«Люби грешника и ненавидь грех!» 7 страница

-Да, была задержана! А что, вы, желаете дополнить? Может, знаете, кто нарисовал эту подделку? – оживился милиционер, рассчитывая на скорое расследование преступления.

- Я затем и пришёл, чтобы признаться! Я нарисовал! По неосторожности передал её Матрёне, без всякого умысла, просто перепутал бумажки! – я стал показывать на френче где лежали деньги и рисунок.

Милиционера словно подкинуло, он соскочил со стула и направился ко мне:

- Сидеть! – приказал он мне и выбежал за дверь. Через две минуты явились другие сотрудники и защёлкнули наручники у меня на запястьях. – посиди-ка ты пока в КПЗ! А я обдумаю, как мне с тобой поступить!

Вечером Гончаров вызвал меня для официально допроса. Он задавал мне вопросы, я подробно отвечал, стараясь ничего не утаить, милиционер все мои слова записал в протокол:

-Прочти! Всё ли верно я записал! Поставь подпись, если согласен, вот тут, вот тут!

Я прочитал не спеша ровные строчки протокола, выходило всё верно, я взял ручку и расписался, где мне было указано. Милиционер убрал протокол и поглядел на меня:

-Ты знаешь, что за такие картинки бывает, что ты нарисовал?

-Нет! – признался я.

-Тюрьма! Срок тебе светит, художник! Срок настоящий! – милиционер начал меня отчитывать за дурацкий поступок, по – отцовски, жалея меня.

Я в ответ вновь повторял свою версию происшедшего:

-Да я без умыслу, я просто так нарисовал, не хотел я никого обманывать!

-А вышло, что хотел обмануть! Попытка сбыта поддельных денег была! Факт доказан, я уже читал показания Матрёны Ушаковой и продавца, что и заметил подделку. Ладно, чего спорить! Суд рассудит! Дело передаю в суд, в суд вас пригласят повесткой, а пока можете быть свободны, товарищ Самойлов!

С грустными мыслями я отправился домой, обо всём необходимо было рассказать, взволнованным моим отсутствием родителям, моя жена уже им всё про меня рассказала.

Дома отец посоветовал:

- Ваня, мой совет тебе, пойди завтра в милицию и попробуй вновь рассказать, как всё произошло! Я не верю, что ты преступник! Не верю!

Но все мои заверения в невиновности, следователь Гончаров выслушал скептически:

- Что-то много несовпадений в ваших показаниях!!! Почему вы, нарисовав картинку с денег, не оставили её дома? Зачем её таскать да ещё с деньгами? Обычно картинки оставляют дома или вешают на стенку!

Я молчал. Милиционер продолжал:

- Вы говорите, что случайно достали из кармана свою картинку? Но у вас в кармане и было только две бумажки: настоящая тридцатирублёвка и ваша картинка! Перепутать трудно! Ничего нового вы мне не сказали, старая песня: «Не виноват, всё получилось случайно! » Нет, товарищ Самойлов, все ваши действия являют собой состав преступления! Ещё раз повторю – это не шалость, а преступление! И за него перед государством будете отвечать!

После этого разговора мне стало не по себе, выходило, что я за свою шалость мог потерять свободу! И это был не вымысел, не призрак или туман, а жуткая, страшная реальность. Меня запрут за решёткой, лишат многих человеческих и гражданских прав, заставят подчиняться, и если я буду сопротивляться, могут пристрелить!

