, снова взяли дочь за руки. Приборы с мониторами показали, что ее пульс постепенно возвращается к норме. – Хочешь хорошую новость? – сказала мама. – Похоже, я поеду на Олимпиаду. Мама смотрела на Софи и ждала ответа. Софи слушала ее не очень внимательно, но, похоже, для мамы это было важно. Так что следовало что-то сказать. Софи повторила услышанные слова в уме, пытаясь извлечь из них смысл, но у нее не хватило сил. Не было никакого смысла в этих словах. Были десять розовых пальцев, выглядывающих из-под простыни. Был блестящий голубой линолеум, по которому хотелось прокатиться на роликовых коньках. А еще – яркий и чистый запах больницы, похожий на запах средства для посудомоечной машины. Все это было прекрасно, все радовало, но вдруг все это стало ей не по силам, снова сгустилась тьма, поглотила ее и увлекла назад – в сон. Манчестер, Стюарт-стрит, Национальный Центр велосипедного спорта 14. 05

Том ждал Зою в своем кабинете под велодромом. Она очень долго мылась под душем, и Том ее не винил. Ей нужно было смыть с себя два десятилетия велогонок. Том дозвонился до Джека, и тот сказал ему, что Софи – в послеоперационной палате и очень слаба. Сейчас Том старался об этом не думать. Ему нужно было сосредоточиться на том, что важнее для его спортсменки. – Моя спортсменка, – произнес он вслух и ощутил звук этих слов в мертвом воздухе своего тесного кабинета. Если только Зоя пожелает продолжить занятия спортом на уровне чуть пониже – а Том с трудом мог себе представить ее снова выступающей на национальных чемпионатах или чемпионатах Северо-Запада, – то она, пожалуй, больше не будет ничьей спортсменкой. Что можно сказать такой женщине, как Зоя, если больше никто не платит тебе за это? Как ее тренер, Том всегда знал, что ей посоветовать. Было легко и просто помогать Зое, когда значение имела быстрота вращения педалей или то, сколько белка она должна съесть за неделю до соревнований. Теперь, когда целью стала реальная жизнь, ей будет проще всего проиграть. Она станет беспомощной в мире, где победа редко бывает окончательной и бесповоротной, а поражение часто может быть оспорено. Так что же ей сказать? Он не мог защитить ее так, как тогда, когда ей было всего девятнадцать. Он поселил ее у себя после недели, которую она провела в больнице рядом с травмированным Джеком. Он готовил Зое еду, говорил с ней о велосипедном спорте, а потом, когда она решила, что ей не суждено остаться с Джеком, уговорил задержаться еще на неделю и пытался прочистить Зое мозги. Он заботился о ней, как мог, и с тех пор между ними возникла невидимая связь. А теперь… Как он может помочь ей теперь? Хотелось предложить ей снова пожить у него, но он не решался об этом сказать. Она могла вообразить, что он влюблен, что он – одинокий старик, который боится до конца своих дней остаться без каких-либо обязательств по отношению к ней. И она была бы, конечно, права – женщины всегда правы, но, пожалуй, «любовь» – не то слово. Ты не мог позволить себе влюбленность в тридцатидвухлетнюю женщину, беспечно родившись в тысяча девятьсот сорок шестом году. Нет, это была не любовь. Просто без Зои бесконечные дни превратятся в морских львов в зоопарке, взбирающихся на подиум и хлопающих мягкими плавниками, чтобы вызвать в ответ аплодисменты. «Наверное, надо этому научиться, – подумал Том. – Некоторым удается. Может быть, поупражняюсь и я и, пропустив бокал красного вина, добьюсь успеха». Зоя вошла в кабинет, побледневшая от печали. Она даже ростом вдруг стала ниже. – Чаю? – предложил Том, совершенно не представляя, что ей сказать. Зоя кивнула и села к столу на вертящееся кресло, а он налил чаю ей и себе. – Я горжусь тобой, – начал он. – То, что ты сегодня сделала на треке, – лучшее, на что способен спортсмен. Никогда я такого не видел. – А я теперь об этом жалею. – Но ты же только человек. Это естественно. Зоя вяло улыбнулась, и они стали пить чай. – Что теперь делать, Том? – спросила Зоя. Том достал из ящика стола блокнот и ручку. – Давай составим список, ладно? Сначала нужно поговорить с руководством федерации и придумать для тебя работу – может быть, тренерскую. Потом подготовим пресс-релиз. Но до этого ты, вероятно, захочешь переговорить со своими спонсорами и агентом. Потом нам понадобится… – Прекрати, – тихо сказала Зоя, поставила чашку на стол и прижала руки ко лбу. – Я не о том, чем я буду заниматься. Что мне делать со своей жизнью? Том моргнул. – Жизнь – очень емкое слово, правда? Давай-ка разделим его на части. Давай возьмем тот уровень, вокруг которого мы сможем строить планы, ну, например месяц или неделю, и будем относиться к этим модулям почти как к тренировочному плану… Том увлекся и начал жестикулировать, очерчивая послушные единицы времени в душном воздухе кабинета. Его голос сорвался, когда он увидел, как на него смотрит Зоя. – Я проиграла всего тысячную долю секунды, – сказала она. – Так что не говори мне про недели и месяцы. Том положил блокнот с ручкой на стол, так и не сделав ни одной записи. Зоя все смотрела на него. Ее колени нервно подрагивали, а взгляд был пристальным и пытливым. – У тебя ведь был ребенок, верно? Том кивнул. – И до сих пор где-то есть. Его зовут Мэтью. Я его не видел… лет двадцать. – За все годы нашего знакомства ты ни разу об этом не говорил. – А мы вообще никогда не говорили обо мне. Том улыбнулся, а Зоя – нет. – Тебе когда-нибудь снятся такие сны, – говорила она, – будто ты на улице потерял ребенка, все ищешь его – а сон все тянется, тянется, – а находишь только его туфельки? Улыбка на губах Тома угасла. Он молча смотрел на Зою. – Треклятые детские туфельки, Том. Иногда они до краев полны крови. Так полны, что, когда ты осторожно прикасаешься к ним, кровь переливается через край и попадает на твои пальцы. Не снится тебе такое? – Слушай, Зоя, – вымолвил Том. – Что же все-таки с тобой