«Крестокрыл» гнался за истребителем ДИ через бесконечную черноту пространства. Манчестер, Стюарт-стрит, Национальный центр велосипедного спорта 12.57 9 страница

Сидя в кафе, Том допил кофе. В рот ему попала гуща, он пожевал ее коренными зубами и ощутил горьковатый привкус. Фил Коллинз продолжал петь о том, что сегодня ночью он чувствует в воздухе приближение чего-то. Том был почти уверен: если бы Фил захотел выразить свою проблему чуточку более откровенно, он бы сумел научить этого парня, как разложить проблему на составляющие и разрешить ее. С тренерской работой все обстояло именно так. Если тебе брошен вызов и ты встречаешь его честно и откровенно, всегда находится способ разделаться с ним. Зоя не хочет ребенка, а Джек не хочет Зою. Как только Том выразил проблему словами, решение показалось ему очень простым. Он освободил Джека, Кейт и Зою на неделю, чтобы дать каждому время подумать, а сам остался в больнице с ребенком. Через неделю Зоя вернулась к облегченным тренировкам, а Том помогал медсестрам менять крошечные подгузники и баллончики с детским питанием, присоединенные к трубкам. Он спал на кровати, предназначенной для Зои, и питался тем, что можно было купить в автоматах. Медсестры называли его «дедушкой», и очень скоро он перестал возражать. Он звонил Зое каждый день и просил ее прийти: иногда она приходила. Он сидел рядом с ней, и они вместе смотрели на движения крошечных рук в боксе. Казалось, малышка прихлопывает невидимых мух. – Тебе не хочется ее подержать? – спросил Том. Зоя скрестила на груди руки. – Я ничего к ней не чувствую. – Не чувствуешь или не позволяешь себе почувствовать? – Для нее лучше, если она не будет со мной, – проговорила Зоя, не отрывая глаз от младенца. – Хочешь, чтобы ее забрал Джек? Ты уверена? А вдруг пройдет несколько месяцев и ты передумаешь? Зоя подтянула колени к груди. – Дело не в моих чувствах, верно? Дело в том, какая я есть. Я не стану ей хорошей матерью, Том. Через несколько дней, когда Зоя снова пришла в больницу, Том сказал: – По крайней мере, дай ей имя. – Софи, – без колебаний ответила Зоя. – О, значит, ты думала об этом. – Я думаю о ней все время. Больше ни о чем другом я и не думаю. – Почему ты мне ничего не говорила? Зоя закрыла глаза. – Я не знала, могу ли дать ей имя. Имею ли на это право. Том обнял Зою. – А ты давай ей все, что можешь. На большее никто из нас не способен. Медсестры написали имя «Софи» на браслете, прикрепленном к запястью ребенка, и на карте, висевшей около бокса. Теперь малышка была соединена с миром не только зондами для вскармливания и дыхательными трубками. У врачей и медсестер даже походка стала легче, а разговор – веселее. Воцарился некий безмолвный оптимизм в палате. Тому понравилось имя. В нем было что-то нежное, вселявшее надежду, и оно очень подходило ребенку, заявка которого на жизнь оставалась пока предварительной. Когда на следующий раз в больницу пришел Джек, вместе с ним пришла Кейт. Они приняли эстафету у Тома и стали по очереди оставаться с Софи: пока один сидел с девочкой, другой тренировался. Джек на глазах становился любящим отцом, да и Кейт привязалась к малышке. Целый месяц Том наблюдал за ними – с таким же точно вниманием, как на треке. А потом, уверенный, что все будет как надо, помог все обставить с правовой стороны. Джек получил опекунство, Зоя – право видеться с ребенком, но газетам вся эта история была подана совершенно иначе. За отказ от ребенка они просто уничтожили бы Зою, поэтому Том велел рекламному агенту сообщить журналистам, что ребенок родился мертвым. На протяжении всего межсезонья газеты только эту новость и муссировали. Первое время статьи назывались «ХРАБРАЯ ЗОЯ», потом – «БЕДНАЯ ЗОЯ», на фотографиях Зоя в темных очках, после очередной тренировки. Через три месяца Софи окрепла настолько, что ее можно было забрать домой. Кейт и Джек подождали еще месяц, а потом через пресс-службу Британской федерации велосипедного спорта миру сообщили о том, что Кейт родила дочь и в этом сезоне выступать не будет, но надеется к Афинской Олимпиаде быть в форме. Кейт не дала ни единого интервью, а Том шепнул на ухо одному репортеру, что она решила помолчать из уважения к потере Зои. У Джека был трехминутный фрагмент в утреннем шоу на BBC, а кроме того, вышла маленькая заметка в «Таймс», подписанная его именем и снабженная фотографией, где он, облаченный в велосипедное трико, любовно держит на руках Софи. Заметка, полная юмора и самоиронии, рассказывала о новой для Джека роли отца – основой для нее послужила беседа Джека по телефону с младшим редактором. Все это случилось зимой, Кейт на публике после чемпионата мира не появлялась, так что ни у кого не возникло никаких вопросов. Она просто-напросто стала одной из многообещающих спортсменок, поставивших во главу угла интересы семьи, а Джек – еще одним красавцем, которого полюбили за его рассказ о том, как весь дом оказывается описанным и обкаканным именно тогда, когда ты собираешься поменять подгузник. Весь этот обман Том взял на себя. Как всегда, он разбил проблемы на составляющие и разобрался с каждой в отдельности. И потом, всякий раз, когда на части