«Люби грешника и ненавидь грех!» 11 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 12 из 13Следующая ⇒

-А чего вы, Самойлов, смеётесь? – врач обиделась.

-Я и сам из фельдшеров, чего мне рассказывать…, - похвастался я.

-Если из фельдшеров, то почему не по профессии работаете? Идите ко мне в туберкулёзное отделение! У нас лечить некому!

-Хорошо, я подумаю, а вы пока подлечите меня!

-Подлечим! – врач протянула мне направление о зачислении меня в палату №6 хирургического отделения.

8 марта, как раз в Женский праздник, прибегает в мою палату Юрка Бетховен:

-Там, Ваня, мужика привезли с двадцать седьмого лагеря, тебя спрашивает!

У меня от такого известия ёкнуло сердце:

-А кто? Как зовут мужика?

-Не знаю, кликуха у него «Седой»!

Я стрелой выскочил из палаты в коридор. Коридор был длинным, но я различил знакомую фигуру брата, идущего ко мне.

-Нашёл? – я обнял Анатолия.

-Ты же написал, где будешь ждать! Вот я и стремился попасть в эту больницу! – Анатолий ещё долго комкал меня своими ручищами.

-Да не сломай мне рёбра, медведь! Меня и так еле вылечили!

В эту ночь мы спали в одной палате, четыре года мы не разговаривали с братом, четыре долгих года разлуки не очерствили наши сердца, мы чувствовали и понимали друг друга с полуслова, будто и не было никакой разлуки. Пройдёт время, и моё отношение к брату изменится, я буду ненавидеть его и даже презирать, но и это уйдёт в прошлое, оставив мне на исходе жизни светлое, тёплое чувство братской любви.

В марте 1955 года, излечившись от своих болячек, я принял решение поступить на работу фельдшером.

Главный врач больницы Кириенко принёс мне приказ:

-Ну, что хватит валяться, пора и поработать! Вот мой приказ: «Назначить Самойлова Ивана Васильевича фельдшером для обслуживания больных Третьего терапевтического отделения Центральной больницы ВЕТЛАГ МВД СССР п\я 231\16». Вступаете в должность с завтрашнего дня, на отделении 67 человек больных!

-Я согласен, но я ожидаю пересмотра дела! Если меня оправдают, я выйду на свободу! – предупредил я главврача.

-Если оправдают – держать не будем! – улыбнулся мне Кириенко.

На следующий день умытым, побритым и причёсанным в белом халате я пришёл в терапевтическое отделение и обратился к больным с речью, она была неожиданна для страждущих, но необходима:

-Уважаемые, больные! – начал я не очень громким голосом, оглядывая людей, - По воле нашего Господа я прибыл к вам, для того, чтобы помочь вам в вашем выздоровлении в дни, когда вы находитесь далеко от своих родных.

Больные молчали, внимательно слушая меня. Я продолжил:

- Разумеется! Возложенные на меня обязанности я буду выполнять с честью, и буду отвечать своей совестью перед лицом Великих Медицинских Учёных, вся жизнь которых была отдана для здоровья трудящихся!

Я усилил звук своего голоса, для того чтобы привлечь большее внимание больных:

- Я всегда был готовым для спасения жизни человеку, для этого меня учила родная мать и наука! Так пусть отныне и до скончания века, не настигнут нас злые духи, несущие страдание человеку!

Своей речью мне хотелось вселить уверенность в выздоровлении каждому больному. В конце своего выступления я поблагодарил всех своих учителей:

-Слава русским учёным: Пирогову, Боткину, Сеченову, Мечникову и Павлову! Слава родной Коммунистической Партии Советского Союза, как вдохновителю и организатору наших побед!

Моя речь была завершена, больные тут же стали комментировать мою речь:

- Говорить то доктор мастак, а вот как с лечением?

-На ноги поставим каждого! – ответил я пессимистам.

Но в апреле этого же года мне пришло срочное сообщение из Москвы, уголовное дело передавалось военному прокурору в прокуратуру Воронежской области, пересмотр дела завершался, шла подготовка к суду. В мае пришло распоряжение этапировать меня в город Тамбов на суд.