Суд был назначен на май 1936 года, всё это время я с замиранием сердца ждал своей участи. В то время наши края входили в состав Воронежской области, суд состоялся в областном центре. На суд явились мои родители и жена Маруся, они решили меня поддержать, но суд вынес свой приговор, судья громко зачитал его, каждое слово приговора уже казнило меня за легкомысленность:

«Приговор

Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики

Народный суд села Сампур Сампурского района Воронежской области в составе председательствующего Лоскутова; народных заседателей Фёдоровой и Матвеева, с участием прокурора Маркова, адвоката Курохтина, при секретаре Емельяновой, 24 мая 1936 года рассмотрев в открытом заседании дело по обвинению: Самойлова Ивана Васильевича, 1915 года рождения, уроженца села Понзари, Сампурского района Воронежской области, русского, беспартийного, несудимого, с образованием средней медицинской школы, до ареста работал помощником Государственного санитарного инспектора при Сампурском Райздравотделе, женатого, в преступлении, предусмотренном статьёй 169 УК РСФСР

Установил:

Самойлов Иван Васильевич работал помощником Государственного санитарного инспектора при Сампурском Райздравотделе и в целях наживы занимался выпуском нелегальной денежной валюты, которую производил на специальной бумаге при помощи рисования цветными карандашами и через других личностей реализовал через магазин сельпо и другие торговые точки частноторгующих личностей, что имело место 2 февраля 1936 года. По поручению Самойлова И. В. гражданка села Понзари Ушакова Матрёна Григорьевна, пыталась в магазине №2 села Сампура обманным путём вручить тридцатирублёвую бумажку, которая была изготовлена Самойловым И. В. При вручении тридцатирублёвой бумажки она была задержана продавцом – товарищем Тартехиным с последующим арестом при помощи сотрудников милиции. Как на предварительном следствии, также в зале судебного заседания, она – Ушакова М. Г. утверждает, что тридцатирублёвую бумажку ей дал 8 февраля 1936 года Самойлов И. В. с просьбой купить необходимое в магазине. Допрошенный обвиняемый Самойлов И. В., как на предварительном следствии, также в зале судебного заседания вину свою полностью признал и пояснил суду, что тридцатирублёвую бумажку он нарисовал, шутя, не имея цели их реализации. Однако вина Самойлова И. В. полностью доказана материалами дела и свидетельским показанием Ушаковой М. Г., что цель реализации нелегальной денежной валюты у Самойлова И. В. была и поэтому, Народный суд считает, что преступление Самойлова И. В. квалифицировано статьёй 169 УК РСФСР правильно. Исходя из изложенного, учитывая опасность снижения курса рубля, Народный суд

Приговорил:

Самойлова И. В. по статье 169 УК РСФСР и, руководствуясь статьями 319-324 УПК РСФСР, подвергнуть тюремному заключению сроком на три года без поражений в правах гражданства, с конфискацией ему принадлежащего имущества. Приговор Народного суда окончателен. Но может быть обжалован в областном суде города Воронежа в пятидневный срок со дня вручения копии приговора Народного суда. Меру пресечения Самойлову И. В. оставить прежней, то есть под подпиской о невыезде до результатов по кассационной жалобе.

Народный судья: Лоскутов.

Народные заседатели: Фёдорова, Матвеев

Секретарь: Емельянова»

После оглашения приговора я не сдался и сел писать Кассационную жалобу в областной суд, я наивно полагал, что если я всё подробно изложу по своему уголовному делу, и попрошу прощения, то судьи областного суда меня простят и оправдают. Для написания жалобы я потратил много времени и сил:

«Город Воронеж

Председателю областного суда

от Самойлова Ивана Васильевича, 1915 года рождения.

Осуждённого по статье №169 УК РСФСР

на срок 3 года лишения свободы.

Адрес отправителя: с. Понзарь, Сампурского района Воронежской области

Кассационная жалоба.

