УЖАС В ГОРОДЕ!!! 5 страница

Андрей выключает телевизор и прислушивается.

– Аля! Ты что там затихла?

Никто не отвечает. Андрей идет в ванную. Андрей приоткрывает незапертую дверь и просовывает голову в ванную. За полупрозрачной занавеской льется вода из душа. Алены нет. Андрей ищет Алену на кухне. Алены нет. Андрей направляется в спальню, потом в гостиную, по дороге заглянув в туалет. Алены нет нигде. Андрей в удивлении кричит на всю квартиру.

– Аленка! Ты где?

– А громче нельзя орать? В чем дело? Я здесь. В ванной. Моюсь.

Андрей снова направляется в ванную и видит, как в воздухе парят мыло с губкой и укладываются сами на полку. Плавает в воздухе махровое полотенце кого-то вытирая. Краны смесителя сами закрываются. Полотенце само вешается на сушилку.

– Алена!

– Ну что?

Андрей отодвигает занавеску, вытягивает руку и водит ею перед собой. Рука его упирается во мягкое и мокрое.

– Перестань, безобразник. Дай мне пройти. Чего ты замер? Отомри!

Андрей стоит около ванны, смотрит во все глаза, но Алену не видит. Вдруг кто-то надавливает на его плечо и прошмыгивает мимо. На полу ванной он видит мокрые следы чьих-то невидимых ступней. Андрей шарит руками по всей ванне, но никого не находит. Он идет в гостиную. Там кто-то двигает кресло и в него садится. Кресло продавливается под чьей-то тяжестью.

– Алена! Ты где?

– Да здесь я. Вот. Вся перед тобой. Хороша я? Такая? Это теперь все твое!

– Что мое? Где мое?

Андрей делает шаг на голос, еще шаг, вытягивает правую руку, тычет ею во все стороны. И получает по руке от кого-то шлепок.

– Осторожно. Мне больно.

– Я, я… я просто тебя не вижу. Чертовщина какая-то. Может у меня что с глазами? Я тебя чувствую, слышу, но … не вижу.

Голос Алены насмешливый:

– Меня… В такой позе… и не видишь? Ну будя хохмить! Подурачился и хватит!

– В какой позе? Ах, да… Конечно… Нравишься… Очень! Только… где ты?

Голос Алены томный:

– Ты случаем не свихнулся? От жары. Во–от я! Иди! Иди ко мне! Бери меня!

Андрей опускает руки и молчит.

Голос Алены смешливый:

– Во–от же я!

Раздается звук хлопков рук Алены по ляжкам.

– Вот мои ноги… Вот мои бедра… А вот это ты, скажешь, тоже не видишь?

Андрей приседает и смотрит, вытянувшись всем телом вперед, перед собой.

Голос Алены уже немного с раздражением:

– Шутник, ты, однако. Чего вытянулся? С тобой не соскучишься. И мою грудь не видишь? А если я вот так ногами сделаю?

Изображение Андрея вдруг медленно исчезает, растворяется в воздухе. Он тоже становится невидимым.

– Андрейка! Ты куда делся? Ты… пропал…

– Я-то здесь…

Кресло выправляется: кто-то с него встает.

Голос Алены дрожит:

– Я… я… боюсь. Андрей, происходит что-то странное. Я тебя перестала видеть. Ты исчез. Я теперь понимаю, почему ты говоришь, что меня не видишь. Потому что… я тебя не вижу. Ты стал невидимкой, как и я.

Невидимки не видят друг друга и идут друг к другу на ощупь.

– Ах, вот ты где.

– И я тебя нашла. Вот твои руки, грудь, голова, рубашка, джинсы…

–А вот твои руки, твое тело, твои душистые волосы. Вот я в них утопаю. А это, кажется, твоя грудь…

Голос Алены уже более веселый:

– Я тебе покажу, кажется. Кажется ему… Представьте себе! Надо же, сказал… Дай-ка сюда свою ручку. Это мой животик, а этой твой животище. Это мой ротик. А это твой ротище. Это мои глазки, а это твои глазища. Это мои ручки, а это твои ручища. А зачем тебе такие большие ручища?