За окнами поезда мелькала тайга, словно четыре года моей лагерной жизни. Остановка в городе Кирове – пересыльная тюрьма №2 приняла меня на ночлег, на следующий день поездом везут в город Горький, опять пересыльная тюрьма, на этот раз образцовая – кровати с жёсткими металлическими сетками и ватными матрацами. Нежусь несколько ночей на кровати после лагерных деревянных нар, пою от наслаждения. В прогулочном дворике аромат от цветов, клумбы ухожены заключёнными, над головой кружат сотни голубей, они прикормлены арестантами, я бросаю им крошки хлеба:

- Лучше быть голодными, но сводными! Летите!!!

Стая пронырливых птиц взмывает над крышей, оставляя меня в тюрьме, но здесь я задерживаюсь недолго, меня торопят. Поезд гудит на перегонах, стучит колёсами, везёт меня на родину.

-Что там? – смотрю через решётчатое окно вагона.

-Столица нашей родины! – кто-то кричит мне, дразня и кривляясь. Это мой товарищ-заключённый, худой, плешивый с наколками на груди, проведший всю жизнь в колониях и лагерях.

-Москва! – шепчу сам себе, скрывая волнение. Давно я не видел больших городов. Поезд тормозит в Красной Пресне, неделю «отдыхаю» в пересыльной тюрьме Союза ССР и только потом, по особому распоряжению, как особо важную персону, меня ведут по перрону хмурые и недовольные охранники, тыча штыками в спину:

- Стой! Иди! Ступай!

Такого «любезного приёма» я не ожидал.

Я четыре года мечтал вернуться домой свободным человеком, свободным и оправданным, смыв клеймо уголовника. Но это были лишь мои мечты, а в действительности поезд вёз меня в город Тамбов на долгожданный суд. Чуть тормознул поезд перед городом, я припал к окну, хотелось увидеть знакомые места и людей. Передо мной мелькали знакомые с детства картинки: коровы пасутся на лугу, бежит собака, играют дети. Они рядом, в нескольких метрах, только дотянуться до них нельзя, я – заключённый и каждый мой шаг, движение и даже дыхание регламентированы. От железнодорожной станции меня везли в спецмашине до тюрьмы по Интернациональной улице, пока мы ехали, я всматривался в лица прохожих девушек, они были яркими, свежими, беззаботными. Хотелось броситься к ним, заговорить, обнять и любоваться ими, сгорая от восторга. Четыре года я жил в тайге в серых холодных замызганных бараках, прожигая свою жизнь за колючей проволокой. И вот свобода от меня в нескольких шагах, возможно через два-три дня я смогу пройтись по этим улицам с высоко поднятой головой.

Тамбовская тюрьма за эти годы ничуть не изменилась, какой она была в 1936 году, такой и осталась. После бани меня провели в камеру №41, из неё я мог видеть город. 12 августа меня вызвали на очную ставку с братом Анатолием. Он успел мне сказать, что видел из окна отца, тот шёл по улице. Анатолий крикнул ему, отец остановился, засмотрелся на крик и чуть не попал под колёса проезжавшей машины.

Старший следователь прокуратуры Тамбовской области Колбасников был с нами строг, но позволял перекинуться несколькими словами без протокола. От брата я узнал, что к тюрьме приходила и моя жена Шура. Чувствовалось, что следствие подходит к концу, скоро должно было состояться судебное заседание.

Накануне заседания по городу было развешано задиристое объявление:

«Внимание!

8 сентября 1955 года в здании областного суда будет слушаться уголовное дело по обвинению братьев Самойловых в преступлении, предусмотренным статьёй №59-3 УК РСФСР, совершённым 4 декабря 1945 года».

В то утро судебного заседания меня привезли в спецмашине к крыльцу здания суда. Я послушно вышел, держа руки за спиной, скреплённые наручниками, мне открыли дверь, в здании было много народа, как потом мне рассказали, на заседание явилось 300 человек.

