{207} Трагедия без оптимизма

29 мая 1949 года в последний раз открылся и закрылся занавес Московского государственного академического Камерного театра. В этот вечер на сцене шла «Адриенна Лекуврер». Переполненный зрительный зал с особой теплотой принимал спектакль. Москвичи с глубокой грустью прощались с Камерным театром, с Александром Яковлевичем Таировым, с Алисой Георгиевной Коонен, прощались с артистами театра. Таиров стоял на сцене в кулисе и слушал до боли любимый спектакль. Слушал знакомые интонации Алисы — Адриенны. И вместе со зрительным залом прощался с умирающей Адриенной и умирающим театром. Стоял и тихо плакал, не скрывая слез.

Я не раз встречался с Александром Яковлевичем и после той далеко не оптимистической трагедии. И после ухода из театра у меня сохранились добрые отношения как с ним самим, так и с Алисой Георгиевной. Квартира у них была при театре, но теперь Таиров выходил из дома не через театр, как обычно, а другим ходом — через Большую Бронную. А я жил в доме рядом с театром и часто видел его стоящим перед новой афишей, с новым названием театра, с новым главным режиссером, с рядом новых актерских фамилий. Он просматривал афишу от первой буквы до последней. Подолгу потом ходил по {208} Тверскому бульвару из одного конца в другой. Видимо, не очень стремился домой, где, надо полагать, обстановка была трудной. Когда я встречался с ним на бульваре, он останавливался и охотно со мной разговаривал.

И сейчас, по прошествии многих лет, когда вспоминаю эти встречи и разговоры, невольно комок подступает к горлу. Таиров производил тяжелое впечатление. Весь как-то сник, в его обычно добрых глазах мелькали то недоумение, то злость, то растерянность. Боль и мучения, которые он испытывал, отражалась во всем его облике. У меня сложилось ощущение, что он так до конца не понял, чего от него хотят, чего ждут, зачем все это сделали. Высказал сожаление, что меня не было на том «историческом», как он с иронией назвал, заседании в Комитете по делам искусств, где он был поставлен в такое положение, при котором вынужден был сам подать заявление с просьбой о своем освобождении.

Был очень огорчен тем, что не получил поддержки актеров старшего поколения и некоторых молодых своих учеников, к которым благоволил, которых любил. Из этой группы единственный Виктор Ганшин выступил в защиту Таирова. Александр Яковлевич с горькой иронией заметил: «Актеры, которых считал мне преданными, меня же и предали».

У него была потребность высказаться, излить накопившиеся на сердце горечь, боль, обиды.

Привыкший, как заведенный мотор, непрерывно, неустанно работать в театре, для театра, он не мог смириться с тем, что вдруг, в один час был отторгнут от своего любимого детища, которому отдал всю жизнь. Оказаться без привычной и любимой деятельности, без работы для человека с такой кипучей и неукротимой энергией не просто тяжело, а трагично. Ровно через год Таирова не стало. Театральное {209} искусство потеряло выдающегося режиссера и театрального деятеля, получившего широкое мировое признание, оставившего в истории театра глубокий след.

Мы, люди театра и близкие к театру, конечно, мучительно думали над тем, как такое могло произойти, в чем истинная причина трагедии.

Да, бывало: Таиров как творческая личность заблуждался, поступал не так, как было бы правильно с точки зрения обывательской. Но разве это причина, ведь такое присуще многим, а точнее — всем без исключения — крупным творческим личностям. Так в чем же дело?

В 1944 году Вс. Вишневский писал в статье «О Камерном театре», помещенной в газете «Литература и искусство»: «Нам в нашей стране нужны театры самых разных видов и направлений… Нельзя нивелировать искусство и под флагом реализма проводить монополию какого-либо одного театра или одного направления. Пусть на сцене (Камерного) театра будут изысканный рисунок, точно рассчитанные движения, символика и условность там, где они необходимы, и крылатый реализм. Пусть Камерный театр продолжает быть театром творческой фантазии, искателем высокой театральности в подлинном смысле слова».

Можно было бы к этому добавить, что переделать, изменить творческую сущность, индивидуальность художника, заставить его говорить другим, чуждым ему языком, невозможно.

Время снимает покровы со многих тайн. Сегодня, в году 1985‑ м, в театральных дискуссиях резко критикуются некомпетентность, незнание, непонимание существа театрального искусства, некультурность многих ответственных и не очень ответственных руководителей, вмешивающихся в творческую жизнь театров, «направляющих и поправляющих» их руководство.

{210} В 30 – 40‑ е годы такая критика была невозможна, хотя вмешательство в театральные дела было особенно настойчивым и должно было приниматься безапелляционно, безоговорочно.

Может быть, со временем мы узнаем точно, какой «деятель искусств» написал донос на Таирова, какой чиновник доложил его вышестоящему, кто написал резолюции. Но и сейчас уже ясно: театр Таирова погубили в угоду серости, в угоду единомыслию.

Камерный театр, созданный А. Я. Таировым, просуществовал тридцать пять лет. За эти годы он получил мировое признание. Во многих странах появились почитатели и подражатели Таирова. В историю театра Камерный вписал не одну яркую страницу. Каждый его этапный спектакль был блестящ, каждый приносил новые открытия.

Заканчивая свои записки, не могу еще раз не сказать, что я сохраняю в душе, в сердце чувство глубокого уважения и преклонения перед личностью Александра Яковлевича. Благодарю судьбу за то, что она свела меня с ним и я смог пройти у него великолепную школу режиссуры, получил уроки высокого вкуса и главное — обрел веру в магическую силу театра!

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 9 10 11 1213