«Люби грешника и ненавидь грех!» 10 страница

« Начальнику УМВД

города Тамбова,

копия – Прокурору РСФСР

г. Москва.

Источник «Глаз»

Анонимное письмо.

В декабре месяце из села Понзари, Сампурского района, Тамбовской области пропала одинокая женщина – Карева Елизавета Ивановна, 1912 года рождения. После этого работники Сампурского РОМВД вскрыли дом, который был на замке и все оставшиеся вещи передали на хранение в кладовую колхоза «Первый Октябрь» села Понзари, откуда последние в мае 1946 года были украдены - два больших чемодана наполненные хорошими вещами. Причины исчезновения гражданки Каревой работники РОМВД не становили, однако на сегодня явствует, что труп Каревой находится в заброшенном колодце на улице Набережная села Понзари. Преступная работа принадлежит братьям Самойловым, которые совершили сие по неизвестным причинам. Возможно, что я ошибаюсь, но убийство Каревой произошло не на почве ограбления, а совершили по другой причине, неизвестной для нас. Факт остаётся фактом, что хорошие вещи их не интересовали, ибо все хорошие вещи были оставлены в двух чемоданах в доме покойной. При каких обстоятельствах произошло убийство Каревой, нам неизвестно, а так же неизвестно где произведён приговор. Учитывая то, что Карева проживала одна в доме на краю оврага, я склонен допустить мысль, что убить Кареву можно было в любое время дня и ночи прямо в её доме, но не улице, что крайне неудобно, по причине, что можно быть замеченным».

«Глаз» март 1949 года».

Лейтенант вызывающе смотрел на моё выражение лица, я нахмурил лоб от недоумения:

-Ничего не понимаю! Я – убийца!? И брат Анатолий!? Так это же анонимка, ещё доказать нужно!

-Мы за тем и пришли! Нам нужно в доме произвести обыск, бумага от прокурора имеется! – лейтенант кивнул участковому милиционеру, тот принялся за работу.

-Как вы могли, Иван Васильевич? – спросил меня председатель колхоза, - Как вы смогли это сделать?

-Это не я! Поверьте мне! – попытался оправдываться я, пустив в ход всё красноречие.

Но мне никто не поверил. И лейтенант, завершив обыск в моём доме, приказал участковому:

- Самойлова под арест! Чувствую, что разбирательство будет долгим! Сегодня же нужно произвести обыски в домах его брата Анатолия и всех родственников! Чем быстрее мы это сделаем, тем лучше!

От таких слов у меня по спине побежали мурашки, я представил на минуту унижение от обыска моих дорогих и близких людей: вывернутые сундуки и шкафы, разбросанное по полу бельё.

Меня вывели из дома под охраной местных мужиков, те не держали меня за руки, а наоборот предложили мне бежать:

-Беги, Иван Васильевич, мы отвернёмся!

- Да вы чего, мужики? Чего мне бежать? Я же не виноват ни в чём! Милиция разберётся, завтра на свободе буду! – надеялся я на справедливость и правопорядок, но как показало время, надеялся зря.

Мужики пожали плечами, и повели меня в сельский совет, там была комнатка для задержанных. Поужинать мне принёс Анатолий, он с утра был на ремонте трактора и узнал о случившемся как раз, когда вернулся домой:

- У меня тоже произвели обыск, всё перевернули верх дном, но ничего не нашли! А чего найти можно?

- Обвинение против нас серьёзное, Анатолий! Но улик никаких нет! Да и ты пока на свободе! – успокаивал я брата, но ушёл он от меня в раздумье.

На следующий день силами четырёх колхозов начались раскопки заброшенного колодца, указанного в анонимке. А меня отправляли в район. Об этом узнала жена, она прибежала с дочерью провожать меня. Светило солнце, стоял тёплый весенний день, на реке Цна вода поднялась и кипела, льдины сталкивались, скрежетали и грохотали – шёл ледоход. Жена с дочкой догнали меня, я взял на руки малышку, та не понимая, куда меня ведут, теребила меня ручками за ворот и хлюпала носом:

-Папа, пасли домой! Пасли домой, папа!