Не ожидая такого скопления народа, я чуть стушевался, с надеждой на встречу, выискивая глазами в толпе знакомые лица. Да, вот стоят ближе ко мне дети, они тоже ищут глазами кого-то. «Так это моя дочь, Татьяна! » узнаю я уже большую девочку, стоящую от меня в двух шагах, но разговаривать мне не позволяют, конвой проводит меня в зал суда и отгораживает от других, через несколько минут приводят брата Анатолия, теперь мы вдвоём на скамье подсудимых. Запускают народ, все рассматривают нас как диковинку, тянут шеи и встают. Начинается судебное заседание. Я вижу, что в первых рядах сидят мои родственники: постаревшие и поседевшие родители, заплаканная жена.

Судья приступает к делу, читая длинный состав преступления. Зал замер, люди ловят каждое слово. Я жду своей очереди, чтобы сказать всем, что я не виноват. Мне дают слово, задают вопросы, я отвечаю, спорю и соглашаюсь, понимая, что моя судьба решается здесь и сейчас.

Мне показалось, что этот судебный процесс был просто фарсом, нам с Анатолием сразу заткнули рты, прокурор стоял на своём, всё время тыча нам под нос свидетельские показания наших односельчан. Наши адвокаты потеряли и сорвали голос, они могли лишь поддакивать прокурору. Я как смог отбивался от обвинений, зал сразу переметнулся на сторону прокурора, мы с Анатолием остались без моральной поддержки.

Что я мог сказать в ответ? Придуманный мною план нашего освобождения рассыпался как карточный домик, я ещё пытался дать отпор оговорам и доводам следствия, но все улики были против нас.

- Мы – проиграли! – шепнул я Анатолию в конце судебного заседания! – Вот увидишь, оправдания не будет!

Я как в воду смотрел, суд не изменил прошлого приговора и угодливо вторил ему, отбирая у нас свободу на долгие годы.

- Вот и погуляли на свободе! – усмехнулся я, ругая себя за прошлую наивность.

9 сентября 1955 года в нашем уголовном деле была поставлена жирная точка, с высокой трибуны нам был зачитан Приговор:

«Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики.

Судебная коллегия по уголовным делам Тамбовского Областного суда в составе: Председательствующего Сычкова, Народного заседателя Лазаева и Рябова, с участием прокурора Голенищева, адвокатов Мещерикова и Кирина, при секретаре Шурыгиной, 8-9 сентября 1955 года рассмотрев в открытом судебном заседании дело по обвинению:

1. Самойлова Ивана Васильевича, 1915 года рождения, уроженца и жителя села Понзари, Тамбовской области, русского, беспартийного, женатого, с образованием вышесреднего медицинского. Судимостей не имеет.

2. Самойлова Анатолия Васильевича, 1926 года рождения, уроженца и жителя села Понзари, Тамбовской области, русского, беспартийного, женатого, с образованием 7 классов неполной средней школы,

Обоих в преступлении, предусмотренном статьёй 59-3 УК РСФСР,

установила:

Самойлов Иван и Самойлов Анатолий, по ранее разработанному плану, имея на вооружении пистолет системы «Парабеллум», который находился у Самойлова Анатолия, переданный ему братом Самойловым Иваном в селе Понзари, с целью грабежа напали на гражданку Кареву Е. И. и по приказанию Самойлова Ивана подсудимый Самойлов Анатолий нанёс выстрел в голову Каревой. От чего последовала немедленная смерть потерпевшей. Совершив убийство, братья Самойловы, чтобы скрыть следы преступления, сбросили труп Каревой в старый и заброшенный колодец, где он и был обнаружен 11 апреля 1946 года.

Скрыв, таким образом, первоначальные следы преступления, братья Самойловы проникли в дом потерпевшей и похитили её вещи.

