Прощание. 1 страница

Темы.

- Наверное, эти художественные мальчики все поголовно в кого-то влюблены, - сказал я Марусе. - Они такие неловкие и мрачные...

Маруся сидела у нас в саду. Она пришла, уложив спать своих «малолеток». Пионервожатая из лагеря. «Наймичка».

- Никакие они не художественные и ни в кого не влюблены.

У меня было шутливое настроение, а Маруся была грустная.

После Ивановки я чувствовал некое облегчение. Я понял, насколько я привык жить сам по себе. Сказалась и моя нелюбовь и нетренированность к такому суматошному, прилюдному образу жизни. Теперь, «на воле», я почти наслаждался, не испытывая на себе давления классиков, поэтов и режиссёров. Никто не проверял меня ненароком «на вшивость». Я чувствовал себя счастливо ускользнувшим. Всё в «их мире» представлялось мне чем-то тяжёлым, усложнённым, искажающим и ненужным мне. Особенно теперь, рядом с Марусей, рядом с прозрачностью, хрустальностью её детской тоски.

Она просилась на бумагу. Хотя бы из чувства признательности за то, что она такая, какая она есть.

«Есть проблемы, которые можно решить только образно, словесно. Проблемы есть. Но решить их можно не рассуждением, не анализом, а целостно».

«Так играет внутренним светом красота в добром лице. Это совершенно реально. И не для красного словца. Эти вещи существуют на самом деле. После этого зрелища кажутся противоестественной глупостью обиды на плохое устройство внешней жизни. У человека отобрали некую способность души нормально, некатастрофично воспринимать жизнь. Кто отобрал? Мир, построенный самими людьми. Лицо светится надеждой, ожиданиями... Чаще всего такие лица до 15-17 лет. Думаешь, хорошо, что есть и такой опыт».

«Тургеневские сюжеты (именно) - это мелодия. Ничего больше. Мелодическая потребность души. Сочинение затейливой или, напротив, простой мелодии».

«Музыка. Омузыкаленная литература. Выражение того же неясного, зыбкого, обобщённого... как в музыке». – «Пароксизмы что ли? »

«Для неё кажется мало одной мелодии. Их должно быть много. Мелодии на каждый день».

«Теперь кажется, что это необходимо для душевного спокойствия. Не дать времени пропасть бесследно. Как воздуху не хватает. Самая насущная потребность. Почти одержимость. “Почти” - потому, что сдерживаешься, потому, что из опыта известно, чем кончается всё чрезмерное».

«Повторение рисунка отношений. Как с той “детской девочкой”. Даже смешно, как не можешь вырваться из самого себя».

«Чужое детство». Вот оно. В него можно окунуться на минутку. Присесть в него – как садятся в круг при игре в картошку. Пока не «окучили». И сразу усомниться: чужое ли оно? Может быть, всё непрерывно продолжается? Может быть, это существует постоянно? Это мир только своих, детских, занятий, проблем, мыслей, настроений... Замкнутый мир.

Остановишься и думаешь: «Пустяки. Всё равно пустяки. Которые увлекают. В них впутываешься. Воображаешь это настоящей литературой. А на самом деле... »

Тема для рассказа. Случайно в руки милиции попадают тетради NN. Интерпретация в криминальном смысле. Консультации со специалистами: литература или патология? Школьная учительница литературы клятвенно уверяет, что это патологический бред. На роль учительницы надо пригласить Веру. Она «знает его как облупленного». Её речь в суде: «Надо проще. Какие там романы с трогательными, как у эстрадных ансамблей, названиями! Проще надо, граждане судьи: “Грязная фантазия № 1, Грязная фантазия № 2”. И так далее». А потом тюремная камера. Наваливается всё, что только может быть неприемлемым для него в жизни. И не убежать от этого. Молчание. Лицом к стене. Никаких объяснений. Всё на посмешище, всё на поруганье! Кафка! Беспросветный Кафка! Других-то ещё можно было разжалобить, но не Кафку. Камень. Кремень. Тоже болезнь, но другого рода. Опять по следам В. Н.? Теперь только «Приглашение на казнь». Забавно... Эпикризные совпадения. Ха-ха! Не в литературоведческом, Боже упаси, смысле, а в том-самом, психо-неврологическом. Одна и та же болезнь. Или история. И что делать, неясно. Пообещать, что больше не будешь?