произошло? Ты когда-нибудь мне расскажешь? Зоя его словно не слышала. – Мне этот сон снится почти каждую ночь, – продолжала она. – А в другие ночи за мной кто-то гонится. Вот почему я боюсь оставаться одна. Скажи, тебе никогда не бывает страшно? Том посмотрел на свои руки. – Ко всему привыкаешь. Зоя судорожно вздохнула. – Я – нет! Мне помогали только гонки. Лишь во время гонки я не могу думать ни о чем другом. – Ладно, – сказал Том. – Давай попробуем над этим поработать. Давай поищем причины, из-за которых ты видишь плохие сны, и разработаем стратегию борьбы с ними. Зоя коротко рассмеялась – визгливо и нервно. – Причина – живой человек. Думаешь, стоит стукнуть его по башке? – Даже не шути на эту тему. Зоя отвела взгляд. – Меньше всего я хочу остаться в живых. Я все время рискую. Езжу на велике по встречной полосе. Смотрю вниз с крыши своего дома, наклоняюсь и… – И что? Зоя вернулась взглядом к Тому. Ее глаза блестели, мышцы лица напряглись. – Ты в состоянии помочь мне вернуть мою дочь? Сможешь помочь мне вернуть Софи? Том сделал глоток чаю и аккуратно поставил чашку на стол. – Такие вопросы вообще-то тренеру не задают. Зоя провела пальцами по его запястью. – Я тебя не как тренера спрашиваю. Тому пришлось сражаться с трепетом, пробежавшим по его руке и предплечью. Импульс добрался до позвоночника, разбежался по сложной матрице центральной нервной системы и преобразился в резкую боль, почти неотличимую от желания. Том растерялся и осторожно отодвинул руку. – Как твой друг я тебе так скажу: ты не сможешь мыслить ясно, пока не успокоишься. Вполне естественно, что сейчас ты себя чувствуешь как кусок дерьма, по которому шмякнули молотком. Еще несколько дней тебе будет казаться, что наступил конец света. Зоя потянулась к Тому, сжала его руку и стала рассматривать, словно карту, на которой можно найти путь продолжения разговора. – Я тебе доверяю со своих девятнадцати, – наконец выговорила она. – Я с тобой никогда не спорила. Когда ты предложил, чтобы Софи забрали Джек и Кейт… Том высвободил руку. – Я никогда не говорил тебе, как ты должна поступить. Ты думала, что не в состоянии присматривать за Софи, и мы все с уважением отнеслись к твоему решению поручить ее заботам тех, кто мог это сделать. Зоя взглянула на Тома почти свирепо. – Ну ведь теперь я в состоянии о ней позаботиться, верно? Том попробовал улыбнуться. – Погоди пару дней, хорошо? Отдохни, приведи мысли в порядок, а потом поговорим о Софи. Она больна, Зоя. Сейчас не время вмешиваться. – А когда будет время? – Не знаю. Может быть, когда ты перестанешь выезжать на встречную полосу. Зоя вцепилась руками в край стола. – Ты мог бы сказать, что дал мне плохой совет, правда? Ты мог бы сказать, что я растерялась и не ведала, что творю, что ты не должен был позволять мне отдавать дочь. – Кому я должен это сказать? – Суду. Том вздохнул. – Не стоит привлекать к этому суд, Зоя. Как только ты к нему обратишься, сразу всполошатся газетчики. Представляешь, что они напишут, если всплывет вся эта история? Зоя посмотрела на него и пожала плечами. Том заставил себя выдержать ее взгляд. – Напишут, что Кейт Аргалл отказалась от Олимпиады ради ребенка, а Зоя Касл отказалась от ребенка ради Олимпиады. Зоя вздрогнула. – Это несправедливо. Том грустно пожал плечами: – Да, но так ли это далеко от правды? – Я думала, что ты был прав, когда сказал, что я должна сохранить беременность. Ты говорил, что меня ни за что не оставят в покое, если ради спортивной карьеры я сделаю аборт. Потом я думала, что будет правильно помалкивать о том, что настоящая мама Софи – я, потому что ты говорил, что пресса меня на клочки порвет, если это выяснится. Обвинения звучали все громче и громче. – Только не говори мне, что это было не так. – Да, но теперь я сама рву себя в клочья. Это гораздо хуже того, что со мной могли бы сделать какие-то там газеты. Том старался дышать ровнее. – Пока ты побеждала, тебя это не тревожило. Ты брала золото, всходила на пьедестал и поднимала руки в треклятый воздух. Зоя устремила на Тома взгляд, полный ярости. – Руки, Том? Давай посмотрим на мои руки. – Она резко задрала вверх левый рукав куртки и показала Тому повязку, через которую до сих пор просачивалась кровь. – Вот это – настоящее, – сказала она. – Поедешь слишком быстро – разобьешься, и будет чертовски больно. – Зоя вздернула вверх другой рукав и продемонстрировала Тому татуировку в виде пяти олимпийских колец – припухшую, воспаленную. – А вот это – ложь. Быстрее, выше, сильнее. Из-за этого ты только становишься все более одиноким. Люди видят меня на подиуме и думают, что перед ними – слава, а на самом деле они видят одну-единственную сияющую минуту, когда я поднимаюсь над всей грязью, над всем ужасом, который я сотворила, чтобы оказаться на подиуме. Погляди на любого из чемпионов. Посмотри на меня и Джека. У нас голова не в порядке. Всю жизнь мы потратили на то, чтобы становиться первыми. А теперь посмотри на Кейт, которая всегда приходит второй. Все святые – неудачники, но медали за это не дают. Их дают вот за это. – Она ткнула Тому в лицо свою татуировку, и он отпрянул. – Ты все видишь превратно. – Я все вижу с закрытыми глазами, Том, потому что мне больно. Жутко больно. Том вздохнул и откинулся на спинку стула. – Ты хотела побеждать. Моя работа состояла в том, чтобы помочь тебе в этом. Зоя сердито покачала головой. На ее лице и шее проступили красные пятна. – У меня словно из груди вырвали сердце. Того и гляди начну орать без остановки. Если ты действительно хотел мне помочь, ты бы восемь лет назад предупредил меня о том, как я себя потом буду чувствовать. Том уставился на Зою, не веря собственным ушам. – Пожалуйста, не говори так. Я не мог тебя изменить. Никто не мог. Зоя ответила ему дикарской улыбкой, жестким оскалом. – Значит, твоя работа состояла в том, чтобы продавать