распадалась Зоя, всеми силами старался найти решение и для нее. Голос Фила Коллинза смолк. Том отодвинул чашку и еще раз посмотрел на фотографии Зои и Кейт. Теперь каждый день газеты примутся накалять атмосферу. Он прекрасно понимал, какими они будут – эти три месяца до того дня, когда олимпийские квалификаторы определят, какая из его девочек отправится в Лондон. Покоя ждать не приходится. Или Зоя отколет какую– нибудь глупость, или Кейт не выдержит стресса, или какой-нибудь гад откопает правду про Софи. Если разделить проблему на части, то их получалось две: первая – медийная среда целиком и полностью нацелена на соперничество между Зоей и Кейт; а вторая – у журналюг целых три месяца на то, чтобы раздувать эту тему. Том положил пятифунтовую купюру под кофейную чашку, не без труда поднялся и принял решение. С прессой он ничего поделать не мог, но можно, пожалуй, сократить время. Он кивнул официанту, прихрамывая, вышел на улицу и позвонил своим девочкам. Одной, а потом другой. Манчестер, Динсгейт, 301, Битхэм-Тауэр

Когда Зоя закончила разговор, было еще рано. Она положила мобильник на кухонный стол и подошла к окну. Стояло погожее утро. Чуть выше горизонта плыли кучевые облака. Зоя стала смотреть на их тени на улицах. Просветы между тенями были на удивление одинаковы. С такой высоты, на какой находилась она, прослеживались закономерности в том, что внизу казалось просто случайностью. Тучи выстраивались в небе, так же инстинктивно соблюдая дистанцию, как люди в толпе. Облаков было множество, но при этом они никогда не сталкивались. Стройные ряды их теней образовывали пунктирные линии, ползущие по городским крышам. Зоя прижала ладонь к стеклу, чтобы сохранить равновесие, и стала подниматься на носки и опускаться на всю ступню, тренируя четырехглавые мышцы сначала одной ноги, а потом другой. Том спросил, согласна ли она на гонку с Кейт завтра утром, чтобы все решить по результату этой гонки. Он считал, что так будет лучше, чем три месяца разрываться на части в ожидании формальной квалификации. Зоя сказала «да», не раздумывая, – она всегда соглашалась с Томом. В центре города, на Принцесс-стрит и вдоль всей Портленд-стрит Зоя искала взглядом рекламные щиты со своим лицом. Если завтра она проиграет, другой рекламной кампании уже не будет – щиты заклеят новой рекламой, хотя на окраинах еще может задержаться несколько сиротских постеров. Последним вылиняет зеленый цвет, а сначала – краски с лица, потом – серебристые кубики льда в стакане, который она держала. Наконец, останутся только ее глаза, полоска зеленой губной помады и ежик зеленых волос, подкрашенных в процессе предпечатной подготовки плаката. Она будет смотреть на серые улицы с белых полинявших постеров. Зоя поежилась и прогнала от себя этот образ. Такого не может быть! Она в состоянии попрощаться со спортом только с верхней ступени пьедестала почета в Лондоне. Том наверняка подумал, что она готова победить Кейт, иначе не позвал бы ее на гонку. Он знал, что она не так устроена, чтобы пережить медленное увядание. Она жила только благодаря победам, без них оставались лишь тьма и отчаяние. И так было везде – с тех пор, как она себя помнила. Она родилась в салоне мчавшейся по улицам неотложки после очень быстрых родов, и первым звуком, который она услышала, был вой сирены. Что делать, если ты родился не под каким-то созвездием, а под синими вспышками мигалки? Только бежать впереди своей судьбы. Только считать калории и каждое утро по триста раз отжиматься, превращая собственное тело в свой дом. В десять месяцев Зоя ползала быстрее остальных ребятишек. Когда требовалось добраться до сухариков или погремушек, она всегда добиралась первой. В одиннадцать она уже, можно сказать, бегала, а другие еще только учились ходить. На детской фотографии малышка Зоя в крошечном платьице мчалась куда-то с такой скоростью, что снимок получился расплывчатым. В два года она бегала, расставив локти, чтобы никто не мог ее обогнать. Пока ей не исполнилось десять лет, мать где-то находила подержанные велосипеды. На десятый день рождения Зоя сбежала утром по лестнице, а внизу ее ждал первый новенький велик. Он был обернут бумагами: канареечно-желтой и красной со звездочками – одного рулона бы не хватило. Велосипед оказался розовым с белыми шинами и ленточками с блестками на ручках руля, а еще – с корзинкой, куда можно было укладывать куклу. Свою куклу Зоя не очень любила – во всяком случае, не настолько, чтобы катать ее на велосипеде, поэтому она убрала корзинку, чтобы велосипед стал легче. Винты были ослаблены с помощью ножа для чистки моркови, а потом выкручены пальцами. Ленточки с блестками срезаны мамиными маникюрными ножничками. Мальчишки гоняли на великах быстрее, так что долой всякие блестки! Корзинку и ленточки Зоя оставила на полу в кухне, хотя знала, что ей за это влетит. Она подошла к лестнице, позвала своего брата и предложила прокатиться наперегонки. Адаму было семь с половиной, и он был намного меньше сестры. Когда мать карандашом отмечала их рост на дверном косяке, он вставал на цыпочки, но все равно его метка оказывалась на голову ниже Зоиной. Волосы