Допрошенные в судебном заседании братья Самойловы, себя в убийстве Каревой с целью грабежа в ночь с 5 на 6 декабря 1945 года не признали. Однако виновность их доказана: 1. Показаниями свидетелей Захариной, Шубиной и Спиридоновой. 2. Обнаружение трупа Каревой в колодце, принадлежавшем братьям Самойловым 3. Показаниям свидетеля Дудаковой в процессе предварительного следствия, которая опознала часть вещей, изъятых при обыске у Самойловых, которые были похищены из дома убитой Каревой. Свидетель Захаров, который эксгумировал труп Каревой из колодца, как в процессе предварительного следствия, так и судебного следствия, пояснил, что во время открытия колодца Самойлов Анатолий требовал от него, чтобы он при обнаружении трупа никому не говорил об этом. Свидетель Шубина пояснила, что в период 1947-1948 г. г. в здании Сельского Совета в нетрезвом виде пришёл Самойлов Иван и стал звонить по телефону, и когда она его предупредила, чтобы он не мешал ей работать, то на это ей Самойлов ответил: «Ты со мной не спорь, а то я тебя как Елизавету, в мешок и туда! »

С учётом указанных обстоятельств Судебная коллегия считает, что преступление Самойлова Ивана Васильевича и Самойлова Анатолия Васильевича статья 59-3 УК РСФСР квалифицирована правильно.

Исходя из изложенного, учитывая особую опасность совершённого преступления, а также опасность для общества, руководствуясь статьями 319, 320 УПК РСФСР, Судебная коллегия

Приговорила:

Самойлова Ивана Васильевича и Самойлова Анатолия Васильевича по статье 59-3 УК РСФСР, с применением Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 мая 1947 года «Об отмене смертной казни» подвергнуть заключению в исправительно – трудовых лагерях сроком на 25 (двадцать пять) лет каждому с конфискацией имущества без поражения в правах.

Зачесть в срок отбытия наказания предварительное заключение Самойлова Анатолия Васильевича с 11 апреля 1947 года.

Приговор может быть обжалован в течение 72 дней в Верховный Суд Российской Федерации».

Такое, по моему мнению, безалаберное повторное рассмотрение нашего уголовного дела не давало ни единого шанса на нашу с Анатолием реабилитацию. Но я не сдался, сразу, не отойдя от судебной горячки, написал Кассационную жалобу на имя председателя Верховного суда РСФСР, в ней я в частности указал: «Пожелтевшие от времени листы в архивно-следственном деле №132458 содержанием, которых решена судьба братьев Самойловых, не отвечают интересам нашего социалистического строя, а ровно нарушают принципы криминалистики. Ясно, что убийство Каревой произошло, но где? Это ещё нужно уточнить! Ведь глупо думать, что это произошло у колодца в морозную ночь декабря 1945 года. Если работники следствия и суда брали во внимание показание Самойлова Анатолия, то они - умалишённые! Ясно, как Божий день, перечисленные косвенные улики в уголовном деле хотя и связаны между собой, но в совокупности образуют сплошную ложь бесспорных стремлений к тому, чтобы виновных и невиновных наказать, и ещё за страдания невиновных они получают зарплату! А советское правительство народ страны социализма передоверило им разбирательство судебных дел по закону, потому требуется разбирательство по существу! »

До 13 октября 1955 года, до того момента, когда нам объявили решение Верховного суда, мы с братом Анатолием находились в камере вместе, плечом к плечу. Чудеса в жизни бывают, но не со мной, статью переквалифицировали, но меру наказания оставили прежнюю!

-Стену не прошибёшь! – тоскливо посмотрел на меня брат Анатолий.

-Верно, брат, когда стены возводят специально! – усмехнулся я, понимая, что ещё долго мы будем хлебать тюремную баланду.

