СПОСОБ. Новодел. Затычки. Активация

СПОСОБ

«Конец придет всевластью смерти».

Д. Томас

Обзор

Для понимания происходящего в предельно крупных штрихах рассмотрю историю человечества с позиции взаимоотношений человека со смертью. В первобытный период он озадачен только выживанием — поиском пищи, тепла, безопасности. Им движут инстинкты и шаблоны, порождаемые стратегиями выживания. Других мыслей в его голове нет и не может быть по той же причине, по какой у вас, когда вы голодны и замерзаете и кругом опасность, не может быть иной потребности, как защититься от смерти, холода и голода.

На первобытной ступени развития у пещерного человека не было осознания смерти. К мертвым собратьям он относился так же, как животные относятся к своим мертвецам. Они не понимают, что произошло. У них нет ассоциативного мышления, для них нет завтра, и потому нет смерти. Глядя на мертвого собрата, животное не видит в нем своего будущего.

По мере развития у человека появляется гарантированный минимум безопасности, еды и тепла. Это образует ступень, с которой он делает гигантский рывок вперед — начинает формировать мнение, что происходит с умершими людьми. Сначала он отрицает смерть в принципе. Он жил в мистической эпохе, одухотворяя космос, звезды, планету, воду, землю, леса, реки, камни, растения, животных. Для него все было живым, и не было ничего мертвого.

Никто не считал умерших людей мертвыми. Считалось, человек просто сбросил с себя тело, как змея кожу. Но не исчез. Просто стал невидимым. Это не ослабило его, а сделало сильнее. Считалось, невидимый человек без тела продолжает жить среди видимых людей.

Умерших соплеменников кормили, принося им жертвы, просили о помощи. Вопрос о преодолении смерти перед нашими далекими предками не стоял, потому что для них не было понятия смерти. Была только жизнь, переходящая из одного состояния в другое.

Мистическая эпоха длилась плюс-минус десять — двадцать тысяч лет. Ее сменяет религиозная эпоха, длящаяся несколько тысячелетий. Смерти здесь тоже нет. Но, в отличие от мистической эпохи, умерший человек не остается жить в земном мире. В этот период появляется понятие загробного мира, куда человек попадает после смерти.

На раннем периоде еще нет причинно-следственной связи между земной и загробной жизнью. Шумеры называли загробный мир «Страна-без-возврата». Они считали, что все люди после смерти переходят в эту неземную страну, где влачат печальное существование. Еще не возникла теория зависимости качества загробной жизни от земной жизни человека.

От шумеров через Вавилон эта концепция утверждается в иудаизме. Он признает, что есть загробный мир, но не говорит этого прямо. Понять это можно косвенно. Например, про царя Вавилона говорится, что загробный мир «…пришел в движение ради тебя, чтобы встретить тебя при входе твоем» (Ис. 14, 9). Запрет вызывать мертвых «Не обращайтесь к вызывающим мертвых» (Лев. 19, 31) указывает, что есть мертвые и, как следствие, есть место, где они находятся и откуда их можно вызывать.

Эти религии не говорят, что от качества земной жизни зависит качество загробной жизни. Теория воздаяния появится много позже. В древних религиях посмертное будущее предопределяло не то, как ты прожил земную жизнь, а социальный статус. Неважно, как ты жил. Важно, кто ты. У инков в высшие сферы попадали только вожди и жрецы. Остальным были предопределены нижние сферы. Исключение составляли принесенные в жертву дети.

Силы природы в этот период получают образы. Если раньше грозы и молнии просто боялись, не визуализируя ее, то теперь возникают образы могучих сверхъестественных сущностей, метающих громы и молнии. Им нужно поклоняться и приносить жертвы, чтобы задобрить и получить от них удачу на охоте и войне, исцеление от болезней и плодородие. Люди считали, если не приносить жертву богам, они нашлют засуху, болезни, неудачи и прочие несчастья.

По мере развития общества концепция потустороннего мира усложняется. Во второй половине религиозной эпохи возникает теория воздаяния. Высшие сущности теперь не просто ждут от человека жертв. Они ждут выполнения данных ему правил (заповедей). От этого зависит, куда человек попадет после смерти. Законопослушных боги отправляли в рай — место, лучше земной жизни. Нарушители отправлялись в ад — место, хуже смерти.

В религиозный период социум можно сравнить с тонущим судном. Все на борту знают, судно тонет. Главной задачей все понимают спасение. Каждый, как может, участвует в решении задачи. Одни в трюм лезут пробоину заделывать — в священники/монахи идут. Другие выбирают жизнь мирянина: пашут, строят, торгуют. Трудящимся в трюме со всех трудов на дело победы над смертью отдают десятую часть своих доходов.

Религиозное общество напоминало страну в состоянии войны, противостоящую врагу. Оно разделилось на две части — на тыл и фронт. Священники находились на передовой линии фронта. Миряне в тылу активно помогали фронту.

Общество продолжает развиваться. Однажды оно доходит до уровня, исключающего веру в эффективность религиозных технологий. Растет количество людей, не верящих в возможность преодолеть смерть через пассы руками, говорение святых слов и обряды.

Что вчера считали дорогой в жизнь вечную, на новом витке развития воспринимают бессмысленной тратой времени и сил. С этого момента религия стремительно деградирует. Из мировоззрения она превращается в суеверие простецов и пустую традицию.

Религиозную эпоху сменяет атеистическая. Она длится несколько веков. Человек в этот период отрицает загробную жизнь и иные формы жизни, превышающие его в развитии, и заявляет себя высшей формой жизни. В своем утверждении он исходит из понимания: что не фиксируется, того не происходит. Если его чувства не обнаруживают никого, кто был бы выше его, значит, никого выше нет. Из этого следуют далеко идущие выводы: реальностью признается только мир материи — ощущаемый мир.

Атеистическое общество заявило человека высшей ценностью. Что позиционировано высшей ценностью, то есть Бог. Так человек встал на место Бога. Родился гуманизм. Его теоретики заявляют высшей целью обретение человеком всемогущества и бессмертия. На первом этапе гуманизм ставил целью не обустройство быта, а достижение этой глобальной цели.

Новорожденный гуманизм был идейно ориентированным. У религиозного общества идеей было спасение души и обретение рая. У гуманистического общества идеей заявлялось достижение бессмертия и всемогущества. В элитных советских ВУЗах аспирантов спрашивали: какова главная цель жизни? Общие слова про счастье народное, обустройство быта, повышение удоев молока и прочее считались неправильным ответом. Правильный ответ: обретение человеком всемогущества и бессмертия.

Такая цель не означала, что идейное общество отказывалось от бытовых ценностей. Все хотели прожить свой век в покое, достатке и с удовольствием. Но земные ценности имели статус бонуса по дороге к главной цели. Если вдруг обустройство быта препятствовало движению к цели, идейное общество отказывалось от бонуса ради продолжения движения к цели.

Достижение цели требовало сосредоточить ресурс на развитии науки. Полученные на первом этапе знания должны были увеличить срок жизни. На втором преодолеть смерть и сделать человека всемогущим (что это — понимали больше интуитивно, чем рационально).

Благие намерения разбились о реальность. Проблемой было то, что атеизм, в отличие от религии, никогда не имел ясного мировоззрения. Он заявлял мир вечным и на этом основании отрицал Бога — здесь логика понятна. Но как из вечности мира и отсутствия Бога следует отрицание, например, нематериальных форм жизни или загробной жизни? Вразумительного ответа на этот вопрос не было никогда. Как следствие, никогда не было полноценного мировоззрения. Был хаос из эклектичных, никак не связанных шаблонов и скудных мыслей.

Атеизм никогда не был единым учением. Соответственно, у него никогда не было и не могло быть Книги. Атеизм родил гуманизм. Закономерно, что это прекрасное дитя атеизма было еще более расплывчатое явление, сплошь сотканное из общих слов. Каждый трактовал его как хотел. В рядах гуманистов начинаются разброд и шатания.

Образно говоря, все гуманисты были согласны с формой и качеством детали. Но одни считали оптимальной холодную штамповку, другие — горячую. Каждый считал себя правым, а противника в лучшем случае идиотом, но чаще сознательным врагом.

Гуманизм распадается на три основных направления: коммунизм, либерализм и фашизм (как раньше распалось христианство на католицизм, православие и протестантизм). В русле каждого варианта возникает множество подвидов.

Причисление фашизма к разновидности гуманизма вызывает шок. Кажется, фашизм и гуманизм — противоположные понятия. Фашизм — нечто античеловеческое и ужасное. А гуманизм — человеколюбие и доброта с молочными реками в кисельных берегах. Нечто такое всеобъемлюще доброе, аморфное, расплывчатое и неопределенное.

