Глава десятая.

Бесполезная мыльная опера, вот во что превратилась моя жизнь за последние пару недель. Имеет ли вообще значение, что я думаю по поводу этого? У меня много вопросов и все они адресованы к автору моих истязаний. Судьба бывает очень, очень жестокой. Но, моя жизнь не такая уж и ужасная, чтобы на нее жаловаться, да? По идее, у меня есть все, о чем может мечтать человек моего возраста. Осталось только в престижный университет поступить для пущей уверенности в правильности своего образа жизни. Это дикость. Однако, с другой стороны. У меня определенно есть эмоциональные проблемы. Возможно, мне стоит даже записаться на прием к мозгоправу или сходить на собрание анонимных наркоманов, чтобы попытаться хоть как-то исправить текущее положение. Если я сделаю выводы из прошедших двух месяцев, то не приду ни к каким утешительным прогнозам. Мое будущее весьма, весьма сумбурно. Прозрачный водоворот сентиментальности и страданий превратили меня в гребаную розовую девочку. Я должна… нет, просто обязана, снять с себя розовые очки.

Не сегодня, конечно. Мне кажется, день и без того полон красок и просто пересыщен милостями, от которых блевать тянет. Но, завтра. Завтра я положу конец всем прелюдиям. Я должна прояснить ситуацию до того момента, пока мы не дошли до крайности. Мой самосуд и самоанализ привел меня в никуда, как обычно.

Во-первых, я наркоманка. Ну, без объяснений. Я выжрала три банки экстази. Это проблема? Да, это проблема. Проблема, которую я не хочу решать. Меня все устраивало. Это помогало расслабиться.

Во-вторых, кажется, мне нравится один парень. Это проблема? Нет, это нормально. Было нормально. Теперь, это проблема, потому что я поняла, что мне так действительно только казалось. И я почти уверена, что он бы понравился моему отцу, потому что подобного рода союз обычно подкрепляет бизнес. Гарри Озборн был бы отличным вариантом. Для моей семьи. Для моего отца. Для его работы. Но, он разбивает мне сердце своими выходками. И я уже не уверена, что хоть немного симпатична ему. Теперь, я даже не уверена, что сама симпатизирую ему.

В-третьих, в моей жизни появился еще один парень. Ну, если быть точной, он был всегда рядом, но я не видела в нем парня. Глупо, знаю. Видимо, меня с детства одарили чертовски плохим зрением. Однако, разве с лучшими друзьями не всегда так? Сначала ты смотришь на него и видишь милого мальчика, царя паинек, а потом в какой-то момент он превращается в настоящего мужчину, срывая с себя все маски, как парни из бразильских сериалов сдирают с себя майки. Дважды глупо, знаю. Но, видели же? Не лгите себе, я знаю, что видели. Хотя бы краем глаза, но видели все. Особенно, если паинька ловит тебя падающую с крыши, пытающуюся, как бы выразился Гарри, самоустраниться, клеймо «царя паинек» уничтожается. Он бы не понравился моему отцу. Ни за что. Даже несмотря на то, что спас мою жизнь. Даже не смотря на то, что он в целом гребаный супергерой. Давайте посмотрим правде в глаза, я бы даже не смогла рассказать отцу ни об первом, ни об втором. Это проблема? Да, черт подери, это проблема, потому что мне кажется, что наша дружба перешла свои границы. Думаю, он тоже это понимает. Ну, и какого черта?

Я покосилась на Питера, который молча шел рядом, глядя лишь себе под ноги. Царь паинек сорвал с себя маску. Теперь, я буду лично отрезать языки девушкам, которые решат, что этот парень способен лишь на то, чтобы возглавить рейтинги самого милого парня во всей Вселенной. О, нет, он далеко не милый инфантильный пацифист, каким я видела его все это время. Он хитрый бес, скрывающейся в личине ангела. Как еще объяснить его поведение?

На самом деле, сейчас далеко не это главное.

У всех такое бывает. Время растягивается, как восьмерка бесконечности. Сингулярность, не имеющая центра, ни конца, ни края. Точно также тянулось время, ведущее меня к месту, где земля проклята, потому что в ней навеки вечные погребён один из самых важных для меня людей — мама. Мы ехали на автобусе так долго, что я потеряла счёт остановок. Люди сходили и заходили, как заведенные игрушки. Тоска душила, и даже подбадривание Питера проходило мимо моих ушей. Я словно находилась где-то за пределами реальности, мне казалось, что моя горечь перевешивала гравитацию. Забавные нарушение всех законов физики за один час. Я осознавала, что падаю, лишь когда Питер хватал меня под руку и прижимал к себе, как к единственному источнику равновесия. Леденели руки, срывались бесполезные слова, но он удерживал меня в стальном кольце рук. Я, скорее всего, все время бредила, потому что мне нравилось, как он это делал. В его объятиях так спокойно, так правильно. О боже, как же он меня бесит!