15 октября 1955 года прибыл в город Моршанск в колонию Я-Т30\5, это была колония для инвалидов, размещалось там 300 человек. Меня поместили на втором этаже, из окон хорошо было видно окрестности. Это не тайга и не сплошной бездушный лес, тут за окнами – жизнь и люди. Вот вижу, по тропинке идёт старушка, она ковыляет к уцелевшей церковке, навстречу ей бегут испуганные чем-то гуси, кричат на бабку, машут крыльям. Та сторонится, пропуская эту крикливую ватагу. А вот я вижу девушек, одна красивей другой, или мне издалека так кажется? Я щурю глаза, стараясь рассмотреть лица девушек, не могу, но радуюсь и тому, что вижу – платьица их облегают молодые тела.

У нас и в колонии есть своя красавица – Люся Серябрякова, молоденькая, получила срок в пять лет, арестански безграмотная. Смотря на неё, я питаю своё сердце надеждой на будущую большую любовь. Когда это будет? Не знаю. А пока мне хотелось написать письмо моим землякам, всем тем, кто оболгал меня и запрятал сюда – за решётку на долгие - долгие годы. Что бы я им написал? А всё, как было: «Любимые! Другого пути у меня нет! Приговор разбить я не могу! Ибо я опутанный с ног до головы ложью не могу теперь жить среди людей, любящих свою родину и свой народ. Честь и совесть у тех давно потеряна, кто оболгал меня и облил чёрной грязью недоверия. Вы не советские люди, а людишки, ищущие свою выгоду на несчастье других невиновных ни в чём людей. Я клянусь, что не убивал Кареву! И об этом хорошо знают и ныне живущие люди в селе Понзари. Вспомните тот самый день преступления 6 декабря 1945 года! Вспомните в подробностях, я его отлично помню. Спросите Ушакову Софью Андреевну, она точно знает кто убийца! У неё дома на стене красуется вышивка, та самая, Каревой. Она прекрасно знает, кто убил, но молчит! Это они пьяные вытащили у меня оружие из кармана шинели и ушли ещё за водкой. Это свершилось в 12 часу дня, а не ночью. Я проснулся, они уже пришли, и на столе опять была водка и закуска. Что случилось в доме Каревой, знала Соня Ушакова, она больше всех смеялась, как при нервном срыве, не могла долго успокоиться. Еще об этом знает Илясова Евдокия Егоровна, та тоже была в компании. А я тогда ничего не знал, уже уходя от них, тронул пистолет рукой, он был в кармане. Когда я узнал, что произошло, было уже поздно, дома пересчитал патроны, и понял, что не хватает их в обойме. Тогда ещё нужно было бежать в милицию, испугался, струсил. Признаюсь, что я виноват, что у меня у пьяного вытащили пистолет, и из него убили человека, но я же не стрелял, товарищи!

Эх, несчастные вы людишки, не способные сказать всю правду, невиновные сидят в тюрьме, а виновные подсчитывают барыши и выгоду. Так пусть тень мною пережитого преследует этих бессовестных женщин страны Советов!

Знай, моя жена, что меня осудили невиновного».

Но этого письма я на родину не написал, рука не поднялась, и что бы оно изменило в моей судьбе, суд состоялся, приговор дважды оглашён: «Виновен! »

Я попытался в очередной раз постучаться в дверь советского правосудия, написал председателю Верховного совета Просьбу о помиловании:

«Избранная мера социальной защиты, предусмотренная статьёй 167 УК РСФСР – есть мера уничтожающая перспективный путь человеку, которому не чем жить, и не на что надеяться. Лучше лишиться всех достижений и имущества, чем иметь срок в 25 лет! Прошу Вас отнестись к моему проступку, если оно было, с откровенным признанием, как к первому и последнему нарушению в стране социализма, и посему – хотелось бы быть согретым в лучах пролетарского Солнца, и это значит – срок оставить 14 лет! Не откажите! »

3 ноября 1955 года прибыл в город Мичуринск. С Анатолием мы расстались, нас просто развели по разным этапам, но мне хотелось узнать о его судьбе. И вот в тюрьме узнаю, что он рядом. Находясь у дежурного при проверке, я краем глаза увидел письмо моего брата написанное домой. Этого было достаточно, чтобы понять, что он совсем рядом. Только сидевший по тюрьмам человек знает об особом способе «разговоров» на расстоянии. Я в туалете оставил ему надпись на стене «ВЧ - 6», а он утром рядом нацарапал «ТЧ-2»! Такие шифровки появились на стенах бани, санчасти и других местах. Оперуполномоченный тюрьмы капитан Ткаченко так и не мог определить, к кому относятся эти послания. Мы с Анатолием ещё давно составили свой шифрованный язык и могли легко общаться друг с другом. В этих шифровках были скрыты простые фразы: «Сижу здесь», «Отправляют дальше», «У меня всё хорошо». Таких шифровок мы составили не один десяток. Это своеобразный тюремный телеграф.