Может быть, это - только угаданное - точно в цель. Жизнь в пространстве олитературенной, беллетризированной души... Прожито несколько жизней. Лечение литературной тюрьмой.

Вот так строятся все темы. Надо только «так всему придать значенье! ». Всё может возникнуть из ничего. На голом месте. Развёртывание страхов и фобий в плоскости листа.

«Пожалел ещё полчаса для сна, вот и мучайся! »

Теперь на пленэре я больше молчу. Маруся сосредоточенно рисует этюды. У неё задание на лето. Которое она, конечно же, давно перевыполнила. Я лежу на траве и вспоминаю кусок текста, написанный утром. Диалог, воспроизведение наших разговоров с Марусей. Он происходил где-то примерно на этом же месте. Я поднимаю голову и смотрю на Марусю.

- Тебе не надоело одно и то же рисовать?

Маруся молчит. Она умеет не отвечать. Она психологически сильнее меня. Взрослая Маруся и ребёнок я. И опять мысли к тому же диалогу, вставленному в текст из тетради. Но в тексте нет никого похожего ни на Марусю, ни на меня.

Они говорили о неком «Романе». «На самом деле всё не так». – «Совсем? » - «Да, совсем». – «Совсем-совсем? » – «Да, совсем-совсем».

«Зачем же тогда всё? » - это уже сейчас пришло в голову продолжение. Детские простодушные вопросы.

Думать о судьбе «Романа». Будто это дитё. Беспокоиться о нём. Бояться, что у него что-то не получится, что его «не примут», что злые люди будут его ругать, смеяться над ним.

Мы с ним хотим понравиться... Не смешно ли! Будто ходим наниматься. Пусть нас возьмут, купят как игрушку в магазине. Ну, пожалуйста! Добренькие дяденьки и тётеньки!

Рассуждения о «реальности» нереального. Реальное существование нереального. Равнореальность в некоторых моментах кого-то из мира тетрадного и из внешнего мира. Топонимика нереального. Есть зацепки одного в другом. Происходит обновление и возобновление связей. С этим живёшь... Садовая возле Сенной, летняя жара, мыльно-талонные, перстроечные очереди... Это уже ничем не разделимая смесь реальности и тетрадного вымысла. И ни о чём другом уже не думаешь, кроме соответствующего места в «Романе».

То, как что-то незначительное, случайное вырастает, становится соизмеримым с самой жизнью. Понимаешь, что это незначительное и случайное и составило большую часть жизни.

Странная уверенность в том, что это имеет какую-то ценность. Откуда бы! Незамысловатый текст, разбитый на главки со смешными названиями. Ироническая усмешка. Почти скольжение. Лёгкое касание. Чтобы не нарушить, не «сбить» в рябь зеркальное отражение.

Если книга нечто живое, то и нельзя требовать, чтобы там было что-то иноприродное, имплантированное, что-то, что не получается само собой, без насилия. Может быть, в этом объяснение той уверенности в правильности происходящего. Почти происшедшего.

В постоянных поисках оправданий для своих занятий. Соединение нормы и чего-то выходящего и выводящего из неё. Надо каждый день решать проблему их соединения, примирения, взаимопродолжения. Это не очень удаётся. Как перемена настроения. Всё дело в настроении. Обыденность, ровная будничность, рутинность настроений. Будни не терпят пафоса, не терпят отклонений в ту или другую сторону в эмоциональном состоянии. Не терпят всего относящегося к вечности. Домашние тапочки и халат настроения...

Возвращение к одному и тому же по десятому кругу. Должна быть уверенность, что это действительно то самое... Компетентное решение. Комиссия специалистов. Консилиум. Те, кому по роли как бы положено всё знать, изображать профессоров. «А на самом деле, г-м... » Ведь изнутри не проверишь, что это? - литература или галлюцинации. Боязнь этого всегда присутствует.

Но, слава Богу, сейчас, здесь на этом речном берегу, в этот солнечный летний день, на «жёлтом, на мелком песочке», все эти мысли легко можно прогнать, сказав себе, что, «в конце концов, у меня есть и другое, и третье, и пятое».

Город. Повторение прошлого. Письма на старых открытках. «Хождения по оттаявшим аллеям... » Ну что ж... Книги, может быть, больше ничего другого содержать не должны. Кроме этих повторов, возвращений к одному и тому же. Потому что ничего другого нет.