билеты на шоу уродов. – Это несправедливо. Я о тебе забочусь. Всегда заботился, – возразил Том и покраснел. Зоя процедила сквозь зубы: – Если ты обо мне заботишься, позволь мне положить конец всей этой лжи. Теперь моя очередь. – Что ты имеешь в виду? – насторожился Том. – Я хочу сказать Софи правду. И сделать это сегодня! Том умоляюще развел руками. – Она в больнице, Зоя. Он сразу пожалел, что сказал об этом. Он увидел, как напряг лись ее мышцы. Она готова была вскочить с кресла и уйти. Том сжал ее запястье. – Пожалуйста, не ходи туда сейчас. Подожди немного. Мне случалось видеть, как такое происходит со спортсменами в конце их долгой карьеры. Тебе еще никогда не было так плохо, как сегодня, но поверь мне: у тебя есть будущее. Зоя отстранилась. – Без моей дочери – нет. Я говорю серьезно, Том. Он посмотрел ей в глаза и поверил. – Я скажу Софи правду, – повторила Зоя. – Поеду в больницу и все ей скажу. Она встала и вышла из-за стола. Том тоже встал, чтобы преградить ей путь, но колени сковала жгучая боль, он на миг замер и рухнул на стул. – Я не смогу тебя остановить, – сказал он, а когда Зоя покинула его маленький душный кабинет, добавил: – И никогда не мог. С минуту он сидел неподвижно и разглядывал свои руки, а потом достал мобильник. Нужно было предупредить Джека и Кейт. Северный Манчестер, Центральная больница общего профиля 15: 30

Зоя подошла к стойке регистратуры и представилась родственницей. Ей сказали, в какой палате лежит Софи, и она, поглядывая на указатели, отправилась к детскому отделению интенсивной терапии. Она шла по длинным, выстланным линолеумом коридорам, чувствуя слабость в ногах. Это были последствия гонки: при поражении в кровь не выбрасывался эндорфин, способный заглушить боль. На пересечении двух длинных коридоров пришлось отдохнуть. Зоя постояла минуту, прислонившись в стене, ожидая, когда стихнет острая боль в лодыжках. Мимо проходили сотрудники больницы. Они двигались с привычной деловитостью, и было понятно, что их тела редко работали на пределе возможностей. Боль в лодыжках заставила Зою вспомнить о Томе. Не так ли все для него начиналось – артрит, проблемы с суставами? Неужели боли обрушивались на него постоянно, как только он находился вне спорта? Живой организм ведет себя именно так: он наделен способностью сохранять свою целостность до тех пор, пока ему не позволяют развалиться. Люди на переломанных ногах выбираются из пылающих домов, а падают только тогда, когда оказываются вдали от пламени. Супруги умирают друг за другом, с разницей в несколько дней, а врачи называют это разрывом сердца. Золотые искры мелькали перед глазами Зои, пол казался далеким и неровным. Последний раз она поела перед гонкой, а потом так расстроилась, что забыла выпить энергетический напиток, и теперь у нее резко упала концентрация сахара в крови. Стараясь не думать о боли, Зоя заставила себя продолжить путь к отделению интенсивной терапии. Кейт сидела в коридоре, у входа в послеоперационное отделение, на одном из двух обтянутых винилом кресел, стоящих по обе стороны от двустворчатых дверей. Напротив, у стены, возвышался аквариум с медлительными бурыми рыбками, поедающими тонколистые зеленые растения и облепившие стенки водоросли. Рядом висела доска объявлений с плакатами, рекомендующими ежедневное потребление овощей и показывающими, как правильно сморкаться. Услышав звук шагов, Кейт подняла голову. Бледная, осунувшаяся от усталости, она не успела переодеться, на ней было велосипедное трико, а поверх него – плащ. Похоже, она не удивилась, увидев Зою. – Привет, – тихо вымолвила она. Зоя сдвинула брови. – Том сказал тебе, что я приду, да? Я войду, хорошо? Она прижала руку к панели на створке двери. – Прошу тебя, сядь, – не глядя на нее, тихо проговорила Кейт. В ее голосе было что-то такое, что заставило Зою растеряться. – Ты не сможешь мне помешать, – все-таки сказала она. – Знаю, садись, – повторила Кейт. – Ладно, – хмыкнула Зоя. – На одну минуту, а потом я войду. Она села на кресло и развернула его, чтобы оказаться лицом к лицу с Кейт. – Софи очень слаба, – сообщила Кейт. Зоя почувствовала, как ее покидают остатки сил. Золотистых искр, застилавших глаза, стало больше; она едва могла что-то сквозь них различать. Стул под ней покачнулся, а пол уплыл. Пришлось схватиться за подлокотники, чтобы не упасть. – Она поправится? – спросила Зоя, не спуская глаз с Кейт. – Мы надеемся. – Слава богу, – облегченно вздохнула Зоя и откинулась на спинку кресла. Губы Кейт дрогнули и скривились, но тут же вытянулись в бледную, усталую линию. – Ты в порядке? – спросила она. – Из меня будто бы вышибло все дерьмо. – Том сказал, что ты расстроена. И еще он сказал, что ты собираешься сказать Софи правду. Зоя все смотрела на Кейт. Даже сейчас трудно было представить ее победительницей. С их девятнадцати лет Зоя привыкла отыскивать слабости Кейт: в ее позе, в лице, неуверенности в речи. Она хваталась за любое преимущество, предоставляемое ей соперницей, хотя потом всегда жалела об этом. А теперь не осталось никакого «потом». Трудно было свыкнуться с тем, что Кейт наконец победила, что она выиграла все. Она сидела в точно таком же кресле, как Зоя, но ей предстояла поездка на Олимпиаду, и потому это был трон. Столько лет Зоя благоговела перед Играми, она не могла избавиться от ощущения их могущества. Вся сила, истраченная в преддверии Лондона, вдруг оказалась у Кейт. И что гораздо хуже – Зоя даже не была побеж дена. Она дала Кейт второй шанс в сегодняшней гонке и сделала это ради Софи, которая отчаянно хотела, чтобы ее мама победила. Ее мама. Глядя на свою побледневшую от усталости соперницу, Зоя вдруг с удивительной отчетливостью осознала, что Кейт ни разу по-настоящему не побеждала ее ни в чем. Она, Зоя, сама отказалась от Джека, сама отдала Софи, подарила Олимпиаду. Кейт просто все