Через несколько дней на свидание приехал отец, рассказал о домашних домах, успокаивал. Я на прощание достал деньги – двадцать пять рублей и подал ему:

-Отец, как приедешь домой, выпей за здоровье своих непутёвых сыновей!

В эти дни мне было очень тяжело, камнем давила грудь тоска о свободе. Сердце стучало ровно, тук-тук, голова была ясной, я осознал, наконец, осознал, что путь к дому будет долгий. Как путник перед дальней дорогой я набирался сил, и первое что мне хотелось, разрубить все семейные оковы, не оставлять за спиной, там – в прошлом свою любовь и мечту, зная, что жена моя просто не выдержит долгого ожидания. Почему то тогда я не верил женщинам до конца, хотя в любовном пылу и превозносил их выше Бога. Тогда я не сомневался в правильности своего решения, в нервном порыве взял лист бумаги и написал заявление в Сампурский районный суд:

«Преступлением брошенный в «бездну», я не хочу, чтобы моя жена Самойлова Александра Романовна бесконечно оплакивала следы невозвратного счастья, а потому, следуя гуманным принципам, прошу наш брак с ней расторгнуть! »

Когда я запечатывал в конверт это короткое заявление, то вспоминал наши лучшие минуты совместного счастья. «Прощай! » - говорил я своей жене, «Прощай! » - говорил я своей семейной жизни.

И опять я один, один в этом суетном мире, полном лишений и горя! «Смогу ли я найти своё счастье? » - спрашивал я себя, и не находил ответа.

На несколько дней нам с Анатолием вновь разрешили быть в одной камере, от него я узнал, что и он выслал письмо с разводом жене!

Спасибо судьбе за эти несколько дней общения с родным человеком, но в конце ноября меня отправили вначале в Москву, а затем в Ярославль, но там долго не задержали, погнали в ВолгЛаг МВД СССР по адресу: Щербаков -7, на левом берегу русской реки Волга.

- Барак №11, бригада № 56! – при проверке указали мне моё место!

Новое место, незнакомые люди, но и в такой ситуации бывает и повезёт. Прямо в бараке встретил земляка, он с 1932 года отбывает срок!

- Что приуныл? – тормошил он меня! – Поживём ещё!

Я сник, приуныл, съёжился:

- А что дальше? Бесконечный срок, а значит - никакого просвета, работа и работа пока не сдохнешь!

-Да я гляжу, ты помирать собрался? – не отставал он от меня.

В тот момент смерть для меня была бы облегчением. Я вечером попытался написать очередное обращение Генеральному Прокурору СССР. Я назвал свое обращение «Жалоба»:

«Начиная испытывать ослабление сил на почве болезней, я каждым часом, каждым движением приближаюсь к неизбежному результату, заключающемуся в зародыше «Жизни» - Смерти. Я чувствую, что моя «Жизнь» борется с тем, с чем нельзя бороться, хочет удержать то, чего удержать нельзя. Таким образом, отбывая наказание в местах заключения с 5 апреля 1949 года, я при выполнении физических работ 14 мая 1951 года в ВетЛаге получил увечье.

