«Крестокрыл» гнался за истребителем ДИ через бесконечную черноту пространства. Манчестер, Стюарт-стрит, Национальный центр велосипедного спорта 12.57 5 страница

Джек взял Софи на руки, чтобы отнести вниз – очень осторожно, стараясь не задеть катетер Хикмана. На пороге ее комнаты остановился. – Может, я все-таки уговорю тебя одеться, а? Софи захихикала и стала болтать руками и ногами. – Не-а! – Что, на всю жизнь останешься в этой пижаме? Джек не видел, но почувствовал, как Софи кивнула. – В пижаме? Правда? Даже когда вернешься в школу? Даже в день своей свадьбы? Софи снова кивнула. – Даже когда поднимешься на олимпийский пьедестал почета и услышишь «Боже, храни королеву»? – Я не стану спортсменкой, ты разве забыл? Я буду джедаем. – А-а-а, я забыл. Прости. Жаль, что забыл. – Ты еще как пожалеешь. – Это угроза? – Нет, обещание. Джек рассмеялся и тут же поморщился: Софи стукнула его кулаком по виску. – Эй! – притворно возмутился он. – Вот не думал, что ты такая хулиганка. Он легонько прижал к себе дочку, заставив ее брыкаться и хихикать. С Софи нужно вести себя очень осторожно, чтобы не разбушевались ее лейкоциты. Джек освоил эту науку: насколько крепко можно ее обнимать. Он отнес Софи в кухню и усадил за стол. Кейт уже была там. Она заварила чай в большом коричневом чайнике, покачала его, поставила на стол, заботливо накрыла чехлом с изображением британского флага. Кейт была в кроссовках и белой обтягивающей футболке. Когда она наклонилась к столу, чтобы снять чехол с чайника, футболка задралась до талии. Джек усмехнулся. – Что такое? – спросила Кейт. – Ты – самая сексуальная из ныне живущих женщин, которые до сих пользуются чехольчиками для чайников. Кейт отбросила протянутую к ней руку мужа. – Уж эти мне шотландцы, – покачала она головой. – До чего ненасытны! – Только потому, что ты такая зовущая. – Перес-с-стань! – прошипела Кейт и попыталась вырваться из объятий мужа. Он поцеловал ее в шею, отпустил и подмигнул дочке. Кейт ушла в соседнюю комнату, чтобы сложить и убрать в шкаф одежду после стирки, а Джек подключил свой мобильник к музыкальному центру. Зазвучала запись «Пять сотен миль» в исполнении «Проклэймерс», потому что это была любимая песня Софи, а еще потому, что как иначе можно было начать такой день, как сегодня, когда предстояли часы изнурительных тренировок, а солнце было ясным и чистым, как детские обещания? Софи подпевала. Джеку ужасно нравилось, что она обожает «Проклэймерс» – этих свирепых человечков из Эдинбурга, в своих самых лучших воскресных рубашках, заправленных в дешевые джинсы, в нелепых очках, с нелепыми же прическами. Если бы они все еще выступали, он непременно сводил бы Софи на их концерт, когда она чувствовала себя лучше, – пусть посмотрит, как выглядят эти парни на сцене. Один с акустической гитарой, а второй – только со своими эмоциями. Они выкрикивали эту песню, словно стреляли железными пулями в брюхо самого дьявола. Зазвучал припев, Джек поднял Софи на руки и закружился вместе с ней по кухне. – Но я-а пройду пять СОТЕН миль! И я-а пройду еще пять сотен миль! Чтобы через ТЫСЯЧУ МИЛЬ упасть у двери твоей и увидеть тебя! Софи выкрикивала слова песни, а Джек ощущал острое чувство любви. Вся эта песня была дерзким вызовом. Она помогала Джеку, Кейт и самой Софи верить в то, что она поправится. В душе Джек считал, что они смогут победить лейкоз одним только шотландским духом. После того как отзвучала песня, Джек занялся лекарствами. Нужно было достать капсулы из нескольких коричневых баночек. Софи обхватила ноги отца. После танца ее слегка пошатывало. – Ну-ка, Софи, садись. Ты ведь у меня уже большая, да? А я пока разложу твои пилюли. Ну вот. Опять сбился со счета! Шесть маленьких желтых капсул. Четыре бело-голубых. Шесть красно-зеленых. Все они отправлялись в старый серебряный кубок с желтыми ленточками на ручках – на ленточках было написано «ЧЕМПИОН». Софи знала, в какой очередности принимать лекарства. На дверце холодильника на всякий случай висела соответствующая распечатка – смешным веселым шрифтом. Хорошо, что химиотерапия так забавна. Иначе Джек бы ее побаивался. Рука дочери снова сжала его ногу. – Пап? – Ну что? – отозвался Джек и тут же повторил мягче: – Что, детка? – Мне надо пописать. – Ну и что? Ты же знаешь, где туалет. – Знаю. Но я устала. – Да ну? Самой идти не хочется? Софи улыбнулась. – Ага. Джек улыбнулся в ответ, притворяясь, будто ничего особенного не происходит. Вправду ли Софи так слаба или решила его подурачить? Порой на этот вопрос ответить трудно. Джек погрозил дочери пальцем: – Ты мне тут англичанку из себя не строй! Из соседней комнаты выскользнула Кейт. Она положила на стол мобильник и взяла Софи на руки. – Ладно, – сказала она. – Я тебя отнесу. Софи обняла мать, уткнулась носом в ее шею. Кейт потянулась к Джеку и поцеловала его – неторопливо, по-настоящему. Свободная рука скользнула под его футболку. – Ты… – прошептала она, и страх его как рукой сняло. Джек сел за кухонный стол, проводил взглядом соблазнительную фигурку жены. «Какие же вычисления провела жизнь, чтобы я заслужил эту женщину? – гадал он. – Может быть, судьба просто отвлеклась на время и отсчитала таблетки не из той баночки? » Восточный Манчестер, Клейтон, Баррингтон-стрит, 203, туалет под лестницей