Дочери Люсе шёл уже третий год, я любил свою дочь и не хотел с ней расставаться, я несколько раз брал её на руки и только у переправы передал в руки плачущей жене. Я обнял жену, крепко поцеловал, мне было известно, что она была беременна и носила под сердцем второго моего ребёнка:

- Прощай, Шура, прощай! Я надеюсь, что разберутся, дня два-три…Не плачь, утри слёзы, дочка испугается, тебе волноваться вредно. Эх, о чём я? У меня у самого сердце из груди выскакивает. Прощай, мы ещё увидимся.

Меня торопили, я зашагал по скользкой и грязной дороге.

Грохот от ледохода на реке, слёзы и плачь жены и дочери, смешались в трагическую мелодию, долго звучавшую в моём сердце. У переправы меня ждала мать, родные. Мы простились, точно не зная, на какой срок, я вновь шёл в Тамбовскую тюрьму. Конвоировал меня милиционер на коне, я шёл пешком по грязи, скользя и спотыкаясь. Некоторые лужи были очень глубокими, подобные ручьям, перебираясь через них, я замочил ноги, но не замечал ни холода, ни слякоти, лишь в груди натужно стучало сердце. В камеру предварительного заключения в селе Сампур я прибыл под вечер, умаянный дорогой я уснул, радуясь этому временному забытью, только утром открыв глаза, на меня напало горькое отчаянье, я припомнил, как много лет назад так же начинался мой длинный и трудный тюремный путь.

Вскоре сюда же, только в другую камеру препроводили и брата Анатолия, от него мне удалось узнать, что заброшенный колодец глубиной 19 метров был раскопан, на дне его обнаружили труп Каревой Елизаветы Ивановны. От долгого пребывания в земле труп превратился в жиро-восковую массу. В доме Анатолия произвели судебно – медицинское вскрытие трупа. Было установлено, что Карева была убита выстрелом в затылок, голова жертвы была прикрыта мешком, чтобы избежать следов крови.

Рано утром 14 апреля 1949 года меня разбудили охранники, нужно было собираться, ходили слухи, что меня отправляют в Тамбовскую тюрьму. Я покорился судьбе, и, выйдя из застенок КПЗ, был рад хоть какой –то временной перемене в моей жизни. Меня вели по дороге на станцию Сампур. Сколько раз я ходил по этой дороге прежде? И не сосчитать! Если раньше я мог идти свободно, не торопясь, то сейчас меня поминутно подгонял конвой. Находясь в таком жалком и унизительном положении мне не хотелось идти вдоль улиц посёлка до железнодорожной станции, от того что там в одном из домов проживала моя старая знакомая. С ней я познакомился ещё в 1943 году, до свадьбы, наши свидания с ней были очень редки, но я чувствовал исходящую любовь от этой белокурой девушки, звали её, как и будущую мою жену Александра! Если свою жену я называл Шурой, то эту красавицу всегда величал Саша! При наших коротких встречах она никогда не задавала мне неудобных вопросов, принимала мои чувства, словно нечаянные подарки. Она бы пошла за меня замуж, если бы я её позвал, но этого не произошло! Всегда выбирают для жизни того человека, что оказался ближе! А она жила с матерью в маленьком домике у самой железной дороги, далеко от нашего села. Я боялся встречи с ней, я много ей обещал, но многое не выполнил. На станцию вело несколько улиц, но конвойные выбрали именно ту самую улицу, на которой и жила Саша. Топая по грязи под конвоем, я скорбно опустил голову, не поднимая глаз. Не доходя знакомого домика, показавшегося вдали, нас догнала мать Саши, она сразу узнала меня, и побежала к дому. Через несколько времени Саша вышла на крыльцо и встала у перил, наблюдая за моим унижением. Я увидел её знакомую фигуру, сердце заныло, затосковало, мне хотелось просить прощения у этой обманутой мной девушки. Саша машинально взяла в руки конец своей роскошной косы и стала кусать её конец белыми и ровными зубками, нервничая не меньше моего. Она понимала, что со мной случилось несчастье. Она сошла с крыльца, дождавшись меня, пошла рядом, ожидая моего слова, по лицу её катились слёзы. В ответ я крикнул ей, чуть не сорвав голос:

-Я вернусь!

