Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





ИГРА В ДЕТСТВО 2 страница



 – Ложи на место! Не лапай. Будешь косолапый! Оставь что-нибудь и гостям.

Володя:

 – Не ложи, а ложь! Грамотная! Свинина у тебя на этот раз какая-то уж слишком свиная получилась.

Инна:

– Ладно. Ладно. Тоже мне критик. Филолог нашелся! Займись лучше делом. Кровать застелил? Нет? Уж гости, можно сказать, на подходе. Я ж не могу всё одна делать и за всем уследить!

– Сейчас застелю.

– Тем покрывалом, что с тигром. Оно поновее. Живо!

– Застелю. Всё равно в спальню никто заходить не будет на твоего тигра смотреть. Их вон сколько сейчас по телеку показывают. Разве тигром сейчас кого удивишь. Если бы на покрывале была обнажённая Мона Лиза изображена в эротической позе, тогда уж куда бы ни шло.

– Жди. Ещё как зайдут. Делай, что тебе говорят. Гостям всё интересно, а особенно в спальне.

 Володя застилает постель и кидает на неё сверху на покрывало большую серую шляпу из ягнячьей шерсти с широкими полями. Будто бы шляпа там случайно оказалась, а затем идёт в ванную комнату, где, стоя перед зеркалом, выдёргивает у себя лишние брови и ресницы, бреет бритвой волосики на ушных раковинах, делает себе козью рожу в зеркале, затем обезьянью рожу и удовлетворённый идёт в гостиную, руки в брюки, не зная, чем ему ещё заняться. Включает телевизор. Немного смотрит новости. Выключает телевизор. Включает магнитофон. Звучит песня Хулио Иглесиаса.

Голос за кадром Инны с кухни:

– Вов! Отнеси квашенную капусту на балкон. Поставь там ее в ящик.

Володя дёргается было на кухню за капустой, но его останавливает новое указание супруги с кухни:

– Нет! Пока не надо. Может не хватить. Нет, отнеси её всё же на балкон, а то на кухне не развернуться.

Володя дёргается на кухне то к миске с капустой, то от неё.

– Ладно, отнеси.

– Или нет, оставь.

Володя ставит миску с грохотом на стол:

– Ну, так нести или нет в конце-то концов?

– Не надо. Оставь здесь пока. Я потом скажу. Лучше убери газеты с журнального столика в прихожей.

– Уже убрал. Давно.

– Я что-то не заметила. Куда убрал?

– Куда Макар телят не гонял. В хельгу, в книжное отделение.

– Тогда протри пыль на книжных полках.

– Уже давно протёр.

– Когда ты успел?

– Вчера ещё всё протёр, когда квартиру пылесосил. Покоя от тебя никакого нет. Задёргала всего.

Володя идёт в спальню и подходит к окну остыть и вдруг ему в светлой, зыбкой, рассеивающейся дымке видится.     Володя видит себя молодым, как будто ему 23 года. Он худенький, стройненький в футболке стоит у подоконника с ящиками с помидорной рассадой, смотрит в окно с 3 этажа и видит, как к дому по тротуару на проспекте не идёт, а просто летит, спешит к нему его молодая, стройная жена Инка. Спешит к мужу из школы. Девушка одета в тёмно-серый костюм, двойку. На шее косынка. Причёска с хвостиком на заколке. Инна машет, увидев мужа в окне, ему радостно рукой, чуть ли не подпрыгивая, в другой держит учительский портфель. Меняет руки и машет ему уже другой рукой.

Володя молодой вдруг превращается во взрослого, теперешнего, тем не менее стоящего у того же самого окна на Кутузовском проспекте. Он сам себе говорит ошарашенно:

– Это ж Инна. Ко мне из школы спешит.

Изображение тает. Затягивается дымкой. Взрослый Володя стоит у окна и, вздыхая, говорит себе тихо и грустно:

– Как давно это было. Боже, как давно. Целая жизнь. Прошла… А может этого всего и не было вовсе? Или было…, но не со мной… Нет… было. И как здорово было-то!