Я смотрела на все какими-то незрячими глазами. Не долго, правда, зрение вскоре вернулось. Первым, что я увидела было высокое дерево с громадной кроной, усыпанной мелкими темно-зелеными листьями. Его ветки раскинулись так высоко и широко, что казалось, будто они вонзались концами в свинцовые тучи. Дождь закончился, слава богу, но земля рыхлая, мокрая, с трудом позволяющая идти вперед. Мокрыми были и мои щеки, это я тоже не сразу поняла. Только тогда, когда Питер обхватил мое лицо руками и стёр слезы, приказав взять себя в руки, потому что моей маме это вряд ли бы понравилось. Так нежно. Откуда ему знать, что понравилось или не понравилось бы моей матери? Может пацифисты видят друг друга издалека? Я теряюсь в кофейном цвете его глаз. Поразительно. Его взгляд полон сил, и я хочу взять хотя бы часть ее, если это не навредит ему. Не навредит же, да?

Мы проходили мимо могильных камней, — принадлежащий маме седьмой от дерева. Я запомнила и одновременно возненавидела это число на всю жизнь. Говорят, оно принадлежит ангелам, но мне кажется оно вверено бесам, как ключ к небесам. Один из таких бесов идет рядом со мной. У многих людей кладбища ассоциируются с покоем и умиротворением. Покажите мне их, я бы взглянула в их глаза, потому что, я не видела в этой леденящей душу тишине покой. От мысли, что под ногами раскинулась земля, полная костей и гниющей плоти, мне становилось дурно до тошноты. Я шугалась от каждого звука. Нет, здесь не может быть покоя. Здесь только конец. Именно здесь все заканчивается. Кем бы ты ни был при жизни, в этой рыхлой земле лежит твой конец. Мне не хочется думать о том, что однажды и моя плоть будет безжалостно зарыта в холодную землю. Единственное, утешает, что неподалеку от мамы и, надеюсь, отца. Хотя бы после смерти мы будет рядом, вместе. О боже, я думаю об ужасных вещах.

Ветер все завывает, будто кого-то зовёт. Ветки дерева беспокойно режут воздух, звук с треском врезается в мое сознание. Я сглотнула, переступая громадные корни, раскинувшиеся поверх земли от могучего и толстого ствола дерева. Невероятно красиво, но в тоже время пугающе. Кажется, будто это место вырезали из какого-то фильма ужасов. И не хотела бы я оказаться в центре его сюжета. Боюсь все, что касается мертвецов. Боюсь землю. Боюсь однажды проснуться в ее недрах, не имея доступа к кислороду.

Питер осторожно хватает меня за плечи, когда я поскальзываюсь. Зря только решила пройтись поверх дополнительных корней. Парень помогает мне наступить твердо на землю, и мы вместе ищем мамин камень. Я прижимаю к груди букет цветов, красные каллы, их цвет такой же прекрасный, какой была мама, яркий и полный жизни. Я запомнила ее именно такой. Живой и сильной, такой же независимой, какой раньше видела себя в будущем. Мы шли еще какое-то время, безмолвно и вдумчиво глядя на камни вечности, как я мысленно их нарекла. «Могильные камни» звучит слишком мрачно. Я вдруг остановилась, осознав, что мы у могилы мамы. Проследив за моим взглядом Питер еле слышно вздохнул.

Надгробие было выполнено из белого мрамора, в форме пьедестала, на котором возвышалась чудная фигурка молящегося ангела в развевающемся белом платье и с большими крыльями за спиной. Ангел был похож на маму. А под коленопреклоненной фигуркой выбито имя: Серена Уайтрейн. Дата рождения и смерти. Это она. Чертовски прекрасная. Закончившая свою жизнь столь же несправедливо, сколько и рано. Любящей жене, дочери и матери, сестре, уснувшей в объятиях ангелов.

Сестре.

