ЛЕРМОНТОВ 6 страница

«Одоевский был, без сомнения, самый замечательный из декабристов, бывших в то время на Кавказе, — утверждал Н. Огарев. — Лермонтов списал его с натуры. Да! этот

блеск лазурных глаз,

И детский звонкий смех и речь живую

не забудет никто из знавших его. В этих глазах выражалось спокойствие духа, скорбь не о своих страданиях, а о страданиях человека... ». ²

- 321 -

А. И. Одоевский был очень дружен с Грибоедовым, и Лермонтов мог узнать от него много нового об этом удивительном человеке, которым интересовался еще в юношеские годы. Декабрист А. Е. Розен, как раз в октябре 1837 года приехавший из Сибири в Тифлис, писал в своих воспоминаниях: «С особенным наслаждением увиделся в Тифлисе с милым товарищем моим А. И. Одоевским, после шестилетней разлуки, когда расстался с ним в Петровской тюрьме. Он между тем поселен был в Тельме близ Иркутска, после в Ишиме и в одно время со мною назначен солдатом на Кавказ, где служил в Нижегородском драгунском полку в одно время с удаленным туда Лермонтовым... Одоевского застал я в Тифлисе, где он находился временно по болезни. Часто хаживал он на могилу своего Грибоедова, воспел его память, воспел Грузию звучными стихами, но все по-прежнему пренебрегал своим дарованием. Всегда беспечный, всегда довольный и веселый, как истинный русский человек, он легко переносил свою участь; быв самым приятным собеседником, заставлял он много смеяться других и сам хохотал от всего сердца». ¹

Только 25 ноября 1837 года Лермонтов был выключен из списков Нижегородского драгунского полка. Его путь на север лежал снова по Военно-Грузинской дороге, теперь уже в том порядке, как он описан в «Герое нашего времени».

Ссылка не смирила Лермонтова. Странствия только закалили его. Он был готов к дальнейшей борьбе. В булатном кинжале, вывезенном из Закавказья, Лермонтов видел прообраз мужественного поэта-борца:

Ты дан мне в спутники, любви залог немой,
И страннику в тебе пример не бесполезный;
Да, я не изменюсь и буду тверд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный.

(«Кинжал»).

Через год, уже в Петербурге, Лермонтов снова вернулся к образу кинжала в программном стихотворении «Поэт».

Появившись в Петербурге теперь уже известным автором стихотворения «Смерть поэта», Лермонтов возобновил и значительно расширил свои литературные знакомства. В первую очередь укрепилась связь с друзьями Пушкина, с кругом пушкинского «Современника».

«Я был у Жуковского, — писал Лермонтов М. А. Лопухиной, — и отнес ему, по его просьбе, „Тамбовскую казначейшу“; он понес ее к Вяземскому, чтобы прочесть вместе; им очень понравилось, напечатано будет в ближайшем номере „Современника“» (V, 396, 549).

Задуманная еще в самом конце 1835 или начале 1836 года при проезде через Тамбов, реалистическая поэма «Тамбовская казначейша» была, повидимому, закончена Лермонтовым в 1837 году. В «Посвящении» к поэме Лермонтов писал:

Пускай слыву я старовером,
Мне все равно — я даже рад:
Пишу Онегина размером;
Пою, друзья, на старый лад.
Прошу послушать эту сказку!
Ее нежданую развязку
Одобрите, быть может, вы
Склоненьем легким головы.

- 322 -

«Тамбовская казначейша» написана не только четырехстопным ямбом, как «Евгений Онегин» и большая часть поэм Пушкина, но и четырнадцатистрочной «онегинской» строфой.

Правдивое изображение провинциального военного и чиновничьего быта в «Тамбовской казначейше» расширяло тематику русской литературы критического реализма. Печатая эту поэму в «Современнике» без имени опального поэта, Жуковский, по вполне понятным причинам, был вынужден убрать все конкретные указания на место действия поэмы. Поэтому пришлось изменить заглавие. При первой публикации поэма была озаглавлена просто «Казначейша». Название города «Тамбов» всюду было заменено буквой «Т» с точками, а ряд стихов вообще выброшен. Но и в таком изуродованном виде поэма с нескрываемой иронией изображала сонное царство николаевской провинции.

