Часть первая 1 страница

Стр 1 из 15Следующая ⇒

Лариса Ратич

Антипедагогические этюды

Цикл рассказов

Санкт-Петербург

УДК 82-32

ББК 84. 4

Р25

Книга издана при содействии и финансировании Политической партии СПРАВЕДЛИВАЯ РОССИЯ и председателя партии, руководителя фракции «Справедливая Россия» в Государственной Думе ФС РФ Сергея Михайловича МИРОНОВА

Ратич Л.

Р25 Антипедагогические этюды: Цикл рассказов –

СПб.: Издательство «Гамма», 2016. – 252 с.

ISBN 978-5-4334-0241-6

ISBN 978-5-4334-0241-6 ^{© Ратич Л. А., 2016}

Часть первая

Предисловие

Уважаемые педагоги, то есть ВСЕ, кто читает эти строки: воспитываем мы, воспитывают нас, в зависимо-сти от возраста и обстоятельств, и этот процесс непре-рывен, как сама жизнь.

Много лет работая в школе, я убедилась: труд учите-ля — воистину героический, подвижнический. А роди-тельская любовь — самая высокая, истинная, непреходя-щая. И всё это наваливается на нас (или мы наваливаем на кого-то…).

Низко кланяясь и педагогам, и родителям, я, одна-ко, призываю всех не забывать о том, что всегда полезно бывает взглянуть на себя в зеркало. Ибо, не видя сажи на лице, как её отмоешь?

Тем более, что среди этих историй нет ни одной вы-думанной…

Наказание

Тамила Терентьевна всегда была толковая женщина

и педагог хороший. Даже сама заведующая, довольно скупая на похвалу, частенько любила повторять:

— Тамила — это то, что надо. Наша! Посмотрите, какая у неё дисциплина!

Да, дисциплина в средней группе детсада «Огонёк», где работала Тамила Терентьевна, была, что называется, «железной». Воспитательница в душе считала самым лучшим военную постановку дела, — тут она равнялась на мужа. Он-то знал настоящую цену порядку, его мно-голетняя служба — яркий тому пример («Массу надо чётко организовать! »).

А эта детская масса, между прочим, не такая уж

и подвижная, как принято считать. Главное что? Стро-гий голос, чёткие команды: кто, куда, когда, зачем. Чуть что — наказание. Опять же чёткое: кому, сколь-ко. Но бить не надо. Во-первых, опасно. Во-вторых, лишнее. При хорошем-то голосе. И никаких улыбочек, «сюсю-рассюсю».

Зато и все первые места — в средней группе. Даже «старшие» — на конкурсе строя и песни — в подмёт-ки не годятся, срамота одна с их Евдокией Петровной. Как наседка над ними: Петенька, Леночка, Сашенька, ко-ко-ко, ко-ко-ко! А спать уложить — полчаса потратит!

Брала бы с Тамилы пример:

— К кроватям подойти! Тапки снять! На счёт до трёх — под одеяло. Считаю до десяти — закрыли глаза, глубоко дышим, спим!

И всё! Пару раз выволокла нарушителей за ухо из по-стельки, да босиком в туалете поставила на десять ми-нут — больше и не надо. Лучше снотворного.

А позавчера в группу поступила новенькая. Тами-ла сразу её невзлюбила, как чуяла. Домашняя такая, холёная, распущенная. Хотя делает вид, что ласковая.

Хитрая! Но ничего, посмотрим, кто хитрее. Много спра-шивает, а воли такой требует — голова треснет у любого.

…Сели дети рисовать — все, как один, как сказано, так и делают. Показала Тамила, как надо (а она умеет, Тамила-то! ) — все так и срисовывают. А эта Эллочка (дали же имечко! ) норовит не так, как люди. С вывертом дрянь малая, наплачутся ещё с ней.

— Тамила Терентьевна, а я хочу больше листочков нарисовать. Как у вас — некрасиво, дерево совсем голое!

Тамила чуть не сорвалась. Голое! Это ж надо! Тоже мне, Пикассо в зародыше! Но — сдержалась. Крик — это не наш метод. Настоящему педагогу не к лицу. Мыс-ленно похвалила себя: есть выдержка! А голосом — только подытожила:

— Петренко, рисуй, как положено. Накажу. Девочка справа, Ира Крутикова, быстро толкнула но-

венькую в бок и, расширив глазёнки, покачала головой.