Я хмыкнула, опустившись перед плитой на колени, погружаясь в грязь. Плевать на джинсы, у меня их целая коллекция. Я решила больше не жалеть одежду. У меня денег куры не клюют. Черт, опять меня не в ту степь понесло. Ком застрял поперек горла, когда я заставила себя всю обратиться к камню вечности. Положила цветы в основание надгробия, чувствуя, как постепенно на глаза ложиться грёбаная пелена слез. Я думаю о том, как безумно мало было между нами слов и о том, как столь же мало времени мы провели вместе. Мне кажется, что все это сон. Я просыпаюсь с мыслью изо дня в день: а что если? И, черт, я была бы рада, будто это всего-навсего продолжением кошмарного сна! Быть может, я ещё не проснулась от комы. Быть может, это мой Ад. А что если? Боль сковывает, оседает на сердце и давит, душит. Питер кладет руку мне на плечо, словно напоминая, что я не одна. Я неотрывно глядела перед собой. Перечитывала строки с камня. Но, не могла найти именно то, что искала. Я не знала даже, что искала.

Мне следует отпустить призрак матери, чтобы больше не зависеть от прошлого. Могу я себе это позволить? Могу отпустить мысль о том, что все это прекратиться, когда я очнусь от комы? Могу больше не жить последним днём? Я хочу отпустить тебя, а вместе с тобой все мои тревоги. О боже, почему это так сложно? Почему все в моей жизни так сложно? Я нервно дрожу от холодного ветра и начинаю лихорадочно говорить, в надежде, сбежать от назойливых размышлений. Они пугали меня не меньше, чем мертвецы под ногами.

— Она действительно была… замечательной матерью, — в моей улыбке стояли слезы. — Лучшей.

— Я уверен в этом, — говорит мне Питер, опускаясь рядом на колени, также, как и я несколько минут назад.

— Мне так ее не хватает, — я шмыгаю носом. — Почему она оставила меня? Почему оставила нас? Почему так рано? — Плечи задрожали, потекли слезы, тело вовсе не подчинялось мне. — Я хотела просто отпустить ее. Сказать спасибо. Но, не могу. Чувствую, что не могу. Меня раздражает, что она ушла, даже не попрощавшись со мной. Так, какого черта, я должна сейчас закончить то, что не закончила она? Я любила маму, люблю до сих пор, но все равно не могу понять мотива ее поступка. У нее ведь было все! Все, о чем только можно мечтать!.. — собственные мысли останавливают бессвязную речь. Как и у меня, у нее было все, но я, как и она, тоже не выдержала. Чего я не выдержала? Давления общества? О нет, в моем случае, именно такие люди как я и мой отец, оказывают давление на общество. Никак иначе. Я судорожно втягиваю ртом воздух и резко выдыхаю: — Несносная трагедия вписана в мое ДНК?

— Ну-ну, — парень притягивает меня к себе, заключая в тёплые объятия.

Ненавижу это всеми фибрами своей души. Меня колотит от слез и злости, даже зубы стучат. Я должна постараться и прекратить это, потому что, стопудово, выгляжу жалко. Сколько вообще можно лить слезы? Я уже не маленькая, пора научиться тотальному контролю эмоций. Иначе я так все глаза выплакаю.

— Она оберегала меня все время, остерегала. Говорила о том, что я должна думать, прежде чем делать сложный выбор, — слова обрели тяжесть. — Но, я ослушалась ее. И вот, что произошло. Мой выбор стал колоссальной ошибкой.

Я знала, что он попытается прервать мое самобичевание. Его совесть ему не позволит так просто наблюдать за само-третированием друга. Но, я слишком долго варилась во всем этом. Слишком, слишком долго.

— Ты не… — как по щелчку.

— Виновата! — грубо перебила его. — Я виновата. По-другому быть просто не может. Мой выбор повлек все эти последствия. И даже тогда, когда я стала свидетелем ее… ее… — я задохнулась от нахлынувших воспоминаний, и силилась всеми возможными и не возможными способами, чтобы не рухнуть в пучину бесконечного отчаяния во второй раз. Мне удалось совладать с собой, перевести дыхание и продолжить: — Я должна была остановить ее! Понимаешь? Я ведь могла! Если бы я только поспешила! Если бы только была внимательнее, не запуталась бы в трубочках собственной капельницы, не упала бы, а успела бы изменить все! Если бы только знала. Я могла изменить все, вплоть до последней секунды. Но, не успела. — Слова показались мне бессвязными, обрывочными, но если так подумать, говорила их я по большему счету себе самой.