Она в ответ лишь легонько кивнула головой, как прибитая камнем птица:

-Да…я буду ждать! – и осталась стоять, поражённая этим событием, как молнией, больше с ней мы никогда не виделись. Но эта яркая картинка моего унижения ещё долго преследовала меня!

Сидя в Тамбовской тюрьме мне хотелось узнать о том, кто же написал анонимное письмо в милицию? Долго ломая голову над этой загадкой, я пришёл к мнению, письмо было состряпано учителем нашей школы, скверным человеком по фамилии Гарнер. Он был известным «стукачом» у нас в селе и долгое время работал и сотрудничал с милицией, подставляя всех ему неугодных людей. Почему то я и мой брат попали в его чёрные списки.

Камера №3, став моим вторым домом, не радовала: мрачно, темно, душно и голодно. Но в камере я был не один. Зайдя в камеру, я уже знал, что у меня в камере сидит «наседка» - человек, завербованный следствием, для получения от меня ценной информации для следствия. Назвался он Петром Петровичем, я был рад и такому знакомству. Чувствуя его изощренные вопросы и подковырки, я всё же научился у этого человека играть в шахматы, но взамен ему так и не поведал о «своём преступлении», сетуя ежеминутно на ошибки следствия. Три дня он провёл в камере у меня, не добившись ничего, он отправился собирать информацию о других подследственных. Потом я слышал, его кто-то придушил, уличив его в сотрудничестве со следователями, убили тихо, стараясь выдать его скорую смерть за самоубийство.

Отдел «ББ» (борьбе с бандитизмом) Управления МВД по Тамбовской области держал нас – братьев Самойловых под следствием 18 месяцев, за это время следствие так и не могло отыскать реальных улик, доказывающих наше отношение к преступлению. Но следствие даром времени не тратило, оно смогло найти двух свидетелей, как милиция это сделала неизвестно, только под протокол две женщины из нашего села опознали пропавшие вещи убитой у моей жены. Моя жена, и её подруги показали другое, что вещи были куплены в магазине города Котовска, ещё до свадьбы. В тюрьме мне рассказали мои товарищи о том, что одна из «свидетелей» состоит на службе у милиции и за деньги исполняет их любые приказания. Прямых улик не было, и я ещё надеялся на оправдательный приговор. За это время я десять раз в тюрьме встречался со своим братом, выбирая для этого удобный момент. Увидеться нам было невозможно - моя камера находилась в северной части тюрьмы, Анатолия - в южной. Охрана делала всё, чтобы мы друг с другом не виделись, это было запрещено. Договаривались о встрече с братом таким образом: я тайно перестукивался с другими товарищами, они сообщали Анатолию, в какой камере я нахожусь. И когда тот шёл по коридору мимо моей камеры, то он мог передать мне весточку, за переговоры с братом я смог схлопотать 15 суток карцера. Но нас в тюрьме охранники знали хорошо, свободно переговорить с Анатолием можно было только в бане. Мне было радостно от того, что он не потерял бодрость и веру в справедливость.

В следующей камере №22, незадолго до суда, мне приснился сон, обеспокоивший меня. Сон на первый взгляд ничего не значащий – я шёл по улице, на голове у меня была одета шапка, шапка кожаная с мехом, красивая и дорогая. И вдруг ветром шапку с моей головы сдуло и бросило на землю, она покатилась по дороге, улегая от меня всё дальше. Я бегу за ней, наклоняюсь, хватаю рукой, но достать никак не могу.