время была рядом, ухватившись за второе место, чтобы быть как можно ближе к Зое, когда та ослабит хватку. Пока Зоя сражалась с призраками, Кейт тащилась за ее велосипедом в роли примерной домохозяйки. Зоя прищурилась, чувствуя, что силы, во всяком случае их часть, к ней возвращаются. – Да, – подтвердила она. – Я хочу сказать Софи правду. На глаза Кейт набежали слезы. Томящиеся в заключении рыбки отпрянули от стенки аквариума, с которой скусывали зеленую слизь, заработали плавниками, подняв зернышки грунта, которые тут же беззвучно опустились на дно. – Хорошо, – после долгой паузы проговорила Кейт. – Ты имеешь на это полное право, если это тебе так нужно. Но… Она подошла к креслу Зои, взяла ее за руку. – Ты моя лучшая подруга. И я понимаю, как тебе тяжело. Верю, что по отношению к Софи ты собираешься поступить правильно. Но, может быть, ты подождешь, пока Софи окрепнет, отложим этот разговор. Тогда и скажем ей обо всем все вместе. Зоя смотрела на Кейт, чувствуя, как что-то рвется у нее в груди. Именно таким образом они всегда добивались своего – Кейт, Том и Джек. Говорили так ласково, что ты ощущал ответный порыв в глубине своей души, которая, как ты отчаянно хотел верить, и была, собственно говоря, тобой. Ты поддавался всего на миг, а потом выяснялось, что у тебя что-то отняли. Горячая ярость охватила Зою. – Я собираюсь не просто все сказать Софи. Я хочу, чтобы мы с этим что-то решили. – Что? – Я хочу быть ее матерью, Кейт. Хочу ночей без страшных снов. Я хочу получить все то, что ты у меня отобрала. Кейт медленно покачала головой: – О боже, Зоя. Я не отбирала у тебя Софи. Я взяла ее, потому что ты… не могла. Зоя сердито мотнула головой. – Ты и меня взяла. Вы все меня взяли. Она увидела, как губы Кейт растянулись в беззвучном крике: ей стало ясно, чего хочет Зоя. – Прошу тебя, – пробормотала Кейт. – Прошу… – О чем ты меня просишь? – Ты не можешь… – Могу. Если не откажешься добровольно, я сумею победить в суде. Я тогда была не в себе. Я не соображала, что делаю. – Пожалуйста… Ты не думаешь о том, как все это скажется на Софи. – Кейт прижалась к подлокотнику кресла. – Я не выдержу, не переживу… Зоя холодно взглянула на Кейт. – Тебе бы следовало оставить мне хоть что-нибудь. Не стоило вставать, когда ты грохнулась. Кейт посмотрела на Зою сквозь слезы. – Так ты вот о чем? Потому что это ты в состоянии получить? Так возьми себе мое место в Лондоне. Я прямо сейчас позвоню в федерацию. Скажу, что выиграла нечестно, что повредила твой велосипед. Скажу все, что хочешь, только, пожалуйста, не трогай Софи. Зоя резко вскочила. – Нет! Я не позволю тебе снова меня одурачить! – Она нервно кружила вокруг кресла Кейт. – Сейчас я войду туда и скажу Софи правду. Кейт схватила ее за руку. – Пожалуйста! Я отдам тебе что угодно. Зоя попыталась высвободить руку, но Кейт держала ее изо всех сил. Усилилась боль в лодыжках; Зоя едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть. – Отпусти! – Пожалуйста, Зоя. Если ты так решила, то хотя бы не делай этого прямо сейчас, хорошо? Я отдам тебе свое место в Лондоне, если ты оставишь Софи в покое хотя бы на месяц. Позволь ей немного окрепнуть, ладно? Если ты ее хоть капельку любишь, забери мое место на Олимпиаде, забери все, что считаешь нужным, только дай ей поправиться. Потом можешь делать все, что хочешь. Ну, пожалуйста… пожалуйста… Не делай этого с Софи сейчас. Зоя рывком высвободила руку и закрыла уши ладонями. – Я тебя больше не стану слушать. Для тебя почему-то всегда все заканчивается хорошо, а я хотя бы на сей раз, черт побери, возьму и не послушаюсь! Зоя уклонилась от умоляюще протянутых рук Кейт и, пятясь, вошла в послеоперационное отделение. Не обращая внимания на боль в лодыжках, она быстро миновала пост медсестры и ничего не ответила женщине в белом халате, спросившей, чем она может помочь. Она услышала, как открылись и закрылись двери – Кейт вошла следом за ней. Зоя, ускорив шаг, двинулась по коридору, по пути заглядывая в палаты через узкие панели из бронированного стекла. Четвертая по счету оказалась той, в которой лежала Софи. Зоя увидела Джека, сидящего рядом с кроватью, и решительно толкнула створки дверей. Джек повернул голову, но на него Зоя смотреть не стала. Она смотрела на Софи, бледную, неподвижную. Ее рот и нос были закрыты кислородной маской из прозрачного зеленоватого пластика. Зоя остановилась. Она не ожидала, что увидит Софи без сознания. Девочка представлялась ей такой, какой она видела ее два дня назад – веселой, смеющейся в корзине грузового велосипеда, когда Кейт везла ее по треку велодрома. Еще она представляла ее под одеялом – да, может быть, нездоровой, но сидящей в кровати и улыбающейся. Зоя даже придумала несколько вводных фраз, чтобы начать разговор. «Софи, помнишь, как мы веселились позавчера на треке? А хочешь так веселиться всегда? » Но эта непроницаемая тишина, этот абсолютный покой обескуражили Зою, и она замерла, как каменная. Лицо Софи, неподвижное, восковое, было совершенным отражением того лица, которое в глубочайшем безмолвии покоилось в памяти Зои. Она прижала ладони к губам и ахнула. Страх заставил ее похолодеть. Зоя стояла как вкопанная и смотрела на Софи, всеми силами стараясь не вспоминать другое лицо, белое, как кость, которое не видела с тех пор, как ей было десять лет… – О боже… – прошептала она, пошатнулась и схватилась за стальной поручень кровати, чтобы не упасть. Джек взял ее за руку, Кейт обняла за плечи, но Зоя не чувствовала этих прикосновений. Они спрашивали, что с ней, но она ощущала только холодную, всепоглощающую тишину. Резкий запах дезинфицирующего раствора подстегнул память. Воспоминания беспрепятственно всплыли из глубины. Их поддержала больничная кровать на резиновых колесах, их окутали зеленые больничные простыни, а когда Зоя опустилась на колени, изменилось и ее поле зрения – ей снова стало десять лет, и социальная работница повела ее по гулким пустым коридорам подвального этажа больницы. Девочке дали таблетки, чтобы она успокоилась, но в результате у нее возник пронзительный вой в ушах и стала кружиться голова. Адам свалился с велосипеда – вот все, что она помнила. Адам упал с велосипеда, и ей нужно разыскать его и привести домой. Она должна это сделать, потому что у мамы что-то случилось не то с сердцем, не то с головой, и она никак не могла встать с кровати, не могла перестать кричать и плакать. Прошло сорок восемь часов после того, как полицейские обнаружили Зою на двухполосном шоссе, по которому она ехала на велосипеде, ничего не соображая. У нее до сих пор болели ноги, и ей было трудно идти. – Еще далеко? – спросила она. – В какой Адам комнате? Социальная работница погладила ее по голове. – Тело Адама, детка. Оно за той дверью. Слова смешались в голове у Зои. Социальная работница указала на обшарпанную металлическую дверь в самом конце коридора. Зоя побежала к двери, толкнула, но та была заперта. Социальная работница наклонилась к Зое. – Так, детка. Я просто хочу убедиться, что ты это вытерпишь. Тебе будет трудно увидеть Адама таким, какой он теперь. Конечно, ты очень расстроишься, но мы знаем, что если ты не увидишь его сейчас, то потом много лет ты будешь огорчаться гораздо сильнее. Зоя не слушала. Они наконец добрались до Адама, но эта женщина зачем-то тянет время, заставляет ждать. Зоя принялась нетерпеливо толкать дверь, а социальная работница поворачивала ключ в замочной скважине. Внутри было очень холодно. Ни одного окна – только лампы дневного света на потолке. Пол кафельный, у стены раковина и что-то похожее на обычные кухонные шкафы. Посреди комнаты, на высокой стальной кровати, на чистых зеленых простынях, лежа головой к двери, спал Адам. Зоя увидела на подушке копну его блестящих черных волос. Она облегченно улыбнулась. – Адам! Звук удара там, на дороге, был ужасно громким, так что хорошо, что Адам спит так мирно. А то она боялась, что ее брат ранен, что он кричит от боли или безо всякой причины, как их мама. На одном из кухонных столов лежала пара красных резиновых перчаток, а больше не было ничего. Почему в этой кухне нет никакой еды и почему здесь спит ее брат? Вероятно, ему это так же странно, как ей. Край зеленой простыни Адам натянул на лицо – наверное, чтобы в темноте было легче заснуть. Зоя подошла к кровати и отбросила простыню с лица брата, но он даже не пошевельнулся. Лежал неподвижно и крепко спал. Это был он – только очень бледный и очень тихий. Зоя улыбнулась и поцеловала его в щеку, но тут же отпрянула: какой холодный! Она посмотрела на брата и снова заметила, что он очень бледный. И такой невозможно холодный! – Адам, проснись! Он не открывал глаза, и Зоя потрясла его за плечо. Но что-то было не так. Все тело Адама закачалось из стороны в сторону. Она потрясла его снова и увидела, как закачались накрытые простыней ступни. – Адам? – прошептала она. Жуткий страх охватил ее, и она отпустила плечо брата, чтобы страх стал невсамделишным, ненастоящим. Она выбежала из этой странной комнаты и помчалась по коридору. Она бежала так быстро, как только могла, хотя у нее болели ноги, и социальная работница долго не могла ее догнать. А потом Зоя почувствовала, что ее отрывают от пола, и стала брыкаться, но она слишком устала и не могла долго сопротивляться. Ее отнесли в маленькую комнату, где стоял низкий стол и стулья с поцарапанной обивкой, и там она старательно слушала то, что ей говорили. На этот раз слова проникали в ее сознание, но они никак не могли быть правдой, и поэтому она погрузилась в нечто вроде долгого, жуткого сна на двадцать с лишним лет и все время пыталась от этого сна очнуться. Афины не пробудили ее, Пекин – тоже, но вот наконец она проснулась. Ей было тридцать два года, она стояла на коленях у больничной койки и видела лицо Софи на такой же зеленой подушке – бледное и неподвижное. Плечи Зои дрожали. Джек и Кейт обнимали и утешали ее. Ей принесли стул, и они втроем долго сидели у постели Софи. Мало-помалу, глядя, как едва заметно опускается и поднимается грудь дочери, Зоя почувствовала, что боль поражения отступает. Она наблюдала за тем, как естественно и спокойно ухаживает за Софи Кейт – то откидывает верхний край простыни, когда ей кажется, что Софи жарко, то поправляет соскользнувший ремешок кислородной маски. Глядя на все это, Зоя стала осознавать то, о чем забыла в горечи поражения: эту работу она бы выполнять не смогла. Работа была не просто трудной, она была для нее невыполнимой – уход за тяжелобольным ребенком. Если бы ей пришлось выхаживать Софи – все эти долгие годы, – разве она бы с этим справилась? От осознания правды боль не исчезла, но все же стало немного легче. Каждое мгновение окутывало боль тончайшим слоем утешения, разглаживало острые углы. Софи жива, и это было самое главное. А еще у Зои есть Том, у нее есть Кейт, так что она не совсем одинока. До самого вечера они втроем молча сидели возле Софи, не отрывая глаз от ее лица, надеясь на выздоровление. Наконец, когда красное солнце опустилось за рваные серые тучи за больничным окном, Софи открыла глаза. Несколько минут она молчала, смотрела по сторонам, привыкала к тому, что рядом с ней – Зоя, Кейт и Джек. Кейт подала ей стакан воды, сняла маску и помогла воду выпить. Зоя глядела в спокойные глаза Софи, а та посмотрела на Кейт и улыбнулась. – Мам? – произнесла она хрипловатым шепотом. – А почему здесь Зоя? Зоя поймала на себя взгляды Кейт и Джека. Она наклонилась и осторожно взяла двумя руками маленькую теплую руку Софи. – Я просто хотела сказать тебе… – произнесла она и умолкла, чувствуя, как слезы щиплют глаза. – Сказать мне – что? – спросила Софи. – Что-то такое, чего я раньше никогда не говорила. Что-то такое, что я должна