— Ох, Блейк, — выдыхает Питер.

— Знаешь, иногда мне кажется, что на самом деле я так и не очнулась от комы. И все это в моей голове. Мой разум пытается заставить меня проснуться.

Питер долго молчит, а потом сильнее прижимает меня к себе.

— Иногда, мне кажется, что яд того паука убил меня, — внезапно говорит. — И это все сон. Мой персональный… Ад. — Кажется, проходит целая вечность, прежде, чем я отмираю, а парень продолжает едва слышно: — Но, мы живы. Здесь и сейчас, Блейк. Пойми, именно это важно. Ты можешь всю жизнь тащить на себе груз вины за чужое решение. Но, тогда, ты рискуешь упустить что-то более ценное. Посмотри на себя, ты живешь прошлым… — тут он замолкает и задумчиво смотрит на меня, в его глазах появляется решимость: — Я оставлю тебя, — внезапно поднимается твердо на ноги и отходит на несколько шагов спиной вперед, не отрывая от меня своего взгляда. Кажется, он хочет что-то донести до меня. — Закончи это здесь и сейчас, чтобы домой вернуться, не оглядываясь на тот день.

Я знала, что он прав. Мой мозгоправ как-то сказал, что жизнь слишком коротка, чтобы растрачивать ее на всякую ересь. Такую, как сожаление или анализ прошлого на почве самосуда. Конечно, мистер Коллинз сказал это более умными словами, но суть я поняла.

— Только не далеко, — прошу его.

Питер смеётся.

— Я буду у золотой арки, — отвечает он.

Я киваю, наблюдая за ним ещё какое-то время, а потом возвращаюсь к тому, чтобы наконец сказать маме то, что должна была очень давно. Я начала с импровизированного рассказа о том, как живу без нее, о том, как это трудно, но я стараюсь справиться со всем, чем могу, в силу своей подготовленности и в силу своего возраста; мельком говорю о Питере и Гарри, не вдаваясь в подробности. Личную жизнь оставлю при себе. Мне хочется верить, что она слышит меня. Рассказывая о папе, я стараюсь приукрасить его скорбь, но получается слабо. Скорбь вообще мало, что способно облегчить, поэтому я почти не упоминаю о том, что папа все время в разъездах, просто заостряю внимание на том, что он трудится не покладая рук, чтобы мы ни в чем не нуждались. Надеюсь, это не сильно огорчит ее. Я заканчиваю говорить, когда слов не остаётся. Чувствую облегчение. Не такое сильное, как рассчитывала, но мне уже даже плакать было нечем. Глаза щипало, но слезы больше не текли.

В общем. Что я хотела всем этим сказать? Я скучаю, мам. Очень сильно скучаю. Но, я не могу все время скорбеть о тебе. Моя жизнь продолжается, часики тикают. Я хочу идти дальше. Хочу вырваться из того дня, когда увидела тебя на крыше, не успев остановить. И я почти совершила глупость. Но, меня спасли. Теперь, я жалею только о том, что в тот момент в твоей жизни не появился супергерой. Наконец, мне удается улыбнуться. Конечно, это еще не конец. Так просто гору с плеч не снять, а волшебной палочки у меня нет. Но, у меня есть друзья и время, чтобы избавиться от всех угрызений совести.

Питер встречает меня обеспокоенный, позволяя мне без слов поднырнуть в его объятия и выдохнуть весь воздух.

— Как ты? — наконец, спрашивает он.

— Нормально, — отвечаю ему.

Парень рывком отстраняет меня от себя, крепко вцепившись в плечи, чтобы заглянуть в мои глаза.

— Точно? — недоверчиво уточняет.

— Серьезно. Мне уже лучше, — пытаюсь успокоить его.

Интересно, Питер чувствует себя виноватым за то, что не уследил за мной? Не то, чтобы он был обязан. Но, в последнее время, он часто избегал меня, а в день накануне моего прыжка мы почти поссорились. Я не хотела, чтобы он чувствовал себя виноватым. Или хотела. Мой эгоизм упивался подобными возможностями.

— Я могу больше не переживать, что тебя снова перемкнет? — серьезно интересуется.