Я проснулся и сразу рассказал о своём сне своему товарищу. Со мной тогда сидел мужичок из Москвы, мы называли «профессором», за его невероятный ум и прозорливость, он знал многое и про сны тоже. Он, услышав мой утренний рассказ, быстро объяснил смыл сна, и поселил в моей душе беспокойство:

-Ваня, сон плохой, у тебя кто-то из родственников умрёт!

Наука давно раскрыла загадки сна, я вспоминал, что читал ранее о сновидениях. Мне не верилось, что сны могут о чём-то предупреждать, быть вещими. Пока сам не испытаешь – не поверишь! «Профессору» в тюрьме верили беспрекословно, а я ещё сомневался. Но на всякий случай я стал лихорадочно перебирать в памяти всех своих родных, думал о родителях, о престарелых родственниках, предполагая их смерть. Я стал приставать к «профессору» с расспросами:

- А точнее можешь сказать, кого возраста? Кто умрёт – мужчина или женщина?

Тот только отмахивался:

-Ха! Известие о смерти приходит быстро! Потерпи, узнаешь сам!

Я стал ждать этого известия, как ждут надвигающуюся бурю, несчастье. Я приготовился к удару судьбы, но известие из дома убило меня, чёрным вороном прилетела скорбная весть о том, что умерла моя дочка Люся! Жена прислала в тюрьму мне газету, охранники её разорвали на мелкие кусочки, целых газет нам не полагалось, так вот там, на одном кусочке, между строк я прочёл несколько строк, написанных для меня карандашом: «Люся умерла от дифтерии. Помяни свою любимую дочь! »

«Люся!? Моя девочка! » - заплакала душа подсудимого.

Мне не верилось в её смерть, я представлял её в маленьком гробу, и свежевырытую могилу. Сырая холодная земля, стала навеки её домом! Мне было страшно об этом думать, мысли о смерти давили мне грудь, а впереди был суд. Ещё древние писали на могилах своих родных эпитафии, я сочинил её для своей милой дочери:

«Людмила Самойлова (30. 05. 1946 – 20. 08. 1950)

Могила твоя травой зарастёт,

Смиренная надпись сотрётся –

Слёзы иссякнут и горе пройдёт,

Но счастье для нас не вернётся!

Мир праху твоему! »

Суд начался 15 октября 1950 года, проходил он в селе Сампур, судила нас Выездная Коллегия по уголовным делам Военного Трибунала войск МВД по Воронежской области в составе трёх человек. Государственное обвинение предъявлял военный прокурор Московского военного округа по Тамбовской области майор юстиции Мясников. Судебное заседание было открытым, на него пришло много людей, я сразу увидел всех моих родных, они ждали оправдательного приговора. И на третий день наши адвокаты заявили:

- Обвинять братьев Самойловых в преступлении, предусмотренным статьёй 59-3 УК РСФСР не имеет никаких оснований и дело нужно срочно отправить на доследование или пригласить в суд автора анонимки!

Мы с Анатолием надеялись, что так и поступит суд, но скоро в зал привели тех «свидетельниц», что ранее согласились оболгать и очернить нас, теперь на судебном заседании они как по нотам разыграли предъявление доказательств, чего вполне и хватало для вынесения приговора.

С бородой любой мужчина выглядит более солидными, серьёзным, неприступным. Я тоже до суда отрастил бороду. Жена была удивлена моим преображением, но мне нравилось быть старше своих лет. Но со стороны я был похож не то на Емельку Пугачёва, не то на Стеньку Разина, но ни как на человека с самой интеллигентной профессией фельдшера.

Вынесение приговора я запомнил на всю жизнь. Судья, выдержав длинную паузу, обвёл нас – подсудимых суровым взглядом своих маленьких, почти крысиных глазёнок, широко открывая большой рот, огласил:

-Братья Самойловы приговариваются к расстрелу!

