ЛЕРМОНТОВ 8 страница

Печальные раздумья о передовых людях своего времени и своего дворянского круга, выраженные в лирике Лермонтова, воплотились в романе в живой и типичный образ. Таких людей, как Печорин, в дворянском обществе николаевской России встречалось не много. Печорин — человек большого ума и сильной воли — явление незаурядное, выдающееся. И тем не менее в этом своеобразном и даже исключительно одаренном человеке Лермонтов выразил типичный образ дворянского героя 30-х годов, того трагического периода русской общественной жизни, который наступил после разгрома декабристов.

Печорин не только не имеет ничего общего, но и глубоко враждебен обывательскому, обыденному отношению к действительности, которое господствует в дворянском «водяном обществе». Критический взгляд умного и наблюдательного Печорина на социальную действительность его

- 346 -

времени во многом совпадает со взглядом самого Лермонтова. Это совпадение оценки окружающей жизни ввело в заблуждение некоторых читателей и критиков, воспринимавших Печорина, как образ автобиографический. В действительности Лермонтов весьма критически относится и к Печорину, подчеркивая, что он не столько герой, сколько жертва своего времени. Печорину свойственны и типичные противоречия передовых людей его поколения: жажда деятельности и вынужденная бездеятельность, потребность любви, участия и эгоистическая замкнутость, недоверие к людям, сильный волевой характер и скептическая рефлексия.

«„Герой нашего времени“..., — писал Лермонтов в предисловии ко второму изданию романа, — портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии» (V, 186).

Фамилией Печорина Лермонтов подчеркнул духовное родство своего героя с Онегиным. И все же Печорин — не Онегин. Он человек следующего десятилетия, герой не 20-х, но 30-х и начала 40-х годов. По словам Добролюбова, Печорин «действительно презирает людей, хорошо понимая их слабости; он действительно умеет овладеть сердцем женщины не на краткое мгновенье, а надолго, нередко навсегда. Все, что встречается ему на его дороге, он умеет отстранить или уничтожить. Одно только несчастье: он не знает, куда итти. Сердце его пусто и холодно ко всему. Он все испытал, и ему еще в юности опротивели все удовольствия, которые можно достать за деньги; любовь светских красавиц тоже опротивела ему, потому что ничего не давала сердцу; науки тоже надоели, потому что он увидел, что от них не зависит ни слава, ни счастье; самые счастливые люди — невежды, а слава — удача; военные опасности тоже ему скоро наскучили, потому что он не видел в них смысла и скоро привык к ним. Наконец даже простосердечная, чистая любовь дикой девушки, которая ему самому нравится, тоже надоедает ему: он и в ней не находит удовлетворения своих порывов. Но что же это за порывы? куда влекут они? отчего он не отдается им всей силой души своей? Оттого, что он сам их не понимает и не дает себе труда подумать о том, куда девать свою душевную силу; и вот он проводит свою жизнь в том, что острит над глупцами, тревожит сердца неопытных барышень, мешается в чужие сердечные дела, напрашивается на ссоры, выказывает отвагу в пустяках, дерется без надобности... ». ¹

Однако как ни калечило, как ни уродовало Печорина дворянское общество, в нем еще не совсем заглохли добрые чувства, благие порывы. «Этот человек не равнодушно, не апатически несет свое страдание, — говорит о Печорине Белинский, — бешено гоняется он за жизнью, ища ее повсюду; горько обвиняет он себя в своих заблуждениях. В нем неумолчно раздаются внутренние вопросы, тревожат его, мучат, и он в рефлексии ищет их разрешения: подсматривает каждое движение своего сердца, рассматривает каждую мысль свою. Он сделал из себя самый любопытный предмет своих наблюдений, и, стараясь быть как можно искреннее в своей исповеди, не только откровенно признается в своих истинных недостатках, но еще и выдумывает небывалые или ложно истолковывает самые естественные свои движения» (V, 368).

«Герой нашего времени» — своеобразное и единственное в своем роде произведение в русской и мировой литературе. Это — роман, состоящий

- 347 -

Предисловие М. Ю. Лермонтова ко второму изданию романа «Герой нашего времени».
Список сделан рукою А. П. Шан-Гирея.