Приговор Народного суда села Сампура, Сампурского района Воронежской области от 24 мая 1936 года считаю неправильным по нижеследующим обстоятельствам, а именно:

Будучи студентом фельдшерско-акушерской школы, я имел склонность к рисованию, что душевно занимала меня часами просиживать меня за какой-нибудь безделушкой, которая в передаче сложности рисунка крайне увлекала меня. Вот поэтому, уже работая помощником Государственного санитарного инспектора при Сампурском Райздравотделе, я однажды в вечерние часы января месяца 1936 года, после получения зарплаты, был увлечён копированием тридцатирублёвой бумажки, и последняя при обработке цветными карандашами, осталась лежать у меня в кармане френча. 8 февраля 1936 года, отправляясь на базар села Сампура для санитарного осмотра продуктов питания подлежащих продаже, как через ларьки сельпо и с рук частников. Я по окончании сего попросил гражданку Ушакову М. Г. (это моя соседка) дойти до магазина №2 и купить необходимое в магазинный день, а сам остался у повозки её брата – Ушакова В. Г., с которым собирался ехать на выходной день домой. Прошло около 40- 60 минут, Матрёны не было и дало право её брату – Ушакову В. Г. придти в острое волнение по причине отсутствия сестры и болезни ребёнка, с которым он, Василий, и его жена – Ольга Петровна приехали на консультацию в больницу, учитывая плачь больного ребёнка, он, Ушаков решил больше не ожидать на морозе свою сестру и мы тогда отправились в село Понзарь. С прибытием домой, я после того как хорошо отогрелся, решил отдать деньги матери, и это привело к тому, что я обнаружил деньги государственные в целости, а нарисованной не было. После этого мне стало ясно, что Матрёна при покупке продовольствия этими деньгами была арестована. Полностью убеждённый в своей ошибке, я пошёл к братьям Ушаковым и оповестил о случившемся и заверил, что в понедельник пойду в РО МВД и обо всём случившемся доложу. Не считая себя в этом виновным, я 11 февраля 1936 года у следователя РО НКВД товарища Гончарова подробно рассказал о случившемся. Принимая во внимание весь ход событий, я имею право на то, чтобы не сажали честного человека, я в этом преступлении не повинен, в реализации сих хорошо определяемых государственных в наружности негосударственных денег, и поэтому на основании вышеуказанного я прошу приговор Народного суда Сампурского района от 24 мая 1936 года отменить, и отдать дело на переследствие.

26 мая 1936 года Проситель: Самойлов И. В».

Отправив жалобу, я твёрдо надеялся, что тюремная стезя меня минует. Никогда я не потеряю свободы, также как прежде буду наслаждаться жизнью. На лето я уехал домой, чтобы работать с родителями в колхозе. Жил вместе с женой Марией. Она не оставляла надежды построить со мной крепкую семью. Но наши отношения были напряжены и повод к раздору всегда находился. Как-то в июне вечером мы отправились в избу - читальню с женой на просмотр кинокартины «Чапаев». После кино решили остаться на танцы, молодёжи было много, разговоров ещё больше. И тут, как снег на голову, на танцы заявилась моя бывшая любовь – Шура Кокарева. Она, увидев меня, улыбнулась, а жена сейчас же вспыхнула и выскочила на улицу. Я побежал ей вслед, пытаясь успокоить. Но она не слышала меня и плакала, плакала, плакала. Мне было больно от её слёз, но успокоить я её не смог.

4 июля 1936 года я работал в поле, за 7 километров от дома, с землемером мы занимались учётом земли в колхозе. И вдруг перед обедом мы увидели, что к нам по полю на коне скачет вестовой, я ещё тешил себя надеждой, что он торопиться к землемеру. Но вестовой остановился около меня:

- Вас срочно вызывают в сельский совет!

-А что случилось? – больше для своего успокоения спросил я, но уже почувствовал, что моя жалоба была оставлена без удовлетворения. Пока шёл родными местами – поля, перелески, птицы и, встречаемые мною люди, прощались со мной, как и я с ними, страдая в душе, скрывая горькие слёзы.

В сельсовете меня уже ждал конвой, мне дали возможность проститься с родными. Они никак не могли успокоить меня, плакали и вздыхали, только Мария пошла со мной до ближайшей деревни, чтобы проводить меня в дальний путь. Она была беременна, избавиться от ребёнка ей не удалось. Теперь она в последний раз обняла меня, прижалась, рыдая и, трясясь от бившей её истерики:

-Я буду ждать тебя…буду ждать…сколько бы ни пришлось!