Лучше послушаться, да. «Наказание» — это серьёзно.

Но Эллочка не унималась:

— А мама говорит, что всегда надо ФАН-ТА-ЗИ-РО-ВАТЬ!

Ах, мама, значит, говорит. Это та белобрысая, ко-торая вчера чирикала: «Тамила Терентьевна, очень вас прошу, Эллочка недавно болела, проследите, пожалуй-ста, чтоб её нигде не продуло! » И это летом! А что зи-мой скажет?! Наглая, зла не хватает. Ничего, сдержан-ность — это тамилин «конёк».

— Элла, рисуй, как все. Больше повторять не буду.

Ну вот, замолкла, рисует. Не глупая, как оказалось. Ещё пару раз так сделать — будет шёлк в тон всей группе.

Спустя двадцать минут Тамила начала собирать ра-боты. Взяв в руки Эллочкин листочек, она почувствова-ла, что закипает:

— Эт-т-то что за номера, дорогая моя?! Ты глухая или тупая?!

Эллочка дебильно заулыбалась:

— Так ведь посмотрите, Тамила Терентьевна, де-рево кучерявое получилось. Как моя мама! А не голое, как ваше!

Так… Всему есть предел. Только спокойно. Надо просто наказать. Предупреждала же.

— Ну что ж, сама виновата, Петренко. Зато ты за-помнишь хорошо, что такое дисциплина. — Тамила че-канила «доходчивые» фразы, гордясь собой. — Голое дерево? Ну что ж, значит, ты… — Тамилу осенило. — Значит, ты сейчас постоишь перед всеми пять минут голая.

…Такой тишины в группе никогда не было. Эллочка раскрыла ротик и уставилась на воспитательницу. Та-мила рывком подняла ребёнка со стульчика и, внезапно наклонившись, ловким движением спустила на девочке трусики. Дети ахнули, кто-то завсхлипывал. Тамила рез-ко повернулась:

— Кто там сопли выпустил?! Фролов? Марш ко мне! Мальчик с глазами, полными ужаса, шагнул к Тами-

ле как кролик к удаву.

— Становись рядом! — и тем же движением оголила ребёнка.

Так! Тишина. Теперь — на часы. Пять минут надо. Но они не успели пройти, как вдруг закричала и запла-кала Катя, за ней — Света, Коля, Игорь… Дети истери-

чески рыдали, закрыв лица ручонками. А Эллочка с Ва-ней так и застыли, как будто окаменели от горя.

Тут Тамила всё-таки вышла из себя. Живой ведь че-ловек! Довели, щенки!!!

— Да я вас всех сейчас, всех!! Снимайте трусы! Ну?!! И вдруг неожиданно самый тихий мальчик Саша

Долгов кинулся на неё с кулачками:

— Дура! Дура!! Дура!!! Дура!!!!

Он упал и зашёлся в истерике, колотясь головой об пол, корчась и давясь слезами. Тамила по-настоящему испугалась. Разве ж она думала, что в группе есть при-падочные?!

Рванулась к двери: «Ирина Сергеевна! Медсестру, срочно!!! »

В общем, обошлось. Но только — нет справедли-вости на свете! — белобрысая мамаша подбила троих родителей, они нажаловались кому-то, и Тамилу Терен-тьевну быстро «сняли».

«Да, разбрасываться такими кадрами — никогда

в стране порядка не будет! » — всем теперь рассказывает Тамила с горечью.

Если бы вы знали, Валентина Михайловна…

— Что, Петрова, опять?! — голос «трудовички» (она же — учительница черчения) вибрировал от возмуще-ния. — И что ты за девочка?! Ведь я предупреждала, что буду ставить годовые! Девочки, было?!

— Да, да! — согласно закивали семиклассницы.

— Ну вот! Как говорится, теперь не обижайся. «Два»

я тебе с бо-о-ольшим удовольствием закатила бы, но… Себе дороже. «Тройка» тебе, Петрова, и то скажи «спа-сибо». Слов нет!