- 348 -

из пяти повестей и рассказов, объединенных главным действующим лицом — героем книги Григорием Александровичем Печориным. Но это уже не тот Печорин, с которым Лермонтов знакомил своего читателя в неоконченном романе «Княгиня Лиговская». Печорин стал старше, много пережил, много передумал. Его цельный и сильный характер закалился, и еще резче обозначился разрыв Печорина с породившим его светским обществом, еще ожесточеннее относится он к окружающей его социальной действительности.

Содержание романа позволяет восстановить историю жизни Печорина. Если держаться последовательности событий, развивающихся в повестях и рассказах «Героя нашего времени», то они расположены примерно так: Печорин за дуэль выслан из Петербурга на Кавказ. По дороге к месту его новой службы он задержался в Тамани, где происходит его случайное столкновение с контрабандистами («Тамань»). После какой-то военной экспедиции ему разрешают пользоваться водами в Пятигорске, затем за дуэль с Грушницким («Княжна Мери») его отправляют под начальство Максима Максимыча в крепость. Отлучившись на две недели в казачью станицу, Печорин переживает историю с Вуличем («Фаталист»), а по возвращении в крепость происходит похищение Бэлы («Бэла»). Из крепости Печорина переводят в Грузию, затем возвращают в Петербург. Вновь очутившись на Кавказе, по дороге в Персию, Печорин встречается с Максимом Максимычем и офицером — автором путевых записок («Максим Максимыч»). Наконец, на обратном пути из Персии Печорин умирает («Предисловие» к «Журналу Печорина»).

Однако Лермонтов сознательно ломает порядок этих событий и рассказывает о них не в хронологической последовательности, а так, чтобы полнее и более всесторонне раскрыть образ Печорина. Если обозначить эти части в их временно́ й последовательности, то пять рассказов, составляющих «Героя нашего времени» и «Предисловие» к «Журналу Печорина» можно обозначить формулой: 4—5—6—1—2—3. Такое расположение частей романа усиливает сюжетное напряжение, дает возможность максимально заинтересовать читателя, постепенно раскрывая героя во всей его противоречивости и сложности. Подобного способа изложения, такой структуры романа, составленного из «цепи повестей», мы не встретим ни в одном другом произведении нашей классической литературы.

Образ Печорина раскрывается двояко: с точки зрения постороннего наблюдателя и в плане внутреннего его самораскрытия. Вот почему роман Лермонтова четко делится на две части; каждая из этих частей обладает внутренним единством. Первая часть знакомит читателя с героем приемами внешней характеристики. Вторая часть подготавливается первой. В руки читателя попадает «Журнал Печорина», в котором он рассказывает о себе в предельно искренней исповеди.

«Герою нашего времени» предпослано предисловие, в котором Лермонтов объясняет свой замысел. Это предисловие было написано, повидимому, весной 1841 года, во время последнего пребывания Лермонтова в Петербурге. Оно появилось в печати только во втором издании романа и явилось как бы ответом Лермонтова на критические отзывы современников, которые в большей части не поняли и не оценили романа. ¹ Лермонтов понимал, как важно исторически осознать социальные недуги своего

- 349 -

времени: «Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить — это уж бог знает» (V, 186).

Стремясь наиболее полно раскрыть противоречивый образ героя, Лермонтов в полемически заостренной форме настаивал на праве художника всецело сосредоточить свое внимание на «истории души человеческой». Не случайно в «Предисловии» к «Журналу Печорина» Лермонтов писал: «История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она — следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление» (V, 229).

«Герой нашего времени» открывается повестью «Бэла». При всей своей кажущейся простоте, эта повесть сложна и по композиции и по стилю. Традиционная романтическая тема приобретает здесь правдивый, реалистический характер. Рассказ Максима Максимыча обрамлен такими же реалистическими путевыми записками автора.

С первых же страниц романа подчеркивается реалистическое отношение к описываемой действительности. Автор путевых записок — русский офицер, странствующий «с подорожной по казенной надобности», смотрит на кавказскую природу и кавказский быт глазами русского человека: «... и весело было слышать среди этого мертвого сна природы фырканье усталой почтовой тройки и неровное побрякиванье русского колокольчика» (V, 189).