-Прости! – чуть не плача, ответил я ей и ускорил шаг, оставляя её в этом свободном мире. Я махнул ей рукой, махнул ещё и ещё…Я видел, что она ответила мне, мне стало больно, я отвернулся, вздохнул полной грудью, готовясь к новым испытаниям. К вечеру мы добрались до Сампурского РО НКВД, жаркий июльский день изливал последние лучи солнца, я попросился у конвоиров искупаться в реке:

- Не плохо бы было искупаться, пустите, товарищи, бога ради!

-Валяй! По-быстрому! – они закурили, - мы покурим, а, ты, валяй! Когда ещё искупаешься?!

После купания меня привели в КПЗ, в камере уже был сиделец, он скучал и ждал собеседника. Я, поначалу растерявшись в незнакомом для меня помещении, убогом и скорбном, предложил сидельцу продукты, что принёс с собой из дома. Он был весел:

- Ты, чего, орёлик? Какими судьбами за решётку?

-По ошибке! – начал я свой рассказ.

- Наши органы не ошибаются! – ответил он, - как тебя зовут, сынок? Меня Камбуров Севастьян…третий раз в тюрьме!

Я рассказал ему свою историю, мужик засмеялся ещё больше:

- Ничего, там, в тюрьме, по специальности работать будешь! А профессия у тебя самая ходовая, так, что с деньгами с тюрьмы вернёшься! Ты, женат?

- Жена беременная одна дома осталась! – объяснил я.

-Считай, твоей уже не будет! Они такие: ты в тюрьму – она к другому! – Камбуров, так же скаля одинокий зуб, поведал о своей судьбе, - я отсидел пятнадцать лет, была у меня жена, была семья! Теперь ничего нет! Жена ушла, только мать и дождалась, и та в этот год померла!

Я лёг на широкие деревянные сплошные нары и стал рассматривать своё новое «жилище» - грязное, вонючее и душное. Как назло на память пришли, когда-то, давно прочитанные слова Байрона: «Скорее голодный тигр откажется от мяса, чем женщина от обмана! » Мог ли я верить своей жене, надеяться на её верность в моё долгое отсутствие? Тюрьма лишь приблизила меня к расставанию с моей женой.

На следующий день меня отправили в тюрьму города Тамбова. За несколько дней я побывал в нескольких камерах этой тюрьмы. Вначале несколько дней карантина, в эти дни я не мог не есть, ни пить. Всё во мне бунтовало против заключения. Понять меня могут те, кто ловил птичку и сажал её в клетку! Птичка бьётся о железные прутья решётки в поисках свободы, а затем измученная, смиряется или умирает! Так и я – бился, скучал, но не умер!

7 июля в порядке очерёдности меня вывели в тюремный прогулочный дворик подышать свежим воздухом, я с радостью смотрел на серый высокий забор, мне хотелось новых впечатлений. Конвоиры следили за моими шагами. Вдруг среди этой серости и мрака зазвучал чистый женский голос, я чуть остановился и прислушался, пели со стороны кухни:

- Не плачь, подруженька! Я – девица гулящая!

Измучена, истерзана тоской!

Ведь всё равно наша жизнь теперь пропащая,

И мы с тобою прокляты судьбой!

Конвоир, видя моё замешательство, толкнул меня в спину:

-Шагай! Чего встал!

«Интересно было бы узнать о судьбе этой девушки! » - подумалось мне. Прогулка была завершена.

Ещё через десять дней на свидание приехал отец. Я больше плакал, чем говорил. Отец ругал меня, обвинял, наставлял, подбадривал:

-И что теперь? Вся жизнь насмарку! Что говорит начальство? Где отбывать наказание будешь?

-Мне предлагают в тюремной санитарной части работать, но я не хочу! Я вообще не желаю в Тамбове находиться, мужики говорят, что на этапе лучше!