Петрова сидела, опустив голову. Сейчас ведь точно «трояк» поставит. Да она права, Валентина Михайлов-на, права. Она такая добрая, красивая… И так целый год терпела, это точно. Вздохнёт только: «Ну что, Петрова Лиля, опять ничего не сделала? Ничего не принесла? Ладно, в последний раз. Но чтобы точно в последний, слышишь? »

Вот и доигралась Лиля до последнего…

Уроки домоводства она ненавидела до истерики. Нет, Валентина Михайловна ни при чём. Она такая, та-кая! И вяжет, и шьёт, и вышивает! И всё, что на ней, — своими руками, такое всё, такое! Вот бы и себе так!.. На первом уроке домоводства Валентина Михайловна сказала: «Девочки, мы с вами будем встречаться один раз в две недели, мне удалось добиться такого графика. Всё-таки «сдвоенные» уроки — польза большая, можно многое успеть. А я вас научу всему-всему! Вот увидите! К концу года сошьём вам по платью! Согласны?

— Ура! Согласны!

— А мы будем вышивать?

— А вязать?

— Спицами или крючком?

— Валентина Михайловна, а я умею крестиком!

— Успокойтесь, девчата! Будете у меня на все руки! — засмеялась Валентина Михайловна.

Лиля, прибежав домой, радостно, взахлёб, рассказы-вала родителям:

— И «крючком» сказала, и спицами, и платье сошьём! Мама улыбалась: «Ой, да пусть! Хорошо! » …Через две недели, после очередного урока, Лиля

попросила:

— Мам, Валентина Михайловна сказала купить спи-цы и нитки, «ирис» называются.

— Что? — встрепенулся отец. — Какой ирис? Возь-ми вон в шкатулке кусочки, и хватит. И спицы от бабуш-ки остались.

Лиля полезла в ящик с нитками-иголками и в угол-ке нашла несколько крошечных цветных катышков-остатков и три ржавые тонкие спицы.

— Папа, здесь не то, понимаешь? Надо купить ирис и…

— И на голову мне ещё сядь, а я покатаю, — сарка-стически отметил отец.

— Но ведь, папа!..

— Всё. Спиц даже не две, а три. А надо две. Не делай из меня дурака. И ниток хватит. На такие забавы — вполне.

Тон отца был тот самый, который Лиля про себя на-зывала «газировкой». Вроде не кричит, а от его слов в носу начинало щипать.

…На урок труда она и пришла без спиц и без ниток, и с завистью рассматривала яркие цветные клубочки

у одноклассниц. А у Аллы Смирновой — даже несколь-ко… Валентина Михайловна показала, как набирать петли, и девочки, пыхтя, принялись «строить» свои пер-вые кривые рядочки. И Лиля научилась (на Аллочкиных нитках, а спицы ей Валентина Михайловна свои дала). Да так ловко получалось, хотелось делать и делать!

— О, молодчина! Да ты способная. Только спицы больше не забывай. Ладно? Девочки, дома связать ку-сочек десять сантиметров на тридцать петель лицевыми петлями!

Когда наступил следующий урок, Лиля опять яви-лась безо всего. Валентина Михайловна огорчилась: «Ну как это " дома забыла"? Ведь у тебя хорошо получалось! Ладно, " четыре" поставлю, но принесёшь и покажешь! » А в следующий раз она уже сердито развела руками:

«Удивительно! » И поставила «двойку». Отец, увидев оценку, взвизгнул:

— Это ещё что?!

— Это, папа, за поведение, не сердись! Все девочки шумели, и Валентина Михайловна каждой поставила!

— Вот что, если ещё раз такое повторится, я ей вы-скажу! Тоже мне педагог. Как таких на работу принима-ют?! Кто же за поведение всем ставит?!

Он долго возмущался, но Лиля уверяла так покорно и раскаянно, что больше ничего подобного не повторит-ся, что он успокоился.

…Валентина Михайловна уже привыкла, что Петро-ва — странная. В классе всё схватывает, но ничего ни-когда сама не приносит. И если добрая Смирнова не по-делится — так и просидит весь урок.

«Лиля, объясни ты мне!.. » — Валентина Михайлов-на устала от этих просьб. И она махнула рукой, ставя Петровой «два» — «три». И вот — последняя четверть.

— Девочки, теперь мы будем видеться каждую неделю, и тоже — два урока подряд. Ну что, ура? — ли-ковала Валентина Михайловна.

— Ура, ура! — смеялись ученицы.

— Ура! — подскакивала со слезами на глазах Пе-трова (теперь раз в неделю слушать «Лиля, объясни ты мне!.. », ужас).