Лермонтов избегает местных, диалектных или кавказских иноязычных слов, намеренно пользуясь общелитературной лексикой. Простота и точность лермонтовского прозаического языка вырабатывалась под прямым воздействием «Повестей Белкина», «Путешествия в Арзрум» и «Капитанской дочки» Пушкина.

Центральным в повести «Бэла» является рассказ Максима Максимыча. Однако этот рассказ перебивается описанием Крестового перевала. Разделенный таким образом как бы на две части рассказ Максима Максимыча в свою очередь осложнен тем, что в первую часть повествования включен рассказ Казбича о том, как он спасался от казаков, а во вторую часть включена автохарактеристика Печорина. Этой композиции повести соответствует ее стилистическая сложность. Каждое из действующих лиц имеет свой речевой стиль, и все они соединены в одно сложное целое. Лермонтов подчеркивает особенности речи Максима Максимыча сравнительно с авторской речью:

«— Жалкие люди! — сказал я штабс-капитану...

«— Преглупый народ! — отвечал он...

«— А вы долго были в Чечне?

«— Да, я лет десять стоял там в крепости с ротою... » (V, 190).

Сказ Максима Максимыча безыскусственно воспроизводит быт и нравы горцев и русских на Кавказе. Если Марлинский в «Амалат-беке» описывал джигитовку в каком-то волшебном сиянии, с оперным блеском, то лермонтовский Максим Максимыч говорит о джигитовке без всякой аффектации: «... потом начинается джигитовка, и всегда один какой-нибудь оборвыш, засаленный, на скверной хромой лошадёнке, ломается, паясничает, смешит честную компанию» (V, 193).

Для речевой манеры Максима Максимыча характерно употребление выражений и оборотов из круга его военно-профессиональной терминологии: «пришел транспорт с провиантом»; «девки и молодые ребята становятся в две шеренги» (V, 191, 193). Вместе с тем, в речи Максима Максимыча

- 350 -

без всякой особой аффектации, без нажима, как совершенно привычные, вошедшие в ежедневный обиход, встречаются наиболее распространенные местные, «кавказские», слова и выражения: мирно́ й князь, кунак, джигитовка, сакля, духанщица, бешмет, гяур, калым и т. п. Иногда в речи самого Максима Максимыча, а чаще в передаваемой им прямой речи Казбича и Азамата звучат отдельные слова и фразы татарского языка: «Эй, Азамат, не сносить тебе головы, — говорил я ему: — яман будет твоя башка! » (V, 192).

Но бывает и так, что Максим Максимыч в своем рассказе как бы затрудняется припомнить какое-либо местное кавказское выражение и заменяет его соответствующими русскими словами: «Бедный старичишка бренчит на трехструнной... забыл как по ихнему... ну, да вроде нашей балалайки» (V, 193). Это своеобразие речевой манеры Максима Максимыча является прямым выражением его отношения к людям, к окружающему быту. «Меня невольно поразила способность русского человека, — говорит Лермонтов, — применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить; не знаю, достойно порицания или похвалы это свойство ума, только оно доказывает неимоверную его гибкость и присутствие этого ясного здравого смысла, который прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения» (V, 204—205).

Последовательно проводя речевую характеристику Максима Максимыча, Лермонтов никогда не впадает в бытовую бедность речи или в этнографизм. ¹ В наиболее напряженные драматические моменты язык Максима Максимыча становится особенно выразительным и, поднимаясь над обычным просторечием, приближается к стилю автора: «Он стал на колени возле кровати, приподнял ее голову с подушки и прижал свои губы к ее холодеющим губам; она крепко обвила его шею дрожащими руками, будто в этом поцелуе хотела передать ему свою душу... » (V, 217).