Володя проводит рукой по своему лицу, вытирает пальцами, навернувшиеся на глаза слезинки, непроизвольно щиплет кожу у себя на руке, словно желая убедиться, он это или не он:

– Неужели это была Инка! Она! Точно она! Я ж помню сорок почти лет тому назад. Как кино прокрутили.

Володя покачивает, трясёт головой:

– Бывает же. Кому расскажешь, что я это видел – не поверят. Такого, скажут, не бывает. А раз виденья видишь, значит, скажут, в психушку пора. Или у меня действительно котелок сварился. Надо пойти выпить. Срочно. Нервы подлечить. Поправить здоровье. Хотя… Помню, сидел я как–то, давно уж, на кухне, на Кутузовском, и глушил рижский бальзам. Вдруг всё перед глазами поплыло, зашаталось. Я испугался. «Всё, думаю. Допился. Пора бросать». И ведь впрямь чуть было не бросил, а оказалось всего-навсего землетрясение в Москве произошло, вот всё и зашаталось. А ведь я тоже тогда подумал: виденье. Вот и разберись теперь, что считать виденьем, а что явлением природы. Но всё равно пойду, рюмочку приму. Ведь видел же я сейчас всё это… Видел… Как здорово всё тогда было. Мы с Инкой… молодые. Влюблённые! Счастливые!

Володя идёт к хельге. Выпивает стаканчик водочки. Крякает. Закусывает огурчиком. Берёт гитару и идёт с ней к жене на кухню. Входит на кухню, становится на одно колено и поёт жене под гитару в порыве ностальгических чувств:

– Жёнушка, ты жёнушка, только не ворчи.

Обними воробышка своего в ночи.

Жёнушка, ты жёнушка, боль, печаль – долой!

Я танцую, жёнушка, лишь с тобой одной!

Инна машет Володе рукой, мол, хватит, хватит, не понимая порыв мужа:

– Хватит, хватит. Распелся! Дел что ли нет? Лучше бы занялся чем-нибудь полезным! Иди, иди отсюда. Опух от безделья.

– Не ценишь ты меня с моими талантами.

– Иди, иди уж. Тоже мне Страдивари выискался!

– Страдивари, не Страдивари…

Володя идёт по коридору в гостиную, бормоча себе по нос:

– Что же такое сделать плохое?

Инна смотрит на кухне в окно. Видит двор. И вдруг картинка за окном меняется. Всё исчезает в дымке. Дымка рассеивается, и Инна видит себя как бы со стороны. Она видит себя молодой, лет 27-ми, что стоит она в полосатом брючном костюме, с белыми, красными и синими полосками, в босоножках на высоких деревянных каблуках, по моде 70 годов, у окна двухэтажного дома в Африке, которое выходит на узкую улицу. На улице играют двое негритят. Идёт негритянка в расписном платье. На голове несёт огромную корзину с фруктами. На спине у неё висит подвязанный платком грудной ребёнок. В правой руке она тащит какой-то узелок, в левой – бутыль с водой в плетёной окантовке. За ней идёт её муж: худой негритос. Он одной рукой держит над собой зонтик, в другой – приёмник советского производства «Сигулда». На нём рубаха с большим портретом президента страны. Дети убегают. Супружеская пара негров уходит. К дому подъезжает бронетранспортёр. Из переднего люка торчит голова водителя, негра, в шлемофоне. Он машет рукой приветственно Инне в окне.

Инна видит, как из подъезда дома быстро выходит её молодой муж, Володя, в светло–серых летних лёгких брюках, в белой кепке на голове и в белой рубашке с короткими рукавами. В одной руке у него пакет, видимо, с бутербродами, в другой – термос с чаем.

Володя кладёт пакет на борт бронетранспортёра и ставит термос туда же. Залезает на БТР, берёт свои вещи, залезает в люк, машет рукой Инне и исчезает с пакетом и с термосом в люке бронетранспортёра.