Шок легко преодолеть. Главный признак гуманизма — объявление человека высшей ценностью. Если фашисты считают высшей ценностью человека, а не Бога, они по базовому признаку именно гуманисты. Если бы у них имелось некое божество, которое они признавали выше человека и приносили ему в жертву людей в газовых камерах, которых считали ниже себя, тогда они не были бы гуманистами. Но у них не было такого божества. Жертвы они приносили во имя человека. Немецкого человека. Поэтому фашизм — это не что иное, как гуманизм. Да, с некоторыми особенностями, но это уже детали.

Между ветвями гуманизма произошла Великая размолвка. Началась внутривидовая вражда — самая жесткая вражда. Каждый, сначала с пеной у рта, а потом с оружием в руках начал отстаивать преимущества своей технологии перед оппонентами.

Идея всемогущества и бессмертия человека уходит у гуманистов на второй план. На первый выходит идея победить конкурента. Залог успеха — перетащить симпатию массы на свою сторону. Так как большинство действительно ни о чем другом не мечтало, кроме как о хорошем быте, все гуманисты берут идею бытоустроения на знамя. Все взахлеб и на все лады обещают дать массе хлеба и зрелищ — построить светлое будущее. Если у ранних гуманистов это был бонус на пути к цели, то у поздних сам бонус становится целью.

Борьба между фашизмом, либерализмом и коммунизмом требовала решать множество сиюминутных текущих задач. Это определяло кадровую политику. Мао Цзэдунсформирует ее во фразе: «Не важно, какого цвета кошка. Важно, чтобы она ловила мышей».

Если в ранних вариантах гуманизма наверх поднимались только носители идеи, как это бывает в любом раннем идейном обществе, то в позднем система отвергает носителей идеи. Сначала она начинает поднимать наверх организаторов и администраторов. Когда конструкция устоится, наверх пойдут победители аппаратных войн. Человек мог быть полным идиотом в государственных вопросах и иметь нулевой масштаб мышления, но если он являлся гением бюрократической борьбы, система гарантированно выносила его наверх.

С момента Великой размолвки идейная эпоха заканчивается, и наступает четвертая эпоха. Атеизм окончательно деградирует и трансформируется в вульгарный материализм. Его представители признают существующим только то, что можно понюхать, потрогать, увидеть, услышать и вкусить. Чего нельзя, тому они отказывают в существовании.

Опирающийся на такое основание гуманизм превращается в уродливый избыточный потреблизм. Люди в новой системе становятся трубами, функция которых — пропускать через себя как можно больше вещей. Смысл жизни в новой эпохе — потребление.

Образно говоря, в идейные эпохи люди после насыщения приходили к мнению, что есть дела и поинтереснее еды. В эпоху потребления люди после насыщения переходят к изысканному насыщению, потом к сверхизысканному, и так до бесконечности. Гуманисты едят, не испытывая голода, и пьют, не испытывая жажды. Они меняют новые вещи на другие новые не потому что предыдущие утратили свой функционал, а потому что их к тому побуждают различные установки, которые экономика записывает им на подсознание посредством различных технологий (преимущественно через СМИ).

Потребительское общество приобретает кардинально новые черты. Если главным признаком идейного общества является общая цель, выведенная из понимания мира, все остальное — или вторичные цели, или бонусы, от которых можно отказаться, то главным признаком потребительского общества является отсутствие единой цели. Оно характерно тем, что у всех есть свои маленькие цели — каждый идет в свою сторону.

Идейное общество похоже на плывущий к месту назначения корабль. У пассажиров и членов экипажа, у всех есть свои малые цели, которых они достигают по пути как умеют. Одни рыбу ловят, другие загорают, третьи танцуют, но в целом все идут к главной цели.

Потребительское общество похоже на корабль, на котором ни одна живая душа не знает, куда они плывут. Все просто плывут. При такой стратегии корабль всегда сотрясают скандалы, наподобие споров куда плыть — туда, где рыбы много или солнца много. Не имея единой цели, люди в своих мнениях расползаются, как тараканы, куда глаза глядят, в разные стороны.

Нет ничего плохого в хорошем быте. Но при условии, что это не одержимость. Когда бытоустроение становится высшей целью, человек поневоле становятся жирным ужом, не понимающим, что такое небо… «— Ну, что же — небо? — пустое место… Как мне там ползать? Мне здесь прекрасно… тепло и сыро!.. » (М. Горький, «Песня о Соколе»).

Полная сосредоточенность всех ресурсов общества на потреблении способствует развитию экономики. Сначала возникает материальное благополучие, далее излишество. «Несчастье происходит не от недостатка, а от излишка» (Л. Толстой, «Война и мир»).

Человек по своей природе таков, что ему нужна путеводная звезда. Без этого человек невозможен. В роли звезды выступает идея (Бог и/или государство) или вещь (быт и деньги). Когда над обществом висела идея, для человека образцом для подражания были или святые с пророками и чудотворцами, или герои (если над ним стояло государство).

Когда идея ушла, ориентиром стала вещь. Аналогом святых и героев стали богатые люди. О них говорят с тем же придыханием, с каким вчера говорили о святых и героях. Их делают кумирами и подражают им точно так же, как вчера подражали пророкам и героям. Как в эпоху идеи купец невозможен в роли кумира, так в эпоху вещи в роли кумира возможен только купец (политика и творчество привязаны к деньгам, и потому тоже коммерция).

Атеизм родил новорожденного, который выкрикнул претензию на всемогущество и бессмертие. Он успел заявить намерение преодолеть самую главную проблему, висящую над человечеством всю историю — победить смерть. Но текущие дела его закружили. Он утерял ориентир и плюхнулся в бытовое болото, где наглотался гнилой воды и захлебнулся.

Идейного человек больше не было. Из болота поднялся совсем другой человек. Он вернулся в эпоху, предшествовавшую мистической, в первобытное состояние. Общество из таких людей уподобилось стаду, идущему за знаменем, на котором ничего не написано. На нем проглядываются остатки стертых смыслов, но разобрать ничего нельзя. Человечество вернулось в точку, с которой тысячи лет назад стартовало, на более высоком витке спирали.

Далекий предок палкой сбивал банан. Его потомки создали бананособирательную машину под это дело. Но цель та же — банан достать. С той разницей, что предку банан был нужен, чтобы утолить голод и выжить. Новый человек ищет банан не для утоления голода, а для изысканного их приготовления с целью удовольствия. Он сыт, но так как не знает иной цели, кроме как кушать, все его ресурсы уходят на создание изысканной еды. В рамках этой цели система делает доступными кредиты, побуждая покупать вещи «которые нам не нужны, за деньги, которых у нас нет, чтобы впечатлить людей, которые нам не нравятся» (цитата из к/ф Бойцовский клуб).

Одно дело, когда человек замерз и голоден. Тогда все его мысли направлены на тепло и еду. Но когда он согрелся и наелся, но не переключился на иную деятельность, когда он дальше продолжает тратить силы на добычу еды в широком смысле, это диагноз.

Животное в сытости тепле безопасности и комфорте довольно жизнью. Человек всем этим может быть доволен только в случае, если перед этим остро испытывал дефицит всего этого. Но когда он насытился и согрелся, ему становится мало животных радостей. Потому что он человек и хочет идти дальше вверх. И если не может, то впадает в депрессию, выход из которой: или найти способ стремиться вверх, или уподобиться сытому животному.

Но так как человек имеет намного более сложную организацию, нежели животное, его искусственное погружение на неприемлемо низкий для него уровень рождает ощущение пустоты. Пока он предается животным радостям, ему хорошо. Но когда наступает предел и еда (в широком смысле) больше в него не умещается, начинается депрессия. Как сказал Роджер Уолш: «Если за счастьем вы лезете по лестнице успеха, то в конце с удивлением замечаете, что лестница стояла не у той стены».

Нет вины людей в том, что система делает из них трубы. Человек — зеркало среды. Если нам внушают, что главное в жизни — много потреблять, это внушение становится для нас социальным вирусом. Помимо нашей воли оно рождает в нас набор соответствующих желаний. В итоге мы все носители шаблонов, соответствующих среде обитания.

« Мы — потребители, Джим. Покупай побольше и ты — хороший гражданин. Но если ты не покупаешь, не хочешь покупать, то кто ты после этого? Психически больной. Это факт, Джим, факт» (к/ф «12 обезьян»).

Если бы мы выросли в атмосфере древней Спарты, где культивировалось презрение к богатству, а смыслом жизни считались воинская доблесть и верность традициям, мы с тем же рвением стремились бы к аскетизму и подвигу, с каким сейчас стремимся потреблять.

Желание не нуждается в рациональном основании. Оно самодостаточно. Формирует его программа (инстинкт, шаблон). Если вы голодны, а разум говорит, что есть нельзя, у вас диета, и вы согласны с доводами разума, голод от понимания никуда не денется. Вы можете силой воли не выполнять желание, но оно все равно не исчезнет. Вы будете желать еды.