у них были одинаковые – иссиня-черные и блестящие. Мать стригла их сама, усаживая на трехногий табурет посреди кухни, а они болтали ногами и слушали чарт-шоу на «Радио-1». Сын ты или дочка – значения не имело: стрижка получалась как у Люка Скайуокера в первом фильме «Звездных войн» – том самом, где Люк странствовал по Галактике, но не встретил никого, кто отвел бы его в сторонку и сказал: «Слушай-ка, Люк, ты либо отрасти длинные волосы и ходи растрепанным, либо постригись как все, а мы полюбуемся на твои красивые скулы». Зое хотелось быть мальчишкой, ее ужасно огорчало, что у Люка это получается плохо. Как бы то ни было, мать ни ее, ни Адама коротко не подстригала, и приходилось довольствоваться прической Скайуокера. Но уж лучше так, как у Люка, чем как у Леи. Они спали на одной кровати в маленькой комнате под крышей, а когда мать поднималась по приставной лестнице, чтобы их разбудить, она заставала их или спящими в обнимку, с припухшими от сна глазами, или оживленно обсуждавшими сон, приснившийся обоим. Одевала их мать почти одинаково, но волосы Зои украшала заколками-бабочками. Ими Зоя порой закалывала волосы брата, если он ухитрялся обмочиться во сне. Не только цвет волос, но и глаза у Адама были точно такие же, как у Зои, – зеленые, и еще он точно так же, как она, умел исчезать из комнаты, не дав тебе закончить обращенную к нему фразу. Они научились жить быстро и в случае чего набирать скорость, чтобы не влетело. И, конечно же, Зоя позвала брата, когда настало время испытать ее новый велик и скатиться с вершины Черного Холма. Ленточки с блестками все еще валялись на полу в кухне вместе с отстриженными черными прядями – мама подарила Зое на день рождения еще и стрижку. Следовало, конечно, подмести пол, но у Зои не было времени. На такую работу, когда тебе десять, уходит лет двести. Они жили в маленьком фермерском доме с собственным полем в конце длинной улицы. Отец ушел, когда Зое было четыре, так что всю работу делала мать. Кроме Зои и Адама, у нее была дюжина кур-бентамок и девять овец. У каждой овцы этой породы по четыре рога и дьявольские глаза. Ни дать ни взять – Люциферы в шерстяных свитерах. Смотреть, кроме как на овец, собственно говоря, было не на что, а машин на улицах было мало, поэтому ребята гоняли на великах, где и когда им вздумается. Местная гора именовалась Черным Холмом и была в двести двенадцать футов. С вершины Черного Холма, если взглянуть под определенным углом, можно было увидеть дугу горизонта и осознать, что Земля круглая. В день рождения Зои стояла жара. Это было самое динамичное время года, когда краешком глаза можно заметить, как тянутся вверх растения. Правда, стоило только на них взглянуть – и они замирали. Пшеница уже заколосилась, но была еще свежей, зеленой, рядом краснели маки и желтели подсолнухи. Зоя и Адам катили по улицам, распевая Back to Life группы Soul 2 Soul, отрывая руки от руля, чтобы похлопать ладонями в такт. К ним подлетали стрижи и тут же с криком взмывали ввысь. Добравшись до подножия Черного Холма, Адам и Зоя пошли пешком, толкая свои велосипеды. Гора была очень крутой. На двоих у них была бутылка с водой – алюминиевая, старая. Такими когда-то пользовались профессиональные гонщики. Вся в царапинах и вмятинах, краска с нее почти целиком облезла. Адам пил воду часто и глотал шумно, чтобы Зоя заметила, какой он с этой бутылкой крутой профессионал. Конечно, ему приходилось из-за этого то и дело останавливаться, чтобы пописать. Тогда Зоя закрывала глаза, слушала и притворялась, будто мочится не Адам, а она и что струя ее мочи распугивает насекомых, просачивается в почву, высвобождая темные запахи глины и холодного кремня. Для мальчишек все это просто: ты всегда мог заставить разбежаться муравьев, а жуков – поискать местечко повыше. На вершине Черного Холма они остановились, чтобы отдышаться. Потом надели шлемы. Это было в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году. Тогда о безопасности велосипедистов никто не думал. Но Грег Лемонд только что выиграл Тур-де-Франс в футуристическом обтекаемом шлеме – таким его показали в новостях, – и поэтому Зоя с Адамом смастерили себе аэродинамические шлемы из проволочной сетки, клейстера и газеты «Дейли Телеграф» – ее покупала мать. Под слоем клейстера на шлеме у Зои можно было разглядеть три четверти фотографии человека, стоявшего на площади Тяньаньмынь перед танками. Этот человек прославился тем, что на него надвигались четыре танка, каждый нерв в его теле вопил: «Беги! » – а он упрямо замер на месте, стоял и не двигался. Только такие соревнования и можно выиграть не шевелясь. Адам и Зоя встали под дубом – это место всегда служило для них линией старта, – развернули велосипеды к подножию горы. Асфальтированная дорожка, уводившая вниз, была шириной в семь футов. По обе стороны от нее росли березы, кроны которых образовывали над тропой крышу. В этом туннеле царил нежно-зеленый свет. Зоя выбрала левую сторону дороги, а брату оставила правую. Она была старше, поэтому имела право распоряжаться. Дорога на всем протяжении загибалась влево, поэтому Зоина сторона была короче. А еще она сидела на новеньком