Инна машет рукой Володе в ответ, потом прижимает руки, сжатые в кулачки, к груди. Грустно смотрит на уезжающий бронетранспортёр и говорит себе, как уже привыкла разговаривать сама с собой, оставаясь на долгое время одна в доме:

– Хоть бы мой Вовик живым вернулся домой с этого проклятого стрельбища! Не подстрелили бы его эти ротозеи, шурики-африканцы! Змея бы какая его не укусила бы. Противоядий-то от них у наших нет. Не снабжают из Центра наших военных специалистов антидотами…

Всё затуманивается. Изображение исчезает. Инна стоит у окна. Руки её непроизвольно прижимаются к груди, и она говорит сама себе растроганно:

– Господи! Что за чудеса?! Неужели это с нами-то было. Брошенные на произвол судьбы в Африке, без врачей, без еды, одни, безоружные, перед наёмниками… На нервном истощении вернулись тогда… И что я всё время своего Вовика дёргаю? Надо бы с ним поласковее быть, с именинничком.

И тут же Инна кричит Володе:

– Ты чем там занят, именинник? Возьми-ка, выброси мусор на лестницу.

Володя входит на кухню, берёт из мусорного ведра мусор в пакете и вздыхает:

– Так оно же не полное…

– Нет, неси. Чтобы рыбой не пахло.

– А оно и не пахнет…

– Это только пока не пахнет. А гости придут, оно и запахнет. Тебе что, лень? Так и скажи. Тогда я сама сейчас вынесу. Боишься переломиться?

 Володя обречённо:

– Хорошо. Вынесу, вынесу.

Володя достаёт из мусорного ведра пластиковый мешочек с отходами кухонного производства и выходит на площадку перед квартирами. Площадка перед каждой дверью заставлена стремянками, овощными ящиками, лыжами, газетами в стопках. Стоит старая «Ригонда», тележки для продуктов и более громоздких вещей. Над одной дверью висит с Нового года новогоднее украшение: гирлянда из колокольчиков. Над другой дверью прибита подкова. На счастье, так сказать.

На площадке Володя видит соседа, пожилого, лет семидесяти, мужчину с большой лысиной на голове, в серых спортивных, похожих на кальсоны штанах, или в кальсонах, похожих на спортивные штаны. Сразу и не разберёшь. И в голубой майке. Сосед усердно подметает пол и коврик у дверей. Причём не только у своей квартиры, но и у соседских. Здорово пылит, так как пребывает в злом, раздражённом, нервном состоянии.

– А! Володя! Сволочи все эти коммунисты. Конечно, не все! Такой Союз, такой Союз, на тебе, и развалили. Учились бы лучше у китайцев как целостность государства блюсти. Проходи, проходи. Ты мне не мешаешь.

Евгений Степанович гневно потрясает ковриком.

– Здравствуйте, Евгений Степанович. Спасибо вам за заботу обо всех нас.

Евгений Степанович молча кивает головой. Володя, зажимая нос двумя пальцами, так, чтобы этого не заметил Евгений Степанович, зажмуривая глаза и задерживая дыхание, вполоборота от соседа, бочком идёт на лестничную площадку, там распрямляется и выбрасывает пакет в мусоропровод. Мешочек с банками несётся вниз. Володя глядит в окно.

Мусор из Володиного мешочка сразу же вырвался наружу и с радостными грохотом понёсся с 16 этажа на первый в мусоронакопитель, с каждой секундой набирая крейсерскую скорость, чтобы там, в мусоронакопителе, с полного лёта, с размаху, распластаться и разлечься на полу в ожидании своего торжественного выноса, а точнее вывоза дворничихой на двор, на помойку, на свежий воздух, а оттуда и вовсе на волю общенародную демократическую городскую организованную свалку, где его ждала радостная встреча с другими такими же отходами, туда, где все городские отходы были равны, независимо от их социального происхождения. Тем временем Володя возвращается в свою квартиру. Смотрит на старинные деревянные часы, висящие над дверью в гостиную:

– Завести что ли. Пусть громыхают. А… Да ну их. Возиться ещё. Потом их останавливать надо…

Володя ополаскивает руки в ванной под краном и направляется к столу в гостиной где тибрит кусочек ветчины, съедает его, а остальные ломтики ветчины сдвигает на блюде так, чтобы не было видно его проделки. Затем он принимает на грудь очередной стаканчик водочки, граммов тридцать, не больше, из хельги.