Если вы хотите купить новый смартфон, но умом понимаете, что в покупке нет смысла, от ваших аргументов потребность не исчезает. Желание нового смартфона будет требовать своего насыщения. Силой воли вы можете ее подавить, но пока в вас сидит потребительский вирус, потребность никуда не исчезнет. Она просто будет не удовлетворенной, создавая вам дискомфорт.

Это утверждение касается абсолютно всех желаний, без исключения. Не важно, чего вы хотите: помочь страждущему или купить модный аксессуар, отомстить обидчику или популярности, жениться/замуж или ремонт на кухне сделать. Все желания самодостаточны в силу самого факта их наличия. Они возникают в человека помимо его воли, как выделение пота в жаркую погоду. И возникнув, громко требуют насыщения. Прямо изнутри в грудную клетку стучат, как незаконно заключенные, требующие освобождения. Мы можем сколько угодно понимать несуразность, несвоевременность или даже вредность своих желаний, это ничего не меняет. Возникшие желания требуют своего насыщения, как родившиеся дети кормления.

Вообразите, папуаса, которому предлагают две пары штанов, одни за сто рублей, другие за тысячу долларов. Функционал и качество одинаковы. Единственное отличие — бренд. Ему говорят: если берешь штаны без бренда, бери и носи. Если с брендом — тогда купи. А деньги надо заработать — должен не один месяц в офисе по восемь часов сидеть, занимаясь неинтересным тебе делом. Как вы думаете, какой вариант выберет глупый папуас? А вы какой вариант выберете? И чей выбор, по-вашему, умнее?

Вот вы прочитали про папуаса, согласились с его правотой… Ну и что? Как это на вас повлияло? По теории вероятности, вы занимаетесь тем, что сейчас высмеяно, но это никак не повлияет на ваш образ жизни. Вы разумом понимаете, что нелепо жить так, как вы живете, но продолжите жить так, как считаете нелепым. Потому что вам хочется.

Абсолютное большинство людей живет по программе, генерирующей в них хотения. Они не знают, зачем всю жизнь бегут в том или ином направлении, и что в итоге, в самом последнем итоге, хотели бы получить. Киногерой Джокер выразил это состояние фразой: «Я знаешь кто? Я пёс, бегущий за машиной. Я бы не знал, что делать, если б догнал... ».

Люди не принадлежат себе. Люди принадлежат желаниям. Генерируются желания имеющимися в человеке программами — инстинктами и шаблонами. Сокращая цепочку, получаю: люди принадлежат тому, кто создает программы.

По линии инстинктов человек принадлежит природе. По линии шаблонов — системе. Система вплетает свои шаблоны в инстинкты. Морализаторы могут что угодно говорить, но если человек погружен в среду, культивирующую смыслом жизни потребление напоказ, у него не может быть большей мечты, чем «срубить бабла». Не важно как: украсть, заработать, накопить, выиграть. У кого не получается, идут в морализаторы. Но если вдруг на них свалятся хорошие деньги, морализаторство сразу уступает место потреблению. Импотент, вернувший эрекцию, оставляет рассуждения о нравственности. Ему теперь некогда …

Умом несложно понять: если даже человек получит в собственность весь мир, что в этом толку, и какой смысл, если в итоге его ждет смерть? «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? » (Мф. 16, 26). Но понимание еще никого не побудило отказаться от своих желаний. Как ни крути, а хочется сильнее знания.

Всех людей можно поделить на три типа. Первый тип: тот, кто ничего не знает и знать не хочет. Его цели не идут дальше списка покупок в ближайшие выходные. Этот тип людей «просто живет». Потом «просто помрет». Вот, собственно, и вся его стратегия жизни.

Второй тип людей: тот, кто знает, чего НЕ хочет, но понятия не имеет, чего хочет. Он как покупатель в магазине, не знающий, чего ему нужно. Его взгляд скользит по витринам, в голове мелькают мысли: «Это не надо, не надо, не надо». Насколько его движения хаотичны по магазину, настолько и по жизни. Общие слова помогают ему быть никем. Он горазд до рассуждений «человек — это звучит гордо», но на этом все.

Третья категория людей, самая маленькая: те, кто знают, чего хотят. Они резко отличаются от остальных целенаправленным поведением. Но когда мир погружен в идейный вакуум, неоткуда взяться таким людям. Все сиюминутно и пусто. Жизнь является бессмысленностью, но мы обустроились в ней и не испытываем ни малейшего дискомфорта.

«И вижу я, что не живут люди, а все примеряются, примеряются и кладут на это всю жизнь. И когда обворуют сами себя, истратив время, то начнут плакаться на судьбу. Что же тут — судьба? Каждый сам себе судьба! Всяких людей я нынче вижу, а вот сильных нет! Где ж они?.. ». (М. Горький, «Старуха Изергиль»).

Новодел

Шаблоны генерируют в человеке потребительские желания. Пребывая в их власти, он весь устремлен в этом направлении. Никаких мыслей, не связанных с его направлением, он не может услышать. В таком состоянии невозможно адекватно реагировать на ситуацию.

Адекватно — не обязательно эффективно. Когда люди в панике бегают по горящему дому, их действия неэффективные. Но адекватные. Но если отец семейства уселся в горящем доме футбол смотреть, а мать детей спать укладывает, какими бы эффективными их действия ни были, для этой ситуации они априори неадекватные.

Если оценить с этой позиции потребительское общество, оно состоит из неадекватных людей. Все осознают, что болеют болезнью по имени «смерть». Никто не сомневается, что умрет. Только вот осознание опасности никого не побуждает искать решение проблемы. Согласитесь, это весьма странно, что все хотят дожить до смерти, и никто не хочет дожить до жизни.

Можно объяснить, почему животные не реагируют на приближение смерти — они не знают, что умрут. Можно объяснить, почему верующие не ищут ответ на вызов смерти — у них он есть. Они верят в эффективность религиозных технологий. Верят, что молитвы, пассы руками, обряды и соблюдение заповедей спасут их от смерти и дадут жизнь вечную.

Понятно, почему этой темой не озадачиваются люди, не знающие о своей смертности, как не знал древний принц из Северной Индии. Его отец сделал все, чтобы сын жил и не знал о том, что на свете есть старость и смерти. Из его окружения были удалены люди старшего возраста. Вокруг были только молодые. Принц жил, не подозревая, что смертен.

«Сакиа-Муни, молодой счастливый царевич, от которого скрыты были болезни, старость, смерть, едет на гулянье и видит страшного старика, беззубого и слюнявого. Царевич, от которого до сих пор скрыта была старость, удивляется и выспрашивает возницу, что это такое и отчего этот человек пришёл в такое жалкое, отвратительное, безобразное состояние? И когда узнаёт, что это общая участь всех людей, что ему, молодому царевичу, неизбежно предстоит то же самое, он не может уже ехать гулять и приказывает вернуться, чтоб обдумать это. И он запирается один и обдумывает. И, вероятно, придумывает себе какое-нибудь утешение, потому что опять весёлый и счастливый выезжает на гулянье. Но в этот раз ему встречается больной. Он видит измождённого, посиневшего, трясущегося человека, с помутившимися глазами. Царевич, от которого скрыты были болезни, останавливается и спрашивает, что это такое. И когда он узнаёт, что это — болезнь, которой подвержены все люди, и что он сам, здоровый и счастливый царевич, завтра может заболеть так же, он опять не имеет духа веселиться, приказывает вернуться и опять ищет успокоения и, вероятно, находит его, потому что в третий раз едет гулять; но в третий раз он видит ещё новое зрелище; он видит, что несут что-то. — " Что это? " — Мёртвый человек. — " Что значит мёртвый? " — спрашивает царевич. Ему говорят, что сделаться мёртвым значит сделаться тем, чем сделался этот человек. — Царевич подходит к мёртвому, открывает и смотрит на него. — " Что же будет с ним дальше? " — спрашивает царевич. Ему говорят, что его закопают в землю. — " Зачем? " — Затем, что он уже наверно не будет больше никогда живой, а только будет от него смрад и черви. — " И это удел всех людей? И со мною то же будет? Меня закопают, и от меня будет смрад, и меня съедят черви? " — Да. — " Назад! Я не еду гулять, и никогда не поеду больше» (Лев Толстой, «Исповедь»).

Когда принц осознал реальность старости и смерти, он кардинально изменил образ своей жизни. Это естественно, разумный человек всегда реагирует на осознанную опасность. Вернее, так считается, что всегда. Так должно быть в теории. На практике в большинстве случаев тоже так, но не всегда. Никто не может вразумительно объяснить, почему люди, знающие о смерти, не верящие в загробную жизнь и религиозные технологии, не реагируют на осознанную проблему? Почему Будда до своего пробуждения не реагировал — понятно. Почему животные не реагируют — тоже понятно. А почему вы, читающий сейчас эти строки, не реагируете?

Впервые за всю историю возникла ситуация, когда человек осознает смерть, но это знание никак не влияет на него. Он относится к ней, как в древности относились к чуме — считает ее непреодолимой данностью, неизбежностью и принимает как должное.