-Мы с матерью хотели бы, чтобы ты поближе к нам был!

-А я не хочу себе душу рвать нашими свиданиями! Мне хочется поскорей забыть о том, что было! Отбыть срок и вернуться домой.

-Поступай, как считаешь нужным, сынок! – отец не нашёл больше слов для моего успокоения, я бы и хотел повиниться, но не смог. Обида на несправедливое отношение со мной со стороны следствия ещё душила меня. Отец передал продукты и ушёл. Продукты, что он привёз мне, в камере пришлось отдать, я сумел в рот бросить лишь пару крошек.

Ещё через день мне отдали приказ выйти на работу в санитарную часть тюрьмы:

- Самойлов, работать будете по профессии!

Я пришёл в санчасть, там уже работала фельдшером Иванова Анна Григорьевна, отбывавшая пятилетний срок заключения за то, что в порыве ревности отрезала скальпелем у мужа всё его достоинство! О ней говорили в каждой камере, даже побаивались. Ничего страшного в ней не было: небольшого роста, щупленькая, с большими навыкате глазами и тонким, почти детским голоском.

- А кто так красиво поёт на кухне? – поинтересовался я у неё.

- Обманутых хватает! – только и процедила она, не желая продолжать разговор.

Споры о моём будущем продолжались в камере, кто-то из заключённых советовал остаться здесь, иные пророчили мне большое будущее в отдалённых лагерях. Мне и самому не терпелось изменить обстановку, посмотреть мир, пусть и таким странным образом. Слушая и размышляя, я написал заявление начальнику тюрьмы:

«Начальнику тюрьмы г. Тамбова

гражданину Борисенко

от з\к Самойлова И. В., 1915 года рождения,

осуждённого по статье №169 УК РСФСР на срок – 3 года.

Камера №16

Заявление.

Учитывая моё крайне тяжёлое психического положение, которое основано, скорее всего, на не приспособлении к жизни сей седой тюрьмы, я прошу вас отправить меня на дальний этап, где жизнь заключённого намного проще по своему режиму.

Прошу не откажите.

23. 07. 1936 года».

Начальник, прочитав моё письмо, вначале в просьбе категорически отказал, я работал в санитарной части тюрьмы, считая прожитые дни в заключении. Но через некоторое время планы начальства относительно меня поменялись, случилось чудо - я получил четырёхдневный отпуск и отправился домой. На четыре дня я был совершенно свободен!

Дома меня встретили с радостью, сколько бы я ни старался быть весёлым, только ежеминутно ощущал на своих руках и ногах невидимые пудовые кандалы тюремного срока. Родные расспрашивали меня про тюрьму, порядки, отношения с заключёнными. Что я им мог рассказать? Не сидевшим, не отведавшим тюремной баланды, даже трудно представить, что там, за воротами тюрьмы свой мир, своё государство со строгими, не писаными правилами и законами. Разве мог я им признаться в том, что правила поведения в тюрьмах НКВД, установленные советской властью, давно попраны другими, рождёнными в заключении нормами воровской морали. И их, зековская, иерархия определила моё положение на ближайшее время – в самом низу!

Четыре дня отпуска пролетели быстро, я хлебнувший глоток свежего воздуха, не желал вновь идти в тюрьму, но меня никто и не спрашивал, на всякий случай, простившись с отцом и матерью, с женой Марией, со всем этим миром навсегда, не ведая, что ждёт меня дальше. Для смелости я призывал Бога, вспоминал изречения великих людей - «Меньше нервничать, дольше жить! », говаривал мудрый Мечников, что ж нужно научиться и этому!

Это было 8 августа, перед этим стояла жаркая погода и вдруг чёрные тучи закрыли небо, сверкнула молния, и ливень стеной хлынул с небес. Я открыл двери и вышел под дождь, не страшась промокнуть до нитки, до этого мне не было никакого дела, меня ждала ненавистная тюрьма.