Инна кричит из кухни:

– Володя–я! Что ты там делаешь? Что-то не идут твои гости.

Володя испуганно вздрагивая прикрывает дверцу хельги и идёт в ванную подушить себе усы, чтобы не пахло водкой.

Володя кричит из ванной:

– Не боись. Придут. Как миленькие. Кто ходит в гости по вечерам, тот поступает мудро. Как говорится: на то оно и вечер!

Инна обеспокоенно:

– А не заблудятся? Ведь первый раз к нам едут.

– Не маленькие. Воровать пора. Телефон у них наш есть. Позвонят в крайнем случае. Язык до Киева доведёт.

 В прихожей раздаётся продолжительный звонок. Звонок звонит птичьим голосом и кажется, что какой-то жар–птице наступили на хвост, ошпарили её кипятком или отворачивают ей шею. Вот она и голосит так. Орёт как недорезанная. Володя тревожно прислушивается, настораживается, теребит на себе галстук:

– Кто это может быть? Некому звонить-то. Мы, что, кого-нибудь проглядели? Ты видела, чтобы к нам кто-нибудь шёл?

– Нет, вроде бы, не видела.

Я только что на площадке, там, у мусора, смотрел в окно. Никого не было. Что они, с неба что ли свалились?

– Иди, открывай, а не рассуждай тут.

Инна толкает руками Володю в бок.                  

– На вертолёте прилетели, на крышу, как Карлсон с моторчиками и пропеллерами. Может и проглядели.

Снова раздаётся дикий, надсадный голос птички–звонка. Жуткая трель, если внимательно прислушаться. Но хозяева уже к нему привыкли. И не такой уж он был и жуткий это звук звонка, если, конечно, не давить на кнопку целую минуту. Володя слушает, застыв, этот необычно длинный, тревожный звонок. Володя стоит в коридоре, застыв, слушая этот необычно долгий звонок.

– Право же, открывай. Неудобно.

Она уже обеими руками толкает Володю к двери. Тот слегка упирается. Инна идёт на кухню, а Володя к двери и бурчит:

– А моет это киллер какой? Что я, должен всех подряд киллеров к себе в дом пускать? Причём бесплатно.

– Ладно тебе, киллер. Кому ты нужен?!

– Не скажи. Я киллерам очень даже могу пригодиться. Хотя бы для тренировки. Должны же они на ком-то тренироваться. Руку, так сказать, набить, перед серьёзной работой.

Володя берёт с книжной полки в гостиной красный с жёлтым газовый перцовый баллончик для индивидуальной защиты «Шок», прячет его вместе с правой рукой в карман брюк и браво идёт открывать дверь. Володя выходит на площадку перед квартирами и снова видит там одинокого соседа, Евгения Степановича, с табуретки ввинчивающего электрическую лампочку в патрон на потолке.

Евгений Степанович:

–Тебе звонят уже второй раз!

– Мне.

Володя показывает левой рукой на потолок:

– Что, перегорела?

– Эта, эта, да… перегорела. А вон перед лифтом две лампы дневного света ворюги вместе с проводами вырвали. Видел?

– Видел.

– Под напряжением вырвали. Ничего не боятся. Распустилась молодёжь. Наркоманы одни! Конечно, не все! Вот мы пионерами были. С галстуками ходили, металлолом собирали, на целину потом ездили. А эти… тьфу. Конечно, не все!

В лифт входит Юра. И видит объявление на стене: «Внимание! Запрещается розжиг гкостров, выгулка собак, выпас и выгон скота, выполз змей, выпорос свиней, выжереб коней, выкобыл лошадей, вымет икры, вылуп птиц из яиц, выхохол выхухолей, выкур курей и выпрыг кенгкрей, выкур кур, обдир ягод, выруб леса, выпуг тетерева, выдох вдоха, выхлоп газов, выкиждыш мусора, выродок людей, выплыв стали, выпендр фраеров, выстрел «Аврор», выклянч денег, вымуштр солдат, вытрус половиков, выпор детей, высморк насморка, вытреп и разбрех государственных тайн. »

Юрка ржет без передыха до самой остановки лифта.