Мысль определяет действие. Религиозный человек не мыслил устранять причину чумы по тем же соображениям, по каким не мыслил устранить причину наводнений или засухи. Потому что причина всего — Бог. Он карал человека и народы за грехи по своему усмотрению, как хотел и когда хотел. Одним из его орудий считалась чума.

От ливня укрываются под навесом, не мысля истребить причину дождя. От чумы прятались как от стихии, устраивая санитарные кордоны и фильтрационные пункты, где по сорок дней выдерживали людей, прибывавших из опасных областей. Quaranta по-итальянски «сорок», от него и слово карантин.

Средневековый человек ощущал себя таким же беспомощным перед всемогущим Богом, как современный человек перед Солнцем. И как у нас не может быть мысли потушить Солнце (опустим практическую нужду, речь только о масштабе), так у предков не могло быть мысли противостоять Богу. Идея сопротивляться чуме на уровне устранения причины была аналогом идеи противостояния Богу. Поэтому в ту сторону мысль и не шла. Единственным средством была молитва милостивому Богу о прощении нас грешных.

При таком подходе результаты были соответствующие. Как говаривал городничий: «С тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком» (Гоголь, «Ревизор»).

Если бы кто в такой атмосфере призвал искать корень болезни не в грехах, а в чем-то ином, трудно даже сказать, как сложилась бы судьба такого безумца. Минимум, отнесли бы к разряду юродивых, маргиналов и городских сумасшедших. Не исключен и максимум: могли признать еретиком, опасным для Церкви власти и общества. А это — костер.

Когда восторжествовал новый взгляд на мир, где источником всего считался не Бог, а природа, и человеческий разум был объявлен всемогущим, возникло другое понимание ситуации. Если чума — проявление природы, а разум человека сильнее природы, значит, он может победить эпидемию. Как только выстроилась такая цепочка, мысль изменила направление. За относительно короткое время человек решил проблему чумы.

Аналогично и сегодня: проблема смертного человек в его вере в непобедимость смерти. Он верит, что она непреодолимая данность и неизбежность, и потому принимает ее как должное. С чего он решил, что смерть непобедима, про то люди ни разу не думали за всю жизнь.

У абсолютного большинства нет даже мысли о сопротивлении смерти. Больше скажу, для людей подобная мысль так же нелепа и несуразна, как для средневекового человека несуразна мысль о преодолении чумы. Ну очевидно же все, — вот примерная аргументация людей.

Вера средневекового человека в непобедимость чумы понятна, под ней есть серьезное мировоззренческое основание — вера в Бога. Чума воспринималась как оружие в руках Бога, и потому ни о каком-либо противостоянии не могло идти речи.

Современный человек истово верит в непобедимость смерти, и эта вера непостижима. В первую очередь потому что под ней нет никакого основания. Я не говорю о качестве основания, ложное оно или ошибочное. Разговор только о его наличии — его нет.

Человек может сказать, что смерть невозможно победить, потому что таковы законы природы. Но откуда он взял этот догмат? Средневековый человек мог сослаться на Бога, на Церковь, которая передала ему такую информацию от Бога. А современный откуда получил информацию про то, что смерть непобедима? От науки? Нет в мире такой науки. Напротив, ученые говорят, что задача хоть и запредельно сложная, но в принципе решаемая.

Никакого закона, обязывающего умирать, в природе не существует. Напротив, в природе есть организмы, фактом своего существования показывающие, что смерть можно преодолеть. К таким организмам можно отнести, например, медузу туритопсис. До сих пор не зафиксировано ни одной медузы этого типа, которая умерла бы своей смертью. Грызун с чудным названием «голый землекоп», гренландский кит, алеутский окунь — эти организмы умирают, но никогда не стареют.

Если не существует закона стареть и умирать, нет понятия естественной смерти. Есть понятие «несовершенство организма». Если несовершенство исправить, смерть уйдет. Так что смерть с такой позиции может быть только одной — противоестественной.

Естественной смертью можно назвать переход в новое состояние. Меня пятилетнего уже нет, но нельзя сказать, что я пятилетний умер. Или про гусеницу, которая превратилась в бабочку, нельзя сказать, что она умерла. Она переродилась.

Такая смерть действительно следует из законов бытия. Если все движется, значит, однажды скопит критическую массу новшество, и количество перейдет в качество. Но к такому явлению слово «смерть» неприменимо. Смерть для гусеницы — когда на нее наступает ботинок. Смерть для человека — когда ему на голову кирпич падает. Если с ним ничего такого не произошло, и он умер, — это признак несовершенства, противоестественности, которое нужно исправлять.

Читающий эти строки человек может со многим согласиться, но вера сильнее знания. Если уж кто решил, что этого не может быть, потому что не может быть никогда, вы ему хоть кол на голове тешите и какие угодно факты приводите, он останется при своей вере.

«— Ежели бы вы видели электрическую батарею, из чего она составлена, — говорит телеграфист, рисуясь, — то вы иначе бы рассуждали.

— И не желаю видеть. Жульничество… Народ простой надувают… Соки последние выжимают. Знаем мы их, этих самых…». (Чехов, «Брак по расчету»).

Я не знаю, как объяснить игнорирование фактов и истовую веру. Единственное объяснение непоколебимой веры — она современная религия. Тогда все встает на свои места. Верующим любой конфессии свойственно не понимать того, во что они верят. На том и стоят фанатики.

Вспоминается миф о титанах, из жалости заблокировавших людям мысли на тему грядущей смерти, чтобы избавить от ужаса ее ожидания. С тех пор люди не реагируют на приближение угрозы. А на всякие попытки их расшевелить реагируют неадекватно. Вид покойника на краткий миг может вывести их из гипнотического транса. Примеряя на себя это состояние, они охают и монотонно говорят приличествующие случаю пустые общие слова из серии: «Все там будем…». Вскоре забывают о неприятном инциденте и погружаются в поток текущих дел. И так до момента, пока сами не окажутся покойниками.

Человек считает главной целью построить дом, посадить дерево, вырастить детей и далее в том же духе. Посмотрите на эти цели объективно — все созданное исчезнет, как снег весной. И вы исчезнете. Какой смысл в том, что вы успеете сделать за эти несколько десятков лет, которые пролетят, как один миг, если в итоге ляжете в гроб? «Не нынче-завтра придут болезни, смерть (и приходили уже) на любимых людей, на меня, и ничего не останется, кроме смрада и червей. Дела мои, какие бы они ни были, все забудутся — раньше, позднее, да и меня не будет. Так из чего же хлопотать? (Л. Толстой, «Исповедь»).

Затычки

Все члены потребительского общества осознают приближение смерти. Богатые и бедные, умные и глупые, старые и молодые, все знают: через десять-двадцать-пятьдесят лет умрут. Никто не хочет умирать. Как говорил Стив Джобс, когда уже был болен раком: даже те, кто считают, что после смерти попадут в рай, тоже не хотят умирать (кстати, это говорит о цене их веры). Но при этом никто не пытается реагировать на проблему. Почему?

Люди из цистерны не реагируют на смерть, потому что воспринимают мир чувствами. Что чувства не фиксируют, того для них не существует. Реальность за рамками чувств они называют галлюцинацией. Реально для них только то, что они могут потрогать руками и увидеть глазами. Смерть нельзя потрогать, и потому теме преодоления смерти нет места.

Вторая группа — пассажиры товарных вагонов. Они осознают опасность. Но понятия не имеют, что делать. Как ответить на вызов смерти? Если никак, они находят за благо заткнуть неприятную проблему бездоказательными утверждениями — затычками.

В роли затычки, например, у них служат присказки, что человек не умирает, и после смерти живет в памяти народной. Или в своих творениях. Сапожник будет жить в сапогах, герой в подвигах, поэт в стихах, ученый в открытиях и так далее.

Наибольшим успехом в этой среде пользуется заглушка под названием «жить после смерти в своих детях». Из этого выстраивается целая концепция, что смысл жизни в детях, потому что они — наше продолжение. И хотя на планете нет ни одного человека, кто ощущал бы проживающих в нем покойных родителей (в итоге целое общежитие, потому что у родителей тоже были родители), подобные факты эту публику нисколько не смущают. Они говорят, что тот, в ком «живет» умерший родитель, не обязан его ощущать в себе. С таким подходом можно сказать, что покойный со всей родословной живет в оставшихся после него тапочках, никак не проявляясь. Опровергнуть данное утверждение невозможно, потому что… Не проявляются же… Чего непонятного?

Сила затычки в непроверяемости утверждения. Она дается не для того, чтобы с ее помощью осмысливать проблему и искать решение. Ее смысл — задвинуть как можно дальше вопрос и забыть о нем навсегда. Поэтому никакая затычка не подлежит анализу на предмет адекватности и здравого смысла. Она может быть какой угодно абсурдной — хоть «в своих тапочках жить», хоть «в своих детях». Главное, что она действует по принципу: «с глаз долой, из сердца вон».