Рассказанный Лермонтовым траги-комический анекдот о старом казначее, проигравшем в карты свою жену, наводит на горькие раздумья о быте и нравах «лучших людей» империи, представителей военного и чиновного сословия. Обыкновенный бытовой случай Лермонтов поднимает до обобщения, разоблачающего общественный строй, при котором возможны подобные анекдоты. В отличие от пушкинского «Графа Нулина», «Тамбовская казначейша» Лермонтова завершается не легкой шуткой, но мрачной сценой, исполненной подлинного драматизма.

Начав с рассказа об обыкновенной истории пустого уланского волокитства, Лермонтов подвел читателя к драматической сцене гневного протеста оскорбленного чувства женского достоинства.

В годы, когда на сцене и в литературе господствовали неистовые страсти французского романтизма, Лермонтов бросил в заключительной строфе «Тамбовской казначейши» резкий вызов публике, воспитанной на кровавых романах и кинжальных мелодрамах:

И вот конец печальной были,
Иль сказки — выражусь прямей.
Признайтесь, вы меня бранили?
Вы ждали действия? страстей?
Повсюду нынче ищут драмы,
Все просят крови — даже дамы.
А я, как робкий ученик,
Остановился в лучший миг;
Простым нервическим припадком
Неловко сцену заключил,
Соперников не помирил,
И не поссорил их порядком...
Что ж делать! Вот вам мой рассказ,
Друзья; покамест будет с вас.

Успех «Тамбовской казначейши» и новые творческие замыслы укрепили Лермонтова в намерении оставить военную службу и полностью посвятить себя литературе. Однако Е. А. Арсеньева и родственники поэта воспротивились этой попытке. Тем временем военное начальство уже напоминало о необходимости отправляться в Новгород в Гродненский гусарский полк.

В Новгород Лермонтов прибыл только в конце февраля 1838 года. В течение полутора месяцев Лермонтов дважды ездил на восемь дней в Петербург. Е. А. Арсеньева через Бенкендорфа и военного министра Чернышева настойчиво добивалась возвращения внука в лейб-гвардии гусарский полк. Наконец ее хлопоты увенчались успехом. 9 апреля 1838 года Лермонтов был переведен в свой прежний полк.

- 323 -

Вскоре после возвращения Лермонтова в Петербург в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду», которые редактировал А. А. Краевский, была напечатана «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Историю первого появления «Песни», со слов Краевского, рассказал П. А. Висковатый: «... среди походной жизни Лермонтов окончательно обработал „Песню о Калашникове“ и выслал ее А. А. Краевскому, издававшему „Литературные прибавления к Русскому инвалиду“. Когда стихотворение обыкновенным порядком отправлено было в цензуру, то цензор издания нашел совершенно невозможным делом напечатать стихотворение человека, только что сосланного на Кавказ за свой либерализм. Г. Краевский обратился к Жуковскому, который был в великом восторге от стихотворения и, находя, что его непременно надо напечатать, дал г. Краевскому письмо к министру народного просвещения, в ведении коего находилась тогда цензура. Гр. Уваров, гонитель Пушкина, сказался на этот раз добрее к преемнику его таланта и славы. Найдя, что цензор был прав в своих опасениях, он все-таки разрешил печатание. Имени поэта он, однако, выставить не позволил, и „песня“ вышла с подписью: „— въ“». ¹

Анализ лермонтовской «Песни» позволяет утверждать, что, вслед за Радищевым и Пушкиным, Лермонтов превосходно знал народный тонический стих и в совершенстве воссоздал не только дух народной исторической песни, но и ее форму, прежде всего стиль и характер народного стиха.

«Песня» произвела большое впечатление на современников. В ней, по словам Белинского, «поэт от настоящего мира неудовлетворяющей его русской жизни перенесся в ее историческое прошедшее, подслушал биение его пульса, проник в сокровеннейшие и глубочайшие тайники его духа, сроднился с ним всем существом своим, обвеялся его звуками, усвоил себе склад его старинной речи, простодушную суровость его нравов, богатырскую силу и широкий размет его чувства и, как будто современник этой эпохи, принял условия ее грубой и дикой общественности, со всеми их оттенками, как будто бы никогда и не знавал о других, — и вынес из нее вымышленную быль, которая достовернее всякой действительности, несомненнее всякой истории..., наш поэт вошел в царство народности как ее полный властелин и, проникнувшись ее духом, слившись с нею, он показал только свое родство с нею, а не тождество... Он показал этим только богатство элементов своей поэзии, кровное родство своего духа с духом народности своего отечества» (VI, 24, 35).