Высокую художественность речи Максима Максимыча, при всей ее кажущейся простоте и безыскусственности, оценил и отметил еще Белинский: «Максим Максимыч рассказал ее < историю «Бэлы»> по-своему, своим языком; но от этого она не только ничего не потеряла, но бесконечно много выиграла. Добрый Максим Максимыч, сам того не зная, сделался поэтом, так, что в каждом его слове, в каждом выражении заключается бесконечный мир поэзии. Не знаем, чему здесь более удивляться: тому ли, что поэт, заставив Максима Максимыча быть только свидетелем рассказываемого им события, так тесно слил его личность с этим событием, как будто бы сам Максим Максимыч был его героем; или тому, что он сумел так поэтически, так глубоко взглянуть на событие глазами Максима Максимыча и рассказать это событие языком простым, грубым, но всегда живописным, всегда трогательным и потрясающим даже в самом комизме своем?.. » (V, 305—306).

Максиму Максимычу в истории русской литературы предшествовали Иван Петрович Белкин и станционный смотритель Самсон Вырин в «Повестях Белкина». Чтобы утвердить в русской литературе образ обыкновенного человека в обыкновенной обстановке, Пушкину надо было далеко отойти от романтической экзотики «Кавказского пленника» и «Бахчисарайского

- 351 -

фонтана», нужно было вернуться в Россию с ее бедными деревнями и скромной природой. Развивая и углубляя искусство критического реализма, Лермонтов всесторонне раскрыл образ нового демократического героя, незаметного и сдержанного Максима Максимыча, на величественном фоне кавказских гор и поручил ему правдивое, реалистическое повествование самого традиционного романтического сюжета о любви цивилизованного европейца к «деве гор».

Вложив рассказ об истории Печорина и Бэлы в уста старого «кавказца» Максима Максимыча, Лермонтов превосходно оттенил трагическую опустошенность Печорина и, вместе с тем, противопоставил ему цельный характер простого русского человека, не испорченного светским воспитанием.

Честный труженик, незаметный герой, Максим Максимыч не только по-новому продолжает традицию, намеченную Пушкиным в образе первого демократического героя — станционного смотрителя, но и предвосхищает образы героев Севастополя в «Севастопольских рассказах» Л. Н. Толстого, а в особенности образы Тимохина и Тушина в «Войне и мире».

Сам Лермонтов придавал большое значение разработке этого образа. Об этом свидетельствует примыкающий к «Герою нашего времени» набросок, озаглавленный «Кавказец»: «Кавказец есть существо полурусское, полуазиатское; наклонность к обычаям восточным берет над ним перевес, но он стыдится ее при посторонних, то есть при заезжих из России. Ему большею частью от 30 до 45 лет; лицо у него загорелое и немного рябоватое; если он не штабс-капитан, то уж верно маиор. Настоящих кавказцев вы находите на Линии; за горами, в Грузии, они имеют другой оттенок...

«Настоящий кавказец человек удивительный, достойный всякого уважения и участия. До 18 лет он воспитывался в кадетском корпусе и вышел оттуда отличным офицером; он потихоньку в классах читал Кавказского Пленника и воспламенился страстью к Кавказу. Он с 10 товарищами был отправлен туда на казенный счет с большими надеждами и маленьким чемоданом. Он еще в Петербурге сшил себе ахалук, достал мохнатую шапку и черкесскую плеть на ямщика. Приехав в Ставрополь, он дорого заплатил за дрянной кинжал, и первые дни, пока не надоело, не снимал его ни днем, ни ночью. Наконец он явился в свой полк, который расположен на зиму в какой-нибудь станице, тут влюбился, как следует, в казачку пока до экспедиции; всё прекрасно! сколько поэзии! Вот пошли в экспедицию; наш юноша кидался всюду, где только провизжала одна пуля. Он думает поймать руками десятка два горцев, ему снятся страшные битвы, реки крови и генеральские эполеты. Он во сне совершает рыцарские подвиги — мечта, вздор, неприятеля не видать, схватки редки, и, к его великой печали, горцы не выдерживают штыков, в плен не сдаются, тела свои уносят. Между тем жары изнурительны летом, а осенью слякость и холода. Скучно! промелькнуло пять, шесть лет: всё одно и то же. Он приобретает опытность, становится холодно храбр и смеется над новичками, которые подставляют лоб без нужды». (V, 322—323).