— Девочки, скажите родителям, пусть купят ситец, метра полтора. Он очень дешёвый и вам пойдёт — ведь вы такие юные! Дорогую материю не надо, слышите? Ну а если кому не жалко, то скажите, чтоб мама не боя-лась: я сама, лично с каждой из вас, кроить буду. Ещё ни разу не было, чтоб я дала девочке ткань испортить.

Дома Лиля долго думала, как сказать об этом папе (маме — бесполезно, она на мужа надышаться не может. Ей главное, чтобы он не сердился. Только это. Да. Его надо просить). После ужина она робко начала:

— Пап, ты знаешь, в школе. … В общем, так здорово, мы платья будем шить на себя. И не испортим, и всего кусок ситца, и Валентина Михайловна сама покроит…

— Что?! — шея отца стала коричневой, голос пере-тёк в «газировку». — Я таки пойду, поставлю на ме-сто эту дуру! На кукол шейте, ясно?! Ну что за идиоты

в школах работают? Завтра же пойду!

— Нет, папа, не надо! Она говорит, что если нет большого куска, можно и на куклу…

— Ну, слава Богу, а то я уже думал, что идиотка пол-ная ваша Валентина Михайловна. Возьми в ящике, там обрезков полно. Бери, дочка, шей!

Лиля покопалась в тряпках: может, попадётся что-то большое? Нету…

И снова Валентина всплескивала руками…

Наступил конец четверти. Сегодня девочки заканчи-вают платья. Только подрубить кое-кому осталось.

— Петрова, тебе самой-то не противно? Я, честное слово, на твоём месте от одной зависти всё бы сделала. Ну посмотри, какие все молодцы!

— Я… я, Валентина Михайловна… Мама только вчера ситец купила… Она не могла раньше… я, я... — девочка расплакалась.

— Ты что, Лилечка?.. — изумилась Валентина Ми-хайловна («Чёрт его знает, может, у них денег совсем нет? Ведь не первый раз?.. И чего, чего я к ней приста-ла?.. ) — Может, сходи, сейчас принеси? Я покрою с то-бой, а потом вместе прострочим, а?

— Нет, Валентина Михайловна, у меня ключа нет…

— Ну, завтра давай, останешься после уроков. Я по-могу. Хорошо?..

В учительской Валентина поделилась с «литератор-шей» Светланой Александровной.

— Петрова? — удивилась та. — Ну, во-первых, она почти отличница, у меня — так точно первая, стихи даже пишет, и неплохие для её возраста. Да и семья у них ин-теллигентная, по журналу посмотри.

— Так, может, временные какие трудности с деньга-ми? Не могу я понять её, хоть убей! И чувствую: что-то не так, а понять не могу, что?

— Да ничего. Наверное, всё просто. Вечно мы из мухи слона делаем. Не любит, видно, рукоделия,

и всё. Я и сама не люблю, ты знаешь. Терпения нет! Тебе завидую, а сама не могу. Да и не хочу, — заулыбалась Светлана. — Так что спи спокойно.

…Завтра утром надо принести в школу ситец. Где, где, где его взять?!! Как завтра смотреть в эти добрые краси-вые глаза?! Если бы вы знали, Валентина Михайловна!..

Папа перед Новым годом запретил маме шить для Лили карнавальный костюм. «Будет простой школьницей. Ко-стюм ученицы, поняла, дочка? Маме некогда». А Лиля уже была «простой школьницей», каждый год с четвёр-того класса. Нет, он не жадный! Просто не любит, когда что-то «неумно делается». Новогодний костюм — это неумно. Куда потом его девать? Чтоб валялся? И Лиля плакала, а мать, взмахивая руками, частила:

— Неблагодарная! Ну ты скажи, ну ты скажи! Чего тебе не хватает, а? Кто, например, лучше нас питается, а? Назови, назови!

Никто не питается лучше. Лиля в зеркало смотреться не любит: мощные «холодцовые» ляжки, обвислые щёки на огромном лице. Волосы только хороши: пышные русые кудри, густо-роскошные по всей длине. Но рас-пускать их нельзя даже на праздник, только — с банти-ками. А то, папа говорит, «сразу волчьи думки в голову полезут. И так издалека за бабу принять можно».