После этих слов все наши родные в один голос взвыли и зарыдали, мы с Анатолием переглянусь, нам не верилось в происшедшее.

- Но учитывая Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 мая 1947 года…заменить расстрел на 25 лет лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно – трудовых лагерях МВД! – прокурор хранил железное спокойствие.

«Хорошо, что не расстрел! » - радостно стучало моё сердце, я видел, что так же радовался и мой брат, и все родные.

Приговор суда может быть обжалован, я схватился за эту возможность, подобно утопающему, пытаясь не упасть в пучину, схватившую нас с братом за горло. Кассационную жалобу я направил председателю Военного трибунала войск МВД Московского военного округа. Но надежда была напрасной, 9 ноября 1950 года мне вручили долгожданный ответ: «Приговор считать правильным и кассационную жалобу отправить без удовлетворения». Это означало одно, что нас с Анатолием должны будут перекинуть неведомо куда, для отбывания срока заключения длиной в четверть века! В это трудно было поверить, привыкнуть к этому невозможно.

Перечитывая за разом раз строчки отказного письма из Москвы, мне оставалось только одно кричать и вопить тому судье, что оставил наш приговор без изменения: «Вот вам и пролетарская правда, за которую боролся великий Ленин! »

Но крики и стенания ничего изменить в моей судьбе уже не могли, старые стены Тамбовской тюрьмы были холодны и равнодушны к переживаниям осуждённых.

В Тамбовской тюрьме мы пробыли почти два года, нас запомнят сидельцы и администрация за то, что мы были образованными людьми. В любых спорах и беседах я выходил победителем, моё красноречие сбивало спесь с любого, пожелавшего соревноваться со мной.

Ещё меня запомнит одна красавица, она звалась Анной Кочергиной - моя тюремная любовь. Она отбывала срок в 8 лет. Мы с ней сдружились заочно. Она принимала мои «ракеты», так назывались любовные записки, что я ей настойчиво отправлял в камеру, однажды это заметил охранник и безжалостно отправил меня на трое суток в тёмный и холодный карцер, подрезая нежные крылья любви. Узнав, что я отправляюсь с этапом, она смогла переслать мне кисет и носовой платок. Её письма я долго хранил, в них слова о верности и любви. В тюрьме человеческое сердце просило любви и сочувствия ещё больше, чем на свободе.

Но и эта страница моей жизни заканчивалась, пора было её перевернуть, и сделано это было 13 ноября 1950 года. Мне не охота было покидать тюрьму, что находилась недалеко от дома, мне хотелось увидать родителей и жену, а так же народившуюся дочь Татьяну, но я слышу, как стучат сапоги охраны, открывают железную дверь моей камеры, выводят меня и Анатолия во двор, толкают нас, матерясь, в машину. Повезли! Повезли дальше от дома.

Следующий день мы с братом провели в пересыльной тюрьме городка Мичуринска, нас пометили в камере №4, разрешили находиться вместе с братом Анатолием. После двух лет разлуки мы долго разговаривали, отгоняя сон воспоминаниями о доме и родных, думами и мечтами на скорое освобождение. Анатолий, отметив моё хорошее настроение, насторожился:

-А чего ты, Ванька, радуешься? Нам сидеть и сидеть! И конца не видно!

-Ничего, брат, у меня есть одна задумка, как освободиться отсюда. Не может такого быть, чтобы осудили невиновных! – ответил я ему с улыбкой на лице, - я придумал во что – буду каждый день писать жалобы по всем инстанциям, пусть читают и разбираются в нашем деле, а вдруг нам с тобой и повезёт? Чего - чего, а писать я умею! Убеждать тоже!

15 декабря 1950 года сюда в пересыльную тюрьму добралась моя жена Шура, она вымолила свидание со мной. Шура протянула мне фотографию покойной Люси, та была сфотографирована в гробу. Гроб был большим, украшен цветами, а дочка такая маленькая и беззащитная в объятиях смерти.