И никто не докажет мне, что это не так.

Литературное узаконение именно этого мира. С его мелочами, с его чепухой, несообразностями, стыдобой, жалкостью, может быть, нелепостью, «утопленностью» во времени, безликостью, безвозвратностью, скукой, тоской, ненужностью никому, кроме тех, кто живёт этим миром.

Из быта, из жалких воспоминаний, всплесков понимания, чуть ли ни на пустом месте – попытка что-то такое изобразить. Что-то будто бы имеющее ценность. И хватает же нахальства!

Как бы что-то художественное. Попытки понять то, что неясно по-всякому - философски, психологически... Попытки въехать в это из самого себя - схоластически.

Увидеть образ. Увидеть в привычном, фоновом, в почти не воспринимаемом - что-то главное в этой «пьесе». Увидеть не тайное, не что-то скрываемое, а просто неочевидное. Говорящее об устройстве этого мира. Что-то значащее, выбившееся из обыденного, образное, поэтическое, осмысленное, а не механистичное, живущее на автопилоте.

Тема. Авторские выходы. У М. П. написано, что, в конце концов, Берготт исписался. Говорится, как о неизбежном. Исписался, выпали волосы, перестал встречаться с женщинами... Может быть, эта радость по поводу «авторских выходов» тоже закончится. Вместе с писаниями. Когда поймёшь, что и авторских выходов нет. Всё может быть. Разное уже бывало.

Нет, никуда не уйти, не убежать, не скрыться! Эта известные вещи. Но и к ним добавились некоторые подробности. Раньше не учитывавшиеся и, значит, как бы предполагавшиеся в качестве, пусть временного, но укрытия, убежища. Это музыка, это писания, эта вот каждодневная словесная работа, а значит и некое воображаемое пространство, живущее по своим законам, оберегающее, сохраняющее. А ведь и туда не спрятаться. Нет, спрятаться можно, но уберечься нельзя. Мир един, насквозь проницаем. Как-то всё это стало очевидно. Наверное время пришло.

Ну а вообще... Такое случается… Это чуть ли не признак серьёзной работы. Душевная опустошённость. С ней борются - с опустошённостью. Подстерегающей. Каждый по-своему. Это такое занятие. Опустошающее. Борются. Общественной деятельностью, путешествиями, политикой, какими-то другими занятиями…

Душевная работа. Некая эволюция. Путь. Как реальный, бытовой путь, так и этот - духовный. Что с этим поделать? Беллетристы, романисты, понятно, живут другим. Им ничего такого не грозит. Их дорога никогда не кончается. У них другая работа... А те? А те «исписываются». Перестают удовлетворяться литературной игрой. Тянет вон. Нормальное дело. На литературе свет клином не сошёлся. Не в буквальном смысле исписываются, а просто «выходят» из литературы в реальность – в публицистику, в «делание революции» и так далее. С ними эта исписанность как-то объяснима. Почти понятна. Их темы. Их однострунность. Их духовное устройство. Враждебность по отношению ко всему, что вне их тем. Самоизоляция. Вот и все объяснения... Невозможность продолжения.

А есть ли «бесконечные авторы»? Или это, в самом деле, что-то закономерное как «волосы и женщины»?

Ф. М., «Дневник писателя». Чем не «выход» из литературы? Да и не он один. Учители жизни! Впадают в это. Ф. М. хочется высказаться. Открытым текстом. Ему некогда... И в этом что-то зощенковское. Какая-то, тонким налётом, маска. Подделывание под некий условный, утрированный образ читателя, который, вдруг, да не так поймёт автора. Гримаса. Лёгкое кривляние. Журналистское. Ёрничание. «Федька, Михалки сын, челом бьёт и по скудоумию своему дерзостному просит нижайше и почтительнейше словцо молвить... »

«Дневник писателя» - это примерно то, чем занимаются многие авторы на определённом этапе. Возникает потребность «делиться опытом». «Геометрическая прогрессия опыта».

Пассажиры корабля. Ничего не значим. Со всеми нашими прозрениями, криками отчаяния, жалобами и открытой нами истиной. Прошло какое-то количество лет, и кажется, что все они уже где-то близко. Разница в двадцать лет. Пустяк. Как дети ростом догоняют родителей. Ростом? Есть детские возражения. Нужно ещё докопаться до некоторых понятий, до некоторых слов. Пока они не прозвучат, всё будет детским лепетом, школьным сочинением. Должно что-то прозвучать. Ключевые слова. Ключевые понятия. Отправные точки в любых рассуждениях.