По прибытии в тюрьму я был отправлен в числе сорока человек в исправительно – трудовую колонию №5 в деревне Араново, что находилась в 15 километрах от города Тамбова. Колония была сельскохозяйственной. Заключённые привлекались к работе по уборке урожая. Нас заставили убирать сахарную свёклу, с утра до вечера, я видел на поле мелькали женские платки, но знакомиться с ними у меня не было ни какого желания, ни физических сил. Ранее мне не приходилось столько работать физически, к тому же, я должен был выполнять приказания начальства, на отдых времени не оставляли, только короткий перерыв на обед, да ночной сон, такая жизнь меня просто изматывала.

По окончании работ мы прибыли вновь в Тамбов, но не задержались, всё слышнее и отчётливее в камерах можно было услышать:

- Нас этапируют далеко, куда Макар телят не гонял!

26 октября я с товарищами прибыл в тюрьму города Мичуринска, а от туда нас повезли в неизвестном направлении. Конвой проговорился, нас везли в Мордовию. За решётчатыми окнами холодного вагона высилась, пугая, вековая тайга. 7 декабря поезд с заключёнными прибыл на станцию Потьма во владения Темлага МВД СССР. («Темлаг» – Темниковский исправительно – трудовой лагерь был образован в 1931 году в западной части Мордовской АССР. Заключённые должны были осуществлять лесосзаготовки, в том числе и снабжать Москву дровами. )

Пересыльный лагерь принял нас «повагонно», с распределением по баракам, но что это означало, мы ещё по неопытности не знали, но вскоре быстро догадались. Это означало одно, что мы остались без хлеба и продуктов питания, так как питание могли получить заключённые, принятые по бригадам, а нас записали «повагонно», и все наши пайки ушли ушлым зекам, тем, кто это всё и подстроил, людям, давно потерявшим человечность и милосердие в своих сердцах. Три дня мы голодали, за эти три дня нас ограбили те же зеки, что съели наш хлеб, теперь они нас раздевали, требуя снять с себя хорошую одежду и обувь. Но эти бесчинства были пресечены администрацией. Насытившись новичками, ворьё чуть присмирело. После недельного карантина нас отправили на лагерный пункт №24, там за три дня у нас отняли всё, что не смогли отнять прежде, я лишился всех своих хороших вещей. Случилось это так, долго шли мы до этого лагерного пункта, дойдя, утомлённые дорогой завалились спать на нары в жарко натопленном бараке, сняв себя лишнюю одежонку. Утром мы не обнаружили своей одежды, искать было бесполезно. Пока я спал, воспользовавшись моей беспомощностью, кто-то разрезал мне карман брюк и вытащил самое дорогое – чистый носовой платок, что дала мне на дорогу жена Маруся. Для того, чтобы его сохранить, я окутал его в тряпок, а тот кто резал мой карман думал, что у меня в кармане лежат деньги.

Рассматривая разрезанный карман, я и не заметил, что со спины ко мне подлетел здоровенный парень, лыбясь и обнажая раскрошенные в драках зубы.

-Ну, ты, обменяемся! Ты мне шапку, сапоги, я тебя не обижу! – без угрозы, нагло смотрел на меня парень – вор по кличке Ванька Нос, с кривым, размазанным по щекам от сильного удара, носом.

Я согласился, и вмиг моя хромовая шапка, ещё новые сапоги были обменены на кирзовые дырявые сапоги и 6 рублей в придачу.

-Да, ты, друг, богатым стал! – подлетел ещё один уголовник и попытался отобрать у меня деньги.

Но Ванька Нос ткнул тому кулаком в зубы:

- У меня воруешь!

Все прибывшие со мной в те дни 82 заключённых были ограблены, администрация делала вид, что проявляла заботу о нас, но позволяла эти бесчинства тем, кто чувствовал себя «хозяевами» лагеря – наглым ворам, насильникам и убийцам.