Такова типичная история жизни почти всякого «кавказца», примерно так представлял себе прошлое Максима Максимыча Лермонтов. И характерно, что ироническое отношение к молодому, неопытному кавказцу постепенно сменяется чувством уважения и симпатии к уже закалившемуся в испытаниях офицеру. В своем наброске Лермонтов даже наметил

- 352 -

несколькими легкими штрихами, как преодолеваются романтические иллюзии юности, как воспитанный на Марлинском кавказец под непосредственным воздействием кавказской суровой действительности приобретает трезвый, прозаический взгляд на жизнь.

«Между тем хотя грудь его увешана крестами, а чины нейдут. Он стал мрачен и молчалив; сидит себе да покуривает из маленькой трубочки; он также на свободе читает Марлинского и говорит, что очень хорошо; в экспедицию он больше не напрашивается: старая рана болит! Казачки его не прельщают, он одно время мечтал о пленной черкешенке, но теперь забыл и эту почти несбыточную мечту» (V, 323).

Это упоминание о пленной черкешенке заслуживает особого внимания. История похищения Печориным Бэлы, рассказанная Максимом Максимычем, оказывается осуществляет «почти несбыточную мечту» всякого «кавказца» и в том числе самого Максима Максимыча.

В повести «Бэла» Максим Максимыч представлен не столько действующим лицом, сколько рассказчиком. Лермонтов ограничивается беглой и внешней его характеристикой. Все внимание читателя сосредоточено не на действиях Максима Максимыча, а на его рассказе, из которого возникает образ главного героя — Печорина. Правда, рассказывая о Бэле и Печорине, Максим Максимыч попутно сообщает кое-что и о себе, но эти скромные и сдержанные признания¹ все же не выдвигают Максима Максимыча на первый план.

Во второй повести, связывающей «Бэлу» с «Журналом Печорина» и озаглавленной «Максим Максимыч», старый штабс-капитан уже ничего не рассказывает. «Мы молчали. Об чем было нам говорить?... Он уж рассказал мне об себе всё, что было занимательного... » (V, 220).

Зато в этой второй повести Максим Максимыч сам является действующим лицом, а рассказывает о нем автор. Теперь все внимание читателя устремляется на Максима Максимыча. Его поведение, слова, жесты получают индивидуальный отпечаток и отмечаются наблюдательным автором. Так создается законченный образ скромного, честного служаки, оттеняющий противоречивый образ главного героя романа.

Типичность Максима Максимыча совсем иного порядка, чем типичность Печорина. Печорин — человек выдающийся, исключительный. Максим Максимыч — обыкновенный, честный офицер, каких было много на Кавказской линии и вообще в армии. Но в образе этого «кавказца» Лермонтов запечатлел лучшие черты простого русского человека, труженика в дни мира и в дни войны, незаметно делающего свое трудное и нужное дело.

Максим Максимыч — один из тех армейских офицеров, которые вынесли на себе всю тяжесть длительной кавказской войны. По определению Белинского, это тип «старого кавказского служаки, закаленного в опасностях, трудах и битвах, которого лицо также загорело и сурово, как манеры простоваты и грубы, но у которого чудесная душа, золотое сердце. Это тип чисто русский... » (V, 303).

- 353 -

Максим Максимыч спокоен, уверен в себе. Вместе с тем он очень скромен. Этот мужественный честный человек вызывает к себе глубокое уважение, а его почти детское наивное простодушие выгодно отличает его от замкнутого и холодного эгоиста Печорина: «Да, — сказал он наконец, стараясь принять равнодушный вид, хотя слеза досады по временам сверкала на его ресницах: — конечно, мы были приятели, — ну, да что приятели в нынешнем веке!... Что ему во мне? Я не богат, не чиновен, да и по летам совсем ему не пара... Вишь, каким он франтом сделался, как побывал опять в Петербурге... Что за коляска!.. сколько поклажи!.. и лакей такой гордый!.. — Эти слова были произнесены с иронической улыбкой. — Скажите, — продолжал он, обратясь ко мне — ну что вы об этом думаете?.. ну какой бес несет его теперь в Персию?.. Смешно, ей-богу смешно!.. Да я всегда знал, что он ветреный человек, на которого нельзя надеяться... А, право, жаль, что он дурно кончит... да и нельзя иначе!.. Уж я всегда говорил, что нет проку в том, кто старых друзей забывает!.. — Тут он отвернулся, чтоб скрыть свое волнение, и пошел ходить по двору около своей повозки, показывая, будто осматривает колеса, тогда как глаза его поминутно наполнялись слезами» (V, 226—227).