Кейт отнесла Софи к унитазу и включила свет. Она сняла с дочки бейсболку с логотипом «Звездных войн», потому что козырек упал Софи на глаза, как только она устроилась на сиденье. Кейт терпеливо ждала. Порой моча начинала литься за секунду до того, как Софи снимала трусики, иногда приходилось стоять в ожидании чуть ли не до минуты. А иногда вообще ничего не получалась. Вот так действовала химиотерапия. Не было ни одного органа, на который бы она не влияла. Кейт думала о только что полученном сообщении. – Мы с Зоей должны встретиться с Томом после тренировки! – крикнула она Джеку. – В чем дело, не знаю. Ты можешь сегодня подольше посидеть с Софи? – Без проблем, – отозвался Джек. – Хотя вообще-то я мог бы взять ее к вам на тренировку, мы бы вместе на вас посмотрели. Кейт стояла рядом с Софи и смотрела, как та старается. – Ты хочешь взглянуть, как мама и Зоя тренируются, милая? Хотя на велодроме может быть очень холодно. Кейт надеялась, что Софи скажет «нет», но она ответила: – Хорошо. Помочиться ей пока что не удавалось. Так, значит, надо представить сегодняшний вечер. Если Джек возьмет Софи, придется до отказа набить спортивную сумку. Понадобится баллон с кислородом и запасной катетер Хикмана, а также список врачей, которых можно в крайнем случае вызвать. Кроме того – шприцы и лекарства для экстренных инъекций, ингалятор Софи и полный набор героев «Звездных войн». И еще десяток всяких мелочей из аптечки, которые почему-то исчезали в самый неподходящий момент. Ты забывал, для чего они предназначены, а вспоминал тогда, когда они уже успели перекочевать в мусорное ведро. В их случае это было просто ужасно: Софи могла умереть только потому, что ее драгоценные мама и папа выбросили регулятор для кислородного шланга, приняв его за деталь испорченного велосипедного насоса. А Зоя выйдет из своей квартиры с легкой сумкой через плечо и тонким ключом в заднем кармане джинсов. Чтобы добраться до велодрома, Кейт и Джеку придется усадить Софи в детское кресло, пристегнуть ее ремнями безопасности, а потом осторожно проехать мимо дюжины рекламных щитов, на которых сияет лицо Зои. Зеленые глаза, зеленые волосы, зеленая губная помада на фоне зеленого запотевшего стекла. «„Перье“. Подавать холодной». К тому моменту, когда семейство Аргаллов проедет через строй многочисленных Зой и доберется до велодрома, сама Зоя уже час будет там разминаться. Как же Кейт сумеет составить ей конкуренцию? Зоя жила одна, на вершине самой высокой башни в Манчестере; Кейт жила внизу, на земле, со своей семьей. – Сдаешься? – тихо спросила Кейт. – Да, – вздохнула Софи. Кейт помогла ей натянуть пижамные брючки и обняла свою девочку. Все время, пока они с Зоей будут тренироваться, она будет думать только о Софи. А потом вдруг прозвучит свисток Тома, и придется вернуться к реальности; в это мгновение Зоя уже обгонит ее на десятую долю секунды. Свобода делала Зою более быстрой, но даже если бы у Кейт был выбор, она не поменялась бы с ней местами. И все же порой приходилось очень стараться, чтобы не горевать. Даже зная о том, что движет Зоей, понимая, что произошло с ее братом, сложно забыть о тех случаях, когда Зоя ставила соперничество выше дружбы. Но, возможно, это свойственно всем людям. Возможно, каждый сражается с чем-то таким в своей памяти, что упорно не желает забываться. Возможно, к тридцати двум годам просто чудом было бы окончательно простить всех своих друзей. Кейт зябко поежилась и прогнала эту мысль. Она улыбнулась Софи и убрала тонкую прядку волос со лба дочери. Прядка прилипла к ее пальцам, отделилась от кожи. Это были последние волосы Софи, но та ничего не заметила. Кейт надела на дочку бейсболку. – Пойди поиграй с папой, – весело велела она. Когда Софи вышла из туалета, Кейт опустила крышку унитаза и тяжело на нее села. Можно сказать, рухнула, как под порывом ветра. Она уставилась на эту черную прядь волос. Кейт поднесла волосы Софи к губам, ощутила их мягкость, вдохнула едва заметный запах лекарств и пыли. Поцеловав волоски, она встала, подняла