Эффективность заглушек демонстрируют социологические опросы, согласно которым от 30 % до 60 % людей никогда в жизни не думали на тему смерти. Они от нее прячутся по технологии страуса — голову в песок текущих дел, и все, я в домике…

Некоторым затычки про жизнь в своих творениях или детях не кажутся хорошими. Они закрываются от темы фразами литераторов и их героев. Гете пишет, что жизнь без пользы есть смерть, и отсюда вывод, что нужно не о смерти думать, а как с пользой жизнь прожить. Марк Твен пишет, что на смертном одре будем жалеть, что мало путешествовали и любили, и потому больше любите и путешествуйте. Древнегреческий философ Эпикур и его последователи учили: пока мы есть, смерти нет; когда смерть есть, нас уже нет. В общем, как ни крути, а получается, смерть вовсе не проблема, а пустяк. У человека есть дела поважнее. Только вот казус: любые дела требуют, чтобы вы были в наличии…

Но люди пропускают такие аргументы мимо ушей. Они утверждают, что не ищут способ преодолеть смерть не потому что не знают как, а потому что она вовсе не зло, а необходимость. Смерть заставляет дорожить каждым мгновением. Она придает жизни гармонию и смысл. Поэтому они не хотели бы жить вечно, ибо нет в этом счастья. Самые продвинутые вспомнят фразу Платона: «Никто из нас не родился бессмертным. Если бы это с кем случилось, он не был бы счастлив, как это кажется». Поэтому люди желают умереть.

Желают, но не прямо сейчас. Как сказал по поводу этой позиции Станислав Лем: «Люди не хотят жить вечно. Люди просто не хотят умирать». Ну да… Умереть они совсем не против, но с течением времени (это нужно понимать как никогда). «Вы не в церкви, вас не обманут. Будет и задаток. С течением времени (Ильф и Петров, «Двенадцать стульев»).

Не отрицаю право взрослого адекватного человека на старость, смерть. Если надоело кому-то быть молодым, здоровым и живым, и захотелось стать старым и больным, а в итоге мертвым, — возможность реализовать свои такие экзотические желания у него будет всегда. Но кто хочет оставаться живым, молодым и здоровым, тот тоже должен иметь право и возможность реализовать свои желания. Так что никакого ущемления прав людей, которые против преодоления смерти, тут нет. Кто что хочет, тот пусть то и получит. На этой волне можно скорректировать задачу: цель не вечно жить, а сколько захочешь. Надоело — пошел и умер.

Если говорить серьезно, все противники бессмертия и сторонники ограниченной жизни остаются таковыми, пока в безопасности. В уютной обстановке уверенным голосом они заявляют, что у них отсутствует страх перед смертью. Полные отваги, спокойно и смело они смотрят ей в лицо. Кто в преклонном возрасте, те добавляют к сказанному, что уже пожили свое, и им пора… Они ждут своего часа… Все так монументально и благородно.

Еще можно вспомнить переживших клиническую смерть и рассказывающих, как хорошо ТАМ. Другие смотрят на них и заражаются спокойствием. Страха нет, потому что конца, оказывается, тоже нет. Люди же были ТАМ, и лично все видели.

Но проведем умозрительный эксперимент — поместим всех этих храбрых и мудрых на тонущее судно. Как вы думаете, последуют ли они сказанным словам о благости смерти, готовности умереть и что пора? В том числе и побывавшие за чертой. Хоть один из них сядет в позу лотоса и примет смерть так, как говорил о ней, — твердо созерцательно и молитвенно?

Можно не сомневаться, все эти смелые, благородные люди дружно забудут всё, что они транслировали на теплой кухне или перед камерой в студии, и бросятся искать выход — спасаться от смерти. Придет момент истины. Слова не совпадут с поступками. Одно дело говорить про свое бесстрашие перед смертью. Другое дело соответствовать сказанному. Одно дело, на мягком диване вещать о готовности сражаться насмерть за идеалы. Другое дело реально сражаться.

Тепличные смельчаки и мудрецы прекрасно понимают, что не будут следовать своим словам в реальной ситуации. Но они не могут признать, что дом горит, они знаю это, но вместо поиска решения кино смотрят и пустые разговоры ведут (относительно ситуации). Зафиксировать такое положение дел, значит, признать себя идиотом.

Чтобы уйти от психологического дискомфорта, возникающего при совмещении своего поведения и ситуации, эти умные люди придумывают интересные и разнообразные заглушки. Одной из них является экология планеты. «Зеленые» выступают за смертность человека, потому что бессмертие грозит перенаселением и истощением ресурсов. Такая хорошая благородная затычка — не за себя добрые люди переживают, за будущие поколения. А они уж ладно. Герои…

В XVIII веке подобные опасения высказывал английский мыслитель Мальтус. Этот мыслитель и священник считал естественным регулятором численности населения чуму, голод, войну и прочее. Если в мире не будет повальных эпидемий, войн и голода, человечеству грозит перенаселение. Бог создал регулирующие инструменты, чтобы соблюсти гармонию.

Его утверждения подтверждали расчеты: население росло быстрее, чем питание. Он писал, что почва имеет предел эффективности, а бедные слои населения «чрезвычайно плодовиты». Чтобы не произошло губительного перекоса, голод, войны и чума выкашивают преимущественно низшие слои населения, спасая мир от перенаселения.

Возразить Мальтусу было нечего — его логика безукоризненна. Но людей не остановили его логически безупречные аргументы. Вопреки показанным им ужасам они все равно искали способ победить чуму. В XIX веке был найден возбудитель чумы, и вскоре проблема была решена.

Но как же расчеты Мальтуса? Если они верны, численность населения давно должна была превысить объем продовольствия, и далее начать реализовываться страшные картины людоедства и другие ужастики. Этого не произошло, потому что логика Мальтуса была безукоризненна для того времени. С развитием науки темпы роста подняли продовольствие до прироста населения.

Аналогично и со смертью: многим сегодня кажется, если люди перестанут умирать, наступит перенаселение со всеми его ужасами. На этом основании новые мальтузианцы находят смерть благом для человечества и естественной необходимостью. Как вчера старые мальтузианцы находили чуму благостью и природным регулятором.

Исторический опыт показывает и здравый смысл подсказывает: проблемы нужно решать по мере их поступления. Если болезнь убивает людей, не важно, как она называется, чума или смерть, нужно избавиться от нее, а не рассуждать о ее благости. И когда болезнь будет побеждена, смотреть на возникшую ситуацию и решать новые проблемы, порожденные отсутствием болезни.

Если встать на логику новых мальтузианцев, в копилку борьбы с перенаселением нужно положить не только контрацептивы и доступность абортов, но и отказ от лечения сердечно-сосудистых заболеваний, туберкулеза и онкологии. Если быть последовательным, а не половинчатым мальтузианцем, нужно признать: вылеченные люди не умерли. А значит, увеличили нагрузку на планету. Следовательно, здравоохранение — зло.

Еще одна палка в колеса мальтузианства: люди исправно умирают как естественной смертью, так прилежно убивают друг друга всевозможными способами — от войны до бытовухи. Смерть давно поставлена на поток. Но только население все равно растет, ресурсы тают, экология ухудшается. Значит, корень проблемы не в том, что люди недостаточно активно умирают.

Я считаю, корень в бесхозности планеты. Смертные живут по формуле: на мой век хватит, а после меня хоть потоп. Смотрят на Землю как на гостиницу, откуда не сегодня-завтра съедут. Постояльцу в голову не придет решать капитальные проблемы гостиницы. Вот если бы ему ее в собственность дать, тогда он, будучи хозяином, засучит рукава.

Пока над обществом висит установка «жизнь конечна», нет смысла думать о будущем. Потому что все тогда бессмысленно и будущего нет, потому что будущее — смерть. И если так, нужно жить по формуле: живи здесь и сейчас, бери от жизни все, после нас хоть потоп.

Проблема исправится, если на планете появится хозяин, знающий, что он тут не на время поселился, а навсегда пришел. Никто не станет разбирать дом на дрова, если ему зимовать в этом доме. Хозяином может быть только победившее смерть человечество. Пока смерть не побеждена, общество неизбежно будет иметь психологию временщика.

Рассмотрев затычки людей из товарняка, посмотрим, как бездействие оправдывают люди пассажирских вагонов. Многие из них ищут ответ у философов, но везде натыкаются на вопиющую бедность мысли относительно масштаба поднятых вопросов.

Чаще всего люди пассажирских вагонов видят решение в науке. Оказывается, они не бездействуют, а реагируют на смерть как налогоплательщики. Каждый занят своим делом. Одни на фронте, другие в тылу. Одни налоги платят, другие науку развивают.

Действительно, из бюджета на исследования в области здравоохранения и фармации идут гигантские средства. Их объем превышает вложения в энергетический сектор. Это дает основание для уверенности, что где-то там есть тайные и явные лаборатории. Ученые в белых халатах склонились в них над пробирками и куют оружие победы над смертью.