— Я не рычаг, чтобы меня перемыкало, — примерила в очередной раз наряд шутницы года, а потом тут же вернулась к серьезному тону, — но, спасибо. Правда. Спасибо, Питер. Ты спас меня. Дальше… — стараюсь, чтобы мой взгляд был твердым и решительным, когда говорю: — Дальше, я справлюсь сама. Мне нужно разобраться в себе и в том, что я хочу делать дальше. Я стою на перепутье. В общем, я собираюсь всерьез задуматься о своем будущем.

Питер поджимает губы, тщательно скрываясь за привычной сдержанностью. Он уже понял, что именно я хотела ему сказать. И ему это не понравилось. В его глазах сгущался сумрак ночи. Мне нравилось, как наперекор его стараниям эмоции отражались в его глазах. Красиво, красочно и незабываемо. Однако, совсем не помогает приблизиться хоть на миллиметр к его мыслям.

— В таком случае, позволь хотя бы проводить тебя до дома? — просит он, а потом поясняет: — Уже вечереет.

Я киваю, но больше слов не нахожу, в очередной раз осознав, как многое в себе мне предстоит изменить. Для начала, нужно прекратить забывать слова, потому что я всю жизнь считала, что словарный запас у меня, как в толковом словаре. День закончился слишком быстро. Мы возвращаемся на остановку в полной тишине. Даже в автобусе изредка переглядываемся. Питер заговорил со мной только тогда, когда мы почти подошли к моему дому. Я уже начала считать дома от начала улицы, так неловко мне было.

— Давай придумаем кодовое слово? — внезапно, предложил парень.

— Кодовое слово? — удивилась я.

— Я понимаю, тебе нужно принять важное решение. Правда понимаю. И уважаю это. Но, на случай, если с тобой что-то произойдет, ты не должна пытаться справить с этим в одиночку, — он улыбнулся и мне стало легче. — Скажем, ты снова почувствуешь себя не в своей тарелки, или тебе покажется, что весь мир давит на тебя всей своей тяжестью, и ты не можешь этого вынести. Тогда, просто скажи «картошечка» — я приду, вмешаюсь, и уведу тебя.

Я натянуто улыбнулась.

— Картошечка?

— Забавно, правда? И бессмысленно. Но, тем лучше. Тем более, ты любишь картошку. — Его улыбка становится шире, и моя почему-то тоже.

— А, что если тебя не будет рядом?

Сейчас я достаточно самонадеянна, чтобы думать, что не упущу его из виду никогда, но знаю ведь, что это просто невозможно.

— Просто пришли мне смску «картошечка» и я приду. Откуда угодно.

От его слов в моей душе вспыхнули искры. Так приятно знать, что есть человек, который готов прийти к тебе на помощь на первый зов.

— Ты правда сделаешь это для меня?

Питер смотрит на меня, а в его глазах читается что-то типа «а ты сомневаешься? », а я понимаю, что не сомневаюсь. Ничто в этом мире не заставит меня усомниться в нем.

— Просто знай: если вдруг ты почувствуешь себя одиноко, ты в любой момент можешь написать мне. И даже если наше общение угаснет, а переписки и вовсе сойдут на нет, я все равно буду рад твоему сообщению. Не забывай дышать, ладно? — заговорщицки подмигивает, а потом отводит глаза и вдруг останавливается, будто кто-то специально дернул его за руку. На лице пронеслось удивление, непонимание, а следом пришло осознание и горечь.

Я проследила за его взглядом и вздрогнула. При виде знакомого черного «бмв» Е-класса, вычищенного до блеска, мое сердце ушло в пятки и пропустило удар. У машины, опираясь спиной о дверцу, стоял высокий мужчина, сложив руки на груди, в строгом костюме и с таким видом, будто выполнял миссию вселенского масштаба. Крейд Уилсон, бывший спецназовец из частной военной компании, сейчас работает телохранителем моего отца. У него запоминающаяся внешность благодаря длинному шраму на правом глазу, пересекающему бровь и часть лба, и невероятные навыки по расчленению тел (об этом я как-то случайно услышала от других телохранителей, кажется, они даже не заметили меня, стоящую под дверью в отцовский кабинет, пока бурно обсуждали деятельность нового друга-по-работе). Заметив меня, мужчина кивнул в качестве приветствия и вновь вернулся к тому, чтобы буравить глазами пространство вокруг себя и по всей улице. Видимо, издержки профессии. И, видимо, мой отец дома.