была сказать тебе давным-давно. Софи озадаченно заморгала. – Что? Джек и Кейт заерзали на стульях. Джек хотел что-то произнести, но Кейт остановила его прикосновением руки. Зоя сжала тонкие пальчики девочки. – Я просто хочу, чтобы ты знала, какие удивительные у тебя родители. Тебе так повезло, Софи! У тебя есть папа, который так тебя любит, что ему трудно вести свой велосипед, потому что он думает о тебе, даже если это самая главная гонка в его жизни. Таких мужчин на свете мало – надеюсь, ты это знаешь. И у тебя есть мама, Софи… – Она сглотнула сжавший горло ком и продолжала: – У тебя есть мама, которая так тебя любит, что готова отказаться ради тебя от самого главного в своей жизни. Она заморгала, сражаясь со слезами. – Да, – смущенно сказала Софи. – Я знаю. Слезы потекли рекой. Зоя почувствовала, что ее обнимают, и уронила голову на плечо Кейт. – Простите меня, – попросила она. – Я так устала. Пальцы Кейт гладили ее волосы. – Тссс, – прошептала Кейт. – Все в порядке. Мы все устали. Ведь у нас была такая долгая гонка. Две недели спустя. Манчестер, Брэдфорд, паб «Таунли» на Альберт-стрит

Том вернулся от барной стойки с двойной порцией виски для себя и стаканом газированной воды для Зои. Она сидела, поджав к подбородку колени, за столиком в углу, на встроенной в нишу скамье и встретила его удивленным взглядом. – Что такое? – проворчал Том. – Старику уж и выпить нельзя после такого-то дня? Зоя едва заметно улыбнулась, и настроение у Тома сразу улучшилось. Дела шли совсем неплохо. Эту улыбку еще нельзя было назвать солнышком, но свечкой в подвале – вполне. Он принимал любое движение вперед, лишь бы уйти подальше от кромешной тьмы ее последней гонки. Зоя указала на стакан в руке Тома. – Но… виски? – Если бы существовал напиток покрепче, уж ты мне поверь, я бы взял его, не задумываясь. Зоя робко улыбнулась. Том не оставлял ее одну уже две недели. Днем занимал ее обычными, простыми делами вроде расторжения договора со спонсорами и выездом из квартиры. По ночам заглядывал в ее комнату каждые два часа. Спал по двадцать минут и просыпался по звонку будильника в наручных часах. В его возрасте важнее было не высыпаться, а постараться, чтобы тебя простила жизнь. Утром им подали маленькую белую машину с наклейками компании, предоставлявшей автомобили в аренду. Том уселся за руль и привез Зою на юг, в Гемпшир, к полуразвалившейся церкви, около которой находилось заросшее травой кладбище. Зоя никогда там не была. Полчаса они разыскивали могилу ее брата. Надгробье из отполированного и лакированного черного мрамора имело форму плюшевого медвежонка. Скульптура была выполнена с нечеловеческой точностью. Наверняка задействовали какую-то компьютерную программу, и эти стелы производитель клепал по десять-две-надцать штук – с той скоростью, с какой умирали дети в окрестностях, которые он обслуживал. Позднее вытесанные в камне глаза и улыбку медвежонка стали покрывать патентованной золотой краской, намертво въедавшейся в мрамор. Том сразу возненавидел этот камень. Что за мир, в котором можно создать такой артефакт, обрекая молодую женщину, о которой он заботился, смотреть на то, что с трудом можно вынести. Том принялся яростно вырывать из земли репейник и осоку. Когда же наконец расчистил надгробье, то увидел, что оно стоит теперь совершенно прямо среди покосившихся ржавых крестов. За все это время Зоя не произнесла ни слова. Она молча смотрела на жуткий памятник ребенку, навеки обреченный оставаться здесь, в компании с надгробиями стариков. А потом вытащила из сумки свою самую первую олимпийскую золотую медаль на выцветшей голубой ленте за победу в спринте в Афинах и повесила на шею каменному медвежонку. И еще достала из кармана куртки помятую алюминиевую бутылочку, принадлежавшую когда-то ей и Адаму. Она осторожно поставила ее на могильный холмик и укрепила со всех сторон осколками мрамора. – Ты победил, – прошептала она. – И тебе, наверное, ужасно хочется пить. Возвращаясь к машине, они поддерживали друг друга. У Тома ныли колени, у Зои до сих пор держалась боль в лодыжках, а сердца и у нее, и у него бились так неровно, что, если бы речь шла о каких-то других мышцах, Том посоветовал бы им отдохнуть до окончания сезона. В машине какое-то время посидели молча, и только потом Том завел мотор. – Надо было побывать здесь лет двадцать назад, – наконец выговорила Зоя. – Надо было разделаться с этим, перестать терзаться. Нормальный человек так бы и поступил, правда? Том вздохнул. – Давай не будем говорить про то, как мы должны были бы поступить. Зоя повернулась и посмотрела в сторону кладбища. – Всегда так бывает, когда кто-то выпадает из спорта? – Как – «так»? – Не знаю. Это что-то вроде смерти. Или рождения. Том, постукивая пальцами по рулю, задумался. – Нет, – произнес он наконец. – Другие гонщики, с которыми я работал, более или менее знали, чем хотят заниматься дальше. Возможно, поэтому они побеждали реже, чем ты. Ведь о будущем ты никогда по-настоящему не задумывалась, правда? И это давало тебе офигительные преимущества на треке. – Тебе других жалко или меня? Том усмехнулся. – Дорогуша, жалко у пчелки – знаешь где? Зоя рассмеялась, и они поехали на север. Сидели молча, но молчание было спокойным. Вернулись в Манчестер к вечеру и расстались с арендованным автомобилем. Поднялись в квартиру на сорок шестом этаже, уложили оставшиеся вещи Зои в большую спортивную сумку. За высокими окнами над городом всходила луна. Зоя положила ключ от квартиры в простой белый конверт, опустила конверт в почтовый ящик – для риелторов, занимавшихся продажей квартиры. Они вышли на улицу. Постояли на тротуаре. – Я бы выпил чего-нибудь, – подумал вслух Том. – Я бы, пожалуй, сходила с тобой, посмотрела, как это будет выглядеть, – откликнулась Зоя. И вот теперь Том сидел напротив нее со стаканами на картонных подставках. В