Голос Андрея:

– А это для того, чтобы лучше тебя ла…,

Голос Алены:

– Чт–о–о–о?

– Я хотел сказать хватать.

Голос Алены:

– Тогда хватай, обними меня покрепче. Так. Еще крепче. Всю… всю…

– Я хочу тебя, Алена.

– И я тебя! Пошли со мной.

Стул сам сдвигается с места. В спальне само слетает с кровати на пол покрывало. Кровать прогибается под тяжестью двух тел. Раздаются страстные постанывания влюбленных, звуки поцелуев, шорох снимаемой одежды Андрея. Кровать ходит ходуном. Кто-то невидимый хватается за подушку, за края кровати. Они проминаются, комкаются, вдавливаются…

– Дорогая моя! Любимая! Ласточка! Малышка моя! Странно… Обнимаю тебя, не видя, на ощупь. А ощущаю тебя до последней клеточки. О–о–о! Хорошая моя! Милая!

– Так… так… Милый. Ой, как хорошо. Еще, еще! Целуй меня! Бери меня… Всю… Без остатка. Тебе… все можно… Ой, ой, ой! Не могу… Как мне хорошо с тобой!

С кровати сваливается на пол подушка. Ветерок из окна шевелит шторы. На некоторое время в спальне воцаряется тишина.

Голос Андрея тихий и нежный:

– Тебе не холодно, лапка моя? Тебя не продует? Ты во-он какая вся мокренькая. Не прикрыть тебя простынкой?

Голос Алены воркующий:

– Сама лучшая одежда для женщины-это объятия мужчины, которого она любит…

Из здания городской бани выходит группа только что помывшихся распаренных, раскрасневшихся, радостных, возбужденных женщин. Они вдыхают полной грудью свежий воздух. Жмурятся от яркого солнца. Идущая последней женщина отпускает входную дверь на пружине, но… дверь не захлопывается. Ее кто-то придерживает, слегка приоткрывает и тихонько за собой закрывает. Разгоряченная женщина этого не замечает. Женщины шумной толпой идут по улице.

В предбаннике в густом плотном пару мелькают обнаженные женские спины, груди, попки. Дверь в предбанник кем-то приотворяется и закрывается. На краю скамьи стоит шайка. Шайка вдруг сама поднимается в воздух и опускается рядом со скамьей на пол. Из парилки выскакивает молодая разгоряченная женщина с убранными под косынку волосами. Она хочет немного передохнуть и садится на скамью с краю, но упирается сбоку во что-то невидимое. Женщина в недоумении передергивает плечами. Нагибается, берет с пола шайку и убегает с ней к кранам с холодной водой, чтобы окатиться.

Степана глубоко вздыхает:

– М–м–да!!!

Четыре шайки, одна за другой, снимаются с разных мест предбанника, потихоньку, чтобы женщины этого не заметили, перемещаются рывками по полу и устанавливаются одна на другую в углу помещения, образуя собой горку. Кто-то усаживается на них сверху. Женщины этого не замечают. Они продолжают мыться, смеяться, обливаться водой… Две женщины беседуют. Одна говорит другой:

– Каждую женщину в жизни мучают два вопроса. Как найти мужчину своей мечты и что потом с этим подлецом делать?

В углу предбанника постепенно начинает вырисовываться фигура сидящего на четырех шайках Степана, в синей майке и в семейных трусах в цветочек. На ногах у него плетеные сандалеты. Степан от удовольствия причмокивает губами, потирает руки, потряхивает от возбуждения перед собой кулаками.

Мужчину замечает сначала одна, затем вторая, третья женщина. Женские голоса в бане смолкают. Женщины вылупились, воззрились на Степана. Они сначала как бы в столбняке. Но вот женщины молча, сплачиваясь, начинают надвигаться сурово и угрожающе на Степана. Кто–то из женщин прикрывает руками, мочалками обнаженные тела, а кто и нет: в своей бане и кого–то еще стесняться. Женщины окружают Степана со всех сторон.

Женщина с мочалкой:

– А ты что здесь делаешь, гражданин хороший? Ты как здесь оказался, старый хрыч?

Степан, расплываясь в улыбке:

– Какой же я старый? Вы это кому? Мне? А меня ж здесь нет! Я ж невидимый!