Понимающе кивая головой соседу, Володя приникает к дверному глазку в металлической двери на лестничную площадку. Он с искажением, как в комнате смеха, видит удлинённого толстопузого мужчину среднего роста в плаще и в чёрной маске с прорезями для носа, глаз и рта. И с автоматом «Калашников» в одной руке. Второй рукой он в третий раз жмёт на кнопку звонка.

– Кто там?

– Что так долго не открываете? Почтальон Печкин. Да не бойся ты, не гости.

Юра гогочет из-под чёрной маски гоготом Юры, и Володя, узнав приятеля, открывает дверь на лестничную площадку.

Володя Юре:

– Напу–гаал! Я думал бандит какой поздравить меня идёт с контрольным выстрелом в голову из автомата.

Володя высвобождает потную руку от баллончика в кармане и обнимает Юру:

Юра машет рукой жене:

– Галя, выходь. Я его уже напугал.

Из-за угла, с лестницы, появляется Юрина жена с букетиком ландышей в одной руке и тюльпанов – в другой.

Юра с Галей хором Володе:

– С Днём рожденья, именинник!

Юра снимает маску:

– Бери, владей. Может пригодиться. Банки грабить. А вот тебе ещё и рог для вина. В него два литра входят. Хошь вина, хошь водки. Чего душа желает. Всё вмещает, без разбору.

Юра вручает Володе маску, игрушечный автомат и хрустальный рог для вина.

Володя принимает подарки:

– О–о–о! Какой увесистый. Да к тому же ещё и хрустальный. Спасибочки, ребятки. Инна! Где ты там запропастилась?

Появляется Инна. Евгений Степанович со своей табуреткой убирается с дороги, освобождая проход гостям Володи. Но не уходит, слушает, о чём говорят Володя и его гости. Володя целует в щёчку Галю и Юру. Они целуют его. Володя жестом приглашает гостей в свою квартиру:

– Проходите. Быстро нас нашли?

Инна, идя навстречу гостям:

– Здрасьте. Сколько лет, сколько зим…

Галя:

– Инночка! Здравствуй, дорогуша. Да, нашли вас быстро.

Юра:

– Но вот весна в этом году вовсе не красна. Задерживается здорово. И сейчас хмурится что-то. И моросит опять. То ли дождь, то ли снег.

 Инна Гале протягивая вешалку:

– Вот шкаф, вот вешалка. Вешайтесь, на здоровье.

Юра в этот момент вручает Инне букет тюльпанов, принятых им из рук Гали и ландышей, и поёт:

–     Ландыши, ландыши, светлого мая приве–ет.

Инна ему подпевает:

– Ландыши, ландыши…

Володя заканчивает, перебивая Инну:

– … Белый букет!

Юра, вручая цветы Инне, кланяется и шаркает одной ногой о другую и наоборот:

Инна Юре:

– Будя расшаркиваться. Чай не на балу у генерал-губернатора.

А Инна уже на кухне с цветами, смотрит в окно и кричит Володе:

– Вов! Во–он Александр с Антониной идут. Вов, встречай!

Володя сопровождает Юру с Галей в гостиную:

– Проходите, будьте как у меня дома. Чувствуйте себя расслабленно. Осваивайтесь, а я побег Саньку с женой встречать.

Володя идёт к входной двери. Гости входят в гостиную и смотрят по сторонам.                  Александр, полноватый мужчина, с огромным лбом, с выпученными глазами, с седыми волосами и бровями, в куртке, кряхтя и с трудом передвигая ноги, двигаясь в раскорячку, со своей женой Тоней, высокой худой, стройной женщиной лет 50-ти, одета как провинциалочка. Чувствуется, что приросла она крепко своими корнями к деревне и никак никто эти корни ей не отрубит. Александр с Тоней под ручку подходят на малой скорости к подъезду. Александр задирает голову вверх, вместе с которой взлетают вверх и его лохматые, белые брови. Он замечает при входе над дверью табличку с надписью: «Подлец № 5». Табличка «Подъезд № 5» разбита кем-то так, что на шурупе осталась лишь часть таблички с буквами «ПОД» и кусочек стекляшки с «№5». Между стекляшками, на фанере, чёрным фломастером приписано «ЛЕЦ». В итоге вся табличка чётко читается как «ПОДЛЕЦ №5».