По той же причине (это чтоб «волчьи думки…») он не разрешил покупать для неё новые кроссовки. Лиля носила крепкие кеды младшей маминой сестры, модные ещё в 50-х годах, чем вызывала ухмылки всего класса

и давала повод к веселью учительнице физкультуры, стройной красавице Наталье Павловне. Просто удо-вольствие ей доставляла: «О, наш окорок снова в своих белых тапочках! »

Папа, наказав за что-то, не пустил её на кросс, когда бегали всем классом, защищая честь школы, и теперь Наталья Павловна частенько ещё и прибавляла к «бе-лым тапкам»:

— Петрова, ну как здоровье папеньки?

И любимая учительница математики не знала, конеч-но, что папа, просматривая тетради Лили, обязательно

говорил: «Что же сегодня эта дура вам объясняла? Нена-вижу жидов-математиков! »

Лиля никогда не звала родителей на собрания, смер-тельно боясь папиных реплик. А мама изумлялась: что, в этой школе до родителей и дела никому нет? Но в школу сама не шла: Петрова училась прилично.

А «двойки» по домоводству — так на это есть второй дневник, шпионы отдыхают. Научилась хорошо пря-тать после того, как папа, обшаривая, как всегда, все закоулки портфеля, нашёл записку: «Я тебя люблю». Нет, это не ей. Это она писала Серёжке. Но не отдала, так, для себя нацарапала. Теперь чуть что: ах, у нас лю-бовь! Хи-хи. Да и к порядку папа всё ж таки приучил: если обнаружит, что до 18. 00 портфель ещё не собран, заставит на другой день все учебники в школу нести, по всем предметам… Тяжело-о-о! Говорит, пусть при-выкает к жизни, как она есть. Пригодится. И мама со-гласна, тоже теперь Лилю «к жизни» готовит. Например, велела купить колбасы 755 граммов, и только так. Это чтобы Лиля училась «ставить хамлюг-продавцов на ме-сто». А то, понимаешь, взяли моду: кинут кусок на весы, и тут же: «А ничего, если на 30 граммов больше? Возь-мёте, чтоб не резать? Заплатите? » Нет, не заплатим. И не в деньгах дело, нет. Так-то!

Бессонно проползла ночь, наступило «завтра».

И ситец с потолка не упал. Нету. В коридоре Валенти-на Михайловна попалась навстречу: «Ну что, порядок? Знаешь, я всё-таки " четыре" тебе поставила, взяла грех на душу. У тебя, оказывается, " троек" нет? Ну, ничего, давай ситец, посмотрим, сколько там? »

Лиля стояла, опустив руки, разглядывала пол.

— Петрова?! Опять?! Так, иди, куда хочешь, видеть тебя не могу!!!

Полный стан Валентины Михайловны удалялся, по-качиваясь в такт её решительным шагам. Она уходила, полная отвращения к этой рыхлой лживой девчонке,

и мысленно клялась:

— Ну, я ей покажу в восьмом классе! Жалко, до-моводства уже не будет. Но ничего, зато попадётся мне на черчении!!!

Однако показывать ей ничего не пришлось. По чер-чению у Петровой получались сплошные «пятёрки». Этот предмет отец уважал и не считал блажью ни бума-гу, ни дефицитные карандаши «Конструктор», ни даже домашний кульман…

«Того-этого»

Я сейчас уже на пенсии, но по-прежнему работаю

в школе учителем музыки и пения. Дело своё всегда любил и люблю, дожил до седых волос, и давно я уже не Сашка Зайцев, а Александр Олегович. Но никогда я не забывал и не забуду своего любимого старого учите-ля, школьного музыканта Григория Ивановича со смеш-ной кличкой «Того-этого». Ведь благодаря ему я прожил свою жизнь так, а не иначе, став учителем.

Это было очень давно, почти сразу после войны. Работал в нашей школе старый фронтовик, виртуоз аккордеона, который музыку чувствовал всей душой. Мы очень любили его уроки: и чудный бархатный го-лос Григория Ивановича, и то, как он рассказывал о му-зыке и композиторах. Человек почти без образования,

безумно влюблённый в свой предмет, он умел так рас-сказать о Моцарте, что мы плакали вместе с ним. Ка-залось, он лично знал всех: и Генделя, и Баха, и Бет-ховена… И их трагические судьбы больно ранили его большую человеческую душу. Он часто рассказывал нам о войне, и мы любили такие уроки, иногда нароч-но стараясь разговорить его. И не потому, что хотели увильнуть от учебного материала, а потому, что тогда Григорий Иванович обязательно споёт «свои» военные песни, сочинённые им когда-то… Особенно мы люби-ли одну песню про дочку фронтовика, которая угадала, счастливица, родиться прямо в День Победы!