Тайный киновед Маргарита, пока Гриша с Павлом Игнатьевичем угощались в последний мой вечер в Ивановке, прокрутила мне несколько старых, полузабытых мной фильмов.

«Всё это, как сахар, растворилось в подсознании», - с какой-то внутренней дрожью думал я.

- Наивно откровенные герои. Литературные, театральные... – сказал я Маргарите после одного из фильмов, который произвёл в своё время на меня сильное впечатление. - И актёры... Их искренность подтверждена их смертью. Равно как и искренность автора. Должно быть подтверждение искренности.

- Они и должны быть наивными, - будто возразила мне Маргарита, но на самом деле подтвердила мои мысли, точно схватив то, что я хотел сказать. - Как наивен вечно обновляемый мир, природа... Они должны на время забывать о зле, которое они знают и которое и в них, конечно, присутствует.

Я еще тогда подумал, что надо пересмотреть всё виденное и читанное в «бессознательном» состоянии. Заимствованное, принятое как своё... Вспомнить, отделить... Очень уж всё показалось знакомо и близко.

Вот и получается, что всё это – одно, другое, третье –всё это «рассказы о прочитанном». Или увиденном. Тебе показанном, тебе рассказанном...

Онивсёсвоёвнесли туда. Как же иначе! И главное, зачем иначе? Так и должно быть. В этом вся притягательность. Высказываются! Обо всём. «Не мешайте им высказываться! » Иначе бессмысленно. «Если не нужно тебе, то и никому не нужно».

Этому «внесению своего», сиюминутного, с пылу с жару, поражаешься иногда. Простодушный Л. Н. «Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни... » Л. Н. тащит в роман все свои свежие идеи. Не колеблясь. «Что ж такого! »

У Шкловского в биографии Толстого сказано, что Л. Н. во время писаний переставал вести дневник. Зачем дублировать! В романе - всё сиюминутное.

Совершенно не нужен дневник. Всё можно тут же запускать в писания. Как карасей в ванну. Любой духовный опыт может понадобиться.

Поток сознания? Нет, это неинтересно, как вообще всякий поток. Бурный, мутный, нескончаемый, поток продукции, поток красноречия...

Только своё. Опять и опять о том же. Занятость только своим и собой. К этому пришла литература. Это её «достижение» уже не отбросить. И к этому, должно быть, пришли через поэзию. Там это раньше произошло.

«Роман» - это всё: литература, бытовые разговоры, болтовня с подружкой, беседа с психиатром, философский диспут, разговор с учёным соседом, записи ночных страхов, объяснение себе каких-то вещей, воспоминания, дневниковые заметки, случайные мысли и всё-всё прочее, что только может быть записано. Разработка своих эстетических правил. Мировоззренческие, этические взгляды. Просто наблюдения за людьми. Игра смыслами, словами. Фиксирование мимолетных ощущений. Догадки, сетования, жалобы, вздохи...

«Роман» - это удобно. Это удобство большой квартиры. Ещё удобней, конечно, дворец, замок, усадьба... Есть где складывать вещи.

Подлинные истории, пропущенные через сознание, через переживания автора. Они уже совсем не те, что были на самом деле. Реальность «сохраняется», только когда эти истории переживаются простыми гражданами. Ну, или автором в качестве простого гражданина. Авторское переживание что-то меняет в реальности...

Вилин вопрос: «Всё, что написано в книге, есть в жизни? »

Физика, кварцевое стекло и так далее. Это скучно. Это уже не та подлинная история. Смешно читать у критиков описания моментов перехода реальности в авторский вымысел. Они серьёзны и наивны. Автор уже забыл о реальности, как только написал первую букву, как только макнул ручку в чернильницу. Он исполнил реальность, как пианист исполняет музыку, записанную нотами.

У М. П. тоже «как бы» реальность. Но не верится в реальность того мира, о котором пишет М. П. Реальность каких-то психологических наблюдений. Но не мира в целом. Не удаётся протянуть этот мир через себя. Или себя через этот мир.