крышку унитаза, бросила их туда и нажала рычаг сливного бачка. Не стоило поднимать панику. Если Джек заметит – так тому и быть, но милосерднее было бы не упоминать об этом. «Обман» – слишком сильное слово. Она действовала как иллюзионист на сцене: мановение руки – и все плохое исчезло, а взгляд переместился к другим, здоровым знакам. Таков был фокус. Семья была такой больной или такой здоровой, какой ты позволял ей быть. Кейт устремила взгляд на воду, лившуюся из бачка в унитаз. Когда к двум годам у дочери отросли волосы, Кейт постригла ее сама. Самый первый состриженный локон она хранила в альбоме: прикрепила темную прядь клейкой лентой к странице и старательным почерком написала имя Софи, поставив дату стрижки. Даже специально сходила в магазин на углу, чтобы купить не шариковую, а перьевую ручку. И вот теперь в унитазе плавала последняя прядь волос ее девочки. Кейт еще раз опустила рычаг. Волосы не желали смываться. Разве можно спустить в канализацию жизнь? После того как во время элитной перспективной программы с Джеком случилось несчастье, Кейт просто не знала, что делать. Том сказал, что Джека отвезли в отделение интенсивной терапии больницы общего типа Северного Манчестера. Как минимум, у него сломано несколько костей. Вот так завершилась программа – на два часа раньше намеченного времени. В состоянии шока и отупения, с мыслями приглушенными, словно голоса в тумане, Кейт приняла душ и пошла от велодрома к вокзалу. Спортивная сумка казалась слишком тяжелой, волосы после душа еще не успели высохнуть. Шагая по холодным улицам, она вспоминала руку Джека на своем плече, и долгие разговоры в промежутках между гонками, и то, как он легонько прикоснулся к ее щеке. Потом представила себе его пальцы – скрюченные и распухшие, с торчащими наружу сломанными костями. Или нет – у него, кажется, сломано предплечье, или голени, или позвоночник? Картины калейдоскопом замелькали перед глазами Кейт. Что же она делает? Как может от всего этого уходить? «Желание», «влечение» – нет, она не стала бы так называть то, что с ней происходит. Но ей совершенно необходимо было узнать, какие именно кости у него сломаны. Однако мысль о посещении больницы ее пугала. Что она станет там делать? Сядет у кровати Джека, осмотрит руку и, если рука повреждена не слишком сильно, пожмет ее? Разве есть у нее такое право? Они знакомы всего три дня. Но ничего не делать – тоже неправильно. Разве можно вот так, запросто, сесть в поезд и уехать домой, словно между ними не произошло ничего важного? Может быть, дело в естественном нежелании уйти со сцены лишь потому, что разговоры с парнями не должны заканчиваться вот так – чтобы парню вкатили укол медики в латексных перчатках и зеленых комбинезонах и увезли его в больницу? Она понимала: любая девушка из программы могла думать так же. Разве Джек им тоже не улыбался? Только ли у нее при взгляде на него сердце начинало биться чаще? Возможно, ее чувства не представляли собой ничего особенного – ведь она была самой простой и довольно неопытной девушкой-северянкой и запросто могла принять дождь за радугу. В какое-то мгновение Кейт резко остановилась прямо посреди улицы. Пешеходам пришлось ее обходить. Она обхватила голову руками и попыталась подумать. В мирное, так сказать, время не существовало оправдания для столь неожиданного перехода от милого флирта к серьезному визиту в больницу. Никакой эмоциональной юриспруденции, конечно, не существовало. Просто Кейт сомневалась в собственных чувствах. Давали ли они ей право желать того, чего она так хотела: посидеть возле постели Джека, подержать его за руку и, может быть, немножко поплакать. Да-да, это точно: очень хотелось плакать. Рядом с ним, ради него, о нем? Этого она не знала. Если бы она увидела на улице кого-то, кто так же вот, как она, стоял, обхватив голову руками, она бы тактично отвела взгляд. Разве это нормально? Разве другие женщины так сходят с ума – хотя бы наполовину? Или это неотъемлемая часть той насыщенной, интенсивной жизни, которую она для себя выбрала? Возможно, она вовсе не переигрывала. Возможно, это ее настоящие чувства – столь острые, что терпеть их было невыносимо. Тринадцать лет они дремали, подавленные интенсивными тренировками, а прорезались, как коренные зубы. Кейт застонала. Так вот почему мало кто становится гонщиком, мало кто тренируется по семь часов в день. Вот почему люди позволяют себе пить спиртное, толстеть, тусоваться с приятелями по вечерам. Они так живут, чтобы эти невыносимые чувства не застигли их врасплох. Сердце Кейт билось болезненно часто, а ее мысли смешались. Она в отчаянии сжала кулаки и зажмурилась. Яркое утреннее солнце