Григорий Иванович играл на слух, с ходу подбирая любую мелодию. Сейчас я думаю, что он был не очень силён в нотной грамоте. Но это было неважно, неважно!

— Вы, того-этого, ребятки, пойте поаккуратнее.

А то вы прямо орёте! С этой песней так нельзя, вы послушайте…

И он пел. А мы слушали, затаив дыхание. А по-том старались подражать ему хотя бы интонацией, по-тому что до его голоса нам было далеко. Одно только мешало Григорию Ивановичу: лицевой тик после кон-тузии. Приступ начинался всегда внезапно, и учитель ужасно стеснялся этого. Он густо краснел, быстро подёргивалась правая сторона лица, нелепо подмиги-вал глаз: он как будто уменьшался, стягивая, казалось, всю кожу лица от самых ушей в одну точку. Приступ обычно длился секунд двадцать, и мы, давно привык-шие к этой жутковатой особенности учителя, терпели-во пережидали, жалея и особенно любя в этот момент Григория Ивановича. Мы тогда были совсем малышами,

третьеклассниками мужской школы.

…Однажды Ваня Григорян, пытаясь скрыть от родителей «двойку» по математике, вырвал стра-ничку из дневника. Это преступление быстро откры-лось. Мама приходила в школу, и Ваня, конечно, по-лучил, что положено. Через три дня после этого наша учительница ( а она — в младшем звене, как известно, одна по всем предметам) решила провести воспита-тельный час, используя, так сказать, свежий пример прямо из жизни. Накануне она объявила нам, что завтра мы получим почётное право стать членами товарище-ского суда и осудить поступок своего одноклассника, «который опозорил высокое звание советского челове-ка». Она просила всех нас как следует подготовиться, подобрать определения для данного поступка и, как она сказала, «сформировать мнение».

— А ты, Григорян, хорошенько подумай, как бу-дешь каяться: искренне или нет? А то ведь мы можем

и не простить. Советую тебе получше выучить, что ска-зать, чтоб не мычать перед классом.

Мы с нетерпением ждали завтрашнего дня. Григорян ходил подавленный, злой. Ну, знаете, сам виноват.

…Но мы ему и выдали! А Славка Ефименко, так тот вообще та-а-а-акое сказанул! И нелюдь, и подонок,

и ещё там что-то. По бумажке читал. Наверное, ему отец помог, — завидовали мы. У него батя в суде работает.

«Мероприятие» затянулось до самого звонка, а мно-гие ещё не высказались и с готовностью тянули руки. Ванька стоял красный-красный, с набрякшими глазами

и руками по швам. В конце он должен был попросить у нас прощения.

Следующим уроком по расписанию был урок пе-ния. И как только прозвенел звонок, Григорий Ива-нович появился на пороге класса. Но тут же понял, что он не вовремя.

— Ой, Елизавета Максимовна, а я, того-этого, думал, что сейчас мой урок…

— Да, да, проходите, Григорий Иванович, мы закан-чиваем. Вы позволите только пять минут?

— Пожалуйста, того-этого, я пока тут свои вещички устрою, — Григорий Иванович поставил на стол аккор-деон, аккуратно примостил тетрадь и принялся расчер-чивать доску под нотный стан. Обычно эту процедуру выполняли мы, борясь между собой за это интерес-нейшее право: надо было натянуть вдоль доски суро-вую нитку, двое держали, а третий натирал верёвочку мелом, потом резко «отбивал» о доску, и на ней оста-валась ровненькая тоненькая линия. Быстро и очень красиво!

Но на этот раз Григорий Иванович принялся чертить от руки, не считая возможным мешать учительнице за-канчивать своё дело.

— Дети! Мы, к сожалению, не успели выслушать всех, поэтому дадим заключительное слово старосте Алексею Крутикову и послушаем, наконец, самого Гри-горяна, что же он понял, и сможем ли мы подать ему руку. Лёша, пожалуйста.