велике с ровными, без «восьмерок», колесами. Она намеревалась выиграть у Адама вчистую, а он только улыбался ей. Никогда он не мог понять, почему всегда проигрывает? А может, и понимал, только не имел ничего против: для Зои это важнее. Их шлемы были подвязаны под подбородком бечевкой. На шлеме Адама прочитывался обрывок газетного заголовка: «ПОЗДРАВЛЕНИЯ С». Озаренный зеленым светом, Адам широко улыбался – так, что видны были прорехи на деснах, где еще не успели вырасти постоянные зубы. Запах цветов, «ПОЗДРАВЛЕНИЯ С». «С чем? » – подумала Зоя. Они сосчитали от пяти до одного, надавили на педали и очень скоро набрали бешеную скорость. Зоя сразу вырвалась вперед. Она слышала, как тяжело дышит Адам, но при этом хохочет. Чем старательнее он ее нагонял, тем быстрее она гнала вперед свой велик. Они ехали с такой скоростью, что у Зои из глаз потекли слезы. Она плохо видела, что там впереди, но в этом особой нужды и не было – вокруг только высокие склоны по обе стороны от тропы. Ветер свистел у Зои в ушах; от радостного волнения она закричала. Адам кричал тоже. На такой скорости велосипед под тобой гудел, вибрации, которые ты ощущал, вводили тебя в транс, в какую-то странную ясность. Ты начинал замечать абсолютно все. Мельчайшие движения испуганных твоим приближением божьих коровок в высокой траве, подпрыгивания камешков, вылетавших из асфальта под твоими шинами и ударявшихся о напряженную сталь велосипедной рамы. Время приобретало двойственность: все становилось необычайно быстрым и необычайно медленным. Зоя издала боевой клич; откуда-то сзади ей эхом ответил Адам. Из-за поворота вдруг появилась машина – черная, бесшумная при свисте ветра в ушах и невероятно близкая. Зоя увидела лицо женщины за рулем, ее открывшийся – о-о-о – рот. Помада у женщины была какая-то странная, ненатурально-розовая, но с голубоватым оттенком. Зоя прижалась к левой обочине, женщина – к своей обочине, и Зоя проскочила между машиной и краем дороги. Она удивилась. Мелькнула мысль: «Мало кто на этих дорогах так мажет губы». А потом она услышала страшный удар, но продолжала крутить педали. Она знала: это не станет правдой, если только она не оглянется. Была уверена: если будет мчаться быстрее ужасной новости, то новость никогда ее не догонит. В эти мгновения она начала исчезать из потока времени. Она и время уподобились маслу и уксусу, которые налили в одну посуду, встряхнули, да так и оставили. А потом они начали разделяться на волшебство и воду. Зоя ехала без остановки двадцать пять миль, а когда ее наконец обнаружили полицейские, уже смеркалось. Она мчалась по двухполосному шоссе, виляя от изнеможения из стороны в сторону. Водители грузовиков едва успевали свернуть и остервенело гудели. Она была как в бреду. Она спросила у полицейского, за что ее задержали? За то, что она срезала с руля своего велосипеда ленточки с блестками и бросила их на пол кухни? Ее усадили на заднее сиденье полицейской машины, сняли с нее шлем из папье-маше и положили шлем рядом. Ее отвезли в больницу, где ей поставили капельницу с физиологическим раствором и глюкозой, и только потом рассказали, что произошло. Мать приехала в больницу под вечер на следующий день и молча отвезла дочку домой. Ленточки с блестками и отстриженные пряди волос Зои все еще валялись на полу в кухне. Не сказав Зое ни слова, мать легла в постель и потом десять дней не выходила из своей комнаты, пока наконец не пришла в себя. Только тогда она ответила на телефонный звонок и дала согласие на то, чтобы тело Адама перевезли из морга в церковь, а потом – на кремацию. Домой приносили открытки с соболезнованиями и цветы. А Зоя в отличии от остальных не была так уверена в том, что ничего нельзя изменить. Несколько раз в день она поднималась на Черный Холм и гнала свой велосипед вниз – так быстро, как только могла. Ей казалось, что если она сумеет ехать быстрее, чем когда бы то ни было, если сумеет обогнать время – тогда она обернется, а позади – Адам. Она была уверена, что сможет вернуть его. Маленькой она много чего загадывала. Одни желания сбывались, другие нет. Как-то раз в канун Рождества она улеглась спать на полу в спальном мешке, оставив свою кровать Иисусу Христу. Утром проверила, смята ли подушка. Подушка оказалась нетронутой. А в другой раз она проехала мимо сбитого машиной лиса, но лис был целехонек. Он был еще теплый, его глаза горели черным огнем, и Зоя загадала: «Отнесу его к большой березе и положу рядом с ним желуди. Тогда он, наверное, оживет». На другой день Зоя пришла к тому месту, и лиса под березой не оказалось. Значит, он ожил. Если уж она сумела обхитрить время лиса, можно попытаться украсть у времени своего брата. Она вновь и вновь спускалась на велосипеде с Черного Холма, каждый раз – все быстрее, но сколько ни оглядывалась, Адама позади не было. И всякий раз она думала: «В следующий раз поеду еще быстрее. Ни за что не проиграю гонку». Она не помнила, в какой именно день перестала верить, что ее победы вернут ей Адама. Не помнила, когда перестала оглядываться во время гонок, чтобы увидеть его позади. Она вырастала, и время, обожавшее любоваться собой, воздвигло себе монумент из ее воспоминаний, и мало-помалу он загородил собой прошлое. Восточный Манчестер, Клейтон, Баррингтон-стрит, 203