уступило место предвечернему сумраку. Первые капли дождя упали на тротуар. Пешеходы зашагали быстрее, стремясь где-то укрыться. Возник удивительный запах весеннего дождика – запах юности и свежей воды, – прорвался сквозь выхлопные газы. Кейт смотрела, как редеет толпа, и гадала, что страшнее: то, что она такая же, как все, или наоборот – что она не такая? Если все люди так же чувствительны, то как они выживают? Как вытерпеть все эти разрывы, разломы, сдирание с тебя целых слоев, до костей – тех, которыми ты прикреплен к другим? Если она позволит себе влюбиться, очень скоро от нее ничего не останется. Сохранится только память о ней во вдохах и выдохах этой разбегающейся в разные стороны толпы. Нет, ей нужно ехать домой: завтра придется встать в пять утра и отправляться на тренировку. Кроме того, она работала персональным тренером в фитнес-клубе, а по вечерам училась в колледже, чтобы через два года получить диплом массажиста. У нее были друзья. И люди, которые в ней нуждались. Кейт снова пошла вперед, к станции. Казалось, она сама себя направляет, но при этом каждый шаг, уводящий ее от Джека к каждодневной, привычной жизни, казался таким зловещим… Ох, она была слишком юной для столь серьезных мыслей. Она заметила, что ее ноги в кроссовках все медленнее и медленнее передвигаются по мокрому тротуару. Прочные подошвы завели долгие разговоры с промокшими окурками сигарет и расплющенными комками жевательной резинки. Если она сейчас повернет назад и пойдет к Джеку, она утратит самое главное – целеустремленность. В конце занятий по этой самой программе она собиралась поехать домой и ждать вызова из Британской федерации велосипедного спорта. Отличный был план, а теперь… Рассвет и закат, яркий свет и печальные сумерки – все смешалось в ее сознании. Самый волнующий момент в ее жизни. И в то же время – самый болезненный, горестный. Ей было всего девятнадцать лет. Она как вкопанная остановилась на полпути к станции, развернулась и бегом помчалась в больницу, к Джеку. Едва дыша, она вошла в широкий коридор отделения интенсивной терапии. Вдоль стен стояли коричневые пластиковые стулья. Медсестры ничего конкретного сообщить не смогли и велели ждать. Она просидела в коридоре час, читая буклеты о смерти и ее причинах, а новостей все не было. Кейт очень устала от тренировок, а поэтому улеглась на три стула, накрылась пальто и уснула. Ей снился Джек. Когда она проснулась, за окнами было уже темно. Коридор освещали люминесцентные лампы. В матовых акриловых плафонах лежали сухие мертвые мухи. Первым делом Кейт разглядела светильники, а уж потом увидела лицо пожилого мужчины, смотрящего на нее. Она села и заморгала спросонья. Мужчина был очень похож на Джека, только вроде как неживой. Кейт прижала ладонь к губам, чтобы не закричать. Рядом с мужчиной стояла женщина и держала его за руку. Женщина прошептала: – Ты ее напугал. Так это сон или явь? Кейт не очень-то понимала. Мужчина смотрел не то враждебно, не то с интересом. Пожалуй, то и другое вместе. – Ты пришла к Джеку? – спросил он. Кейт села, судорожно прижала к себе пальто. – М-м-м. Да. – Гонщица? – Да. Меня зовут Кейт. Мужчина уставился на нее в упор. В чертах его лица было так много от Джека, что это просто пугало. Кейт отчаянно моргала, стараясь окончательно прогнать сон. Она сжала колени: между ног было влажно. Ей вдруг стало не только страшно, но и стыдно. Образы из ее сна угасли. «Не издавала ли я во сне каких-то звуков? » – в ужасе подумала она. – Это ты – та девчонка, из-за которой разбился наш мальчик? О боже… Так это родители Джека! Кейт отрицательно покачала головой. – Тогда почему ты здесь? Кейт почувствовала, что краснеет. – Ах, отстань ты от бедной девочки, – сказала женщина. – Роберт Аргалл, – представился мужчина. – А это моя жена, Шейла. Шейла была в синих джинсах, голубой футболке и бежевых замшевых туфлях, стертых по бокам до блеска. На вид лет сорока. Худая и бледная. Кожа с желтоватым оттенком. Сухие, ломкие волосы, голубые глаза, под глазами круги. Выглядела она плохо – не как кто-то, кого избивают, скорее, как кто-то, потребляющий нечто скверное, ядовитое. В небольших количествах, но долгие годы. Кейт почему-то легко представила, как эта женщина тайком спускается к буфету, стоящему под лестницей, снимает крышечку с банки гуталина и нюхает, а может, и лижет. Потом спешит в кухню и готовит Роберту чай. А Роберт как выглядел? Пожалуй, как человек, способный довести тебя до того, что тебе захочется попробовать гуталина. Шейла опустила глаза и принялась мять в руках джинсовую куртку. Роберт был ниже ростом, чем его сын. Поджарый, лысый, болезненный, кожа желтая, грубая. Он, конечно, напоминал