-Ты, Шура, меня не жди! Выходи замуж по - новой! Срок у меня большой, скастят или нет, не знаю! Ты ещё молодая, без мужика пропадёшь! – уговаривал я жену, она плакала.

-Ванюша, да как - же так, при живом муже и замуж! Ты чего удумал? Не смей плохо думать про меня! Я верной тебе буду, ждать тебя буду, сколько потребуется! Ты слышишь меня? – искренне плакала она, заливаясь слезами. Мне стало больно и неприятно от слёз жены, я отвернулся и пытался не слышать её зарока!

В начале 1951 года нас с Анатолием разделили: я попал в исправительно –трудовую колонию №1 в городе Тамбов, а брата отправили в колонию городка Моршанск. В марте этого же года вновь меня и брата перемещают в пересыльную тюрьму Мичуринска, там собирают осуждённых для отправки на этап. Я повстречал Анатолия, захотелось помочь ему, он ещё совсем ничего не знает про жизнь в заключении, он похож испуганного и неопытного первоклассника. Мне хочется быть опорой для Анатолия, поддержать и научить многому. Жизнь в заключении это совсем не то, как работать на заводе или фабрике, где можно и при закрытых глазах работать. В заключении нужно знать другую грамоту – арестантскую! Если сравнивать с образованием на свободе, то средне – арестантское образование равняется 6-7 годам, неполное среднее 10 лет, а для высшего арестантского образования отсидеть нужно более 10 лет, совершать побеги. По моему мнению, места заключения – это школа, которая готовит бесстрашных, хитрейших специалистов на любые добрые и презренные дела. Лучше быть свободным и добропорядочным гражданином, чем заключённым!

Я попросил начальство направить меня вместе с братом на этап, мне не отказали и записали в один список.

12 марта 1951 года этап в количестве 280 заключённых был погружен в добротные, крепкие столыпинские вагоны, пункт назначения не разглашался, такая информация для заключённых была секретной. Одно успокаивало, что рядом находился Анатолий, я чувствовал родное и верное плечо, и пока этого мне было достаточно.

Стучали колёса нашего поезда, увозя нас на дальние просторы нашей необъятной родины, опутанной колючей проволокой лагерей ГУЛАГа, в этот раз для нас с братом широко распахнул свои ворота знаменитый ВЯТЛАГ – Кировская область, Кайский район! В 1938 году по специальному приказу Наркомата внутренних дел Советского Союза на севере Кировской области был создан один из крупнейших исправительно-трудовых лагерей НКВД - Вятлаг. В сталинские годы с 1938 по 1956 в Вятлаге отбывали наказание больше 100 тысяч человек, граждане двух десятков государств и восьмидесяти национальностей.

Те, кто знал, что такое Кай придумали несколько поговорок об этом богом забытом крае, и я их повторял:

-Кай – всему свету край! Кто в Кае не бывал, тот и горя не видал! Бог дал рай, а чёрт – Кай!

Но тут же, на железнодорожной станции, наш вагон загорелся; столыпинский, обшитый деревянными досками он быстро вспыхнул, хорошо, что поезд находился на станции, подоспели пожарные и потушили, но дыму мы нахватались до одурения.

- В какой лагерь нас привезли? – хотели узнать зеки свою судьбу.

-Лагерь Волленица, п\я 231\6! – кричали им вохровцы.

Уже в бане я узнал, что здесь в Вятских лесах отбывал свою ссылку «железный Феликс» - будущий глава ВЧК Феликс Эдмундович Дзержинский, до него тут томились Герцен и Салтыков-Щедрин. Условия их содержания в царское время были намного лучше, чем у нас в советский период. После бани нас повели на медицинскую комиссию, врач осмотрел меня и определил II категорию труда, это означало, что мне прописан средне-физический труд. Анатолий попал под первую категорию труда, его ждал тяжёлый физический труд.