В «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» Лермонтов создал прекрасный образ сильного, умеющего постоять за свою честь, русского человека. «Это один из тех упругих и тяжелых характеров, — писал Белинский про купца Калашникова, — которые тихи и кротки только до тех пор, пока обстоятельства не расколыхают их, одна из тех железных натур, которые и обиды не стерпят и сдачи дадут» (VI, 28).

Подстать Калашникову прекрасный и благородный образ его верной жены Алены Дмитриевны, в этом образе нашли свое отражение лучшие национальные русские черты.

Действие «Песни» развертывается на широком фоне старинной Москвы. Поэт создает исторически точную картину пира Ивана Грозного

- 324 -

с его опричниками, рисует просторный гостиный двор с богатыми лавками московских купцов, воссоздает патриархальный быт Замоскворечья, показывает удалой кулачный бой московских молодцов на Москве-реке.

«Форма „Купца Калашникова“ поражает своей зрелостью, — писал А. В. Луначарский. — В смысле классической законченности это произведение стоит на равной высоте с лучшими творениями Пушкина. Но разве не чувствуется, что в нем есть заряд гигантского мятежа? Разве не изумительно, что в „Песне о купце Калашникове“ выступает в качестве носителя бунта представитель третьего сословия? Если этот представитель третьего сословия еще не осмеливается поднять руку на царя, а только на его любимца, то тем не менее все там сводится к противопоставлению проснувшейся чести горожанина царским капризам, царской силе самовластия». ¹

Во второй половине 1838 года А. А. Краевский купил у вдовы П. П. Свиньина право на издание журнала «Отечественные записки». Деятельному предпринимателю удалось объединить вокруг обновленного журнала лучшие литературные силы того времени. Он привлек к постоянному сотрудничеству в «Отечественных записках» В. Г. Белинского, который переехал из Москвы в Петербург. С первого же номера 1839 года в журнале Краевского стали печататься стихотворения Лермонтова, и редкая книжка журнала обходилась без его участия. Здесь были впервые опубликованы повести «Бэла», «Тамань» и «Фаталист», вошедшие впоследствии в роман «Герой нашего времени». В «Отечественных записках» появились и статьи Белинского, посвященные разбору стихотворений и романа Лермонтова.

В первой книжке «Отечественных записок» за 1839 год было напечатано стихотворение Лермонтова «Дума», появление которого произвело на современников громадное впечатление.

Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,

В бездействии состарится оно.
Богаты мы, едва из колыбели,

Ошибками отцов и поздним их умом,
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,

Как пир на празднике чужом.

К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно-малодушны,
И перед властию — презренные рабы.

Последние два стиха по требованию цензуры были заменены двумя строчками точек. Но и в искаженном цензурою виде это стихотворение воспринималось как горький приговор целому поколению русского дворянского общества и вызывало разноречивые суждения и оживленные споры.

«Лермонтов вышел снова на арену литературы с стихотворением „Дума“, изумившим всех алмазною крепостию стиха, громовою силою бурного одушевления, исполинскою энергиею благородного негодования и глубокой грусти», — писал Белинский (VI, 39). В этом страстном, обличительном

- 325 -

монологе современники услышали голос поэта-гражданина, поэта-трибуна, уже знакомый им по стихотворению «Смерть поэта».

«Какая верная картина! — писал Белинский, продолжая разбор „Думы“. — Какая точность и оригинальность в выражении! Да, ум отцов наших, для нас — поздний ум: великая истина!

И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови!
И предков скучны нам роскошные забавы,
Их легкомысленный, ребяческий разврат; ¹
И к гробу мы спешим без счастья и без славы,

Глядя насмешливо назад.

Толпой угрюмою и скоро позабытой,
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,

Ни гением начатого труда.