Речь Лёшки превзошла все наши ожидания. Он ёмко

и образно назвал проступок Вани «предательством ро-дителей, учителей и друзей», сказал, что лично он поте-рял к Григоряну всякое уважение раз и навсегда и в кон-це «подвёл черту»:

— И вообще, ребята, я думаю, что вы со мной со-гласитесь: так поступали с советскими людьми только фашисты! Ты, Ванька, настоящий фашист!

Вот это да! Мы даже захлопали!

Елизавета Максимовна скупо улыбнулась: «Что ж, сильно сказано. Послушаем, что ответит. Ну, Григорян? » Ванька сдавленным голосом заученно отбубнил пол-ное раскаяние, мольбу о прощении и просьбу учиться

с нами рядом и дальше.

— Неплохо, Григорян, — учительница осталась довольна. — А вот насчёт прощения — мы подумаем до завтра и скажем тебе на первом уроке. Всё, ребята, мероприятие закончено. Григорий Иванович, извините ещё раз.

Елизавета Максимовна вышла, и только тут мы за-метили, что Григорий Иванович сидит за столом, как-то неестественно пригнувшись и прикрыв глаза ладо-нью. Наконец он встрепенулся, поднял совсем больной какой-то взгляд и тихо сказал:

— Вы, ребятки, того-этого… Знаете, мне сейчас страшно с вами.

В классе от неожиданности установилась такая ти-шина, что жужжание мухи из известной поговорки было бы, наверное, сейчас похоже на рёв бомбардировщика.

— Да, того-этого… Очень страшно!..

— Почему, Григорий Иванович?! — первым пришёл

в себя староста класса.

— Что ж вы с Ваней-то так? Ведь он парень непло-хой. Ну, бывает с каждым. У вас разве всё без сучка-задоринки, а, ребятки? Мы ж все, того-этого, не святые. А что ты тут, Лёша, про фашистов сказал, так не дай тебе Бог, мальчик мой, — голос учителя вырос и окреп, — не дай тебе Бог, дорогой, и детям твоим, и, того-этого, внукам-правнукам узнать, что такое фашизм. Слы-шишь?! А Ваньку-то, что ж, простить его надо, ребя-та. Ему и так уже не сладко, получил, небось, своё, а? Он и сам не рад, точно! Ну, вспомните, вы, когда чего натворите, рады ли? Небось думаете, как это меня уго-раздило, и сразу, того-этого, хотите, чтоб вас простили и поняли, так ли, нет?..

Мы молчали. Это был Урок. Пожалуй, самый силь-ный в нашей жизни.

— Ну, что молчите, губошлёпы вы мои глупые? Эх вы, судьи сопливые. Сказали б лучше: брось, Ванька, друг, того-этого, печалиться, да на будущее, смотри, ду-рачок, думай, что делаешь. Если вы простите — и вас простят. Поняли, хлопчики?..

Все облегчённо задвигались, зашумели, заулыба-лись. Весело глянул на товарищей «преступник» Ванька.

— Ну, вот и ладненько, того-этого. Петь давайте. Ну, «виновник торжества», сегодня ты будешь запевалой, выходи на класс!

И полилась песня, освобождённо и радостно, как будто увязали мы все в трясине, ртом воздух хвата-ли, и вдруг нас спасли, отмыли, переодели в сухое…

На переменке Григорий Иванович в учительской ре-шительно подошёл к коллеге (она же выполняла функ-ции старшего завуча):

— Елизавета Максимовна, вы, конечно, того-этого, извините, я ведь без образования, педагог, можно ска-зать, никакой, но вот нехорошо как-то это всё. Детей ведь легко обозлить, а они ведь потом взрослыми станут…

Учительница удивлённо задрала густые мужские брови:

— Я, дорогой Григорий Иванович, всю жизнь в шко-ле проработала. Имею только поощрения и благодар-ности. И, кстати, действительно, — высшее педагоги-ческое (она сделала ударение) образование. И, смею вас уверить, отлично обойдусь без ваших непрофессиональ-ных советов.

— Ну да, того-этого… — лицо учителя задёргалось. Он нервно переждал и решительно добавил:

— И всё-таки, скажу вам прямо, хоть вы и завуч, по-сле такого я бы, будь моя воля, вас к детям и на пушеч-ный выстрел не подпустил бы, да.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