Александр тычет пальцем в направлении таблички и говорит жене:

– Смотри, что сотворили тинэджеры. Не поленились добраться до такой верхотулины.

Александр с Тоней смеются и входят в подъезд. Александр галантно открывает входную дверь перед Тоней, слегка постанывая:

– Ой! Тяжела дверь! Ой, тяжела. Зачем такой тугой пружин здесь установили? Непонятно. Мы же не спортсмены, чтобы растягивать.

Володя выходит на площадку перед квартирами, чтобы встречать гостей. Дверь на лестничную площадку уже открыта. На лестничной площадке Володя видит Евгения Степановича, который мокрой шваброй скоблит цементный пол. Сосед видит Володю и улыбается ему:

– Сволочи все эти демократы, все эти дерьмократы, как я их называю. Конечно, не все! Разворовали, растащили всю страну. Ну всё за границу вывезли: деньги, заводы, секреты. Всё! И золото, и валюту. Всё, что только можно и нельзя. А олигархи все эти чёртовы. Конечно, не все! Я вот всю жизнь пахал на химических заводах в Сибири, на морозе, в жару. Астму себе заработал, а пенсия – тьфу. На лекарства не хватает, не то что на нормальное стационарное лечение. Разве я не прав?

Володя дипломатично уходит от ответа:

– Сейчас, Евгений Степанович, минуточку. Гости ко мне идут. У меня сегодня День рожденья.

Евгений Степанович:

– А… тогда другое дело. Тогда поздравляю. Тогда не буду вам мешать. Потом домою.

Сосед берёт ведро с водой, швабру и, уходя к себе, говорит Володе:

– Я олигархам зла не желаю. Им ведь тоже рано или поздно придётся на химических заводах, как и я, астму себе на старость зарабатывать. Их понять можно. Поэтому и хапают, и разворовывают пока здоровье есть. Пожить-то хорошо хочется, ничего не производя и не создавая. Конечно, не все! Есть и такие, кто и вкалывает, производства производят…

Дверь лифта раздвигается, и появляются Александр с Тоней. Александр – врач невропатолог, потряхивает головой, щека у него дёргается, один глаз непроизвольно всё время мигает: нервный тик – производственная травма.

Александр Володе и подходящей Инне:

– Ой, ребятки! Еле до вас дошёл: остеохондроз, артрит, колит. Там болит и здесь болит. Склероз вот начинается, почти уже в самом разгаре. Ну, ваш дом и запрятали. Еле вас нашли. Прямо как поётся в песне о Матросе Железняке. Помните? «Я шёл на Одессу, а вышел к Херсону».

Володя:

– Не надо было выходить к Херсону. И ты тоже в засаду попал? С Тоней?       

Александр хохочет:

– В засаду не попали, а ушли в другую, ну совсем в другую сторону. Крюк сделали, - Он стонет и охает, - Теперь вот и ноги разболелись. Шатает всего прямо. А кто это у вас в подъезде подлец № 5?

Володя, смеясь:

– А… табличку у входа увидели. Не знаю, никто на себя такую ответственность не берёт, не признаётся, стесняется, наверно…

Володя с Инной отступают к своей двери, пятясь, перед идущими им навстречу Александром и Тоней. Так они входят на площадку перед квартирами. И видят все, как Евгений Степанович снимает с себя и ставит на коврик у своей двери пару своих чёрных разношенных его мозолистыми и подагровыми ногами ботинок. Оглядываясь на гостей, Евгений Степанович снимает с ног и синие носки и втыкает их в ботинки. Вытирает голые ноги о половик при входе, и на цыпочках входит в квартиру и захлопывает за собой дверь. Все четверо наблюдают за этой процедурой как бы оцепенев. Затем все приходят в себя и Александр, вспомнив о цели своего прихода, спохватывается. Он открывает коробочку:

– А вот тебе, Вовчик, наш подарочек. А цветы? Тонь! Где наши цветы?