Вечером в барак пришёл начальник пересыльного пункта Сизов и направился к нам:

-Вот вы какие, братья Самойловы! Мы о вас информацию заранее получили! Готовились к встрече с такими знаменитыми преступниками! – начальник посмотрел на нас, не найдя в нас ничего страшного предложил, - Если пожелаете, то мы вас оставим вас здесь работать!

Но как показало время, это были лишь слова начальника, скоро нас с Анатолием разъединили, вероятно, опасаясь нашего совместного побега.

25 марта 1951 года я прощался с Анатолием, его переводили в лагерный пункт №22, вместе с ним по лагерям были разбросаны все мои земляки, прибывшие с нами в одно время. Я обнял моего любимого брата:

- Я попытаюсь с тобой списаться! Я найду тебя, брат! Я не забыл своего обещания, скоро мы будем на свободе! Ты, знаешь, Анатолий, что слово открывает любые двери и запоры? Я не собираюсь молчать! Пусть все знают о несправедливости обвинения!

Анатолий был спокоен, даже холоден со мной, ни один мускул не дрогнул на его лице, он понимал важность момента, хотел выглядеть настоящим мужчиной:

- Помоги тебе Господи, достучишься ли? Сможешь? О свободе и не мечтаю…Пришло и моё время испытаний, брат! Главное сохранить в себе человека, не согнуться, не дрогнуть! Я помню твои уроки!

Глядя ему вслед, я молил милосердного Бога: «Пусть он останется жив и вернётся домой, а не сгинет в этой непроходимой тайге! »

Меня перевели в лагерный пункт №21, тут заключённые занимались заготовкой леса. Трудиться пришлось в отдельной бригаде №37. Приходилось не только спиливать лес с корня и раскряжевывать, но и заниматься погрузкой сортиментов в баржи. На себе пришлось ощутить всю прелесть тяжёлого физического труда, гонясь за проворными работягами, я хватал тяжёлые брёвна, не думая о последствиях для моего организма. Скоро я стал валиться с ног, болела спина, плечи, руки, ноги, не хватало сил, дотащившись однажды до барака, я упал на нары, не надеясь больше встать утром. Но пришло утро, по команде я встал, но не мог сделать и шага, как фельдшер поставил сам себе неутешительный диагноз: выпадение прямой кишки. В мае месяце я был переведён в инвалидную бригаду под номером 101, освобождён от непосильной физической работы. У заключённого выбор небольшой, а вернее сказать, его нет совсем, но у него есть право обращаться с жалобами в государственные органы. Такое право даёт возможность надеяться на пересмотр уголовного дела, а самое главное, увидеться с родными и близкими в зале суда. Отойдя от болезни, я засучил рукава и начал писать жалобы. Две первых Жалобы я отправил в Москву в ЦК КПСС. Но на этом я не остановился, писал и писал, с трудом выводя стройные строчки, рассказывая всем о несправедливости приговора в отношении меня и моего брата. Могу похвастать, я написал столько жалоб, сколько не писал ни один заключённый Советского Союза. В общей сложности, в короткое время мною были отправлены около сотни жалоб! Жалобы я отправил по разным адресам: секретарям областных комитетов партии города Ленинграда, Сталинграда, Тамбова, Саратова. Мои письма получили: директор Московского ЗИЛа (Завод имени Лихачёва), маршал К. Е. Ворошилов. Я как назойливая муха, никому не давал покоя, мне хотелось донести до них своё горе, несправедливость. Мои жалобы ложились на стол государственных чиновников различных уровней без отклика, но я продолжал бить в глухую стену правосудия. И, наконец, когда моё послание дошло до ЦК КПСС, терпение у руководителей не выдержало, оттуда, с «самого верха» вскоре пришло строгое распоряжение – уголовное дело пересмотреть, выехать следователю на место и разобраться по существу.