Тут же нас определили на работу – на лесоповал. Я работал там только три дня, работа для меня непривычная, была тяжёлой до крайности. Через некоторое время нас отправили в командировку на перевозку дров на биржу. Эта работа была простой – накладывай дрова на большие сани и тащи как лошадь, упираясь и фыркая. За целый день перевозки болела спина, ноги и руки, гудела голова. К тому же я был зачислен в бригаду стахановцев, бригадиром которой был Гнатюк - преступник, выбившийся в передовики. За хорошую работу нас хорошо кормили, но теперь на одних санях нужно было перевозить не менее 0, 75 кубометров дров! Через несколько дней такой изнурённой работы, мне стало плохо. Но я крепился, чтобы не отстать от других. Во время работы, один из заключённых поскользнулся и повредил себе ногу, упав на сани с дровами, я бросился ему помочь, имея навыки фельдшера. Когда первая помощь мною была оказана, приковылял фельдшер Сорока Пётр Назарович, что работал на этом участке:

- Да, ты, парень кое - что умеешь! – похвалил он меня.

Больной лежал у костра, чуть постанывая, фельдшер попросил помочь доставить больного до больницы, я согласился.

- Ну, что, Иван Васильевич, приходи сегодня вечером ко мне, после работы, подумаем как жизнь твою улучшить!

Вечером он усадил меня за стол и хорошо накормил:

- Если бы не было у меня медицинского образования, я бы давно тут помер! Я ещё и хромой! Ранение с Гражданской, но срок отбывать нужно. Ты ещё молодой – вся жизнь впереди! Чем тут гнить и умирать, ты сможешь многих людей вылечить! Пиши заявление в фельдшеры.

Я тут же взял карандаш, Пётр Назарович продиктовал мне текст заявления:

- Начальнику санитарного отделения Темлага гражданину Черемшову от з\к Самойлова И. В.. Заявление - я имею среднемедицинское образование, а поэтому прошу направить меня на работу в качестве фельдшера. Не откажите. Основание: смотрите личное Дело №132252, где имеются документы, подтверждающие медицинское образование.

Заявление было написано, судьба моя была предрешена. 13 января 1937 года Приказом заместителя начальника санитарного отдела Темлага НКВД я отправлялся в распоряжение начальника Барашевского лечебного комбината. Не медля, я прибыл вновь туда, где прошло моё «боевое крещение» - в лагерный пункт №24. Но каково было моё изумление, когда я узнал, что у меня были украдены все вещи, оставленные в бараке.

«Теперь мне терять совсем нечего! » - успокоившись этой мыслью, я убыл на новое место заключения. В Барашевский лечебный комбинат я прибыл 17 января поздно ночью, а на следующий день приказом начальника Тапушкина был направлен для обслуживания терапевтических больных корпуса №3, сектора №1 Барашевского лечебного комбината. Весь следующий день я знакомился с персоналом медицинского учреждения, всего там, не считая меня, работало 12 человек на 137 больных. Больными были заключённые - доходяги, заболевшие от голода и непосильного труда.

С большой радостью я приступил к привычной работе фельдшера. Работы было очень много, но мне это особенно нравилось. С утра я принимался за дело, начиная с выписки рецептов. Затем измерял температуру у больных, три раза в день раздавал лекарство пациентам, участвовал в обходе с врачом по палатам, записывая новые назначения, не забывая старых: банки, компрессы, перевязки, внутривенные вливания, внутримышечные инъекции, подкожные инъекции, вливание физио-ромашковое, крахмальные; клизмы: микроклизмы, сифонные и масляные. А так же: бужирование, ванны лекарственные, втирания, газоотведение, зондирование двенадцатиперстной кишки, горчичники, зондирование желудка, промывание желудка и мочевого пузыря, прокол брюшной полости. Это лишь часть моих обязанностей, описание всех сторон моей работы потребовало бы много времени. Особое внимание я уделял тяжелобольным, которых тогда было очень много. Сам корпус имел две больших палаты по 70 коек каждая, больничный изолятор на 10 коек. Имелись и такие комнаты: раздаточная, кабинет врача, процедурная, камера хранения, разделённые коридором и праздничное крыльцо. На улице вокруг корпуса цвели и радовали глаз разнообразные цветы, между клумбами поставлены лавочки для отдыха больных. Чуть поодаль были высажены деревья: черёмуха, клён, липа, берёза. В зарослях сирени и черёмухи пели свои песни любви соловьи.