Тоня, помахивая букетом:

– Да вот же они.

Александр, успокаиваясь:

– Ну, хорошо.

Александр достаёт из коробки настенные часы.

Володя деланно ахает:

– Какие оригинальные. Чувствуется, что со вкусом выбирали. Большое спасибо.

Александр:

– Я десяток магазинов облетел пока такие нашёл.

Тоня в сторону:

– Облетел он… Как же… Ждите…

Александр Володе и затем поворачиваясь к Инне:

– Они будут отсчитывать счастливые уходящие минуты и часы вашей жизни.

Тоня толкает Александра в бок:

– Вечно твой медицинский юморок.

Александр:

– Что делать, Вовчик. Годы-то какие. А времена? А? Времена не выбирают. В них живут и умирают. Все там будем, он показывает пальцем вверх, Но главное достоинство смерти в том, что она лучше всех показывает равенство людей.

– Хватит. Ты зачем в гости пришёл, чтоб о смерти твердить?

Александр не успокаивается:

– Во Франции дорога к центральному городскому кладбищу в Париже «Сан Женевьев де Вуа» так и называется без прикрас «Дорогой равных».

Тоня уже сердится:

– Перестань, Саш. Надоел своим нытьём. Ноет и ноет. Хватит чушь нести. Только людям настроение в такой день портишь. Инночка, ласточка, прими от нас эти скромные цветы. Саш, на, вручай.

Саша получает от Тони букет хризантем и вручает их Инне, а коробку с часами Володе. Гости раздеваются. Саша видит Юру с Галей в гостиной и машет им рукой:

– Юрастик, сейчас, сейчас мы к вам идём. Вот только разденемся. Как ты?

– Всё в порядке.

Саша:

– А Галя?

Юра:

– И Галя в порядке.

Саша:

– Счас, руки помою после улицы…

Тоня, поприветствовав в гостиной Юру и Галю, направляется с Инной на кухню. Саша направляется в туалет. Юра с Галей продолжают обходить гостиную, разглядывая всё вокруг. Раздаётся трель звонка. Ушеподавляющая.

Тоня Инне:

– Какая райская птичка.

–Да уж, райская, а орёт как в аду. Никак не соберёмся звонок входной сменить, чтобы звучало что-то такое высокое, одухотворённое.

Тоня Инне:

– Вагнер, Фауст, Шекспир или Бетховен? Да?

Инна вздыхает:

– Конечно, ты права, Фауст всё–таки лучше звучит…, чем это «райское» пение.

Володя выходит на площадку перед квартирами. Открывает дверь к лифту. В нос Володи ударяет резкий запах краски так, что он зажимает нос ладонью. Он видит Евгения Степановича, красящего кистью мусорный ящик мусоропровода. И тут же видит стоящего у двери Леню с ветками тополя в одной руке и с авоськой в другой. Длинный, худой Лёнчик слегка сутулится. У него длинные, спадающие на плечи волосы, узкие губы, прямой длинный нос, добрые с хитрецой глаза.

Евгений Степанович, обращается к Володе и Лёне. Он уже опять в своих кальсонах и ботинках:

– Сволочи все эти думцы, депутаты, заседатели, их мать! Конечно, не все! Только о своих льготах и неприкосновенности и думают. Лоббируют всё подряд. Лучше б о народе вспомнили.

Лёнчик, оборачиваясь к Евгению Степановичу:

– Утром мажу бруттер бротт, сразу мысль: а как народ?

Евгений Степанович замыкается в себе, а Лёнчик бросается на Володю, обнимает его и целует:

– Вовчик, салют! Буэнос диас! Как испанцы говорят. Ты ещё не забыл свой испанский? Поздравляю тебя от всей души. Прими от моих щедрот.

Лёнчик достаёт из авоськи бутылку «Шампанского» и несколько упаковок активированного угля.

– Вовчик, дорогой. Сам знаешь, сколько времени я был без работы. Правда, буквально месяц–другой назад пристроился я на одну фирму. Рекламой ведаю. Но всё равно, у меня пока, как говорится, в одном кармане вошь на аркане, а в другом – блоха на цепи.