В августе наше с Анатолием уголовное дело было подвергнуто основательному пересмотру, меня вызвали на допрос к следователю. Я ждал этого, для себя уже решил как вести себя со следователем, подавив волнение и нахлынувшие эмоции, признаюсь, далось мне это с трудом. Следователь был опытным, он выучил наше уголовное дело наизусть, знал каждый незначительный факт, меня это радовало: «Ну, теперь, разберутся что к чему! »

В декабре привезли Анатолия на очную ставку со мной, это было счастье и боль для меня: видеть брата и не иметь возможности поговорить с ним по душам, нельзя обнять, пожать руку, всё запрещено! Наше общение с братом Анатолием до этой встречи было через письма, его жизнь мне была известна, он не жаловался на условия и надеялся на скорое освобождение.

А в январе 1954 года мы вообще «жили по – соседству», мой лагерь №22 находился всего в семи километрах от лагеря Анатолия, ему удавалось переправить мне продукты питания и покурить. Наш лагерь №23 был закрытым. В нём содержалось 400 мужиков с разными сроками заключения, одной отрадой для них в этой глухой тайге была женщина, одна единственная из вольных, она работала в лагере поваром. В этих таёжных местах зона была одним реальным местом работы. На женщину, пусть и небольшого роста, приземистую, колченогую, рябую и некрасивую все смотрели как на бесценный музейный экспонат – Венеру Милосскую, и не менее. Она быстро привыкла к этому постоянному пристальному вниманию заключённых, не отвечая никому ни улыбкой, ни взглядом, все знали, что она была замужней, каждый из нас смотря на неё, видел в ней туманный, почти забытый образ своих далёких подруг. Пытались поначалу некоторые арестанты оказывать ей знаки внимания, но у бабёнки была тяжёлая рука. Повариха не давала спуску охотникам лёгкой добычи, вместо ответной ласки одного облила кипятком, другому разбила голову поленом, особо настырному безжалостно выбила глаз. Желание у арестантов «сыграть в женихов» было отбито навсегда. Теперь только 799 мужских глаз бесполезно блестели и сияли при встрече с поварихой, но и этого было достаточно, чтобы почувствовать себя мужиком.

В августе 1954 года новый перевод – теперь я оказался в лагерном пункте № 13, количество инвалидов в нём составляло 323 человека, среди них был и я. Начальник санитарного отдела внёс мою фамилию в список на получение свободы, словно я должен был получить пайку хлеба. Все знали о пересмотре моего дела, верили в моё скорое оправдание, верил в это и я, ожидая предстоящий суд в приподнятом состоянии. В ноябре новый переезд, теперь в лагерный пункт №6, всё твёрже у меня растёт уверенность в освобождении, я всем своим друзьям твержу одно и тоже:

-Скоро на свободу, на вольный воздух! Что-то я здесь задержался!

Друзья тянули меня за рукав:

-Свобода? Твою свободу давно в несвободу превратили! За решётку легко попасть, только выйти на волю трудно! Ваня, расскажи что нибудь интересное!

Я в молодости много прочитал художественной литературы и теперь в лагерях мне это пригодилось. Среди арестантов было много безграмотных и малограмотных, они, не прочитавшие ни одной книжки, с упоением слушали мои пересказы произведений Александра Дюма, Оноре де Бальзака, Ги де Мопассана, Виктора Гюго, Вальтера Скотта и наших русских писателей. Не только проза интересовала моих неравнодушных слушателей, часто они просили почитать им стихи. Больше всего я любил им декламировать Сергея Есенина и Никитина. Где бы я не был, с кем бы я не находился в застуженных бараках, всюду я чувствовал отклик благодарных сердец, бьющихся под арестантской робой.

В декабре меня привезли в лагерь №16, это была Центральная больница. В больнице провели необходимое обследование, врач – женщина лет тридцати рассматривала мою рентгенограмму:

- Дуга аорты уплотнена, гипертрофия левого желудочка…

-Жить буду? – улыбнулся я, понравившейся мне женщине, зная ответ наперёд.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 9 101112 13 Следующая ⇒