И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына

Над промотавшимся отцом!

Эти стихи писаны кровью; они вышли из глубины оскорбленного духа: это вопль, это стон человека, для которого отсутствие внутренней жизни есть зло, в тысячу раз ужаснейшее физической смерти!.. И кто же из людей нового поколения не найдет в нем разгадки собственного уныния, душевной апатии, пустоты внутренней, и не откликнется на него своим воплем, своим стоном?.. Если под „сатирою“ должно разуметь не невинное зубоскальство веселеньких остроумцев, а громы негодования, грозу духа, оскорбленного позором общества, — то „Дума“ Лермонтова есть сатира, и сатира есть законный род поэзии» (VI, 40—41).

Белинский и Герцен увидели в «Думе» Лермонтова выражение собственных дум и чувств, своего отвращения к общественному застою николаевской России, своего недовольства бездействием и пассивностью молодого поколения 30-х годов. Как и Лермонтова, их больше всего огорчала и раздражала лень и апатия современного русского дворянского общества, его безразличие после 14 декабря 1825 года к борьбе против крепостничества и самодержавия.

Еще в бытность Лермонтова в Московском университетском пансионе у него возникает замысел поэмы о Демоне.

В 1829 году Лермонтовым был намечен сюжет, главную роль в котором играла борьба Демона с ангелом, влюбленным в одну смертную; потом сюжет меняется, приближаясь к окончательному: Демон влюбляется в монахиню и губит ее из ненависти к ангелу-хранителю.

Одновременно демонический образ появляется в начале 30-х годов и в ряде других произведений Лермонтова. С темой демона тесным образом связано стихотворение Лермонтова «Мой демон», написанное в 1830 или 1831 году. Замечательна заключительная строфа этого стихотворения:

И гордый демон не отстанет,
Пока живу я, от меня
И ум мой озарять он станет

- 326 -

Лучом чудесного огня;
Покажет образ совершенства
И вдруг отнимет навсегда
И, дав предчувствия блаженства,
Не даст мне счастья никогда.

Несомненную связь с «Демоном» имеют ранние поэмы Лермонтова «Азраил» и «Ангел смерти». Чертами своеобразного «демонизма» отмечен и образ Вадима в одноименном романе.

На ранних этапах работы Лермонтова поэма о Демоне развивалась в традициях типичной романтической поэмы с весьма абстрактным героем и неопределенной исторической и географической обстановкой. Упоминание «южного теплого дня» и «лимонной рощи» очень в малой степени устраняют условный характер фона, на котором развивается трагическая история любви Демона и гибели монахини.

Пребывание Лермонтова на Кавказе летом и осенью 1837 года и знакомство с грузинским народным творчеством подсказало новые мотивы и конкретную историко-географическую среду, в которой давний замысел о Демоне приобрел новую поэтическую выразительность и законченность. Кавказский материал в зрелых редакциях «Демона» — не экзотическое обрамление в духе «восточных повестей» Байрона, но творческое претворение непосредственных переживаний и наблюдений поэта, благодаря которым прежний сюжет приобрел новое качество. Горы Кавказа, Казбек, который кажется пролетающему Демону «гранью алмаза», «излучистый» Дарьял, Кайшаурская долина, зеленые берега светлой Арагвы, угрюмая Гуд-гора оказались самой правдоподобной обстановкой для поэмы и связали давний замысел Лермонтова с реальной жизнью. Еще на Кавказе в 1837, а затем в Петербурге в 1838 году, Лермонтов коренным образом перерабатывает свою поэму и создает так называемую «кавказскую» редакцию. Развернутые описания кавказской природы, а также картины грузинского феодального быта вносили в эту романтическую поэму элементы реалистического стиля.

Если пейзаж ранних редакций «Демона» мог быть отнесен к любой стране, и только в редакции 1833 года появились весьма условные намеки на какую-то южную страну, то в редакции 1838 года действие было перенесено в реальную Грузию. Пейзаж Грузии, созданный не только природою, но и человеком, находит точное и правдивое отражение в поэме:

И башни замков на скалах
Смотрели грозно сквозь туманы —
У врат Кавказа на часах
Сторожевые великаны!

