От автора 15 страница

Упершись пятками в плинтус, страстно желая, чтобы она опровергла слова того мальчишки, он наблюдал, как она удерживала смолянистый солнечный кругляш, между двумя коричневыми скорлупками, опрокидывая белесую массу в стеклянную чашу у себя под руками, где та облизывала прозрачные стенки.

— Твой отец не привязывал камни веревками, — сказала она таким тоном, словно находилась в другой стране. — Он использовал ремни. Правда не знаю чьи.

— Почему он так поступил? — Голос у него прозвучал тонко, словно принадлежал не ему.

Треск — она разбила еще одно яйцо о край миски.

— Он не потрудился объясниться. Все знают, что если убиваешь себя, то должен оставить записку.

Этикет самоубийства.

Затем она схватила венчик и направила его на Броуди, сахар размазанный по ее щеке, напоминал россыпь алмазов.

— Если кто-нибудь спросит, твой отец умер от инсульта.

Несмотря на слова мамы, он еще целую неделю из своей спальни наблюдал за Кайлой, поджидая возвращение папы. И он вернулся, втиснутый в гроб, поставленный в передней части церкви, с крошечной белой цветочной композицией на крышке, как шляпа, которая оказалась слишком мала. После похорон к ним пришла лишь соседская пара. Каждый держал по подносу с таким количество бутербродов и сосисок в тесте, что хватило бы на всех жителей деревни вплоть до покойника. Они вчетвером уселись жалким рядком на диване, чтобы остались свободные места, с надеждой поднимая головы всякий раз, как с дороги доносился какой-нибудь шум. Потом, когда он сгребал еду в мусорное ведро, он все никак не мог понять, почему никто не пришел. Только много лет спустя он понял, что должно быть люди просто не знали, что сказать. Как только соседи ушли, мама разнесла дом в поисках записки от отца. А ведь на его уборку она потратила три часа. Не найдя ничего, она оглядела гостиную и принялась выбрасывать папины вещи, включая бутылки, не попавшиеся ей при уборке. Холод пронизывал подошву тапочек, когда он бежал к сараю, чтобы спасти, что осталось. Он спрятал себе под кровать все журналы, жемчужную палку и его кепку. Он ни разу не обмолвился, что они там, а по ночам с фонариком читал те записи о жемчуге, убеждая себя, что папа просто подался на промысел в Россию.

Пустые пивные банки громко разлетелись по пыльным половицам Толбута, когда Мэгги отшвырнула их в сторону пинком ноги в резиновом сапоге. Усевшись среди завитушек перьев, белых, как крылья ангела, она вытерла дождь со лба. Она будет прятаться здесь от полиции. В башне было суше, чем в лесу, и безопаснее, чем в библиотеке. К счастью, ужасный спальный мешок исчез, так что никто ее не потревожит.

Она достала из рюкзака пакетик с изюмом, который нашла в одном из буфетов тети Альпины, и разорвала его. Она запихнула изюм в рот, но живот опять заныл. Где же папа? Он ведь не станет бродягой теперь, лишившись работы? У того с собакой не было дома, и он, наверное, больше не видел своих детей. Может быть, папа уже ушел куда-нибудь со своим спальным мешком, и она больше никогда его не увидит. Это было бы ужасно.

Когда она встала у окна, то увидела, как из-за деревьев появился упитанный голубь яростно размахивавший крыльями, и направился к холмам. Самый большой из холмов был животом великана, который упал от испуга после попытки украсть хвост у внезапно проснувшейся лисы. Папа рассказывал ей эту сказку, когда она была маленькой, чтобы научить, что неправильно брать чужое. Нельзя было брать те деньги. Всё стало намного, намного хуже прежнего, и она всему виной. Ее пальцы потянулись к карману платья. Она хотела узнать достаточно ли в ее кошелечке денег, чтобы все исправить. Оставив пакет с изюмом на полу, на случай, если бродяга вдруг вернется и окажется голодным, она поспешила вниз по сломанной лестнице. Рюкзак мерно покачивался за спиной.

Он оторвал взгляд от ботинок и посмотрел на затянутое тучами небо. Он никогда не хотел переезжать в Нижнюю Айлу, жить с теткой Агнес. К одиннадцати годам, он уже перестал ходить за мамой в туалет, из страха, что она может не вернуться. Она занимался всем: покупками, готовкой и уборкой, и если кто-нибудь в школе упоминал хоть слово о папе, то он сразу же затыкал тому рот. Мама, должно быть, думала, что, если отослать его за сто пятьдесят миль на юг, это пойдет ему на пользу. Убрать подальше от сплетен и упреков других родственников отца. В тот день, когда ему предстояло уехать, он спрятался в кладовке за мешком картошки, на котором росли крошечные зеленые зонтики. Но она услышала его, — нога затекла, и он пошевелился.