Кейт еще говорила по телефону с Томом, когда по лестнице спустилась Софи, крепко держась за поручни и щурясь от света. – Том, – сказала Кейт. – У меня дела. – Конечно. Ты сделаешь это? – Да. – Если хочешь, можно устроить гонку позже. Через неделю или две, чтобы ты могла морально подготовиться. Кейт на миг зажмурилась и задумалась. – Нет, – сказала она. – Я готова. Пусть это будет завтра. – Я могу тебе чем-то помочь? Ни о чем не хочешь со мной поговорить? – Нет, – ответила Кейт. – Просто подготовь мой велосипед, ладно? – Вот умница, – сказал Том. – Значит, завтра в полдень? Приезжай в одиннадцать, разомнешься. – Хорошо. Кейт спрятала телефон в карман и обняла Софи. – Как ты? – спросила она. Припухшими со сна глазами Софи посмотрела на Кейт так, словно пыталась понять, что за существо перед ней. – Прошу прощения, – хрипловато спросила она, – а какая это планета? – На Земле время завтрака, – сообщила Кейт. – Рисовые хрустики или резаный банан? – Рисовые хрустики. А ты за Империю или за повстанцев? – За повстанцев. Сок или горячий шоколад? – Сок. А папа где? – На тренировке. Софи застонала, села к кухонному столу и обхватила голову руками. – Ты себя хорошо чувствуешь, милая? – Ага. – Правда? Софи промолчала, глядя в окно. Кейт крепче обняла тоненькую и хрупкую Софи. Казалось, дочка с каждым днем тает. Кейт закрыла глаза и вдохнула ее запах. Она полюбила Софи с самых первых дней, проведенных в больнице. Это чувство целиком завладело Кейт с того самого мгновения, как только она увидела девочку в инкубационном боксе. Она сразу поняла, что такая крошка сама не выживет. Потом она стала навещать Софи все чаще, и всякий раз ее сердце учащенно билось, когда неестественно неподвижное маленькое тельце шевелило рукой или открывало один глаз. Да, это ее ребенок. Все заботы о нем Кейт восприняла естественно, она научилась вводить руки в бокс и поправлять трубочки, научилась осторожно протирать девочку теплой влажной тканью. Именно она проводила с Софи больше всего времени. Джек с удовольствием приходил на свои «смены», но ей стало трудно уходить от Софи на собственные тренировки. Ее не покидало чувство, что для девочки можно сделать что-то еще. Чем больше времени она проводила с ней, тем быстрее настраивалась на тонкие ритмы ее сна и кормлений, тем быстрее училась работать с этими ритмами, чтобы выхаживать крошку. Когда они с Джеком забирали Софи домой, они снова договорились о том, что заботу о ребенке будут делить поровну, но всякий раз, когда Кейт наблюдала, как неуклюже это делает Джек, она находила всевозможные причины, чтобы остаться дома. В этой новой жизни она умела абсолютно все, кроме одного: взять спортивную сумку и уйти от своей дочери хотя бы на пять часов. В итоге Джек завершил тренировки намного лучше, чем Кейт. За месяц до Олимпиады в Афинах он добился места в команде, а Кейт отборочный турнир не прошла. Ее словно ударили тупым предметом по голове, когда она поняла, что похоронила свою спортивную форму под грузом забот о Софи. А потом пришел черед двойного разочарования. Педиатр сказал, что иммунная система ребенка все еще плохо развита, так что ей противопоказано такое серьезное путешествие. «Для недоношенных детей это совершенно нормально, – сказал врач, – только время поставит все на свои места». А пока Кейт предстояло смотреть Олимпиаду по телевизору. Когда Джеку доставили билеты на самолет, реальность происходящего наконец принесла боль. Кейт почувствовала себя выброшенной за борт и заключила с Джеком новый договор. После Афин они будут четко делить время поровну, чтобы вместе поехать на Олимпиаду в Пекине. В результате Кейт перенесла свое неучастие в Олимпиаде в Афинах легче, чем ожидала. Они ведь всегда собирались иметь детей, когда их спортивная карьера будет завершена. И если она позволяла себе думать о том, что произошло, как о некоей случайности – ну, например, забыла принять таблетку, – ей было легче. Она говорила себе, что Софи – просто один ребенок из трех: незапланированный, но желанный. Кейт обрадовали успехи Зои в Афинах, а на следующий день, когда золото выиграл Джек, она ощутила нечто больше, чем просто радость. Он сделал ей предложение, стоя на верхней ступени пьедестала почета, и она прокричала «Да! », находясь в двух тысячах миль от Джека, в их гостиной, перед маленьким телевизором. Двадцать минут спустя у дома собралась дюжина репортеров, а телеоператоры дали Кейт возможность поговорить с Джеком в прямом эфире. – Да, – повторила Кейт. – Да, я согласна. Она стояла на крыльце, держа на руках улыбающуюся Софи – кто-то набросил на них британский флаг, – и на следующий день эта фотография обошла первые страницы газет. После Афин Джеку предложили спонсорскую сделку. Фирма Nike проявила потрясающую щедрость. Они могли бы пере ехать в дом побольше, на тихую южную окраину, но решили не покидать свою улочку неподалеку от велодрома. Им хотелось остаться в обычной, реальной жизни. В маленьком дворике появился детский пластиковый трактор, в котором можно