(Часть I, строфа III).

Когда Лермонтов рисует жилище князя Гудала, он не просто дает верный архитектурный набросок богатого жилища в горах, он описывает замок феодала:

Высокий дом, широкий двор
Седой Гудал себе построил...
Трудов и слез он много стоил
Рабам послушным с давних пор.

(Часть I, строфа V).

В поэме явственно сказалось знакомство Лермонтова с кавказским, главным образом грузинским народным творчеством. Идейный замысел поэмы определился задолго до ссылки Лермонтова, еще в пансионе,

- 327 -

«Демон». Автограф М. Ю. Лермонтова. Редакция 1831 года.

- 328 -

но отдельные мотивы, повидимому, навеяны легендами и сказаниями, которые Лермонтов узнал на Кавказе в 1837 году. Возможно, что грузинская легенда о любви злого духа Гуда к девушке-грузинке обогатила первоначальный сюжет. Безликая монахиня обратилась в красавицу Тамару, дочь старого князя Гудала. В новой редакции появился и жених Тамары — «властитель Синодала» [Цинандали]. Его, а не ангела, противопоставил Лермонтов Демону в новом варианте поэмы.

Проезжая по Военно-Грузинской дороге через селение Казбек, лежащее у подножия одноименной горы, Лермонтов видел на вершине Квенеш-Мта древний храм святой Троицы, полуразвалившийся и давно опустевший, о котором Пушкин писал в стихотворении «Монастырь на Казбеке». Храм этот воздвигнут, по преданию, в XII веке царицей Тамар над могилой отшельника, который, удалившись от мирской суеты, во искупление грехов, долгие годы провел в недоступной пещере. Этот храм и связанные с ним предания нашли прямое отражение в описании родового кладбища Гудалов и заоблачного храма — места погребения Тамары.

До нас дошел авторизованный список «Демона», датированный «1838 год, сентябрь 8 дня». Эту редакцию «Демона» Лермонтов показывал А. А. Краевскому, и шел даже разговор о том, чтобы в таком виде поэму напечатать в «Отечественных записках». Но печатание по разным причинам задержалось. В 1839 и начале 1840 года «Демон» так и не был напечатан, ¹ но поэма разошлась в списках, далеко неточных, несовершенных.

В редакции 1838 года впервые отчетливо зазвучал мотив возрождения Демона через любовь:

И входит он, любить готовый,
С душой открытой для добра,
И мыслит он, что жизни новой
Пришла желанная пора.

(Часть II, строфа VIII).

Лермонтов возвращался к поэме и в 1840 и в 1841 годах, сосредоточив, главным образом, внимание на последовательном развитии мотива возрождения Демона:

Хочу я с небом примириться,
Хочу любить, хочу молиться,
Хочу я веровать добру.

(Часть II, строфа X).

Смягчая богоборческую направленность поэмы, Лермонтов продолжал ее художественную обработку. Списки новой редакции начали распространяться наряду с более ранними. Пытаясь разобраться в противоречиях текста различных редакций, некоторые современники Лермонтова создавали сводные списки, что еще более усложнило впоследствии изучение текста «Демона». Так, в марте 1842 года Белинскому удалось достать два списка «Демона», отражавших промежуточные редакции 1838 года. С этих списков он сделал сводный список, известный под названием «списка Белинского». Такого текста Лермонтовым создано не было, но список Белинского представляет для исследователей ценность, так как позволяет установить, что ценил великий критик в «Демоне».

- 329 -

Окончив переписку «Демона», 17 марта 1842 года В. Г. Белинский сообщал В. П. Боткину: «... содержание, добытое со дна глубочайшей и могущественнейшей натуры, исполинский взмах, демонский полет — с небом гордая вражда — всё это заставляет думать, что мы лишились в Лермонтове поэта, который по содержанию шагнул бы дальше Пушкина... Всё это детски, но страшно — сильно и взмашисто. Львиная натура! Страшный и могучий дух». ¹ По словам П. В. Анненкова, Белинский находил в поэме «кроме изображения страсти, еще и пламенную защиту человеческого права на свободу и на неограниченное пользование ею. Драма, развивающаяся в поэме между мифическими существами, имела для Белинского совершенно реальное содержание, как биография или мотив из жизни действительного лица». ²