— Когда я смогу вернуться домой? — спросил он, вставая.

— Через несколько месяцев. Мне к тому времени полегчает. Я тебя заберу.

Но сколько бы он ни стоял у окна своей спальни в одиноком доме тети Агнес, мама так и не появилась. Наверное, ей, как и папе, он тоже был не нужен.

Дождь жалил щеки. Целых тридцать четыре года он задавался вопросом, почему отец предпочел смерть жизни с ним. В последний год всё как-то навалилось разом, он приближался к тому возрасту, когда папа покончил с собой. И становилось только хуже. Он не мог выбросить этот вопрос из головы, за исключением случаев, когда он лежал лицом вниз в реке в поисках жемчужины. Только тогда нестерпимый гул полностью исчезал, и он больше не твердил себе что, если бы папа любил его, он бы этого не сделал.

Чувствуя себя неловко, Элспет вошла в прихожую. Было как-то странно возвращаться домой спустя столько времени, особенно не застав Броуди. Она пыталась вчера дозвониться до него, когда закон о запрете вышел во всех газетах, но не смогла. Волноваться было глупо, но ей просто хотелось знать, что с ним все в порядке. Лучше поторопиться — она сказала Кэмерону, что ей нужно забежать по делу, и она вернется через десять минут.

Что-то изменилось. Во-первых, запах. Это было средство для мытья соснового пола, которым она пользовалась на кухне. Броуди никогда не мыл пол. И это еще не все. Кто-то поднял ковер на лестнице, обнажив бледно-зеленую подкладку. Она взяла счет с нижней ступеньки. На следующей неделе должны были постелить ковер на лестнице и на лестничной площадке, и на нем красной печатью было отмечено «оплачено». В качестве контактного лица было указано ее имя, и номер телефона кафе. Да откуда у него такие деньги?!

Из-за двери гостиной донесся неожиданный звук музыки. Броди, должно быть, наконец-то подключил кабель к антенне и смотрел телевизор. Но когда она вошла, то увидела в его кресле лишь странно взбитую подушку. Его не оказалось и на кухне настолько чистой, что даже бутылка с чистящим средством исчезла. Почему он оставил часы на подоконнике? Она открыла холодильник. Сыр. Очень много.

За задней дверью виднелась груда черных мусорных мешков, залитых дождевой водой. Ее пальцы неуклюже развязывали один из них. Он был полон до смешного, аккуратных квадратов, нарезанных из испорченного ковра. Должно быть, ему понадобилась целая вечность. Все это не имело никакого смысла.

Дверь в его сарай была закрыта. Может он там? Она нерешительно подошла к строению, не сводя глаз с выцветшей цитаты, которую он написал на двери много лет назад: «И на древних берегах Британии добывают великий жемчуг — Марбод епископ Реннский около 1070 года». Она стояла в дверях, пытаясь все это осмыслить. По-прежнему сбитая с толку, она сделала шаг вперед, держась за ручку, чтобы не упасть. Там, где раньше висели вырезки из статей и карта прибитые гвоздями, покрытые имбирной ржавчиной, красовались свежие деревянные панели. Со стола исчезли его весы, кружки и стаканы, а также фотография, на которой они с Мэгги кипятят чайник на маленькой походной печке в Лох-Ламонде в день подарков*.

Все пустые бутылки исчезли. На их месте, аккуратно спрятанная под столом, лежала картонная коробка. Когда Элспет разорвала коричневую бандерольную ленту — та в ответ противно скрипнула. Журналы. Отцовская твидовая кепка. Ее рука двинулась дальше. Части сломанной жемчужной палки, внутренности которых зияли уязвимостью. Фотография ее и Мэгги, ворс оранжевой тряпки, застрявший в рамке. Едва осмеливаясь взглянуть туда, она потянула за ящик стола, пока тот не открылся. Его янтарная жемчужина на крайний случай исчезла.

И тогда она бросилась бежать.

Она побежала обратно через кухню и вверх по лестнице, незнакомая подстилка тревожила ее все больше. Не решаясь войти, она остановилась на пороге их спальни. Затем медленно, кончиками пальцев, она открыла дверь. Кровать была так идеально застелена, как будто это сделала горничная. На полу не валялось никакой одежды, а книги на прикроватном столике стояли все корешками в одну сторону. Может быть он переехал к кому-нибудь?