Женщина с полотенцем:

– Да что же мы стоим-то? Бейте его, бабы! Чтоб неповадно было! Срамота!

Женщина с мылом смеется:

– И мыло! Вот мыло! Давайте засунем его ему в рот или еще куда-нибудь!

Женщины лупят Степана скрученными в жгуты мокрыми полотенцами, простынями. Хлещут мочалками. Одна замахивается на него шайкой. Степан сгибается и закрывается от ударов руками, локтями. Слышно дыхание разгоряченных и яростных в гневе женщин. Степан сваливается с шаек, становится на четвереньки и ползет между ног женщин к выходу. А женщины мылят ему голову, засовывают ему мочалку в трусы. Пинают его во все места ногами, обдают из шаек холодной и горячей водой. Под смех и гневное улюлюканье женщин Степан вырывается, наконец, из их рук, вскакивает на ноги и пулей вылетает в раздевалку. Хватает на бегу чью-то кофту, юбку, платок и, преследуемый толпой фурий, несется из бани на улицу.

Из входной двери бани высовываются по пояс три обнаженные женщины, которые кричат наперебой вслед Степану, размахивая кулаками.

Женщина с мочалкой:

– Еще раз к нам влезешь, живым не выпустим! Под шайками закопаем! Или еще что-нибудь с тобой сделаем. Или оторвем тебе что-нибудь!

Женщина с полотенцем:

– В психушку его надо бы!

Женщина с мылом:

– Или в парилке распялим! Учти! Срамной!

Степан стоит за углом дома с женской одеждой в одной руке и потирает ушибленные места другой. Обнаруживает у себя сзади в трусах мочалку и с отвращением отшвыривает ее в траву. Чувствует еще что-то у себя в трусах, но уже спереди. Сует руку в трусы и находит там обмылок, который выскальзывает как лягушка у него из руки.

– Как же так… Они меня невидимого? А может мне это просто спьяну показалось, что я невидим? Или мужики меня разыграли? Не, они и сами инвалидами стали. Я же их видел! И через весь город я в трусах прошел. Никто слова не сказал… А бабы? А бабоньки… ничего. У–ух, ядреные! Ради узрения таких и схлопотать не грех. Э–эх! Вот-те какая экскурсия на высшем художественном уровне получилась! Экскурсант! Да–а! Теперь как бы мне до хаты добраться?

Степан натягивает на себя юбку, кофту, на голову повязывает платочек в горошек и, оглядываясь по сторонам, направляется домой, держась за намятые бока и охая…

Кухня в квартире Андрея. К столику кем-то придвигаются с двух сторон стулья. Кто-то на них садится.

– Как ты там, призрак, устроился?

– Устроился. Значит мы стали с тобой невидимыми?

–Значит стали. И пока живы, раз кушать хочется. Как говорили древние: если я хочу кушать, значит, я существую.

– Они говорили несколько иначе. «Если я мыслю, значит, я существую». А мы мыслим. Давай кушать и думать, что будем делать дальше.

В воздухе порхает чайник, который сам ставится на плиту, которая сама включается. Из холодильника достаются, мелькают в воздухе и размещаются на столе: колбаса, масло, молоко. Стулья у стола двигаются. Все само собой режется, делаются сами бутерброды. Чашки и блюдца из шкафчика перемещаются на стол. Заварной чайник сам разливает заварку по чашкам, порхая в воздухе. Бутерброды подносятся к невидимым ртам и надкусанные где–то исчезают, чашки подносятся к невидимым ртам, и ставятся на стол. Кто-то задергивает развеваемую ветром занавеску на окне. Невидимки беседуют между собой.

– Ален, ты в чем сейчас? Что на тебе надето?

– Я в твоих шортах и в твоей рубашке, что висела в ванной., такого голубоватого цвета. В босоножках, еще сыроватых с тех пор как я их макнула в лагуне у водопада.

– Я не вижу ни твоих шорт, ни футболки, ни босоножек. Так… Давай рассуждать…

– А ты сейчас в чем?

– Я босяком и в шортах.