«Когда разговор зашёл о том, как я дрался на дуэли, она отозвалась о моих секундантах так: «Первый класс... »

Вдруг проскальзывает что-то из подлинной жизни. То, о чём он совсем не пишет. О каких-то событиях реальной человеческой жизни. Дыра в подлинную реальность. Дырка в нарисованном на холсте литературном пейзаже. Понимаешь, во-первых, что даже такие значительные, по идее, события, как дуэль, автора не интересуют; во-вторых, понимаешь, насколько это своеобразное чтение.

«Псевдореализм». Почти ругательство. «Квазиреализм». Это уже звучит спокойней, наукоподобней. Может быть, и здесь у меня реализм того же качества. Ведь коровы не летают. Значит реалист? И всё же... Только внешнее подобие подлинных людей, подлинных отношений, психологических мотивировок... «Синтетический» реализм. Как синтетический каучук. Для его производства не нужно выращивать на далёких тропических плантациях каучуконосные деревья, варить потом из него подлинный, настоящий каучук.

Или еще круче – «гомеопатический реализм». Из телесности реального мира воссоздаётся мир внешне похожий на реальный. От внешнего мира остаётся только информация о реальных свойствах исходного вещества. Совсем как в гомеопатических шариках, если довериться тому, что говорится о гомеопатии. Выпаренный раствор с информацией о реальности, а не с нею самой.

Видимая реальность - это только один из вариантов действительной реальности. Может быть, наиболее близкий к тому, что есть на самом деле. Это как формализация в математике. Верное решение - наряду со всеми остальными, в той или иной степени приближенными к правильному. Только вариант! Наряду с другими вариантами. У него свои достоинства и свои недостатки.

Реализм. Смешно! Миры реалистов Л. Н., Ф. М., М. П… не имеют ничего общего друг с другом. Бог один, а религии разные.

Л. Н. Апофеоз реализма. «Как в жизни»! Но ведь мы ценим Л. Т. не потому, что у него всё «как в жизни», а потому, что он помогает нам обрести какие-то ощущения от реальности, которые мы самостоятельно получить от реальности не умеем.

Начав «развивать» перед Марусей какую-нибудь тему, я рылся по старым тетрадям, подбирая всё, что подходило к случаю.

«Стремление автора протащить в выдуманный им мир как можно больше из реального. И понимание тщетности этого. Вот она реальность: темно и сыро, поздняя осень, метро, разговоры прохожих... Фабульная безжизненность. Ощущение пустоты, бессвязности мира, в котором ходит автор, думающий о деньгах, о квартире, ужине... »

«Автор - переводчик с реальности. Если уж он за это берётся. Реальный мир переводит в мир текста. Он и должен каждый день только и делать, что упражняться в переводе всего встречного и поперечного в словесность. Подбирать слова... »

«Так это же Константин Вагинов! » – сказал я Марусе торжественно. Так учитель торжественно, почти с восторгом демонстрирует ученикам конечную формулировку, главный вывод из предыдущего, длинного, непонятного и скучного доказательства теоремы.

Свистоновские опыты по переводу реальности в слова! Синдром Свистонова!

То, что вдруг находишь у других. Удивляешься совпадениям. Может быть, давно надо было всё это прочесть, чтобы не «открывать» давно открытое.

Надо написать о том, что всё повторяется. Ходим теми же самыми путями. Это как лес в начале весь истоптан, пронизан дорожками и тропинками. Пока еще доберёшься до нехоженного! Хотя грибов можно набрать и на опушке – в «старушечьем» лесу.

Конечно, всё это не очень глубоко. Иногда кажется, будто добрался до девственно пустых мест. Но на самом деле и здесь кто-то есть. Или был раньше. Свидетельства этого разбросаны там и сям. Разные бывают следы пребывания. Могилы, слова, вырезанные на стволах деревьев или написанные на каменных глыбах. Пивные банки! »

«Вот я свел Куку с девушкой, - продолжал Свистонов, гладя руку глухой. - Я потом перенесу их в другой мир, более реальный и долговечный, чем эта минутная жизнь. Они будут жить в нем, и, находясь уже в гробу, они еще только начнут переживать свой расцвет и изменяться до бесконечности. Искусство - это извлечение людей из одного мира и вовлечение их в другую сферу».

Знакомый набор. Записные книжки, случайные разговоры... Жадное впитывание лиц, разговоров, ситуаций.

«А главное - подмешивание женщин к литературе! » - этого Марусе я не сказал, конечно.

Выкраивание из полотна жизни рассказа. Применяя знание жизни и женщин...