Наверное, это самая хорошая затычка из всех существующих. Но никто не задается вопросом, на что конкретно расходуются огромные суммы. А они расходуются на борьбу с онкологией, СПИДом, сердечно-сосудистыми заболеваниями и прочее. На борьбу именно со смертью, как ни парадоксально, из бюджета любого государства не идет НИЧЕГО.

Тема смерти в самом лучшем случае изучается по остаточному принципу. Как до ХХ века тема освоения космоса. Хочется какому-то чудаку ковыряться с этой темой — пусть. Но серьезно эту проблему общество не воспринимает, если судить не по словам, а по делам.

Каждый может получить результат, пропорциональный силе стремления. Кто учится играть на скрипке, тот однажды заиграет. Кто копает яму, тот выкопает ее. Кто не совершает действия, тот не может получить результат, порождаемый действием.

Человечество не стремится создать технологию против смерти. Напротив, все его усилия сосредоточены ровно в обратном направлении — создавать технологии против жизни. Лучшие мозги и львиная часть бюджета сконцентрированы на военной сфере. Закономерно, что у общества есть атомная бомба и нет средства защититься от смерти.

Шанс появится, если ресурсы пойдут противоположным курсом — на технологии против смерти, а не жизни. Тогда вместо эффективных способов убивать людей появятся эффективные способы не стареть и не умирать.

Но пока идея победить смерть выглядит бедным родственником, примостившимся на краю бюджетного стола. Беднягу на пушечный выстрел не подпускают к бюджетному пирогу. В лучшем случае он рассчитывает на упавшие со стола крошки.

Говорить, что наука ищет победы над смертью — большое преувеличение. Наука ищет новые и совершенствует старые способы лечить болезни. О преодолении смерти она рта не открывает хотя бы потому, что тема требует философского осмысления. Но так как на планете нет науки, занимающейся этим вопросом, нет и теоретиков в этом направлении.

Чтобы меня не отсылали к геронтологии или экспериментам отдельных энтузиастов, скажу, что под «заниматься темой» я понимаю не бессистемные эпизоды, инициируемые частными лицами или государством, а системную концентрацию ресурсов, пропорциональных задаче. В первую очередь интеллектуальных. Материальные ресурсы тут играют десятую роль.

Такое заявление для многих покажется странным. В обществе потребления считается, что любая проблема решается за деньги. Увы, это далеко не так и совсем не так. Еврейская пословица гласит: если проблема решается за деньги, это не проблема, а расходы.

Преодоление смерти не решается за деньги, в чем можно убедиться, наблюдая за стареющими и умирающими сильными мира сего. Им доступно все, но этого мало. Решение изначально требует другого подхода, высвобождающего большие энергии, чем деньги.

Нет задач, признанных обществом значимыми, решение которых упиралось бы в дефицит финансов. Все задачи упираются в дефицит идей. Проблема бессмертия в первую очередь требует интеллектуальных ресурсов. Все другие потребности вторичны. И как раз самого главного, концентрации интеллекта на самой главной проблеме, ее нет. Каждый биолог философствует про это в меру своего понимания. Не погружаясь в онтологические глубины (а именно там ответы) он всегда на поверхности вопроса. Он изучает часть, не видя целого.

Изучение ДНК, даже самое глубокое, само по себе бессмыслица относительно масштаба задачи. Если вы не видите компьютер в целом, тщательное изучение его транзисторов не даст вам знания о принципе его действия. Изучать транзисторы имеет смысл, когда есть понятие, а что такое вообще компьютер. Аналогично и с изучением ДНК, теломерами и пределами Хейфлика — все это имеет смысл на фоне мировоззренческого фундамента. Пока его нет, копающиеся с ДНК ученые изучают отдельные волосинки на хвосте слона, полагая, что изучают слона.

Еще минус такого кусочничества в притяжении жуликов от науки. Они не имеют никакой внятной концепции, но зато понимают, на каких струнах спонсорской души играть. Не гнушаясь откровенными фальсификациями, превосходящими уголовных мошенников, они выдают почтенной публике истории про овечку Долли или чудодейственность стволовых клеток. Когда со всем этим начинаешь разбираться, оказывается, на 99 % это фантазии журналистов. Причем, я не оспариваю перспективность направления, разговор только о подаче материала.

Получается, деньги в некотором смысле враг идеи бессмертия. Это очень серьезная тема. Без денег плохо, а с деньгами еще хуже. На них мошенники полетят, как мотыльки на свет. Аналогия с монастырем: за деньги можно нанять людей, согласных называться монахами и иметь соответствующий внешний вид, но это будут не монахи. Но с другой стороны, само здание монастыря без денег не построить. Людям жить на что-то надо. Много тут возникает вопросов…

Обнадеживает здесь то, что история человечества указывает: если человек в своем развитии дорос до постановки задачи, если задача сформулирована правильно, если к проблеме привлечен пропорциональный ресурс, решение находится ВСЕГДА. Нет ни одного исключения.

Человек может сделать все, во что поверит. Непреодолимым для человека является только то, что он признал непреодолимым. Концентрированно эта мысль выражена во фразе: «Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас» (Мф. 17, 20).

По вере вашей да будет нам. Пока мы не верим, что мысли можно материализовать, у нас нет шанса сделать это. Но если поверим, что мир — структурированная информация, и мысль можно материализовать, если сконцентрируем соразмерные усилия, однажды, как бы фантастично это ни звучало, случится первая материализации мысли. И далее распахнется дверь в такой мир, какой сегодня вообразить не получится. К запредельному не готов пока наш разум…

Задача не решается, если ее никто не решает, или не привлечен соответствующий интеллектуальный и материальный ресурс. Если задача поставлена и для ее решения привлечен пропорциональный ресурс, положительный результат гарантирован 100 %.

Смерть относительно современного уровня развития — такая же проблема, как чума для средневековья. Если сконцентрировать творческий и интеллектуальный потенциал на задаче, она будет решена за десятилетия — при нашей жизни.

Прекрасно понимаю, какой невероятной выглядит озвученная цель для современного уха. Наверное, так же 500 лет назад выглядели бы уверения, что человек увидит Землю из космоса. Как это возможно? Для этого нужно подняться выше птиц. Это нереально… Почему нереально, никто не мог объяснить. Просто нереально, и точка. Аналогично и с идеей преодоления смерти — она выглядит нереально, потому что… Продолжить предложение дальше ни один критик в мире не в состоянии. Просто говорит, что нереально, и точка. Это утверждение тоже своего рода затычка.

Не говорите мне, на решении каких проблем сконцентрировано общество. Скажите, на что идут его ресурсы, и я скажу, какие задачи оно действительно стремится решить, а до каких ему дела нет, и оно о них только говорит, если того требуют правила приличия. О преодолении смерти оно сегодня лишь говорит — этого требуют правила приличия.

Последняя затычка разбита — наука не занимается вопросом смерти. Ее волнуют сердечно-сосудистые заболевания, онкология и так далее. Если наука победит болезни сердца, средняя продолжительность жизни увеличится на семь-восемь, пусть на десять лет. Победа над онкологией даст еще два-три года. Если наука победит все болезни, срок жизни вырастет на пятнадцать — двадцать лет. Это преувеличение, реально показатели ниже. Но если даже ориентироваться на преувеличение, картина все равно печальная. Человек все равно умрет. Причем, последние годы жизни он будет частично дееспособен и на манной каше.

Надежды на науку — это именно затычка. Назвать ее реальной надеждой на решение проблемы — огромное преувеличение. Нет сомнений, когда-нибудь, в отдаленном будущем, наука решит проблему: «…и широкую, ясную/ Грудью дорогу проложит себе/ Жаль только, жить в эту пору прекрасную/ Уж не придется ни мне, ни тебе» (Некрасов).

Поступательное эволюционное движение обязательно приведет наших потомков к цели. Можно порадоваться за них. Но надежды моих современников на науку тщетны в той же мере, как тщетны надежды верующих людей на религиозные технологии.

Осталось разобрать позицию людей из локомотива по этому вопросу. Но разбирать нечего. Локомотив пуст. Я тоже не в локомотиве. Он так устроен, что один человек в нем недееспособен. Поэтому я бегу вдоль состава, кричу и машу руками. Хочу привлечь внимание и найти сторонников, чтобы составить команду и занять пустой локомотив.

Если текущее положение сохранится, никто из читающих этот текст не встретит 2117 год. Ныне живущие имеют шанс отметить Новый год через сто лет, если эволюционное развитие сменится революционным. Иных вариантов НЕТ. Но шанс у нас ЕСТЬ.

«Если б я был как человек, живущий в лесу, из которого он знает, что нет выхода, я бы мог жить; но я был как человек, заблудившийся в лесу, на которого нашёл ужас оттого, что он заблудился. И он мечется, желая выбраться на дорогу, знает, что всякий шаг ещё больше путает его, и не может не метаться». (Л. Толстой, «Исповедь»).