– Я их тоже не вижу. Что-то с нашими или глазами, или с телами случилось. Мы невидимы и невидимо то, что на нас одето. Во дела! Андрей! Сбегай в прихожую. Надень-ка на себя дубленку и кроссовки, в которых ты гулял. Посмотрим, что будем.

Чашка ставится на блюдце:

– Бегу.

Слышен звук открываемой в прихожей двери стенного шкафа. Видно, как из шкафа сама достается дубленка и на кого–то надевается. На кухню выплывает по воздуху дубленка, машет рукавами в воздухе и виляет бедрами.

– Ну и что?

– Я вижу только танцующую дубленку, а вот кроссовки не вижу. А теперь отнеси обратно дубленку, а надень-ка на себя какой-нибудь плащ.

– Будь сделано!

Дубленка снимается с кого-то и скомканная уносится, будто у кого-то подмышкой. Слышен шум дверок шкафа в прихожей.

– Я здесь! В плаще. В легком, в осеннем.

Голос Алены за кадром:

– В осеннем, говоришь… А вот его-то я и не вижу. Значит, дорогой мой, не все на нас видно и не все не видно. Это первое. Я так понимаю, что есть какой-то предел…Все зависит, я сказала бы, от толщины одежды. Дубленка видна, а плащ уже нет. Интересно…

– Я… вспомнил. Когда ты принимала душ… по телевизору сообщили об аварии на химзаводе в соседней области и утечке каких-то газов в атмосферу.

Посуда сама моется в мойке, вытирается полотенцем и убирается в шкаф.

– Так может, мы с тобой опылились или надышались этими газами?.. И стали поэтому невидимыми. Только где?

– Ну не дома же. Ты душ принимала, а я нет. Значит, на улице, во время прогулки. Но не одни же мы с тобой вчера и сегодня гуляли. Дай-ка я еще разок включу телевизор. Есть ли в городе паника, есть ли жертвы?

– Скажешь тоже, жертвы!

Кто-то включает телевизор. По местному каналу идет передача для детей. Кто-то пультом переключает программы. По другому каналу идет ток–шоу, по третьему – боевик, по четвертому – прогноз погоды.

– Видишь, все спокойно. Никакой паники. Чем же мы с тобой отравились? Не минералкой же у водопада?

– Вот! От воздуха! От этой утечки на химзаводе. А где наглотались? Да в лесу! В поле! За городом! У озера! У озера!!! Мы с тобой купались в озерце. Помнишь? Помнишь, я тебя спросила, куда это рыбки, твои любимые уклейки, подевались. Они не уплыли! Им плыть оттуда просто некуда. Там одни камни, пороги на ручье. Странно все это.

– Ты полагаешь… рыбки тоже стали невидимыми?.. Как мы с тобой? И воробьи на ветках прыгали, прыгали и вдруг допрыгались – исчезли. А ветки дрожали под ними. Я обратил внимание.

Голос Алены тревожный:

– Мы стали с тобой невидимыми, прозрачными навсегда? Мы с тобой умрем? Да? Что ты молчишь? Мы… Но мы же бодры, веселы. Надолго ли? Мы невидимки. Кому скажи, не поверят. Во чудеса! И что мы будем теперь делать? Пойдем в больницу? А родители наши? Что с ними будет, если они нас… не увидят… Никогда…

Голос Андрея за кадром:

– Эта утечка газов с химзавода… Точно! Идти в больницу… Еще чего! Если что, то нам уж ничто не поможет. Ты читала или слышала когда-нибудь, чтобы невидимок лечили и вылечивали? Мы подкрепились, передохнули. Который сейчас час? Около четырех часов. Давай оденемся. Легко. И пошли в город. Походим там, посмотрим, послушаем, что там творится. А потом уж и решим, что делать дальше. Идем оденемся… И на улицу.

В спальне мелькают шорты Андрея, лежавшие на кресле, маечка и юбочка Алены, рубашка Андрея. Надетая на невидимок одежда растворяется в воздухе. Кроссовки Андрея и босоножки Алены едва различимы в воздухе.

Печет. К двум тинэйджерам в современном прикиде подъезжает тяжело дышащий, запыхавшийся, усталый велотурист на крытом велосипеде с рюкзаком за спиной.