пабе почти никого не было. Рисунок на ярко-красных коврах был призван маскировать все то, что на них будет пролито, а сейчас от них терпко пахло спиртным и тем, что уже было пролито. Никто не бросал монет в музыкальный автомат, поэтому он сам выбирал, что играть. Звучала песня группы «Бич Бойз». – Ну как ты? – поинтересовался Том. – Нормально. – Как тебе погода – здесь, где обитают простые смертные? Зоя показала ему средний палец. Бармен – мужчина с мальчишеским лицом – позвонил в медный колокольчик, висевший над стойкой, дабы напомнить посетителям, что время принимать решения. – Последние заказы! – возвестил он. Том нахмурился и посмотрел на часы. – Ты точно не хочешь ничего покрепче? Зоя покачала головой. Том накрыл ее руку своей. – Хочешь, завтра навестим Кейт и Софи? – Хочу. Но не завтра. Мне нужно время, чтобы все улеглось. – Жалеешь, что не сказала Софи правду? – проницательно взглянул на нее Том. Зоя шмыгнула носом. – Нет, я рада. Кейт – ее настоящая мать. Кейт прошла с ней сквозь ад, а я… я просто шла мимо. Том сжал руку Зои. – Ты сделала все, что в твоих силах. Ты всегда так поступаешь. Не будь этого, ты бы мне так не нравилась. – Но, Том, я же люблю ее. Ведь можно любить ребенка, даже если ты не в состоянии быть ему матерью? – Думаю, да, – улыбнулся Том. Зеленые глаза Зои смотрели на него, не мигая. Здесь, в баре, цвет их был приглушенным, не таким ярким, как всегда. С ней предстояло пройти еще долгий путь. Скоро – может быть, через неделю или чуть позже – она начнет прислушиваться к роняемым им намекам. Пока же ей не приходила в голову мысль о том, что она способна посвятить свои дни чему-то серьезному. Говорила о контрактах с модельными агентствами, о намерении стать спортивным комментатором и еще о десятке разных жизней, в которых, конечно, будет несчастна. Но она не собиралась сдаваться, хотя требовалось большое терпение, чтобы приучить комету к скоростям обычной жизни. – Не переживай, – сказал Том. – Все будет хорошо. Бармен начал переворачивать стулья и ставить на столики, обрызгивал их политурой с совершенно невыносимым цитрусовым ароматом. По телевизору, стоявшему в углу, показывали войну в Афганистане. Музыкальный автомат переключился на «Помечтай немного обо мне» в исполнении Эллы Фицджеральд. – Ты очень добрый, – после некоторого молчания проговорила Зоя. – Если со щиколотками у тебя станет хуже, милочка, тоже станешь добрее, – отшутился Том. И тут Зоя улыбнулась ему – искренней, настоящей улыбкой, и Том почувствовал себя на такой высоте, на какой не был уже давно. А потом Зоя стала очень серьезной. – Ты меня любишь, – тихо проговорила она. – Ты – история моей треклятой жизни, – сказал Том. – Как же мне тебя не любить? Бармен дважды позвонил в колокольчик и объявил: – Пора, дамы и господа, пожалуйста. Три года спустя, 5 апреля 2015, воскресенье

Джек сидел рядом с Кейт на одном из самых высоких рядов трибуны. Они смотрели, как тренируется Софи. Они не разговаривали – только слушали, как рокочут колеса на досках трека, как звучат сигналы таймера, отсчитывающего круги. Им нравилось дожидаться окончания тренировки именно здесь, где их не видела дочь. Им нравилось слышать взволнованные крики Зои, тренировавшей Софи. Порой, когда Софи взлетала на высокий вираж и дерзко пикировала вниз, к гоночной линии, руки невольно сжимали несуществующий руль, а в мышцах ног вспыхивало пламя. Сердце начинало биться чаще, Кейт и Джек словно бы оказывались на треке рядом с Софи, с шумом проносились по отполированным кленовым доскам виражей, доводили биомеханику до совершенства, и тогда все работало идеально, а в душе воцарялся покой. Приходилось закрывать глаза, замедлять дыхание и напоминать себе, что их время ушло. Оно существовало теперь только в вечной неподвижности золотой медали Джека, полученной им в Афинах и захороненной в могиле его отца; оно существовало в колебании золотой медали Кейт, заработанной ею в Лондоне. Медаль качалась на своем законном месте – на конце шнурка, с помощью которого зажигался свет в туалете под лестницей. После стольких лет бешеных скоростей труднее всего было заставить себя смиренно сидеть в темноте, на трибуне. Вот чему ты учился тогда, когда с гонками было покончено: самые трудные круги – те, которые проезжаешь после того, как публика разошлась по домам. – А у нашей девочки неплохо получается, верно? – спросил Джек. Кейт видела, как улыбается Софи, поднимаясь на очередной вираж. – Да, она очень быстрая. – Как думаешь, она когда-нибудь выиграет золото? Кейт хотела посоветовать мужу не питать слишком больших надежд, но промолчала. Кто она такая, чтобы судить об этом? Софи окончательно выздоровела. Она выстрелила разрушительным лучом «Звезды смерти» по бескрайним созвездиям и попала туда, куда нужно. Она победила. Джек и Кейт наблюдали за дочерью. Из-под ее шлема выбивались черные локоны. Снимая его, она любила расчесывать их на пробор и стягивать в два пучка, как принцесса Лея из «Звездных войн». Любую одежду она препоясывала ремнем, на который вешала игрушечный бластер. Незнакомцы, повстречавшись с семейством Аргаллов, судачили теперь о молодежной моде, а не ставили Софи диагноз. Софи набрала вес так же быстро, как ее родители. С выздоровлением от лейкоза исчезла аллергия на целый ряд продуктов. Софи перестала получать химиотерапию, а Кейт и Джек, освободившись от строгой спортивной диеты, стали разрешать себе вторые завтраки и полуночные пиры. У Софи образовались пухлые щечки; Джек стал носить джинсы на три дюйма шире в поясе. Словом, все трое отъелись до нормы – ну, то есть до такой нормы, какая может быть в семье, где дочь тренируется по воскресеньям, в семь утра, на национальном велодроме в дизайнерском трико «а-ля принцесса Лея», под руководством четырехкратной олимпийской медалистки, – в то время как ее школьные друзья спят