На основании статьи 457 УПК РСФСР и льгот для заключённых от апреля 1954 года, я был предоставлен для актировки, но учитывая отмену приговора, я, прибыв по новому адресу, узнал, что актировка закончена. Прошу вашего вмешательства! »

Мне было от чего приуныть, я больной - а мне никто не верит! Иди, работай наравне со здоровыми! А я не могу, хоть плачь! Оборванный и больной я написал заявление заместителю начальника Волжского лагерного управления капитану Лялину:

«Прошу вашего разрешения из вашей каптёрки получить одну гимнастёрку и пару ботинок, в которых испытываю большую нужду и последние не получал в течение 7 лет! »

Мне помог брат Анатолий, он прислал мне сто рублей. Я, было, чуть ожил, но ходил, ещё волоча ноги.

В июле 1956 года меня отправили к начальнику Медицинского отдела майору медицинской службы Сарафанову, меня осмотрела его заместитель врач Соколова, видя моё болезненное состояние, она пояснила, что «актировка» сократилась, теперь почти все должны работать как здоровые. Но отправила меня в числе 215 человек на правый берег реки, для поправки здоровья в лагерь Переборы, п\я «ЮН» 83\1. Место намного радостнее, чем прежнее, по реке идёт много пароходов. Вблизи дамба, маяк и огромный достающий до неба памятник «Мать – Волга». Мимо проходят тысячи девушек за день, я обращаю на них внимание, потому что питание хорошее. Я ожил…

На приёме у врача после рентгеноскопии грудной клетки, мне поставили диагноз: невроз сердца, эмфизема лёгких! В сентябре я поправился и был отправлен на прежнее место.

Но судьбе было угодно отправить меня в Вологодскую область, в декабре 1957 года меня «радушно» встречала тюрьма №2 города Вологды. Никогда раньше я не бывал в этих краях, судьба заключённого самому себе не принадлежит, как рассудит начальство – так и будет. Меня долго не задержали в Вологде, а переправили в городок Устюжну в ИТК №20 п\я 256\20.

За долгое время впервые почувствовал человечное отношение со стороны начальства колонии: начальник колонии майор Ревин, его заместитель старший лейтенант Майданов, оперуполномоченный майор Зайцев, начальник санчасти Смирнова, как позже оказалось, это были не просто руководители, а отцы родные.

В заключении много людей, у всех разные увлечения. Кто-то добивается положения среди своих товарищей силой и авторитетом, применяя изощрённые методы и просто насилие и убийство. Я был не из таких людей, меня интересовало иное. О чём можно было размышлять в камерах и бараках, где человеческая честь и совесть убивалась ежеминутно, где выживание становилось основным инстинктом и целью жизни? Меня интересовали вопросы мироздания, если и удавалось созерцать ночное небо, унизанное далёкими и мерцающими звёздами, то я всегда задавал себе вопрос: «Как это всё было создано? » Нет, не в заключении ко мне пришли эти вопросы, а намного раньше, ещё с детства. И вот в Устюжне, укрытой вологодскими лесами я получил редкую возможность приблизиться к разгадке мироздания. Кто-то будет смеяться до колик: «Какое там мироздание? Зачем тебе это нужно, несчастный и больной зек? »

Всё было проще, в колонии была очень богатая библиотека, имеющая в своём фонде книги и современных советских учёных. Я, обнаружив этот интеллектуальный клад, взялся за его освоение, читал и конспектировал в тетрадях с удивлением мною прочитанное. Я явственно представлял, то о чём писали знаменитые учёные и, казалось, что мне не хватает лишь одного усилия, чтобы ответить на все вопросы, поставленные мной. Но по колонии прошёл слух, что меня переводят в другое место, я спохватился и побежал к полковнику Савельеву, тот принял меня с недоверием:

- Что за просьбы, Самойлов?

-Товарищ полковник, оставьте меня в Устюжне, я не дописал своей работы! – и положил ему на стол кипу исписанных листов.

-Что это? – взял он один из исписанных листов.

- Это черновые наброски к решению проблемы мироздания! Вот, товарищ полковник, ломаю голову, стараюсь понять всю небесную механику!

- Тебе, Самойлов, не об этом думать нужно! Небесная механика…пусть учёные разбираются, им по плечу, а тебе, Самойлов, не стоит.