– Эй, хлопцы, не скажите, где это я?

– На углу Трехгорки и Лесной.

– Мне не нужны эти подробности. Город какой?

– Мадрид!

– Ничего себе я крюка дал!

Велотурист смотрит карту автодорог и, махнув рукой ребятам, уезжает. Тинэйджеры смотрят вслед туристу.

Первый тинэйджер:

– Ну, лох конкретный.

Второй тинэйджер:

– Не просто лох, а вело… велосипедный.

В квартире Лилú в углу прихожей, у кухни, слышатся рыданья, хныканье, всхлипывание невидимой Лилú.

– Что со мной будет?! Ма–амочки! Я пропала.! Совсем пропала!

Алена и Андрей собираются на прогулку в город.

– Ты готова?

– Я готова. А ты?

– И я оделся. Ты меня видишь?

– Нет.

– И я тебя не вижу. Иди ко мне на голос. Вот моя рука. Хватайся и не отцепляйся, а то мы с тобой растеряемся. Пошли… гулять…

Андрей ведет за руку Алену в прихожую. Штора в прихожей колышется. Кто-то задвигает ногой обувь под вешалку.

– Что ж … Пошли…

В обычной городской квартире, в гостиной, развалясь в креслах пьют пиво Толяна и Баклан. На столе пивные бутылки, вобла, полная окурков пепельница. Откинувшись на спинку кресла, Толяна ковыряет в ушах заколкой для волос и сосет воблу. В спальне спит на кровати Бес с жвачкой на лбу. Раздается телефонный звонок. Толяна снимает трубку и слушает:

– Алло!

– Слушаю.

– Это 22–30–47?

– Нет.

– А тогда зачем трубку снимаете?

Толяна сердито кладет свою трубку, а звонящий – свою. Раздается новый телефонный звонок.

Голос того же звонившего за кадром:

– Алло!

– Говорите.

– Скажите, а Софу можно?

Толяна, подмигивая Баклану, разыгрывает звонящего:

– А кто ее спрашивает?

Голос звонящего за кадром:

– Друг.

– Так вот, я вам как другу говорю: «Софу – эту, можно! Разрешаю!

Толяна вешает трубку. Парни смеются.

– «Софу ему – можно? » А я ему отвечаю: «Софу – эту можно. Разрешаю. Ее всем можно. »

Парни еще больше смеются. Кем-то осторожно открывается дверь подъезда дома, где живет Андрей. По дорожке к подъезду скачет как ненормальный дошкольник с мячом в руках. Вдруг он будто натыкается на невидимую стену. От столкновения мальчик отлетает в сторону, роняя мяч, который откатывается по дорожке.

Голос Андрея:

– Осторожнее, ты! Смотреть надо! Прямо по голени!

Мальчик слышит голос невидимого человека и столбенеет.

Голос Алены:

– Что ты творишь? Молчи! Не пугай ребенка. Заикой сделаешь.

– А чего он не смотрит, куда летит.

– А на тебя смотри, не смотри…

Кто-то невидимый подбрасывает мяч и лупит по нему с лету. Мяч летит прямо в руки оторопевшему мальчугану. Малыш ловит мяч руками и впадает в ступор окончательно. Секунду-другую он стоит в растерянности. Затем его глаза увлажняются и малец, то и дело оборачиваясь, несется к своей матери, стоящей у детской коляски. Мальчик в слезах хватает мать за подол.

– Ма–а! Я боюсь!

– Что еще приключилось? Чего ты опять ревешь?

– Я… боюсь!

– Не валяй дурака. Чего ты боишься? Никого нет.

Мальчик обхватывает мать обеими руками, прижимается к ней, перестает плакать, только шарит глазенками по сторонам. Стоит тихо, как шелковый.

– Хорошо. Идем вместе погуляем.

Мальчик подбирает с земли мячик, кладет его в коляску.

– Грязь? В коляску?!

Достает из коляски мяч. Держит его в одной руке, а другой рукой катит коляску. Мальчик вцепился мертвой хваткой в руку матери. Так они и удаляются по аллее, обрамленной кустами шиповника и цветущей дикой розы.