Он приехал. Я задохнулась. Осознание того, что я могла погибнуть сегодня по причине собственной слабости, и причинить отцу боль, стягивалось в желудке прожигающей, изнывающей тяжестью. Я боялась шелохнуться. Не верила собственному везению. Отец приехал. Он вернулся. И, должно быть, ждет меня. В голове красочно разворачивались милейшие картинки семейного воссоединения, которые я старательно рисовала в своих снах каждую ночь. В окнах дома горел свет, сомнений больше не было. Я не стала тратить время, забыла обо всем на свете. Успела только услышать, как Питер окликнул меня, когда сломя голову рванулась в дом. Биение собственного сердца, быстры шаги, двери не издают ни звука, когда я врываюсь в дом. Паркер залетает следом, словно боится, что в доме может быть не мой отец, а кто-то другой. У него свои «издержки профессии».

Отец стоит у окна в гостиной. В одной руке сжимает толстый лист бумаги, а второй что-то быстро набирает на телефоне. В костюме, как обычно, безупречно выглаженном, он выглядит именно таким, каким я его запомнила с последней встречи. Я долго думаю, прежде, чем его окликнуть.

— Папа, — звучит как-то нерешительно, но он слышит.

С удивлением замечаю, как он вздрагивает, прежде, чем резко обернуться.

— Блейк? — отец бледный и уставший, его глаза мечутся по моему лицу, он будто не верит, что видит меня. — О боже, ты в порядке? — он кажется обеспокоенным, когда швыряет телефон на диван, чего не делал никогда прежде, чтобы подойти ко мне, и схватить за плечи. — Ты цела? Что ты делала в Белой Башне? Хотя нет, не отвечай, — внезапно, в его глазах сгущаются тени, когда смотрит мне за спину. — Мистер Паркер, — чеканит холодно и резко. — Пройдемте за мной.

Отец отпускает меня, обходит, приказным тоном бросает, чтобы оставалась на месте, и идет на улицу. Все кажется каким-то странным, до дурноты. Питер смотрит на меня, как будто хочет запомнит. Я знала этот взгляд. Еще вчера, я также смотрела на него. Прощается едва слышно, одними губами, и меня чем-то обжигает. Я падаю на диван, когда он хлопает за собой дверью. Считаю секунды: один, два, три, четыре… мысли обрывают счет. Я испуганно дергаюсь, когда вижу через окно свет.

… пять, шесть, семь, восемь…

Почему отец вел себя так странно? Еще он спросил о Белой Башне. Неужели, он знает? Меня обдало холодом, я вновь посмотрела в сторону окна. Он мог догадаться.

… девять, десять, одиннадцать…

Послышался рев мотора, кажется, машина отъезжала. Я бросилась к окну, но успела увидеть лишь мельком, как «бмв» растворяется в стремительно темнеющих сумерках. Вот тебе и воссоединение семьи. Собственно, ничего необычного. Двери распахиваются, я поджимаю губы, ожидаю, что Питер что-нибудь скажет, но повисшее раздражающее молчание заставляет меня обернуться раньше, чем тот нарушит тишину. Меня пронзает удивлением, как молнией. Но, это было приятное удивление.

— Так, почему ты живешь в крыле для прислуги? — спрашивает отец.

— Я думала, ты снова уехал, — неверяще пробормотала. Он стягивает с себя пиджак, небрежно бросает его на диван, а потом вздыхает так, словно обременен тяжелыми мыслями. — Тогда, кто уехал в машине? Что вообще происходит? — У меня еще много вопросов. Я смотрю на отца ожидая объяснений, но он ведет себя так, будто ему нечего мне сказать. Но, я не собираюсь молчать: — Где Питер? — стараюсь, чтобы мой голос звучал настойчиво.

— Уехал домой. Крейд его отвезет, не беспокойся.

— Крейд? — я отшатнулась, будто получила оплеухи. Крейд увозит людей только с одной целью. От радости не осталось ни следа, ее будто стерли, как картину с полотна. Я стиснула зубы. — За что ты так с ним? За что ты так со мной?! Ты не можешь исчезать из моей жизни, а потом внезапно возвращаться и переворачивать все верх-дном!

— Ты сама виновата, — спокойно, с готовностью отвечает, будто бы мы находимся на какой-то конференции и мою личную жизнь вынесли на обсуждение, как нечто обыденное, не важное. Вернее, будто бы ее нет. — Никто не тронет Паркера.

— Что?..

— Но, меня больше интересует другое, — перебил меня, а потом подошел к столу, чтобы взять какой-то лист. — Взгляни.