Джека, но, похоже, выкурил из себя жизнь. Кейт не могла избавиться от мысли о том, насколько Джек красив – словно райская птица, вылупившаяся из маринованного яйца, – настолько отравленными выглядели его родители. Роберт и Шейла сели у противоположной стены, лицом к Кейт, оставив между собой свободный стул. На этот стул Роберт положил ключи от машины и сложенную в несколько раз газету – из тех, где на первой странице публикуют фотки девиц с голыми сиськами, а поверх сосков малюют звездочки – чтобы никто не почувствовал себя оскорбленным. Рядом с ключами Роберт положил маленькую зажигалку и пачку Benson & Hedges на десять сигарет. Воздух вокруг него сразу наполнился горьковатым запахом сигаретного дыма и старой кожи – на нем была коричневая кожаная куртка с погонами. Он сидел и смотрел поверх Кейт, уставившись в одну точку. – Наш сын приехал, чтоб успехов в спорте достичь, а не за девками волочиться. Так что ты ничего такого в голову-то не бери. – Его взгляд медленно скользнул вниз и наконец остановился на лице Кейт. – Ясно? Даже белки глаз у него были желтыми. Шейла покраснела, крепко сжала свою куртку. Не глядя на Кейт, сказала: – Извини, Кейт. Мы люди простые и откровенные. А ты не знаешь, какая там у нас жизнь. Для нашего Джека спорт – единственный шанс выбраться. В подтверждение своих слов она несколько раз кивнула. Роберт взял зажигалку, почиркал колесиком. – Как из больницы позвонили, мы прямиком сюда, – сказал он. – Мы даже не знали, живой он или мертвый. – Живой или мертвый, – эхом повторила Шейла. – Мы по М6 ехали, – добавил Роберт. – А бензин по фунту за литр. Но ведь он же наш сын. Шейла повторила: – Наш сын. – Мне очень жаль. Простите, – вырвалось у Кейт смущенно. Она сама не знала, почему так сказала. Ей снился Джек, а потом она проснулась и увидела перед собой его родителей – это уж слишком. Она поспешно попрощалась, взяла свою спортивную сумку и торопливо зашагала прочь по коридору. И тут она все поняла. Как она могла так неправильно оценить ситуацию? Как можно было принять невинный флирт Джека за что-то глубокое? Он, наверное, всегда говорил девушкам что-то приятное, а у нее просто отсутствовал к этому иммунитет. Все те годы, когда другие девчонки получали что-то вроде прививок, все чаще и дольше общаясь с мальчиками, она все быстрее гоняла на велосипеде по кругу, и вот теперь ее подвели, обыграли те самые силы, которые жили внутри нее. Ежась от стыда, в темноте, под дождем, с тяжеленной сумкой, она добралась до станции Пикадилли, где едва успела на последний поезд до Грейндж-овер-Сандс. Потом добралась на такси до дома и почти всю ночь смотрела в окно на черные волны, лижущие берег. Утром Кейт на тренировочном велосипеде доехала до станции и снова купила билет в Манчестер. Она была настолько измучена, что у нее уже не было сил удивляться собственным поступкам. Она успела на первый поезд, идущий к югу, робко устроилась в углу вагона, быстро наполнявшегося пассажирами. Даже храбростью она похвастаться не могла – сидела, сложив на коленях руки и отвернувшись к окошку. Поезд мчался на такой скорости, что струи дождя рисовали на окнах горизонтальные линии. Кейт смиренно ждала унижения, в реальности которого ни капли не сомневалась. Шагая по Пикадилли, как узник, приговоренный к смерти, тяжело передвигая ноги, она добрела до больницы и поднялась по лестнице в интенсивную терапию, где медсестры сообщили ей, что Джека перевели в палату. В ушах звенело от голода и недосыпа. Кейт долго бродила по коридору, разглядывая яркую маркировку, пока не нашла палату, в которую поместили Джека. Она остановилась и прижала ладонь к стальной пластине на тяжелой двустворчатой двери. Как Джек откликнется на ее появление? Наверное, сначала посмотрит на нее недоверчиво, потом смущенно, а потом – с жалостью. Кровь часто-часто застучала в висках, в глазах потемнело, казалось, сейчас она упадет в обморок. Кейт толкнула обе створки дверей. Посреди полупустой палаты возвышалась кровать, а на ней спал Джек. Светло-зеленые простыни, шея закована в корсет, сломанная нога подвешена на вытяжке. А рядом с кроватью на коричневом пластиковом стуле сидела бритоголовая, в черном пуховике, явно не сомкнувшая за ночь глаз Зоя. Она нежно держала пальцы Джека двумя руками. Когда в палату вошла Кейт, Зоя оглянулась. Их взгляды встретились. Глаза Зои, наполненные страхом, вызовом и тоской, Кейт не сможет забыть никогда. Она помнила их даже теперь, столько лет спустя, хотя давно считала Зою подругой. Кейт оторвала два листочка туалетной бумаги, положила один на другой и осторожно опустила на поверхность воды в унитазе, чтобы накрыть последнюю прядь волос Софи. Бачок успел наполниться, и Кейт снова нажала рычаг и смыла в канализацию волосы вместе с бумагой. Удостоверившись, что теперь ничего не осталось, она закрыла крышку и снова села. Ярко светила голая лампочка. Кейт случайно задела серый, растрепанный шнурок, с помощью которого включался и выключался свет. На его конце раскачивалась из стороны в сторону золотая медаль, выигранная ею на чемпионате стран Содружества. Восточный Манчестер, Клейтон, Баррингтон-стрит, 203, кухня