По улице города идут прохожие. Стоит с лотком продавщица мороженого.

Голос Андрея:

– Сейчас, Алена, я тебя мороженым угощу. Стой здесь, слева, у этого дерева. Только смотри, никуда не отходи. А я сбегаю за мороженым.

Голос Алены:

– Погоди… куда ты?..

– Я сейчас…

Полная продавщица мороженого с ярко-красными губами от помады перекладывает мороженое из одного отделения лотка в другое. Она отвлекается и смотрит в сторону. В это время кто–то невидимый открывает правую крышку ее лотка. Оттуда выплывают по воздуху два мороженых. Крышка лотка закрывается, а два брикета летят к дереву, у которого стоит Алена. Кто–то невидимый снимает с пачек упаковку и бросает ее в урну. Мороженое по мере его съедания тает в воздухе.

Голос Алены:

– Воровать нехорошо.

– Почему воровать? Я его купил. И деньги заплатил. Десять рублей.

– Но десятка-то невидимая.

– Ты права. Я и не подумал… Ладно. Потом как-нибудь занесу этой продавщице деньги.

По улице города несется «Ауди». Кирилл за рулем бодр и весел, поглядывает радостно по сторонам. Он достает из кармана мобильник и звонит к себе в офис:

– Алё, это ты, Миш? Я на подъезде. Скоро буду!

Кирилл кладет телефон на панель машины. Напротив светофора, на другой стороне дороги, по которой едет Кирилл, стоит милиционер дорожно-постовой службы с палочкой в руке. У этого светофора на красный свет Кирилл останавливает свою машину. Вдруг фигура Кирилла начинает исчезать и… полностью испаряется, растворяется в воздухе.

Гаишник, старший лейтенант милиции, обращает внимание на стоящую перед светофором «Ауди» без водителя. На зеленый свет «Ауди» трогается с места и сама едет. Руль машины сам поворачивается. Не веря своим глазам, гаишник бежит к милицейской машине, к своему напарнику, сержанту, прикорнувшему за рулем.

Старший лейтенант:

– Просыпайся! Быстро! Во–он, за той красной «Ауди». Там… что-то происходит.

Милицейская машина, скрипя шинами, разворачивается и, нарушая все правила дорожного движения, с сиреной и мигалкой устремляется в погоню за Кириллом.

– Водитель машины «Н 43–14 СВ», остановитесь! Машина с номером «Н 43–14 СВ», остановитесь!

Сержант:

– Кому вы говорите? Если… там за рулем никого… нет.

– Вот именно! Что никого нет. А чего ж она нас послушалась и останавливается?

– Не зна–аю…

Патрульная машина прижимает «Ауди» к тротуару и останавливается перед иномаркой. «Ауди» тормозит и подает к тротуару. Милиционеры выскакивают из машины и бегут к иномарке. Сержант наставляет на машину автомат, а старший лейтенант, расстегивая правой кобуру, левой рукой распахивает дверцу водителя иномарки и… видит пустое место. У милиционеров глаза лезут на лоб.

Старший лейтенант кричит на всякий случай:

– Выходите из машины! Живо! По одному!

Голос Кирилла:

– Я ничего не нарушал.

– Ничего не знаю! Выходите! В таком виде машину водить запрещено!

– В каком таком виде? Я не пьян.

– В каком виде, говорите? В невидимом! Вот в каком! Быстро наружу!

– Вы… вы в своем уме? Я… я невидим?

Старший лейтенант наобум шарит рукой в машине перед собой, кого-то за что-то хватает и при помощи сержанта вытаскивает невидимого Кирилла из машины. Не отпуская Кирилла, поворачивает его к себе спиной, раздвигает ему ногой ноги на ширину плеч. Сержант отступает назад и наставляет автомат на голос Кирилла.

Старший лейтенант:

– Повернись! Руки на машину! Ноги шире плеч! Отступи от машины! Дальше! Дальше! Ноги шире! Еще шире!

Старший лейтенант обыскивает кого-то невидимого с ног до головы, хватаясь за разные места Кирилла.

Голос Кирилла:

– Не имеете права!

– Да ты к тому же и пьян. А ну, дыхни!

– Да пошел ты! Ты мне за это ответишь, старлей!