– Да не тратился бы так. Мы ж понимаем…

– А это уголёк. Не простой, и не золотой, а активированный. Это просто сказка, чудо! Если этого уголька до этого дела, - бьёт себя тыльной стороной ладони по шее, - принять, или после этого, - щёлкает себя пальцем по шее, - то ничем буквально не отравишься. Ни едой, ни питьём. А если и отравишься, то не насовсем. Откачают.

– Спасибо. Но мы как-то к доброкачественным продуктам с Инкой привыкли…

– Не скажи. И на старуху бывает проруха.

– Это точно. Бывает. И ещё какая проруха. Спасибо за презент. Пошли. Все уже в сборе. Юрастик и Санёк уже пришли. Только тебя и ждём.

Володя вводит Лёнчика в квартиру. Лёнчик, целуя руку Инне:

– А Инночка! Рад тебя видеть, моя прелестница.

Инна:

– Так уж и твоя…

Инна смахивает пыль с курточки Лёнчика, а курточка эта ещё с Олимпиады–80 в Москве у него сохранилась:

– Проходите, гости дорогие! Чем богаты, то и прячем!

Лёнчик:

– Вот тебе, Инна, тополиная веточка с почками, но без печени. Распустится – такая зелёная, липкая и пахучая будет, душистая. И стоит долго. Вон те цветы, Он рукой показывает на вазу с тюльпанами на кухне, и неделю не простоят. А мой букет до–олго стоять будет, залюбуешься.

Юра, Саша, Тоня, Галя со всех сторон приветствуют Лёнчика, а он их:

– Лёнчик, привет.

– Привет.

– Лёнчик, хау ду ю ду?

– Дую, дую,

– Спасибо, Лёня. За чуткость и внимание.

Инин голос дрожит: она видит его таким неухоженным, запущенным, лохматым, не совсем чисто выбритым. Инна берёт у Лёни куртку, вешает её в шкаф. Берёт Лёню под руку и ведёт на кухню:

– Пойдём, лапки помоем. И скоро за стол. Покушаешь от пуза. Пошли со мной.

Тоня идёт в спальню. За ней Володя. Тоня деловито смотрит по стенам, взгляд её задерживается на картине «Женщина с фиалками».

Тоня:

– Ничего деваха. Смотрится.

Тоня пробует рукой покрывало и берёт в руки шляпу, лежащую на кровати:

– А это что за шляпа? Ковбойская?

Володя:

–Эта шляпа – подарок мне из Карачаево-Черкессии от моего друга Валико Хаджи–Мурзовича Шанова, известного на Кавказе хиропрактика. Это лечебная шляпа из шерсти ягнят определённой породы. Спасает от ультрафиолетовых лучей, снимает головные боли. Даже аденому вылечивает без хирургического вмешательства.

Саша, встревая в разговор:

– Если её на голову надеть или приложить к аденоме?

Володя:

– Не шляпа аденому лечит. Я про Валико и его целебные руки рассказываю.

Галя видит на книжном шкафу серое чучело рыбы–ежа, рыбы–шара и спрашивает Инну:

– И откуда эта рыбина?

Инна:

–Это морская рыба–шар из Карибского моря. Володя сам поймал и сделал.

Галя:

– Ой, какая красивая!

Она пробует пальчиком иголку и укалывается. Инна в это время отходит в гостиную. Галя берёт палец в рот, сосёт и фыркает:

– И мерзкая!

Тоня Инне:

– А это настоящая черепаха?

– Это ценного вида: черепаха–карей. Из неё украшения разные делают: браслеты, запонки.

Володя добавляет:

– Пуговицы перламутровые…

Лёнчик:

– Интересно! К кальсонам что ли?

 Инна:

– Не только. Можешь в пупок себе вставить. На пляже красоваться.

Лёнчик берёт чучело в руки:

– А что это у неё на шее? Травму в море получила?

Володя:

– Нет, уже на берегу. Здесь, со шкафа свалилась. Вот шею себе и свернула. Но она этого даже не почувствовала. Ей давно уже всё равно…



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.