-Я вас прошу, оставить на месяц, на два, до завершения работы!

-Что ж, уговорил…распоряжусь…пусть не трогают, но работу покажешь мне лично!

Мои научные изыскания продолжались, но перечитывая труды учёных, я пришёл к убеждению, что пройдёт ещё тысяча лет, сотни учёных будут ломать голову над вопросом происхождения Вселенной, но они так и не приблизятся к неразгаданной тайне!

Однажды я осмелел и написал письмо одному профессору, что занимался историей христианства, ему я задал только один вопрос: «А был ли вообще Иисус Христос? » Ответа я не дождался, в своей книге профессор утверждал, что Иисус Христос – выдумка человечества. Пока в эти годы, наполненные страхом и унижением, я мог обратиться за помощью только к Господу Богу. Именно Спаситель направил меня дальше по моей дороге жизни.

В июле 1957 года я вновь стал работать фельдшером по оказанию скорой медицинской помощи. Приняв свой пост, первым делом, оглядев скудный набор тех средств и медикаментов для скорой помощи, что был в наличии, я взял листок бумаги и написал Требование начальнику медчасти исправительно-трудовой колонии. В списке необходимого, я указал 40 наименований нужных мне в работе препаратов и медикаментов.

О случаях оказания экстренной медицинской помощи заключённым я должен был докладывать начальнику медчасти лагеря врачу Вяземскому, скоро я подал свой первый Рапорт:

«Смею доложить Вам о том, что в 20 часов московского времени у заключённого Ануфриева был эпилептический припадок, который длился несколько минут. После этого, как обычно наступает длительный сон. Чего на сей раз не было. Учитывая тяжёлую психическую деградацию, порывистое и затруднённое дыхание, отсутствие пульса у больного, я оказал скорую медицинскую помощь прямо в общежитии №11, где он проживал, но моя помощь оказала слабое терапевтическое действие, почему я был вынужден положить больного до утра в стационар».

В колонии были больные сифилисом, шизофренией, туберкулёзом. Всем больным требовалась медицинская помощь. Скорая помощь заключённым в колонии оказывалась круглосуточно. Мою работу заметили, обо мне даже опубликовали заметку в газете «За трудовые успехи» под названием «Любит своё дело»:

«Первое время на Ивана Васильевича Самойлова в нашем подразделении никто не обращал внимания. Ничем он не выделялся и был незаметным человеком. Но вот его назначили медицинским работником, и все были удивлены его расторопностью и знаниями. После работы его можно было увидеть в жилых секциях, где он разъяснял производственникам, от чего могут возникать инфекционные заболевания и как от них уберечься.

Л. Кокин. Подразделение Ревина».

Для жизни в колонии работать, значит быть всегда на виду! Со стороны руководства, если человек не работает, то он незаметный и ненужный человек.

После ХХ съезда партии жизнь в колониях резко изменилась, произошло невероятное, неожиданное и праздничное событие: все заключенные получили право на получение образования, вплоть до института, правда в заочной форме. Заключённые теперь могли получить профессию столяра, плотника, каменщика. Все заключённые получили право заниматься литературным творчеством, можно сочинять стихи, писать рассказы, романы и повести. Изменилось и влияние воров, их авторитет был понижен.

Все заключённые ожидали скорой Амнистии от государства, особо те, кто был осуждён на большие сроки за тяжкие преступления. Но ожидания были тщетны, Амнистия этой категории осуждённых почти не коснулась. Я продолжал писать прошения в различные инстанции об уменьшении своего срока заключения, в октябре я получил документ, касающийся моей судьбы - оставшийся срок в 16 лет разделить на 2 получиться 8. Это значило, что мне отбывать остается ещё 8 лет. Длительное тюремное заключение хуже расстрела! Длительный срок подобен варварской казни – постепенному закапыванию человека в землю заживо. Я чувствовал с каждым прожитым днём, что от меня отнимается часть моей жизни, а дальше виднелась лишь беспросветная тюремная мгла!

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 9 10 111213 Следующая ⇒