было сидеть, а еще песочница и батут. Первый день рождения Софи отпраздновали в марте две тысячи пятого, но не в тот день, когда она появилась на свет, а в тот, когда они забрали ее из больницы. Отец Джека напился, снял кислородную маску, без которой уже не мог обходиться, и прохрипел, обратившись к Кейт: «Честно говоря, раз уж вы теперь люди семейные, лучше тебе послать эти велосипедные делишки куда подальше. И в газетах-то про вас пишут только из-за ваших буферов, обтянутых лайкрой. Вот уж не хотелось бы, чтоб к мамочке нашей внучки так относились! » Кейт расхохоталась, и, конечно, она была рада, что Роберт назвал ее матерью Софи, но на следующий день она оставила дочку с Джеком и еще до рассвета уехала из дома на своем тренировочном велосипеде. В конце Баррингтон-стрит она повернула направо, преодолела семьдесят миль до Колу-ин-Бэй, купила пакет чипсов и съела их, любуясь Ирландским морем. Кроме нее, под моросящим дождем на берегу не было никого. Домой она вернулась, выбрав самую прямую и короткую дорогу. Она приняла душ, приготовила чай для Софи, проводила родителей Джека на автобус до Эдинбурга. А потом позвонила Тому и сказала, что готова вновь приступить к тренировкам. В этот день она одолела на велосипеде сто сорок миль. Том с Дейвом помогли Джеку и Кейт разделить рабочий день на четыре блока по четыре чаcа: с шести до десяти утра, с десяти утра до двух дня, с двух дня до шести вечера и с шести до десяти вечера. Обоим досталось по два блока тренировок и по два – родительской нагрузки. Потом они отсыпались по восемь часов и начинали все сначала – каждый день, на протяжении трех месяцев, без обсуждений и жалоб. Когда умер отец Джека, на целую неделю отработанный график прервался. На кладбище Джек и Кейт стояли, держась за руки, под зонтом и смотрели, как опускают в могилу гроб. На крышке венком из белых гвоздик было выложено слово «ПАПА». Могильщики сняли венок, положили на искусственную траву, где на цветы падал дождь. «Неужели мы должны увезти их с собой в Манчестер? » – подумала Кейт. Какая от них могла быть польза в обычной жизни? Может быть, гвоздики следовало одну за другой вынуть из венка и поставить в вазу? Или разместить венок на подоконнике в кухне, а потом выбросить завядшие цветы в мусорное ведро? Когда умер отец Кейт, ей в голову не пришло выкладывать цветами какое-то слово, и вот теперь она мучилась, что это значило – что она любила слишком сильно или, наоборот, недостаточно? Она сжала руку Джека. – Как ты? – Не знаю. Спроси после Пекина. – До Пекина еще три года. – Три года и два месяца, – фыркнул Джек. – Давай поговорим об этом, когда у нас обоих заблестят на груди золотые медали. Они снова приступили к тренировкам, быстро нарастили темп, а потом инерция набрала обороты… Холодильник был забит восстановительными спортивными напитками и контейнерами с детским питанием. Изо дня в день – одно и то же, без конца и края. Пол в ванной не успевал просыхать. Уход за ребенком, тренировки, душ, уход за ребенком, тренировки, душ. Сон. Все сначала. Воскресенье было днем реабилитации. Стирали спортивные костюмы. Замораживали соус для спагетти в специальных мешочках, помеченных определенными днями недели. Возвращение Кейт в спорт состоялось осенью две тысячи пятого года, на национальном чемпионате. Организация режима дня оказалась сложнее самих соревнований. Кейт и Джеку приходилось жонглировать заездами, разминками, регидратацией, питанием, финалами, церемониями награждения и Софи. Сотрудники Британской федерации велосипедного спорта проявили редкостное понимание. В последний день соревнований, когда интенсивность событий достигла максимума, одна из девушек взяла на себя Софи. Она ходила вокруг технической зоны, держа ее за ручку, а Кейт смеялась и говорила журналистам, что ее дочь – единственная малышка в Великобритании, которую учит ходить личный тренер. Она поцеловала Джека. Она была совершенно счастлива. Кейт выиграла индивидуальную гонку преследования, гонку на пятьсот метров на время и спринт. В финалах всех этих заездов она победила Зою. Джек тоже выиграл все виды соревнований, в которых участвовал, но на следующий день газеты на первых страницах поместили фотографии Кейт. «ЗОЛОТОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ КЕЙТ». И ее фото на пьедестале почета. Одной рукой она держала букет цветов, а другой – Софи. От вспышек фотокамер Софи моргала, как разбуженная летучая мышь. Она завладела золотыми медалями матери и, смеясь, нацепила их себе на шею. Фотографы полюбили Софи, а Кейт стала лицом фирмы Mothercare. Они с Джеком выплатили ипотечный кредит за дом и поселили мать Джека в симпатичном бунгало в общине, в которой она пожелала остаться. Между тем Софи подросла, и Том приурочил тренировки Кейт к тем часам, когда девочка находилась в детском саду. «Пока! » – это было первое слово малышки. «Пока, пока», – говорила она, прощаясь с родителями. Речь у нее развивалась не слишком быстро, но это не особенно беспокоило Кейт и Джека. Софи была красивая и веселая. Вторым словом стало – «матруся», что означало: «мама тренируется». Она спала на кровати между Джеком и Кейт. Кейт