Старший лейтенант бьет ногой перед собой между ног невидимки.

– Ой! Больно же!

– Не будешь грубить представителю власти! И притворяться. Стой, не шевелись. Хуже будет!

– Кем? Кем притворяться?

– Невидимкой. Вот кем! Руки за спину! Живо, говорю!

Голос Кирилла уже жалобный:

– А по промежностям зачем? Так, сразу…

– А я знаю, где у тебя твоя промежность? Я пока вижу, что у тебя кругом только одни сплошные промежности. Извини, уж, не разглядел!

Старший лейтенант защелкивает наручники на невидимых запястьях невидимки и, держа его за наручники, ведет к передней правой дверце «Ауди». Сажает Кирилла на сиденье. Закрывает за ним дверцу, а сам садится в «Ауди» на место водителя.

Сержант садится в патрульную машину, бросив автомат на сиденье рядом с собой и, едет, сопровождая «Ауди», сзади.

– И куда меня?

– Куда, куда? В отделение!

– Я ведь только всего один, один глоточек коньяка сделал в баре. Вонючий такой коньяк попался. Гадость!

Старший лейтенант поворачивает в сторону Кирилла зеркальце заднего вида.

– Коньяк-это еще полбеды, парень. Полюбуйся-ка на себя! Да не в то, а вот в это зеркало смотри. Кого ты там видишь?

Наручники на невидимом Кирилле, висящие в воздухе у спинки сиденья, тянутся вверх и вперед.

– Никого не вижу. Мама моя родная!

– Вот именно! Он еще и удивляется.

– Я… я невидим? Не может быть!

– Вот в отделении и разберемся: может или не может. А теперь молчи. Все сказанное тобой без адвоката может быть использовано против тебя. Сиди смирно и не дергайся. И не вздумай бежать. Стрелять буду без предупреждения. Учти!

– Не побегу я…

– Вот и молодец. Так для тебя только лучше будет. Разберемся… и отпустим, если не виноват. Надо же история: невидимку сцапали. Такого у нас еще не бывало.

Во дворе домохозяйка развешивает на веревке для просушки белье: наволочки, простыни, полотенца, пододеяльники… Женщина слышит приближающийся к ней вой: «А–а–а!!! » Она пугается, но никого не видит, а ужасный крик все ближе к ней и ближе. Женщина начинает метаться в одну сторону, в другую. Все черты ее лица зовут на помощь. Женщина прислушивается: вой вроде бы затих. Но нет, он снова приближается. Слышны чьи-то шаги. Домохозяйка зажимает уши руками, опускается на корточки и видит, как кто-то невидимый врывается в висящее белье, путается в нем, срывает его с веревки и разбрасывает по земле. Одна простыня обвивается вокруг невидимого тела. Простыня висит в воздухе как привидение. Кто-то прорывает в простыне две щели… Обомлевшей от страха домохозяйки, отмахивается от невидимого существа руками как боксер на ринге. Домохозяйка вскакивает, подхватывает подол своего платья и несется вприпрыжку прочь, обдирая лицо о ветки кустов, как нарочно попадающиеся ей навстречу.

Домохозяйка орет в панике:

– Привидение! Помогите! Спасите! А–а–а!

Домохозяйка всплескивает несколько раз руками и падает на землю ниц, закатив глаза.

Голос Джоконды:

– Помогите! Спасите! А–а–а!!!

Городской кинотеатр «Юность». Рядом большая афиша идущего в кинотеатре фильма. На ней изображено привидение в белой простыне с дырой, без головы, без рук и без ног, но размахивающее белыми рукавами. За привидением изображение мужчины и женщины с выражением крайнего страха на лицах. Волосы у них стоят дыбом. Из их широко раскрытых ртов вырываются крики ужаса. В верхней части афиши наискось надпись: «Лирическая кинокомедия. Дети! Добро пожаловать на фильм после 16-ти лет! » Внизу красной краской в виде подтеков крови – название фильма «Ужас в городе!!! ». Сеансы в: 12. 30, 15. 30, 18. 00, 20. 30».

Голос Андрея у афиши:

– Сейчас бы в киношку сходить…

– Еще сходим.