Есть замечательные места. «Роман был окончен. Сначала шли сады, характерные здания, нежные зори, шум и гам улиц. Затем - то здесь, то там стали возникать фамилии; они сходились, пожимали друг другу руки, играли в шахматы или в карты, исчезали и опять появлялись. Уже под фамилиями начали появляться фигуры. И наконец под каждой фамилией встал человек.

И всё было пронизано сладостным, унывным, увлекающим ритмом, как будто автор кого-то увлекал за собой».

«Он донельзя чувствовал пародийность мира по отношению к какой-то норме. “Вместо правильного метра, начертанного в наших душах, - сказал бы поэт, - мир движется в своеобразном ритме”».

Замечательные места, которым, тем не менее, принимаешься сразу же возражать. Возражение обязательно. Так как надо оправдывать своё. Возражения, конечно, не принципиальные, то есть без навязывания своего другому и другим... Формальность разного рода... Принятие, впитывание, впускание мира реального в мир книжный. То, что сможет дойти до текста через какие-то фильтры, препятствия в авторе. Но не так, как у К. В.: перевод - буквальный, подстрочный - реальности в литературу. Возражение против пересаживания как растений из леса реальности в подоконные горшки литературы. Это скучно. Другие возражения касаются той нормы, в противовес своеобразию мира, которая предполагается в авторе. Что это за норма? Как можно возражать против мира? Его можно только пытаться понимать, вчувствываться в него, вдумываться, но никак не втискивать в наши нормы. Пародийность - неправильность по отношению к норме. Заявочки. Реализация этого – «Козлиная песнь» и «Свистонов». В самом деле, пародия. Мир неузнаваем. Это похоже на литературное отчаяние. К. В. начинает всё раскладывать по полочкам. Город - фамилии - фигуры - люди. Он боится запутаться окончательно. И кидается в разные стороны. Почти знакомое беспокойство. Проблески догадок и верных суждений. Но они не утешают. Калейдоскоп мира. «Одиночество и скука изображались на лице Свистонова». Мир у него холоден, пародиен, бездушен, смешон, жалок. Таким он его видит и изображает. Он и становится для него таким на самом деле. Он уже не может вырваться из таких своих представлений о мире. «Он чувствовал, как вокруг него с каждым днёмвсё редеет. Им описанные места превращались для него в пустыри, люди, с которыми он был знаком, теряли для него всякий интерес... Наконец он почувствовал, что он окончательно заперт в своём романе».

«И вообще это читается с трудом», - сказал я наконец, и Маруся удивилась: «Зачем тогда читать? »

«Не раз уже пытался объяснить себе и другим… В беллетристике не хватает воздуха. Птицы не летают. Не на что опереть крыло. И просто дышать трудно. В разреженной атмосфере».

Достаточно холода и без этой неуютной прозы... Бахтиновские схемы взаимосвязи автора-героя-читателя... Утрированная проза. Кажется, что авторский мир, да и сам автор, помещаются в какой-то сказочно-игрушечной табакерке. Не возникает мысли о сопоставлении этого мира и реального.

- Что такое синдром? – между прочим интересуется Маруся, когда я замолкаю.

- А?

Необходимость обосновывать систему писаний. Номера, заготовки, любимые предметы, круг образов, привязанность к определённым образам, словам, ситуациям, характерам и пр. Мир пребывания. Мир осознанный и уже безопасный. Мастерская. Гончарная, столярная или плотницкая. Или сапожная! Ремесло. Надо каждый день работать. Тачать. Писать эскизы с натуры, набрасывать композиции, обдумывать сделанное, угадывать новые темы и искать для них материал...

Следование за импульсами, за хотениями. Может быть, это то, что необходимей всего. Надеяться не на «разумность», «интеллектуальность» и т. д. писаний, а на что-то в природе человека, что сидит (или лежит? ) глубже и основательней просто способности к умозаключениям.

И «надо пожить в тексте». Это та же реальность. Если не торопиться в тексте, а жить в нём день за днём, то приходят нужные решения. С налёта ничего не выходит. Вернее выходит беллетристика. Страшное ругательное слово! Фанера. Плоскость листа, за которой ничего нет. Жёлтая бумага, чёрный шрифт. Тоска убитого времени. Обездушенное время. Деревянные, фанерные тексты. Бр-р!