Отвечая на письмо Белинского, Боткин 22—23 марта 1842 года писал по поводу «Демона»: «... внутренний, существенный пафос его есть отрицание всяческой патриархальности, авторитета, предания, существующих общественных условий и связей... Да, пафос его, как ты совершенно справедливо говоришь, есть „с небом гордая вражда“. Другими словами, отрицание духа и миросозерцания, выработанного средними веками, или, еще другими словами — пребывающего, общественного устройства». ³

Передовые люди конца 30-х и начала 40-х годов XIX века видели в поэме Лермонтова «отрицание пребывающего общественного устройства», восстание против патриархально-феодального религиозного миросозерцания.

В 1827 году в заметке о своем стихотворении «Демон» Пушкин писал:

«В лучшее время жизни сердце, еще не охлажденное опытом, доступно для прекрасного. Оно легковерно и нежно. Мало по малу вечные противуречия существенности рождают в нем сомнения, чувство [мучительное, но] непродолжительное. Оно исчезает, уничтожив навсегда лучшие надежды и поэтические предрассудки души. Недаром великий Гете называет вечного врага человечества духом отрицающим. И Пушкин не хотел ли в своем демоне олицетворить сей дух отрицания или сомнения? и в приятной картине начертал [отличительные признаки и] печальное влияние [оного] на нравственность нашего века». ⁴

В разработке образа Демона Лермонтов пошел дальше Пушкина. «Вечные противоречия существенности» вызывали в нем не кратковременные, но продолжительные и мучительные раздумья и сомнения. Демон Лермонтова, по удивительно верному определению Белинского, «отрицает для утверждения, разрушает для созидания; он наводит на человека сомнение не в действительности истины, как истины, красоты, как красоты, блага, как блага, но как этой истины, этой красоты, этого блага. Он не говорит, что истина, красота, благо — признаки, порожденные больным воображением человека; но говорит, что иногда не все то истина, красота и благо, что считают за истину, красоту и благо... Это демон движения, вечного обновления, вечного возрождения... » (XII, 195).

В этой своей поэме Лермонтов выразил наиболее существенные и исторически-плодотворные диалектические идеи сомнения, отрицания, движения и вечного обновления в жизни русского общества того периода.

- 330 -

В 1830 году, когда юношеские тетради Лермонтова начали заполняться первыми набросками поэмы «Демон», была написана и романтическая поэма-монолог «Исповедь». Действие «Исповеди» происходит в Испании. Герой поэмы — «отшельник молодой, испанец родом и душой» — перед смертью рассказывает в монастырской тюрьме старому монаху о своей жизни, полной мятежных порывов и неудовлетворенной жажды деятельности и борьбы. За какое-то нарушение монастырского устава юный отшельник приговорен к казни. В чем его вина — остается неизвестным. Вся поэма представляет собою страстный монолог в защиту высокой человеческой любви. Это не исповедь кающегося грешника, это — бунт сердца против законов религии, это — страшный в своей силе и гневный приговор инквизиторам и палачам.

В 1835—1836 годы Лермонтов написал романтическую поэму «Боярин Орша». В отличие от «Исповеди», «Боярин Орша» воссоздает определенную историческую эпоху: XVI век, царствование Ивана Грозного. Достаточно конкретно определено и место действия: «рубеж», граница с Литвой. По сравнению с «Исповедью» сюжет «Боярина Орши» более сложен.

Многое в судьбе Арсения напоминает судьбу героя «Исповеди» и предвосхищает историю Мцыри. Речь Арсения на суде в значительной степени восходит к «Исповеди» и дословно повторяет многие стихи из этой ранней поэмы. Вместе с тем, эта часть «Боярина Орши» очень близка к предсмертной исповеди Мцыри:

Ты слушать исповедь мою
Сюда пришел! — благодарю.
Не понимаю, что была
У вас за мысль? — мои дела
И без меня ты должен знать,
А душу можно ль рассказать?.. ¹

Таких повторений и дословных совпадений в «Исповеди», «Боярине Орше», а затем в «Мцыри» много. Эти переносы стихов из одной поэмы в другую позволяют рассматривать «Исповедь», «Боярина Оршу» и «Мцыри» как произведения, родственные и близкие друг другу по замыслу. Лермонтова не удовлетворила поэма «Боярин Орша». Он не напечатал ее, так же как не напечатал и «Исповеди». Но наиболее выразительные и удачно сложившиеся стихи и целые группы стихов Лермонтов использовал при новой разработке своего давнего замысла.