– Именно этот фильм хочется не пропустить. У нас так редко идут комедийные триллеры. Видишь, все спокойно. Никакой паники. Пошли на центральную площадь. Посмотрим, что там творится.

– Пош–ли!

Толяна и Баклан беседуют в гостиной.

– Так ты, шеф, говоришь, неважнецкие наши дела? Поселковые говоришь, наезжают? Деревенщина неотесанная.

– И карман наш жухнет. Со страшной силой жухнет. Надо бы банк какой или обменный пункт взять. А мы сидим здесь как идиоты.

– А почему как? Нормально сидим.

Толяна встает и идет на кухню, к холодильнику, за пивом. С упаковкой пива возвращается в гостиную, а его дружбана нет.

– Эй, Баклан, ты куда подевался? Дружба–ан?!

Голос Баклана:

– Я перед тобой на тебя смотрю.

Толяна долго молчит:

– А я тебя не зырю. Честное слово, во те крест, не зырю. Без мути.

Толяна берет со стола пачку сигарет и бросает ее Баклану. Пачку сигарет кто-то ловит невидимой рукой в воздухе и бросает ее обратно в руки Толяны. Толяна встает и подходит вплотную к Баклану. Ощупывает его лицо, плечи, грудь…

Голос Баклана:

– Ты что, сдурел, шеф? Чего меня тискаешь, как бабу? Я не голубой.

– Ты не голубой, ты невидимый, Баклан! Ты стал невидимкой!

– С чего это ты взял? Так вдруг? Мели!

– Смотри сюда.

Толяна протягивает Баклану зеркало, стоявшее на хельге. Зеркало зависает в воздухе в руке невидимого Баклана. Оно то поднимается, то опускается. Баклан долго рассматривает себя. Наконец зеркало ложится само на стол.

– Во дела…

– Не бзди горохом, Баклан! Люди, вон, пачками дохнут, а ты всего-навсего стал невидимым. Призраком! Ха-ха! А может у тебя гены такие! Это у тебя случайно не наследственное? Ха-ха-ха!

– Нет! Ты что! Мать у меня запойная была, это правда, зато отец… отец был домушник. Классный. Не–е, что ты… Они у меня здоровыми были… Обязательно.

– Значит, тебе так повезло. Судьбина тебе такая выпала.

– Тоже мне скажешь: повезло. Меня, вон смотри, даже в холодный пот бросило.

Толяна пробует лоб Баклана рукой:

– Не такой уж он у тебя и холодный. А что повезло тебе, так это точно. И не только тебе. Всем нам повезло. О–очень! Крупно! И очень вовремя, кстати, надо сказать. Наверное, не ты один такой. Я во дворе слышал разговор бабулек. Одна говорила другой, что, мол, нехорошо сплетни всякие распространять, но что с ними еще делать? Что призраки в нашем городе какие–то объявились, привидения.

– Если я где облучился, то водкой лечится надо. Или красным вином. Говорят, помогает.

– Вот! А на твое лечение тоже бабки нужны. Возьми-ка вот эту пачку в руки.

Пачка сторублевок, переданная Баклану, зависает в воздухе.

– Деньги видны… Знаешь, у меня уже рождается план действий. Сделаем так… Ты, невидимый, пробираешься в какой-нибудь обменный пункт. Да хотя бы в тот, что на главной площади. Вырубаешь кассиршу. Я вхожу в пункт как обычный посетитель. Ты мне скидываешь в кейс всю наличность из сейфов. Мы садимся в рыдван и спокойненько себе отваливаем.

Голос Баклана:

– Чума!

– Элементарно, Ватсон. Не нужны нам пугачи, и без них мы богачи! Только браткам пока ни слова. Когда много людей о деле знает, легче засыпаться. А тут мы вдруг к ним с бабками! Представляешь, какой авторитет у нас с тобой в бригаде будет! А когда будут бабки, тогда будут и стволы. А когда будут стволы, тогда мы покажем этим деревенским, кто в городе хозяин.

– Блеск!

– А раз блеск, то я пошел переодеваться. И за дело.

Толяна стоит в костюме в прихожей с кейсом и ключами от дома и от машины.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