Джек в третий раз услышал шум сливного бачка. – У тебя там все в порядке? – крикнул он. – Все нормально! – ответила Кейт. – Просто мою этот чертов унитаз. Джек улыбнулся. Как это похоже на Кейт – как это похоже на них обоих… Они терпеливо сносили беспорядок – ведь в доме растет ребенок, – но иногда теряли терпение и доводили до идеальной чистоты унитаз, раковину или кухонную плиту – словно эта усердная чистка могла заставить выстроиться по стойке «смирно» другие неодушевленные предметы их жизни. «Может быть, – подумал Джек, – стоит нанять уборщицу? » Это было бы хорошо и для него, и для Кейт. Да и здоровью Софи никакого вреда не будет, если поверхности в доме вымоет и почистит кто-то другой, у кого к этому лежит душа, а не они, входящие в тысячную долю процента населения Земли из-за блестящих показателей емкости желудочков сердца при анаэробном пороге. Джек начал насвистывать задорную мелодию. Софи, шаркая тапочками, вошла в кухню и вдруг уселась на пол, выложенный белыми и синими керамическими плитками. Осела, как крыша, отяжелевшая от дождя. – Ты руки вымыла, моя уже большая девочка? Софи ничего не ответила и уставилась на пол. Это было на нее не похоже. Джек устроился рядом с ней. – Все хорошо? – Отлично. – Точно? Софи прижала ладони к полу и принялась сплетать и расплетать пальцы. – Плохо себя чувствуешь? – догадался Джек. Софи растерялась, но покачала головой. – Умница. Ты поправляешься. Если у тебя слабость, значит, химия уже действует. Мы начали этот курс четыре дня назад, верно? Слабость – знак того, что твоему организму становится лучше. Софи изумленно вытаращила на отца глаза. Джек улыбнулся. Когда дочь смотрела на него так, словно он чокнутый, она на миг казалась ему здоровой. – Софи? – Что? – Даже если тебе кажется, что я – полное дерьмо, все равно я твой папа, ясно? – Джек сжал плечи дочери. – Мы победим эту болезнь, мы останемся непреклонными. – Я хочу остаться сильной. – И непреклонной! – Какая разница? – Быть непреклонной, Софи Аргалл, означает вот что: ты стоишь перед расстрельной командой, тебе предлагают завязать глаза, а ты говоришь «не надо». – Почему? – Чтобы искать путь для побега – до последней секунды. Командир взвода спрашивает, есть ли у тебя последнее желание, и ты говоришь: «Да, сигаретку…» – а потом куришь медленно-медленно и все время ищешь глазами путь для побега – и находишь! Вот что такое непреклонность. – Это курение. – Ну ты же понимаешь, о чем я говорю. – От курения бывает рак. Так говорит доктор Хьюитт. Джек усмехнулся. – Слушай, детка, можешь передать доктору Хьюитту от меня вот что: если я хоть раз увижу, что ты куришь, – если только ты не будешь стоять перед расстрельной командой, – я тебя сам пристрелю. Софи смотрела на него спокойно, Джек вдруг почувствовал чудовищную усталость. – Ох, милая, я говорю все это лишь потому, что люблю тебя, а не потому, что мне так уж хочется увидеть, как тебя убивают. Это просто часть моей работы папой, понимаешь? По той же причине я так строг насчет того, чтобы ты вовремя ложилась спать и чистила зубы. Непреклонность всегда и во всем, поняла? Ответа не последовало. Софи склонила голову к плечу. Понять что-либо по ее глазам было невозможно. – В чем дело? – спросил Джек. – Папа, а ты когда-нибудь бываешь в себе неуверен? – Я? Нет. Я всегда уверен в себе. – У тебя голос уверенный. – Ну да. Потому что я сам такой. – Пап? – Что? Софи зажмурилась, сглотнула подступивший к горлу ком и побледнела. – Ничего. – Тебя подташнивает? – Нет. Джек потрогал ее лоб. – Ты немножко горячая. – Все в порядке. Джек сидел рядом с ней на полу и держал дочку за руку. Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Ему нравилось проводить время с Софи – при всем, что с ней происходит. Когда впервые поставили страшный диагноз, Джек и представить себе не мог, что в их семью может вернуться счастье. Казалось, там, где живет смертельно больной ребенок, родители должны вести себя со стоическим спокойствием, с бесконечной тяжкой серьезностью, способной даже птиц притянуть к земле и лишить яркости солнечный свет. Около года Джек примерно так себя и вел, но мало-помалу это состояние перерос. Впасть в тоску можно только в том случае, если ты позволял себе привязываться к мелочам; если разрешал россыпи мгновений соединиться и потянуть тебя вниз, перенося по глупости эти мгновения на всю твою жизнь. А если ты вот так сидел на полу в кухне, наслаждаясь прикосновением босых ступней к плиткам, согретым теплым апрельским солнцем, и вдыхал запах своего ребенка – запах тепла и лекарств, тогда все было отлично. Хорошо, что он гонщик. Переносить тренировки, особенно боль, с которой связаны спринтерские гонки, можно, только если воспринимаешь жизнь по доле секунды. С этим ощущением ты пересекал финишную черту, входил в раздевалку, а затем выходил в обычную жизнь, перебросив через плечо сумку с комбинезоном, мокрым от пота. Одно-единственное мгновение боли никогда не становилось невыносимым, если только ты не позволял ему соединиться с другими мгновениями – по обе стороны от него. Атомы времени можно обучить действовать четко, внутри жестко разграниченных кабинок дня. Софи прижалась к Джеку и заснула. Он улыбнулся. Ему казалось, что он слышит, как гудят световые мечи в снах его дочери. В кухню вошла Кейт и устремила на дочь с мужем любящий взгляд. Сегодня она выглядела такой усталой! Джек понимал, что жене тяжелее, чем ему. Она слабела и страдала от того, что слабеет и страдает дочь, и с этим ничего нельзя было поделать. Джек заставлял себя верить в химиотерапию, но знал, что Кейт постоянно спрашивает себя, нельзя ли каким-то образом вырвать из груди сердце и протянуть его богам, наколов на заостренную палочку? Порой ей казалось, что именно это она упустила в своей решимости сделать для Софи все возможное. По вечерам Кейт долго не ложилась спать – изучала анализы крови Софи, а по утрам вставала пораньше, чтобы испечь особый хлеб с зернами полевых злаков и пониженным содержанием клейковины. А еще она пропускала тренировки, стараясь устроить что-нибудь для поднятия духа Софи – вроде вчерашнего путешествия на «Звезду смерти». – Ребята… – проговорила Кейт. Ее голос разбудил Софи. Она выпрямилась и смущенно взглянула на отца. Глаза ее были пугающе пусты, как у рыбы. У Джека перехватило дыхание. Страху, который он старательно держал под контролем, хватило одного ее взгляда, чтобы показать, насколько зыбка выстроенная им оборона. А когда он снова посмотрел на дочь, то увидел обычные глаза Софи. Он поежился. – Не завести ли мне бодрящую музыку, а? Софи в ужасе вытаращила глаза. – Не-е-е-ет! Джек вскочил на ноги, подсоединил свой айпод к музыкальному центру и выбрал запись, на которой сводный оркестр шотландских волынщиков исполнял марш, изначально предназначенный для изничтожения англичан с расстояния в пять миль – даже при ветре, дожде и тумане. Кейт поспешно выскочила из комнаты. Джек прибавил громкость. На полках задребезжали кубки. Застучали и зазвенели окна. «Представляю, как морщатся соседи, небось, затыкают уши…» – ухмыльнулся Джек. Дома разделяла невысокая стенка, которую он предпочитал считать оборонительным валом Адриана. Джек поднял Софи на ноги и проорал во всю глотку: – Господи боже, Софи! А ну-ка перекричи эти волынки и скажи мне, что чувствуешь себя лучше! Софи заткнула уши пальцами. – Не помогает! – Что ты такое сказала, моя уже совсем большая девочка? Не слышу! Мешают четыре тысячи шотландцев в клетчатых юбках. Они посылают лейкоз куда подальше! Софи изо всех сил попыталась нахмуриться, но не выдержала и улыбнулась. – Молодчина! Они еще с минуту слушали марш, Софи даже удалось немного поплясать с отцом. Джек был счастлив. Счастья во Вселенной вообще-то имелось весьма ограниченное количество, и он вполне мог представить, что где-то на земле отец другой больной девочки слушал «Реквием» Моцарта и даже не думал плясать. Когда Софи отдышалась, Джек вынул из холодильника батончик «Марс», разломил пополам и протянул половинку дочери. – Съешь, – посоветовал он. – Все, что нужно для жизни, это карамель, шоколад, а еще – таинственное бежевые таблетки. Витамины, наверное. Он усадил Софи на стул и стал смотреть, как она жует. Оркестр умолк. – Пап, можно тебя спросить? – Конечно, моя девочка. О чем? Софи вздохнула. Судя по выражению лица, Джек был сейчас для нее не самым ярким источником света. – С мамой все в порядке? – Конечно. А почему ты спрашиваешь? Софи опустила глаза и покраснела. Положила руку на стол, вторую – поверх нее, поменяла руки местами. Она повторяла эти движения все быстрее. – Так в чем дело? – спросил Джек. Софи резко опустила руки. – Она хорошо тренируется? Как надо? – Конечно. – А вчера не из-за меня пропустила тренировку? – Нет. У нее по расписанию был выходной. И у меня, и у Зои. – Честно? Джек