И к тому же - это самая обыкновенная авторская вещь. По технологии положенная. Надо постоянно жить в тексте, в «словесном море», в «языковой стихии». Как земное животное, попав в воду, постепенно приспосабливается, меняется физически, физиологически, изменяет образ жизни, так и для жизни в словесном море надо полностью измениться. Стать словесной рыбой, кашалотом, хоть лягушкой!

И ещё, конечно, банальности про этот словесный мир, в котором надо находиться, входить в него, погружаться в него... С какого-то момента начинает казаться, что он на самом деле существует.

Мир человеческих проблем продолжается в бесконечность того предполагаемого литературой невероятного мира образов, пониманий и прочего. Мы должны мыслить не в тесных рамках человеческого, обиходного, повседневного, земного, а всё время выходить в этот словесный космос.

Собирание чужих слов. «Вдруг он обернулся... » Не умеющий перевоплощаться, перевоплощающийся вынужденно, неохотно актёр. Для него многие слова чужие. В том смысле, что он бы их никогда не употребил в жизни... Учат актёрской профессии. Тренируются впадать в истерику, ругаться, произносить какие-то басенные тексты, изображать разнообразные человеческие типы. Скупец, подхалим, бандит, хвастун, гордец... Закрепление в искусстве стереотипов человеческого поведения. Поколение за поколением. Классические характеры, роли, страсти... Учат не искусству понимания, а лицедейству, ремеслу представления. Что им за интерес влезать без остатка в чужие шкуры?

Этого не хочешь в литературе. Но это есть. Драматизируют жизнь. Именно! Превращают её в театр, в роман. Превращают в драму, в балаган, в дешёвое кино… Приписывание жизни выдуманных, сконструированных литераторами законов. Литераторами, историками, политиками...

Непризнавание ритуалов. Всяких. Литературных, застольных, семейных, бытовых… Это как болезнь. В этом признаешься, тяжко вздохнув. Это болезнь. Всё заново, «от естества», бестолково и путано.

«А ты страшный человек! » - начинаешь бояться себя.

Фабульные недостоверные банальности. Они и не могут захватить. В их рамках ничего и не может быть. Картонные декорации. В них не живут.

И при этом весело допускаешь, не у себя, так у других и «вообще», «технические выдумки». Появление нового героя только потому, что кому-то надо озвучить некоторые мысли. Появились некоторые новые, специфические номера. Театр. Текст уже есть, а героев для его произнесения ещё не завезли.

«Никто так говорить не может! » Ну, некому всё это произносить. Нет соответствующих героев. Кто-то сказал: «Не хватает персонажа для умной реплики». Или для глупой. Для глупой даже чаще не хватает.

Никто так говорить не может? И никто это понимающе выслушать не может... Невозможность драмы.

Фразы, подрывающие фабульное повествование. Фразы, подразумевающие, что в фабульном повествовании нет никакого смысла. Литературного смысла. Есть библиотечный, типографский, букинистический, макулатурный, редакторский и тому подобные смыслы. Но не литературный. Подрыв доверия. Фразы, заставляющие отвлечься от фабульного повествования и обратить внимание на что-то содержательное, смыслообразующее, на то, для чего и должно всё затеваться в этом деле. Быть может, это одни только декларации. И герои вместе с читателями должны возроптать. Они как актёры, приглашённые в антрепризу, надеются подзаработать, вкусить успеха, славы... И видят, что это какое-то издевательство над их любимым театром. Пьеса в крайней степени условна - на грани абсурда. Режиссёр и драматург ненормальные. И вообще, зрителей собираются по ходу действия окатывать ледяной водой из брандспойта, чтобы они «прочувствовали», «остранились». Актёры недоумевают. Текст рвётся на полуслове, вместо него почти сплошь - авторские ремарки! «Круглый стол на веранде. Чашка кофе на столе. Раннее утро... » Часто непонятно, кому принадлежит та или иная реплика. Убрать или, наоборот, добавить несколько знаков препинания - и всё не так. Сползает смысловой пласт, перекрывает что-то значащее в старом тексте... Обвально. Актёрам элементарно не дают говорить. Они стоят на сцене и ждут, пока нахальный автор кончит делать их работу: проборматывать за них текст пьесы. Захудалый театр, списанный корабль, липовое акционерное общество... Вот, что значит «пожить в тексте». Знак нереальности происшедшего, происходящего. Знак «небывшести».

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