В августе 1839 года Лермонтов написал поэму «Мцыри», первоначально озаглавленную им в рукописи «Бэри» (по-грузински «монах»). Это был третий, окончательный, вариант поэмы о мятежном узнике.

А. Н. Муравьев рассказал о том, как ему посчастливилось присутствовать при окончании Лермонтовым работы над поэмой «Мцыри»: «... песни и поэмы Лермонтова гремели повсюду. Он поступил опять в лейб-гусары. Мне случилось однажды, в Царском Селе, уловить лучшую минуту его вдохновения. В летний вечер я к нему зашел и застал его за письменным столом, с пылающим лицом и с огненными глазами, которые были у него особенно выразительны. „Что с тобою“ — спросил я. „Сядьте и слушайте“, сказал он, и в ту же минуту, в порыве восторга, прочел мне, от начала до конца, всю свою великолепную поэму „Мцыри“ (послушник по-грузински),

- 331 -

которая только что вылилась из-под его вдохновенного пера. Внимая ему и сам пришел я в невольный восторг: так живо выхватил он, из ребр Кавказа, одну из его разительных сцен, и облек ее в живые образы перед очарованным взором. Никогда никакая повесть не производила на меня столь сильного впечатления. Много раз впоследствии перечитывал я его „Мцыри“, но уже не та была свежесть красок, как при первом одушевленном чтении самого поэта». ¹

Как и в истории создания «Демона», кавказские впечатления 1837 года определили историко-географическую среду, в которой был окончательно разработан замысел о мятежном узнике. Вместо экзотической Испании и рубежей Литвы XVI века Лермонтов теперь избрал местом действия Кавказ первой трети XIX века:

Немного лет тому назад
Там, где сливаяся шумят
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры,
Был монастырь. Из-за горы
И нынче видит пешеход
Столбы обрушенных ворот,
И башни, и церковный свод;
Но не курится уж под ним
Кадильниц благовонный дым,
Не слышно пенье в поздний час
Молящих иноков за нас.

(«Мцыри», строфа 1).

Лермонтов точно описал места, в которых он бывал. Это Мцхета — древняя столица Грузии, основанная за три тысячелетия до нашей эры.

Избрав Мцхету местом действия своей поэмы, Лермонтов связал разработку замысла о мятежном узнике не только с природой Грузии, но и с ее историей — с памятниками ее старины, с размышлениями о судьбе ее народа. В том месте рукописи, где речь идет о могильных плитах грузинских царей:

Которых надпись говорит
О славных битвах...

Лермонтов переправил и написал:

Которых надпись говорит
О славе прошлой... ²

(Строфа 1).

Это исправление весьма знаменательно. Древняя слава Грузии, страны замечательных архитектурных памятников, страны Руставели, была в глазах Лермонтова значительнее «славы, купленной кровью», хотя, конечно, Лермонтову были хорошо известны многие битвы, в которых грузинский народ одерживал победы над своими многочисленными врагами.

Создавая свою поэму, Лермонтов размышлял об исторической закономерности присоединения Грузии к России. Сочувствие народам Кавказа и Закавказья не мешало Лермонтову правильно оценить продвижение России на Кавказ как явление в тех условиях наиболее прогрессивное. «Перед Грузией тогда стояла альтернатива — либо быть поглощенной

- 332 -

шахской Персией и султанской Турцией, либо перейти под протекторат России... ». ¹ Лермонтов хорошо понимал и верно определил, в чем заключалось положительное значение присоединения Грузии к Российской империи:

.... она цвела
С тех пор в тени своих садов,
Не опасаяся врагов
За гранью дружеских штыков.

(Строфа 1).

«Бэри» (в окончательном варианте «Мцыри»).
Заглавный лист рукописи. Автограф М. Ю. Лермонтова. 1839.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