Активация

Обзор показал: общество в целом и каждый человек в частности игнорируют смерть не из объективных разумных причин, а потому что система устроена так, что культивирует установки, рождающие в нас исключительно желания потребительского типа.

Многие согласятся, цель стоит того, чтобы постараться, но перехода от слов к делу не будет. Такова природа человека. «Что без «старания» не обойдешься — это одинаково сознавалось всеми; но всякому казалось не в пример удобнее, чтоб за него «старался» кто-нибудь другой» (Салтыков-Щедрин, «История одного города»).

Человек — единственное существо, фиксирующее проблему, но не ищущее выхода. Все, чем он занимается, в конечном счете ведет к смерти. Не важно, чем именно: политикой, бизнесом, музыкой или сапоги шьет и двор метет… По какой бы из дорог он ни шел, как бы идеально ни достиг своих маленьких целей (называя их большими), в итоге все ведет его к смерти. «Летай иль ползай, конец известен: все в землю лягут, все прахом будет…» (М. Горький, «Песня о Соколе»).

Все люди признают проблему. Все не против жить сколько хочется, и если умирать, то по своей воле. Но стоит позвать их решать задачу, как они сразу впадают в транс. Как бы садятся в позу лотоса и поют мантры: не-нами-смерть-заведена-не-нам-ее-и-отменять; наши-предки-умирали-и-мы-будем-умирать; живем-один-раз-живи-здесь-и-сейчас.

Что это? Может, это те же силы, что заставляют животных совершать самоубийства? Например, заставляют китов выбрасываться на берег, а птиц всей стаей падают на скалы. И эти же силы, например, блокируют у человека реакцию на осознанную опасность.

За примерами далеко ходить не нужно. Возьмите, например, себя, уважаемый читатель. Вы знаете, что смерть приближается. У Вас в этом нет никаких сомнений. Но разве эта информация побуждает Вас к соответствующему действию?

Почему животные игнорирую смерть, объясняет их неразумность и зависимость от инстинкта. А как объяснить, что Вы, читатель, разумный человек, игнорируете проблему? Корни этого парадокса обязательно нужно уловить. Иначе не сдвинуться с мертвой точки.

В исканиях пришел к выводу, что дело в природе человека. Чтобы показать, почему человек при осознании опасности бездействует, разделю качества людей на две группы. Не людей на два типа, а именно качества людей, образующие их природу. У одних качеств есть право ставить задачи. Другие качества ищут способ решения поставленных задач.

Для образности проведу аналогию со штабом армии и боевыми частями. У штаба есть право ставить цели. У боевых частей такого права нет. У них только обязанность исполнять приказы. Точно так же и у человека: у него право ставить цели имеют инстинкт и шаблоны. У разума такого права нет. У него есть обязательство достигать целей. Как бы разум ни понимал убийственность отданных ему приказов, он все равно будет их выполнять.

Например, человек в больнице после операции под категоричным запретом курить. Но ему хочется. Желание ставит разуму приказ — достать сигареты. Разум понимает всю самоубийственность приказа, но у него нет полномочий его отменить. Он обязан исполнять приказ, и сосредоточивается на решении задачи. И таких примеров тысячи.

Мне могут возразить, мол, разум как раз и ставит человеку цели. Человек сначала думает, потом действует. Но посмотрите на тему глубже. Действительно, разум думает. Но над чем? Над эффективным достижением поставленной ему цели.

Например, мужчина хочет денег, секса, популярности или мести обидчику, не важно. Важно, что ни одна цель не исходит от разума. Все желания рождены инстинктами и подсознательными шаблонами. Разум лишь привлекается для достижения этих целей.

Пример про женщин. Например, она хочет замуж, ребенка и «вить гнездо». Зачем ей это нужно, она объяснить не в состоянии (если не считать объяснением, что так надо, так принято, так все делают). На этом тоже видно, что все ее цели исходят не от разума, а от тех же инстинктов и подсознательных шаблонов. Разум тут тоже привлекается с одной целью — найти способ насытить желания, достигнуть поставленных ему целей.

Мозг не является самостоятельным. Он обслуживает ХОЧУ. Моя глубочайшая ошибка была в том, что я понимал разум силой, определяющей направление усилий. Из этого вытекало, если люди знают о приближающейся проблеме, если хотят ее избежать, и если им показать на рациональном уровне, что смерть можно преодолеть, люди начнут действовать. Но на практике дело дальше принятия доводов не шло. Люди соглашаются, что да, неплохо было бы быть молодым и жить сколько хочешь. Но вот чтобы перейти от слов к делу, тут у людей полный тупик. Никто дальше слов не шел… Все находили свои текущие дела намного важнее.

Это было похоже, как будто я объяснил разуму человека, ведущего нездоровый образ жизни, что ему жизненно важно меньше есть фастфуда и больше двигаться. Разум пошел и все рассказал своему лежащему на диване перед телевизором хозяину, поглощающему чипсы. Тот все выслушал, понял, со всем согласился. Потом обнаружил, что у него чипсы кончились, и послал мозг еще купить ему чипсов. И мозг, наполненный знаниями о вреде такой еды, пошел выполнять приказ. Ну и какой смысл концентрироваться на разумной стороне, если разум ничего не решает?

Обращаться нужно к тому, кто принимает решение. Мозг не принимает решений и не ставит целей. Его дееспособность ограничена функциями исполнителя. Право ставить цели и отдавать приказы есть только у инстинктов и шаблонов. Они порождают великое ХОЧУ, и только после этого мозг бросается исполнять его желания.

Я все не мог понять, почему в одних случаях люди защищаются от надвигающейся на них смерти, а в других игнорируют проблему, хотя смерть та же самая. Разница в поведении возникает из того, что в одном случае у людей возникает страх, а в другом нет. Если страх есть, возникает желание избежать ситуации. Если страха НЕТ, желания не возникает.

Страх может включаться или не включаться не от факта опасности, а, например, от слова, каким называлась причина, несущая смерть. Если носитель смерти называется «онкология», у людей включается страх, и они, в меру своих сил, ищут выход. Если то, что несет смерть, называется не онкология, а естественная смерть, у них на это нуль реакции.

Чтобы уловить весь абсурд ситуации, представьте: люди страшно боятся, когда на их дом бомбу бросают с самолета. Как только они узнают, что самолет летит, они ведут себя сообразно информации. Но если точно такую же бомбу доставляет вертолет, у них вообще никакой реакции не включается. Кажется, как можно бояться бомбы, сброшенной с самолета, и игнорировать точно такую же бомбу, сброшенную с вертолета? А вот можно…

Чтобы аналогия вертолет/самолет и естественная смерть/онкология была чистой, уберу сопровождающие рак факторы — боль и дискомфорт. Больной знает, что умрет не завтра и не через год, а намного позже. Допустим, примерно тогда же, когда он ориентирован умереть естественной смертью. Как объяснить разницу в его поведении, если никаких отличий в конечном результате и процессе его достижения нет? Вся разница сводится только к названию причины.

От смерти, которая наступит через десять лет, и ее несет причина под названием «рак», человек убегает, потому что ему страшно. А от смерти, которая наступит через те же десять лет, но ее несет совокупность причин, именуемых «естественная смерть», он не убегает.

Осознание проблемы не имеет значения. Все решает эмоция — желание, за которым стоят инстинкты и шаблоны. У этих товарищей есть право ставить цели и отдавать приказы. Понимание — это разум. У него нет права цели ставить и приказы отдавать. Оно по природе исполнитель. Разум все видит, но так как приказа нет, бездействует. «Сегодня, выпив кофе поутру/ Я дивный ощутил в себе покой/ Забавно: я ведь знаю, что умру/ А веры в это нету никакой» (Губерман).

Из всей своей многолетней практики на эту тему я извлек один урок: чтобы побудить людей действовать, нет смысла указывать им на то, что на них надвигается смерть. Они это и так знают. Указывать на опасность, которая всем известна, например, курильщику на вреде курения, — это морализаторство. Если оно к чему и подвигает человека, то послать морализатора куда подальше. Информация может быть ценна, если открывает что-то новое. Смертность человека — не новость.

Все это говорило только о том, что нужно кардинально менять стратегию. Нужно не разум активировать (к нему нет смысла обращаться, он и так все знает), а инстинкты и шаблоны. Если удастся их зацепить, они дадут человеку сигнал к действию.

Подтверждением, что я на правильном пути, является история возникновения всех идейных организаций. Что двигало апостолами, когда они пошли за Христом? Судя по поведению братьев Заведеевых, пришедших вместе с матерью ко Христу просить посадить одного по правую руку, а второго по левую, и судя по реакции на эту просьбу других апостолов, реальным их мотивом было не царство небесное и прочие религиозные мотивы, а достижение тех высот, какие в их обществе считались признаком успеха.