Я послушно подхожу, чтобы посмотреть содержимое листа и меня пронзает холодом, как сотнями ледяных стрел в одночасье, когда я вижу фотографию. Это я. Поднимаюсь ко входу в Белую Башню. Снимок сделан именно в ту минуту, когда я обернулась, чтобы осмотреть улицу и по возможности запомнить ее. Мои волосы и подол платья развиваются на ветру с каким-то по истине грубым, но совершенным цинизмом, словно так и было задумано. И взгляд туманный, далекий. Капли дождя так отчетливо видны, что в целом снимок напоминает кадр из какого-то фильма.

— Невероятно, — выдыхаю я.

— Этот снимок разошелся по всем газетам. Они думают, что это твой вызов, но я-то знаю, что на самом деле ты собиралась сделать. Считаешь, это отличная шутка? О чем ты вообще думала? — впервые в жизни, отец повысил на меня голос. — Ты хоть представляла, что будет дальше? — в его глазах пылает злость, а в голосе клокочет ярость. — Я был не лучшим отцом, знаю. Смерть твоей матери подкосила меня. Но, если бы ты погибла, от меня бы и вовсе ничего не осталось. В моей жизни не осталось бы смысла. Все, что я делал до этого момента было ради нашей семьи.

— Семьи? — глаза застилает пелена слез. — Тебя постоянно нет дома. Я одна все время. Какая мы семья? Мамы не стало, не стало и нас.

— Я не мог вернуться, не закончив всех дел, — хмуро качает головой. — Но, я слушал все твои сообщения, просто ответить времени не было. Однако, теперь все будет по-другому.

— Ну да, — пробормотала я, и обогнула его, чтобы сесть на диван, а после чуть громче спросила: — И каков твой план?

Мне хотелось спрятаться от его взгляда.

Выглядело все очень сомнительно. Отец присел на диван напротив меня, чтобы смотреть мне в глаза. Я с вызовом выдержала его тяжелый взгляд, намеренно показывая, как сильно изменилась за последнее время. Помню, как в мгновение рухнул весь мой мир. Мне не стать прежней. Теперь, я не знаю, чего хочу, но определенно понимаю, кто должен быть рядом со мной.

— Считаю своим долгом разложить все по полочкам, чтобы после не было ненужных вопросов и недомолвок, — вот, мы снова вернулись на конференцию. Я почувствовала себя маленькой девочкой, представшей пред отцом после очередной неразумной выходки. Однако, родитель выглядел более, чем спокойно. Это спокойствие настораживало. И, когда он продолжил говорить, мне показалось, что речь слишком хорошо сложена, даже для такого человека, как Джереми Уайтрейн, будто отрепетированная заранее: — Я знаю, что ты усиленно занималась экономикой, чтобы впечатлить меня. Очень похвально.

Я не нарочно громко сглотнула.

— Спасибо.

— Но, я не намерен делать тебя наследницей Белой Башни, — рубит на корню. — Тебе следует найти что-то другое, в чем ты действительно добьешься успеха. Я не верю в то, что ты способна вытянуть бизнес. Особенно после того, что ты попыталась сделать. Теперь, я не просто не верю, а уверен в том, что ты не сможешь продолжить мое дело. — Его слова остры, как лезвие ножа и режут по слоям не хуже, в то время, как внутри меня холодеет пламя, тухнет надежда и меркнут все мечты. Мое будущее тлеет. Я ожидала чего угодно, только не этого. Никак ни этого. Но, отца не останавливает мой обескураженный вид, он решает добить меня:

— Ты должна была понять, что бизнес не место для слабых. Это постоянное поле битвы, где тебя могут пырнуть твоим же мечом. Я должен быть уверен в том, кому отдам дело своей жизни. Надеюсь, я доступно все объяснил.

У меня вырывается смешок, машинальный и рассеянный. Озадаченный взгляд родителя падает на меня, как свинцовая волна. Я не выдерживаю под ее тяжестью, рушась, как хрупкая плотина.

— Забавно. Ты даже не собираешься дать мне шанс проявить себя? — голос предательски глух.

— Ты уже проявила себя, — сухо замечает.

— Лучше бы я разбилась, — цежу сквозь зубы.

— Что?

— Что? — копирую его, вскинув одну бровь.

Родитель раздосадовано выдыхает, а потом говорит то, что окончательно разбирает меня на части:

— И готовься к тому, что в конце следующего месяца, мы вернемся в Лондон. Вместе.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