любила, когда они втроем лежали под теплым одеялом, дочь спала, и ее веки подрагивали во сне. Кейт, естественно, не кормила Софи грудью, но ей казалось, что она способна вскормить ее сном. Днем она помогала Софи дрессировать игрушечных зверей. Софи отчитывала их, явно подражая Тому, лопотала: «Игартипабатис! » – что означало: «Тигр, ты перерабатываешь! » В две тысячи шестом Кейт и Джек одержали победы на чемпионатах мира. В две тысячи седьмом Софи исполнилось три года, но она все еще была меньше ростом, чем полагалось. Кейт заносила измерения ее роста и веса в таблицу. Вес Софи тоже недобирала. Кейт тревожилась, а Джек шутил: – Знаешь, в чем дело? В том, что наша девочка наполовину англичанка. К концу года он все по-прежнему шутил на эту тему. Шутилось легко: оба продолжали побеждать. Манчестер был великолепен, и Джек с Кейт решили остаться здесь. Иногда к ним приходили детишки из детского сада – поиграть с Софи. Пока они играли, Кейт занималась растяжками. Софи нравилось играть с мальчишками – она боролась и дралась и чаще всего побеждала. Конечно, хотелось бы обойтись без кашля и насморка, которые приносили в дом дети, но этот поток маленьких гостей принимать было так приятно. Из членов семьи социальную жизнь вела только Софи. Свечи на торте в свой четвертый день рождения Софи задула, имея такой же вес, что и годом раньше. Она подросла, но была очень худенькой – каждое ребро выпирало. Правда, у Кейт тоже все ребра были заметны, а ведь она была лицом здорового материнства. Джек утешал ее и подбадривал. В конце концов они решили, что средние показатели роста и веса включают множество детей – поедателей чипсов. Из-за чипсов дети становятся опасно толстыми, так что Софи, пожалуй, не была опасно худой. Вообще-то времени на обсуждение этой проблемы едва хватало. У них было всего пять минут на «передачу эстафеты» между блоками тренировок, да еще короткий разговор в конце дня, если только они сразу не засыпали от усталости. В шесть утра звонил будильник, и на кровать запрыгивала Софи – в джинсах, футболке и бейсболке. Она щекотала родителей до тех пор, пока они уже не могли притворяться, что спят. Софи кричала: – Мам! Пап! Уже пора! СКОРЕЙ! До Олимпиады в Пекине времени оставалось немного, и Том стал наращивать нагрузки Кейт. В парных соревнованиях она выигрывала у Зои два заезда из трех. Иногда на диаметр колеса, а иногда – всего на несколько миллиметров. Она трудилась с отчаянным напором. Это могло стоить ей здоровья. Том следил за состоянием крови своей подопечной, чтобы она не перетренировалась. Домой приходили физиотерапевты и лечили ее от болей. Диетолог планировал ее питание. Британская федерация велосипедного спорта оплачивала услуги помощницы по хозяйству. Еще никто из британских спортсменов не получал такой поддержки, такого внимания, как Джек и Кейт накануне Олимпиады в Пекине. Кейт уже побеждала Зою по три раза из четырех. Она дошла до предела возможностей человека, а потом, когда вся тяжелейшая работа была проделана, оба полетели в Китай за простой формальностью – золотыми медалями. Зоя улетела на месяц раньше, рассчитывая на серебро в спринте и индивидуальной гонке преследования, но все же надеясь на то, что дополнительные тренировки во влажном климате Пекина помогут вернуть ей былое преимущество. Кейт с Джеком отправились в Китай так поздно, как только могли: их семейное расписание приспособить к новым условиям было труднее. Они закончили свои тренировки в Манчестере последним сверхчеловеческим взрывом, а в Пекине надеялись прийти в себя и отдохнуть перед гонками. Полет длился одиннадцать часов. Стюардессы отнеслись к семейству Аргаллов как к рок-звездам. Софи, сидевшая между родителями, была простужена, поэтому Кейт и Джек от нее слегка отвернулись и дышали неглубоко – наверное, решили, что так микробы не сумеют отыскать их легкие. Кейт скосила глаза на Джека. Уже много месяцев они с мужем не были так долго вместе. Она вдруг заметила, что Джек стал еще красивее, чем тогда, когда они впервые встретились, и сильнее. Минимум мускулатуры – ровно столько, сколько нужно для достижения цели, – в небесно-голубой толстовке с капюшоном, он был спокоен и безмятежен. Но на висках у него появились первые седые волосы. Она потянулась к Джеку и взяла его за руку. Он улыбнулся. Когда стюардессы принесли завтрак, Джек и Кейт от него отказались: у них была своя схема питания, Софи тоже еще не проголодалась. Она уснула, положив голову на выдвижной столик, и Кейт заметила у нее на шее синяк – большой лилово-черный кровоподтек. Она спросила у Джека, откуда он мог взяться, но Джек ничего не знал. Для него это было типично: он такие мелочи не замечал. На спинках впереди стоящих кресел мерцали экраны с крошечной картинкой, показывающие движение самолета по карте мира. Кейт перегнулась через спящую Софи и поцеловала Джека – на высоте тридцать пять тысяч футов, над степями Центральной Азии. Прежде чем заснуть, Софи что-то нарисовала – стюардесса выдала ей цветные карандаши. Кейт поспешила вытащить рисунок из-под головы дочери, потому что у той изо рта текли слюни. Она постаралась прикасаться к бумаге