Встреча с Печориным, его напускное равнодушие нарушили спокойствие доброго Максима Максимыча. Правдиво воссоздав образ обиженного Максима Максимыча, Лермонтов предпослал ему развернутую портретную характеристику Печорина. Показательно, что эту портретную характеристику Лермонтов не счел возможным вложить в уста Максима Максимыча или какого-либо другого героя своего романа. Он позаботился о тщательной мотивировке встречи с героем романа, чтобы от имени автора нарисовать точный психологический портрет человека, судьбой которого читатель уже заинтересовался в повести «Бэла».

Появлению Печорина предшествует описание его щегольской коляски и избалованного столичного лакея. Надменные ответы слуги резко контрастируют с нескрываемой радостью Максима Максимыча, с его нетерпением поскорее увидеть Печорина.

Наконец появляется и сам герой книги. Единственный раз автор романа сталкивается с Печориным лицом к лицу.

Характеристика Печорина настолько важна, что прежде чем приступить к ней, Лермонтов особо предупреждает читателя: «Теперь я должен нарисовать вам его портрет».

«Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный бархатный сюртучок его, застегнутый только на две нижние пуговицы, позволял разглядеть ослепительно-чистое белье, изобличавшее привычки порядочного человека; его запачканные перчатки казались нарочно сшитыми по его маленькой аристократической руке, и когда он снял одну перчатку, то я был удивлен худобой его бледных пальцев. Его походка была небрежна и ленива, но я заметил, что он не размахивал руками, — верный признак некоторой скрытности характера... Когда он опустился на скамью, то прямой стан его согнулся, как будто у него в спине не было ни одной косточки; положение всего его тела изобразило какую-то нервическую слабость; он сидел, как сидит бальзакова 30-летняя кокетка на своих пуховых креслах после утомительного бала. С первого взгляда на лицо его, я бы не дал ему более 23 лет, хотя после я готов был дать ему 30. В его улыбке было

- 354 -

что-то детское. Его кожа имела какую-то женскую нежность; белокурые волосы, вьющиеся от природы, так живописно обрисовывали его бледный, благородный лоб, на котором, только по долгом наблюдении, можно было заметить следы морщин, пересекавших одна другую и вероятно обозначавшихся гораздо явственнее в минуты гнева, или душевного беспокойства. Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и брови были черные, — признак породы в человеке, так, как черная грива и черный хвост у белой лошади» (V, 223—224).

Вид Крестовой горы из ущелья близ Коби. Раскрашенная автолитография
М. Ю. Лермонтова. 1837.

Такое внешне точное и вместе с тем психологически проникновенное воссоздание портрета действующего лица было подлинным открытием в истории литературы. Достаточно сравнить этот портрет с любым портретом в прозе Пушкина, чтобы убедиться, что Лермонтов пошел по пути дальнейшей детализации, дальнейшего более углубленного психологического анализа внешнего облика и внутреннего содержания своего героя. Он подбирает в определенной последовательности внешние детали и сразу же истолковывает их в физиологическом, социологическом и психологическом плане.

Портретное мастерство Лермонтова открывало широкие возможности для психологически разработанных портретных характеристик в творчестве Тургенева, Толстого, Гончарова, Чехова и Горького и всей последующей литературы критического реализма.

Итак, Лермонтов представил читателю своего героя, подробно описав его внешность.

После встречи автора с Печориным во Владикавказе, в руки автора, а значит и читателя, попадают его записки. «Журнал Печорина» состоит из трех «звеньев»: «Тамань», «Княжна Мери» и «Фаталист». Это — правдивая исповедь, в которой скрытный и недоверчивый герой с беспощадной строгостью и точностью анализирует свою сложную душевную

- 355 -

жизнь, делится с читателями меткими наблюдениями над окружающими его людьми и дает волю умному злословию.

Тамань. Рисунок М. Ю. Лермонтова. 1837.

