Равновесие

Рим рушит языческую цивилизацию и строит христианскую. Помимо политических и социальных вопросов, перед христианством встают те же противоречия, какие стояли перед его прародителем — иудаизмом. Иудаизм решил их, создав архитектуру, где балансировали две сдержки-противовеса — жреческая и пророческая партия. Теперь христианству нужен способ преодолеть противоречия, чтобы не завалить конструкцию.

Чтобы понимать суть противоречий, нужно различать богословие и теологию. Эти две дисциплины при поверхностном взгляде занимаются одним и тем же, но реально они заняты принципиально разными вещами, и имеют разную иерархию в табели о рангах.

Богословие — корпус догматических утверждений, составляющих ядро вероучения. Эти утверждения позиционируются вне юрисдикции разума, как не зависимые от логики и эксперимента. Они могут противоречить здравому смыслу и друг другу — это не влияет на их статус. Нет смысла исследовать и погружаться в корни утверждений с целью понять их. Догматические утверждения — абсолютная истина, предназначенная только для веры.

Теология — философия, ищущая ответы на онтологические вопросы в рамках богословия. Стоит теологу в своих изысканиях выйти за границы богословия, как он тут же превращается в еретика. И естественно, спешит вернуть свою мысль в рамки богословия, чтобы не повторить судьбу еретиков, не вернувшихся из-за границы.

Теологи понимали, началом величины может быть не-величина; началом конечного может быть только бесконечное. Догмы Церкви говорили, что бесконечная непознаваемая первопричина может быть одновременно конечной и познаваемой величиной и образом.

В теории избавиться от противоречия возможно только через переосмысление христианских догм. Но это невозможно: догмы — краеугольный камень вероучения. Теологи должны были в рамках христианских догм совместить бесконечность с образом.

Возникает безнадежная двойственная ситуация. У бесконечности не может быть образа, потому что для образа нужны границы, а у бесконечности нет границ. Если бесконечный Бог умещается в образ и имеет границу, он не бесконечен, и значит, не Бог.

В попытках преодолеть эту проблему величайший католический теолог и богослов Фома Аквинский заявляет, что бесконечности, как самостоятельной сущности, нет. Он говорит — чего нельзя помыслить, того нет. Бесконечность не мыслится. Следовательно, ее нет. Ему тут же возражают: если бесконечности нет, значит, Бог не бесконечный. Если не бесконечный, то какой? Конечный? Определить так Бога, значит, бесконечно умалить его величие. Аквинат попадает в тупик, который преодолевает лютой густой софистикой, из которой следует: Бог конечен и бесконечен одновременно. Но как сие чудо возможно, того немощный ум человека познать не может. Единственный выход — верить.

Такой прием не только теологи древности использовали. Его и сегодня используют вполне себе рациональные ученые. Например, математики говорят, помыслить трехмерную сферу невозможно, но можно верить в ее реальность, и на этом основании заявлять, что форма Вселенной — трехмерная сфера. С таким же успехом могли назвать форму Вселенной абракадаброй. Про это у нас разговор будет ниже, тут я только отмечу, как удобно полемизировать, имея в кармане такой несокрушимый «аргумент».

Второй крупнейший теолог и мыслитель Николай Кузанский, мысль которого так же была лишена Церковью права выходить за границу христианских догм, ищет выход из тупика через совмещение бесконечного Бога с конечным миром, и таким образом показать, что Бог может быть одновременно и конечным, и бесконечным.

Он пишет: «Абсолютный максимум есть абсолютный минимум». Максимум — бесконечность. Минимум — точка, где сжата бесконечность. Меньше точки ничего нельзя мыслить. Но при этом точка не величина, а как бы сконцентрированная бесконечность.

Эти мысли он не решается опубликовать, потому что в них страшная ересь: Бог сводится к двум состояниям, одно из которых минимум, меньше которого нет ничего. Это будет найдено в записях немецкого мыслителя только после его смерти.

Средневековые теологи через словесную эквилибристику, софистику и инквизицию с ее запретом размышлять на темы, по которым Церковь высказала свое мнение, на некоторое время скрещивают ежа и ужа — бесконечность с формой. Религия в догматических тисках богословия стремительно костенеет, наполняясь начетниками.

Богословы в христианской конструкции играли роль жреческой партии — саддукеев. Им плевать было на логику и здравый смысл. Их дело — охранять догмы, заявленные Церковью информацией от Бога, и, следовательно, они вне критики человеческого разума.

Теологи выступали в этой конструкции в роли фарисеев — пророческой партии. Но, в отличие от иудаизма, их отношения с богословами имели несколько иной характер. Если в иудаизме фарисеи постоянно спорили с саддукеями, то в христианстве теологи никогда не смели спорили и богословами — носителями вне разумных утверждений.

Грань между теологией и богословием была сильно размыта. Один и тот же человек мог быть одновременно богословом и теологом, что в иудаизме невозможно. Но при этом грань имелась. Теологов отделяла от богословов потребность хоть как-то совмещать христианские догмы со здравым смыслом. Богословы такой потребности не испытывали, что ставили себе не в минус (скудость ума), а в плюс (сильная вера).

Казалось, христианство достигло равновесия и преодолело опасные тенденции так же, как, в свое время, достиг его иудаизм, уравновесив конструкцию через порождение двух разных институтов. Иудаизм сломала непреодолимая внешняя сила — Рим. Но если Рим теперь на стороне Церкви, казалось, христианской конструкции ничто не угрожает.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