тыльными сторонами пальцев, чтобы не подцепить микробы. Рисунок был симпатичным: на высоком дереве сидел совенок, сжимая в лапке световой меч, а по обе стороны от него – его родители. Папа-сова был нарисован синим карандашом, а мама-сова – розовым. Кейт смотрела на рисунок рассеянно, пытаясь представить пекинский велодром. Том показывал ей видеозаписи, сделанные внутри, и дал задание: в самолете она должна представлять свою победу. Каждый нюанс, каждую мелочь. Чтобы каждый дюйм трека мысленно принадлежал ей. Софи проспала весь путь до Пекина. Вот уж чего Кейт не ожидала! Она взяла с собой игры, игрушки и книжки, а если бы всего этого не хватило, для подкупа дочки имелся еще запас желейного мармелада. Целых шесть пакетиков. Но Софи спала и спала. Когда самолет приземлился, пришлось ее разбудить. Софи проснулась озадаченной и сердитой, словно зверек, очнувшийся от наркоза в ветеринарной клинике. Под головой у нее, оказывается, лежал карандаш, и на лбу появился еще синяк. Но Кейт синяка не видела, представляя свою победу. Невозможно поверить, что они наконец-то в Китае. Пекин… Все равно что посадка на Марс. Новый синяк у Софи не побледнел даже потом, когда они прошли зоны иммиграционного и таможенного контроля, но Кейт решила: это просто синяк. Софи снова заснула – теперь уже у нее на руках, – и Кейт взяла ее так, чтобы дочь на нее не дышала. Не для того она тренировалась целых двадцать лет, чтобы подхватить простуду перед самым важным событием в своей спортивной жизни. Их ждала машина, которая повезла Джека с Кейт через город. Софи все спала и не просыпалась. Они подъехали к гостинице, где поселилась вся команда Британской федерации велосипедного спорта, и Джек вынес дочь из машины. Его пальцы почему-то оставили синяки на ее руках. Теперь уже Кейт и Джек встревожились не на шутку. Две недели, проведенные в Пекине, прошли, как в тумане. Пришлось то и дело мотаться по больницам. Все было не так просто. Врачи сначала подумали, что это легочная инфекция. Потом решили, что у девочки проблема с почками. Днями держалась высокая температура. МОК выделил Аргаллам переводчицу. Та выучила всю лексику по двадцати восьми видам спорта, но знала далеко не все медицинские термины, поэтому Кейт не сразу поняла, насколько все серьезно. Доктора произносили длиннющие фразы, а потом переводчица прикасалась к руке Софи и с печальным лицом переводила очень коротко: «Доктор говорит, что ваш ребенок сильно больной». Доктора смотрели на переводчицу, пока та говорила по-английски, и ждали. Расшифровать их взгляды Кейт не могла. Они с Джеком по очереди тренировались на велодроме. Один работал, а другой сопровождал Софи в больницу. В свободное от тренировок время оба сидели в номере отеля. Кейт спала очень мало. Просыпаясь, отправлялась на тренировку или плакала. Чувствуя чудовищную слабость, все-таки ехала на велодром и там смотрела, как Зоя набирает форму. Врачи сделали еще дополнительные анализы, переводчица снова пришла в больницу вместе с родителями Софи. Все трое сидели в маленькой комнатке и ждали врача. Окон в комнате не было. Стоял круглый стол. На его белой пластиковой крышке виднелись коричневые колечки – следы от стаканов с кофе. Еще стояла белая пластиковая ваза с бледными цветами. Горели яркие галогенные светильники. На стене висела картина в пластиковой раме, изображающая бегущую лошадь. На сером паласе стояли четыре серых штампованных пластиковых стула. Джек, Кейт и переводчица просидели полчаса. Молчание переводчица переводила идеально. Софи в черной пижаме с логотипом «Звездных войн» спала у Кейт на руках. За дверью, в коридоре, то и дело слышались шаги. Тогда все поднимали глаза на дверь. Шаги удалялись, все трое опускали глаза и смотрели в пол. Жужжал кондиционер. Четвертый стул в комнате предназначался для доктора, которого они ждали. Казалось, что стены коробятся и смещаются. Стрелки на часах сначала мчались по кругу рывками, а затем надолго застыли на месте. Комната зависла во времени. Переводчица нервно потирала руки. Когда дверь отворилась, Кейт вздрогнула. Врач расстегнул пуговицы на белом халате. Сел. Положил руку на колено. Пробежался взглядом по своим записям. Потом очень долго говорил. Потом замолчал и посмотрел на переводчицу. Полистав словарь, она посмотрела на Кейт. – У вашей дочки лейкоз, – сказала она. – У нее… что? Переводчица еще раз посмотрела в словарь, прижала к нужному слову палец и произнесла по слогам: – Лейкоз. Вам не повезло. Такое случается с одним человеком из десяти тысяч. Вам нужно немедленно начать очень серьезное лечение. Почти четыре года спустя, стоя у кухонного стола, Кейт отсчитывала капсулы с лекарствами для Софи на весь день и складывала их в серебряный кубок. Адреналин уже делал ее жесты более резкими, а мысли – рассеянными. На следующий день предстояла гонка с Зоей. Эти шестнадцать капсул были для нее чем-то вроде старых друзей. Они уйдут, и останется лишь бессонная ночь между ней и гонкой, которая может стать для нее последней. Манчестер, Стюарт-стрит, Национальный центр велосипедного спорта

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 91011 12 13 Следующая ⇒