И у нас, в стенах больницы часто звучали песни! Я любил петь, но самой музыкальной среди медперсонала была фельдшерица Колесникова Тамара Ивановна, молодая и энергичная, она к тому же ещё умела играть на гитаре и имела очень нежный бархатный голос. Больные были в восторге от её песен. А я просто млел от её мелодичного голоса, смешно сказать, но я был влюблён в её голос. Пока она не открывала рот, её красота была незаметна, я бы прошёл мимо, не приметив среди сверстниц. Но только она начинала говорить или петь, происходило преображение. Голос её, рождавшийся где-то в груди, был волшебным, переливчатым, подобно весеннему ручью. Он, этот девичий голос, приводил меня в возбуждение, мне хотелось быть ближе к Тамаре, руки так и тянулись обнять её тонкую талию. Мы быстро сошлись с ней, для этого хватило несколько минут беседы по душам. Она слушалась меня, ей достаточна была капля моей нежности и она выполняла любою мою просьбу или каприз:

-Тамарочка, с вас сегодня романс…Вот гитара.

Через минуту, она уже радовала и печалила всех, её пальчики перебирали уснувшие струны:

- Под вечер осенью ненастной

В далёких дева шла местах,

И тайный плод любви несчастной

Держала в трепетных руках…

В марте мне пришло письмо из дома, писали родители, что жена моя Маруся ещё в феврале месяце была доставлена в больницу, где рожала три дня. Роды были трудными, но бесполезными, плод был мёртвым. Родительское письмо сообщало и об измене моей жены: «Ванюша, ты сам решай, как тебе поступать, но знай, что Маруся живёт с другим человеком! » Разрыв с Марусей назревал давно, почти с первых дней супружеской жизни, теперь всё разрешилось само собой! Я был свободен от своих обязательств перед ней, и вырвал Марусю из своего сердца, как вырывают зубы – больно и навсегда!

И ещё одно сообщение пришло из дома, что сильно удивило меня: в мае 1938 года были осуждены, как враги народа подлые пособники бывшего Наркома НКВД Генриха Ягоды, работники Воронежского областного суда, и те, что судили меня и приговорили к реальному сроку заключения - Секретарь Воронежского обкома партии - Ворейкис, Секретарь Сампурского районного комитета партии - Попов, Председатель районного исполнительного комитета Медведев, начальник политотдела - Волин, начальник МВД – Ведешкин, заместитель начальника РОВД – Гончаров, другие работники суда и прокуратуры. Теперь стало ясно, понятно, что они по указке Ягоды бросали в тюрьмы невиновных людей, таких как я, тысячами.

Я работал тогда в пятом спецотделении, так же спешил на помощь людям, оттачивая своё лечебное мастерство. Руководители тогда у нас менялись быстро. Вначале руководителем была врач Болтянская из вольнонаёмных, но скоро к нам перевели другого специалиста – Райзман Софию Самойловну. У Софии Самойловны был такой скверный характер, что от неё бежали все санитары и санитарки. Я подозреваю, что эта её постоянная истеричность и нервные срывы были связаны с её мужем, работавшим при ней. Контролировать его она должна была постоянно, он был любитель молоденьких санитарок и нападал на каждую понравившуюся девушку, как волк на слабенькую и беззащитную овцу. Все эти его «любовные» интриги привели к его полному бездействию на рабочем месте, он не мог никого вылечить, мог только нагадить всем, и, конечно же, своей дорогой жёнушке.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