перекрестился. – Вот те крест! – Хочу, чтобы мама выиграла золото в Лондоне. – Я тоже хочу. – Ее очередь, пап. Джек вздохнул. – В спорте очередей не бывает. Выигрывает тот, кто быстрее. Софи смотрела на него в упор. – А вдруг она не будет самой быстрой из-за меня? Джек погладил дочь по щеке. – Послушай, Софи. Вот если ты спросишь маму, она наверняка скажет тебе, что в жизни есть многое поважнее побед. Софи отвернулась. И Джек тут же понял, что сморозил глупость. Он повернул дочь к себе. Она понурилась, опустив плечи. Джек растерялся. Конечно, нетрудно повернуть ребенка к себе лицом. Это так просто сделать, особенно когда ты – сверхчеловек в шесть футов ростом. Но это не главное. Надо знать, что ей ответить. – Может быть, тебе стоит поговорить об этом с мамой, – бережно произнес Джек. Софи пожала плечами. – С ней я не могу говорить, как с тобой. – Почему? – Не могу, и все. Джек почувствовал, как что-то сжалось в груди – до боли. Кого ему вдруг стало нестерпимо жаль – себя самого, дочку или жену, – он не понял. Никогда он не задавал себе такие вопросы. Ему-то казалось, что Кейт ближе к дочери. С тех пор как Софи появилась на свет, между ними сразу возникла крепкая связь – ведь они столько времени проводили вместе, если сравнивать с теми, кто ежедневно с утра уходил на работу. Наверное, Джек знал свою дочь лучше, чем другие отцы, но порой он чувствовал себя виноватым за свое непоколебимое ощущение радости – а ведь Софи приходилось терпеть такие мучения. Иногда ему казалось, что его хорошее настроение проистекает из того, что время от времени он позволяет себе отвлекаться. Кейт, конечно, страдала сильнее. Это ведь она сходила с ума из-за питания и ухода, это ей приходилось бросать все на свете, когда наступало ухудшение. Это она вставала по звонку будильника трижды за ночь, чтобы проверить, как спит их дочь. А вот теперь вдруг выяснилось, что для Софи он ближе. Джек опустил глаза и в отчаянии уставился на свои ладони. – Я тебе рассказывал, что именно я первым взял тебя на руки? – тихо спросил он. – Тебе тогда было всего девять часов от роду. Я понятия не имел, как нужно держать младенца. Мне показали, как вымыть руки и надеть латексные перчатки, как просунуть руки в отверстия крышки бокса. А потом ничего уже не говорили. Я стою, просунув руки в эти самые дырки, а ты, такая крошечная, лежишь на голубом пластиковом матрасике, и к тебе подключено множество тонких трубочек… Я спросил: «Что мне теперь делать? » – они ответили: «Просто возьмите ее». А я так боялся тебя уронить! Я не знал, как сделать такую простую вещь – взять тебя на руки. Иногда я и теперь этого не понимаю. – Все в порядке, – отозвалась Софи. – Я понимаю. Они обнялись крепко-крепко, и Джек отнес Софи наверх, в ее комнату, чтобы она отдохнула. Когда Кейт вернулась в кухню, Джек уже был там; он заваривал чай. Кейт рассмеялась. – Настоящий чай, в чайнике? Признавайся, что ты сейчас натворил? Услышав ее голос, Джек вздрогнул и оглянулся. – Ты о чем? – Ты ведь привык к чаю в пакетиках. Настоящий чай готовишь только тогда, когда хочешь передо мной извиниться. – Правда? – Ага. В первый раз – когда забыл поздравить меня с годовщиной свадьбы, во второй – когда твой отец ни с того ни с сего решил меня поцеловать. Джек удивился. – Надо же. А мне и в голову это не приходило. Кейт чмокнула его в щеку. – Я тебя могу читать, как книгу. – Какую книгу? – Ну, такую… для начинающих, со словариком новых слов в конце. – И какие же новые слова мы выучили? – Прекрасный, красивый, чертовский, идиот, – перечисляла Кейт, загибая пальцы. Джек обнял ее. – Прости, – проговорил он. – За что? – За то, что я так чертовски, прекрасно, по-идиотски красив. – И за это ты заварил для меня чай? – Ага. Только весь сразу не пей. Кейт взглянула на Джека. – Скажи честно: что-то случилось? – Если я заварил для тебя чай, значит, что-то у меня на уме? Так ты считаешь? – Именно. – Ну, прости, если так, – извинился Джек. – Говорю как на духу: ничего не случилось. – Правда? Джек крепче обнял жену. – Правда. Через несколько минут Кейт включила радио, и они с Джеком стали пить чай, смотреть в окно и слушать «Неуверенную улыбку». – Помнишь? – спросил Джек. – О господи, еще как помню. – Ты везла меня на машине, после того как я разбился, ты тогда считала меня эгоистом. – Я и сейчас считаю тебя эгоистом. Джек скосил глаза на жену, стараясь понять, шутит она или нет, но она смотрела в окно. Он проследил за ее взглядом. У стены сарайчика на маленьком, залитом солнцем заднем дворе ржавел велосипед Софи. Восточный Манчестер, Клейтон, Баррингтон-стрит, 203, ванная

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