Чтоб двигало революционерами Франции? Судя по действию Конвента, вынесшему Робеспьеру приговор и в тот же день реализовавшему его, их намерения были далеки от слов на трибуне. Слова были инструментом, а реальной задачей было достижение целей, стоявших у них на подсознании, — деньги и власть. Робеспьер своей кристальной честностью им мешал, и потому депутаты Конвента отправили его на гильотину.

Что двигало большевиками России? Официальной целью было счастье народное. На каждом углу висели лозунги: «Фабрики — рабочим. Земля — крестьянам! ». Рабочие с крестьянами по своей малограмотности понимали их буквально — большевики хотят им отдать эти ценности. Если бы они были знакомы с Капиталом, то могли убедиться, что такое в принципе невозможно. Средства производства не могут находиться в частном владении. Только «в руках народа». На практике это означало изъятие средств производства.

Если землю изымали, потому что она средство производства, кладешь туда зернышко, а на выходе получаешь десять, то и с женщиной такая же производительность наблюдается — кладешь туда клетку, а на выходе цельный ребенок. Значит, женщины должны стать общими. В большевистской России возникают инициативы, объявляющие женщин всенародным достоянием, подлежащим изъятию из частного владения и «социализации».

Газета «Правда» писала: «Каждый, даже несовершеннолетний, комсомолец и каждый студент «рабфака» (рабочий факультет) имеет право и обязан удовлетворять свои сексуальные потребности. Это понятие сделалось аксиомой, и воздержание рассматривают как ограниченность, свойственную буржуазному мышлению. Если мужчина вожделеет к юной девушке, будь она студенткой, работницей или даже девушкой школьного возраста, то девушка обязана подчиниться этому вожделению, иначе ее сочтут буржуазной дочкой, недостойной называться истинной коммунисткой…».

Следовательно, большевистские лозунги не отражали реальной цели. Они были лишь инструментом достижения цели. Какая же была реальная цель революционеров? Рыбаков в романе «Дети Арбата» дает частичный ответ: «Что руководит революционером, что ведет его по тернистому пути? Идея? Идеи овладевают многими, но разве все становятся революционерами? Человеколюбие? Человеколюбие — удел слюнтяев, баптистов и толстовцев. Нет! Идея — лишь повод для революционера. Всеобщее счастье, равенство и братство, новое общество, социализм, коммунизм — лозунги, поднимающие массу на борьбу. Революционер — это характер, протест против собственного унижения, утверждение собственной личности».

Поздний царизм культивировал успехом карьеру чиновника, военного и ученого. Но официально лишал возможности достигнуть этих целей умных, авантюрных, масштабных людей — евреев. В отношении них действовала черта оседлости. По национальному признаку они были поражены в правах — не могли поступить на государственную службу, в университет, в армии не могли дослужиться до звания выше младшего офицера.

Система вошла в клин сама с собой — формировала людям подсознательные хотения и тут же лишала одну из самых активных частей социума возможности реализовать эти желаня. Евреи могли насытить свое хотение только через революцию. Иных лифтов не было.

Назовем вещи своими именами: революционеры хотели того же, чего хотели те, кого они свергали. Это очевидно не на словах, а на делах. Слова чаще используются не для обозначения намерений, а для их сокрытия. Реальные цели заметны на делах.

Как только коммунисты победили, верхушка тут же скопировала образ жизни царской элиты. Ничего не изменилось, кроме смены названий. При царе элита называлась представителями Бога, а при коммунистах представителями народа.

Поставим умозрительный эксперимент: представим, деятельность революционеров делала народ реально счастливым. Но также представим, что революционеры доподлинно знали, что лично им счастье народное не принесет тех благ, на которые они рассчитывали, не сделает их положение эксклюзивным относительно массы.

Как вы думаете, делали бы они то, что делали? Не скажу, что нет. Ненависть этих людей к царизму была велика. Тут Рыбаков прав, хотелось не столько будущих пряников, сколько вылить ненависть. Это состояние Вольтер выразил лозунгом «раздави гадину».

Но такие условия привлекли бы значительно меньше народу. По приходу к власти они бы не были таким фанатичными в деле ее удержания. Если бы они не были фанатиками и встали перед выбором: или позволить реализоваться тенденциям, угрожающим расколоть Россию, или уничтожить миллионы ни в чем не повинных людей, чтобы сохранить целостность России и удержать власть, они пошли бы по первому варианту — пусть колется Россия. Если мне власть ничего не дает, на отмщении царю революционеры и остановились бы. Они же не маньяки, которым кровь нужна ради крови. На мучения невинных людей идут, когда есть мотив.

Смысл жертв появился, когда власть давала большевикам очень много, и когда они поняли, что без огромных жертв им Россию не удержать. Они четко поняли, что нужно ломать хребет крестьянству, как говорил Сталин Черчиллю. Иначе создать новый экономический строй было невозможно. А при сохранении старого система рушилась и накрывала самих большевиков.

Я это говорю не в осуждение революционеров. Всякая жизнь стремится к благу. Как было сказано, если бы у святых не было надежды на рай, они никогда бы не делали того, что делали. Сказано все это для реального понимания ситуации. Как говорил Конфуций, первое, с чего следует начинать новое дело, — назвать вещи своими именами.

Из сказанного следует: поднять людей на борьбу с их собственной смертью можно при условии, если они увидят в этой борьбе реализацию своих хотений. Звучит комично, фактически речь идет о побуждении людей эвакуироваться из горящего дома не через сам факт опасности, а дополнительными стимулами. Премию обещать всем, кто спасется.

К этому нужно относиться, как к парадоксу. Он противоречит здравому смыслу, и по этому поводу можно возмущаться. Но если целью является не возмущение, а достижение цели, нужно действовать сообразно реальности, а не своему представлению о реальности. В этом смысле очень показателен парадокс Монти Холла (интересно — найдите в сети).

Человек действует, если видит в процессе шанс насытить свои желания. Как было сказано, желания порождают инстинкты и шаблоны. На фабриках мысли они получают контуры, и человек устремляется к ним как к своим — он правда их хочет. Не важно, что он, как личность, не имеет к созданию своих желаний никакого отношения. Важно, что когда он достигает того, что ему система предписала достигать, это наполняет его приятным состоянием — счастьем.

Какие бы слова мы ни говорили, а в каждом из нас сидит потребительская жажда. Мы хотим всего, что нам предписано желать. Нет у нас возможности насытить свои желания, и мы сочиняем себе оправдания, что не хотим их насыщать, потому что мы выше всего этого. Но стоит появиться возможности, как ситуация резко меняется. Аскеты прекращают свой пост.

Не надо этого стесняться. Такова наша природа. Мы говорим на языке, на котором говорила среда, в которой мы выросли. Мы живем желаниями, сформированными средой, где мы выросли. Нельзя жить в тропиках и не загореть. Нельзя жить в мире потребления и не стать потребителем. У живущих в тропиках разная степень загара. У живущих в мире разный уровень одержимости вещами. Но он есть у всех. В том числе и у выступающих против потребления. Это доказывает тот факт, что они живут в этой среде. Будь она чужда им, они бы ушли из нее, как уходят некоторые в уединение. Если не уходят, значит… Одним словом, поступки правдивее слов.

Чтобы реально сдвинуть человека в сторону обозначенной цели, он должен увидеть, как на пути к ней насытятся распирающие его желания. Представьте голодных и замерзших людей. Ваша задача подвигнуть их к решению экологической задачи. Как бы вы убедительно ни доказали людям, что нужно спасать экологию, иначе всем кранты, они могут со всем согласиться, но ничего делать не будут. Потому что еды и тепла хотят, а не экологию спасать.

Если тем же людям, которые только что согласились, что экологию нужно спасать, придет человек и покажет, как они через нанесение еще большего вреда экологии смогут согреться и наесться, и они увидят в этом реальность, — начнут действовать. А то, что вред природе стал еще больше… Ну что же… Они на это придумают убедительные оправдания.

Борец за экологию по-настоящему может увлечь идеей, если предложит действие, не только спасающее природу, но и согревающее людей и утоляющее голод. В процессе этой деятельности они проникнутся идеей экологии. Идея объединит их в целое. Что вчера для них было пустым лозунгом, станет целью. Что было целью, станет бонусом.

Но это будет потом. Когда сухие угольки соберутся вокруг тлеющего уголька, они создадут огонь. На него придут другие угольки, которые тоже разгорятся. Придут сырые угли, которые и не думали гореть, но пообсохнут и загорятся наравне со всеми.

Но на первом этапе на огонь не нужно рассчитывать. Неоткуда ему взяться. Идея на старте не может быть мотивом. Она может быть только благовидным прикрытием достижения уже имеющихся у людей желаний. Ну что же, таковы люди…

«Люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних…» (М. Булгаков, «Мастер и Маргарита»).

⇐ Предыдущая 19 20 21 22 232425 26 27 28 Следующая ⇒