крепким сном. Джек положил руку на колено Кейт. – Этим летом – национальный чемпионат для юниоров. Как думаешь, стоит позволить ей выступить? Кейт задумалась. – А Зоя что говорит? – Она сказала мне, что Софи победит всех с таким отрывом, что проигравших придется долго утешать. Кейт рассмеялась. – Зоя не меняется. – А я не знаю, как быть. Не вредно ли Софи так себя перегружать физически? – Она говорит, что чувствует себя отлично. – Она так говорила, когда была почти при смерти. Как узнать, чему верить, а чему нет? Кейт обняла Джека, положила голову ему на плечо. – Правду мы увидим на соревнованиях, – негромко проговорила она. Внизу, на треке, Зоя подгоняла их дочь, чтобы та набирала скорость. В ушедших годах, исчезающих позади, огромные толпы народа выкрикивали их имена. А над всеми ними, пробиваясь сквозь стеклянный купол велодрома, ярко светило золотое апрельское солнце. От автора

Велосипедные гонки – очень тяжелый вид спорта. Велики нагрузки на тренировках; сами они непрестанны; гонки отчаянны и опасны. Изучая материал для романа, я провел некоторое время на велосипеде, пытаясь понять, какую нагрузку могу выдержать, и вел запись своих ощущений. На велосипеде я катаюсь с удовольствием, но плохо, и с каждым оборотом педалей я испытывал нарастающий восторг перед чемпионами. Существуют барьеры физической и эмоциональной боли, которые они способны преодолеть, а я нет. Они фантастически отважные люди. Да запомнятся их победы! Забота о больных детях – это высший олимпийский вид для их матерей и отцов. Изучая материал для написания романа, я получил разрешение сопровождать доктора Филипа Энклиффа – гематолога-консультанта из больницы на Грейт Ормонд-стрит, куда привозят тяжелобольных детей со всего мира. Я находился в его кабинете в те моменты, когда доктор Энклифф, блестящий врач и сострадательный человек, сообщал о тяжелых диагнозах родителям некоторых серьезно больных детей. Ничто не могло подготовить меня к тому, как тяжело быть свидетелем реакции родителей на такие вести. И ничто не наполняло меня больше надеждой и верой, чем наблюдение за тем, как потом эти родители вместе с удивительной командой с Грейт Ормонд-стрит выхаживают детей. И родители, и персонал пребывали в состоянии сосредоточенного милосердия, при котором отступают все мирские заботы, а остается только любовь. Мне, постороннему наблюдателю, казалось, что я нахожусь рядом с ангелами небесными. Иногда меня огорчает или обескураживает позиция учреждений и отдельных людей в этом мире, включая меня самого, и я не раз пытался найти что-то, на что мог бы смотреть без страха, разочарования и тоски. Таким примером стала для меня больница на Грейт Ормонд-стрит. В ней царит не только чистый от осознания своей миссии дух самопожертвования со стороны сотрудников, но и потрясающий прогресс, достигнутый врачами и учеными. Всего сорок лет назад диагноз «детский лейкоз» был смертным приговором в девяти случаях из десяти. Сегодня статистика стала обратной: девять из десяти детей выздоравливают. Конечно, предстоит еще много трудов. Если у вас найдется свободная минута, я бы настоятельно просил вас посетить веб-сайт благотворительного фонда при больнице на Грейт Ормонд-стрит (www. gosh. org), где вы сможете узнать о детях, которые страдают таким же заболеванием, как Софи, и о том, как много для них можно сделать. Если у вас возникнет желание помочь, вам представится одна из самых эффективных возможностей превращения денег в любовь, и сделать это можно откуда угодно на нашей планете. Спасибо вам Крис Клив Благодарности

Этот роман переписывался шесть раз, и Дженнифер Джоэл читала каждую новую его редакцию. Ее тонкие замечания и решительная поддержка значили для меня очень много. Спасибо, Джен. Я признателен прекрасному человеку Питеру Штраусу; не знаю, где бы я был, если бы не его мудрость и сила. Мой редактор Сюзи Доре – уникальный специалист, ее смелость спасла не одну страницу рукописи. Моя благодарность и восхищение адресованы всем сотрудникам издательств «Септе» и «Ходдер и Стоутон», особенно Каролин Мейс, Кэрол Уэлч, Джейми Ходдер-Уильям-су и Джеймсу Спэкмену. Аласдер Оливер – талантливый художник и книжный график. Если вы выбрали эту книгу потому, что вам понравилась ее обложка, спасибо я должен сказать именно ему. Также огромное спасибо Саймону Эпплби, Тине Арнольд, Лине Бальм, Никки Барроу, Ориоль Бишоп, Эмбер Барлинсон, Мейти Куадрос, Стивену Эдвардсу, Керри Гуд, Джонатану Карпу, Джессике Киллингли, Саре Найт, Лоуренсу Лало, Элени Лоуренс, Джобу Лисману, Беа Лонг, Зои Нельсон, Гунну Рейнертсен Нессу, Джорджу Оаким, Марине Пеналва, Джейн Роз, Дэвиду Розенталю, Луиз Шервин-Старк, Элеонор Симпсон, Матильде Соммереджер, Хенрикки Тимгрену, Франсин Тун и Синнов Хелен Тресселт. Спасибо моим друзьям, объяснившим мне, что такое настоящая скорость, – Мэтту Роули, Мэтту Хинсу, Джейку Моррису, Нилу Макфарланду, Иэну Лори, Джонни Муру и Алексу Кливу. Особенное спасибо Даниэль Райан за бесценную поддержку, оказанную моей семье. И, разумеется, спасибо моим друзьям и близким.

Фотография автора: © Lou Abercrombie
Крис Клив – выпускник престижного Баллиол-колледжа Оксфордского университета, специалист по экспериментальной психологии, учил жизнь не по учебникам. Перепробовав множество профессий, в том числе самых неожиданных (плавал на судне моряком и работал барменом в Мельбурне), стал корреспондентом «Дейли Телеграф». Первый его роман «Поджигатели», изданный в 2006 году, был удостоен премии Сомерсета Моэма и лег в основу одноименного фильма. Восторженно принятый читателями и критикой «Однажды на берегу океана» (2010) принес автору мировую известность – он издан на десятках языков тиражом более полутора миллионов экземпляров. Живет в Лондоне с женой и тремя детьми.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 9 10 11 1213