Стиль «Журнала Печорина» во многом близок к стилю авторского повествования в «Бэле» и «Максиме Максимыче». Еще Белинский отмечал: «... хотя автор и выдает себя за человека, совершенно чуждого Печорину, но он сильно симпатизирует с ним, и в их взгляде на вещи — удивительное сходство» (V, 364).

«Тамань» по внешним признакам — авантюрная, разбойничья новелла, каких немало было в европейской романтической литературе до Лермонтова, — странный слепой, напоминающая русалку романтическая девушка, свиданье в лодке лунной ночью на море. Таинственно звучит предупреждение десятника «Там нечисто! ». Эта атмосфера таинственности затем усиливается в тревожном сообщении казака: «— Здесь нечисто! Я встретил сегодня черноморского урядника; он мне знаком, — был прошлого года в отряде; как я ему сказал, где мы остановились, а он мне: „Здесь, брат, нечисто, люди недобрые!.. “. Да и в самом деле, что это за слепой! ходит везде один, и на базар, за хлебом, и за водой... уж видно здесь к этому привыкли» (V, 233).

Однако по идейному замыслу, по отношению автора к воспроизводимой действительности «Тамань» представляет полную противоположность романтическим новеллам предшественников Лермонтова. Каждому движению героя, каждому поступку соответствует бытовая реалистическая мотивировка. Денщик-казак обрисован подчеркнуто прозаическими чертами. Всё в «Тамани» объясняется и развязывается самым обычным и прозаическим образом, хотя первоначально воспринимается Печориным несколько романтически и подлинно поэтически. Это неудивительно. Печорин попадает в непривычную и в нетипичную для дворянского героя обстановку. Ему кажется загадочной бедная хата с ее неприветливыми обитателями

- 356 -

на высоком обрыве у Черного моря. И Печорин вторгается в эту непонятную ему, странную жизнь контрабандистов, «как камень, брошенный в гладкий источник».

Читатель вместе с Печориным вскоре начинает понимать, что девушка-контрабандистка только разыграла роль страстно влюбленной русалки, чтобы освободиться от непрошенного гостя-офицера. Когда оказывается, что тем временем слепой мальчик обокрал Печорина, грустно ироническое восклицание Печорина подводит правдивый и горький итог всему происшествию: «... Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобности!.. » (V, 240).

В. Г. Белинский высоко оценил «Тамань»: «Мы не решились делать выписок из этой повести, потому что она решительно не допускает их: это словно какое-то лирическое стихотворение, вся прелесть которого уничтожается одним выпущенным или измененным не рукою самого поэта стихом; она вся в форме; если выписывать, то должно бы ее выписать всю от слова до слова; пересказывание ее содержания даст о ней такое же понятие, как рассказ, хотя бы и восторженный, о красоте женщины, которой вы сами не видели» (V, 326).

Л. Н. Толстой в списке книг, оказавших на него влияние, отметил «Героя нашего времени», который произвел на него «очень большое впечатление». ¹

В 1909 году на вопрос С. Н. Дурылина, какое из произведений русской поэзии он считает совершеннейшим, Л. Н. Толстой, не колеблясь, назвал «Тамань». ²

И. С. Тургенев признавал, что «из Пушкина целиком выработался Лермонтов — та же сжатость, точность и простота... ». «Какая прелесть „Тамань“! » — восклицал Тургенев. ³

Считая «Тамань» образцом русской прозы, Чехов говорил: «Я не знаю языка лучше, чем у Лермонтова. Я бы так сделал: взял его рассказ и разбирал бы, как разбирают в школах, — по предложениям, по частям предложения... Так бы и учился писать». ⁴

Вторая повесть, входящая в состав «Журнала Печорина», «Княжна Мери», разрабатывает тему героя времени в окружении «водяного общества», намеченную еще Пушкиным в известных строфах «Путешествия Онегина» («Уже пустыни сторож вечный» и т. д. ).

Описания кавказской природы, быта и нравов посетителей Кавказских минеральных вод в этой повести своеобразно сочетаются с ироническим, если не сатирическим, изображением жизни дворянского «водяного общества», в окружении которого и в столкновении с которым показан Печорин.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 789 10 11 Следующая ⇒