На ее подушке что-то лежало. Она сделала шаг вперед. Это была плоская красная коробочка из потертой кожи, поверх которой лежал бледно-голубой конверт с ее именем. Это был почерк Броуди. Ей все это не нравилось. Что он мог сказать ей такого в письме, чего не мог лично? Она подняла медную застежку, а затем крышку. Внутри был изящный круг из белого жемчуга, такого же круглого, как речной жемчуг, с нежным розовым свечением. Они были точно такого же цвета, как барочная жемчужина, которую он подарил ей еще до того, как они заговорили. Она нащупала письмо со словами, слишком хрупкими, чтобы их можно было произнести, и вскрыла конверт. Всего одна фраза его петляющего почерка растянулась по всей странице. Для Элспет Макбрайд, собранные с любовью со дня нашей свадьбы, 6 октября 1979 года. Внизу стояли подпись и дата. Она подняла голову, пытаясь понять. Окно было открыто, как будто отсюда вылетела птица.

Камни успокаивали его, когда он хватал их и засовывал в карманы куртки. Все больше и больше. Ему нужно было больше. Когда карманы заполнились, он подошел к краю берега. Он был в ловушке, с какой стороны не посмотри. Все, что ему нужно было сделать, это опуститься в воду и он освободится. А Элспет и Мэгги будут свободны от него. Им так будет гораздо лучше. Возможно, он снова увидит папу. Но как он его узнает? Он даже не знал, как выглядит его собственный отец. С последним вздохом он наклонился к манящей воде.

Прим. переводчика: *Инвернесс — город на северо-восточном побережье Шотландии, расположенный в месте впадения реки Несс в залив Мори-Ферт. Это самый крупный город и культурная столица Шотландского высокогорья.

**Кайл Лохалш — деревня в историческом графстве Росс-Шир на северо-западном побережье Шотландии, примерно в 55 милях (90 км) к западу-юго-западу от Инвернесса.

***Второй день, после Рождества.

Красный клевер. Он определенно слышал запах клевера. Это был запах, по которому когда-то рыбаки с Гебридских островов возвращались к суше в туманные дни. Броуди открыл глаза и увидел воду в пятнах света, которые мерцали, как зеркала. Откинув голову назад, он глубоко вздохнул. В воздухе витало что-то еще. Полированное серебро. Значит, все это время он был прав: все реки пахнут по-разному. Он полагал, что это просто очередная история о папе, которую он придумал для Мэгги, чтобы убедить себя, что этот человек вообще существовал.

А что почувствует дочка, если он решится на это? Он так и видел, как она сидит на кровати в переоборудованном чердаке Альпины, а Элспет пытается подобрать слова для того, что ими выразить невозможно. На Элспет будет надето нечто такое, что Мэгги никогда не сможет забыть, и это будет возвращаться к ней цветным снимком в те недобрые часы, когда весь остальной мир спит. И дочка всю оставшуюся жизнь будет винить себя. А что Элспет? Ей было бы лучше без него, он это знал, но смерть отца превратила маму в съежившийся призрак. Она выходила из дома только на работу в прачечную. Ему же только и оставалось, что приносить ей в спальню на подносе придуманные им блюда. Сколько раз он сидел по другую сторону двери и просил Бога, чтобы с ней ничего не случилось? Броуди напоминал ей, что нужно помыть голову и помогал с этим, стоя возле раковины с ковшом, ненавидя моменты, когда шампунь попадал ей в глаза. Он не мог поступить так с Элспет. Ни с кем из них. С самоубийством была такая штука: вы-то счастливо уплывали по реке забвения, но оставленный вами ядовитый след после, не переставал отравлять всех остальных.

Он пошатнулся, когда поднимался на ноги. Выпрямившись он запустил руки в карманы. Когда он зашвырнул камни в Ойкель, большие улиты бросились в рассыпную. Расправившись с содержимым карманов, он вытер скользкий лоб тыльной стороной запястья, наблюдая за рябью на речной поверхности. Наконец река успокоилась и по ней снова поплыли облака. Идиотизм какой-то. Папа. Он.

Вцепившись руками в руль, он просто ехал куда вела дорога, и вдруг обнаружил, что снова пересекает Кэррон. Он остановился на перекрестке. Вправо тянулась дорога, ведущая на юг. Другая, изгибалась влево к деревне. Он уже тридцать два года не решался туда вернуться.

Через несколько минут перед ним появился огромный мост, под которым к морю скользил могучий Кайл, гладкий, как церковная скамья. Притормозив, он оглядел холм. Это был тот самый дом в конце уступа. Он выглядел гораздо меньше, чем ему помнилось.

Он нерешительно ехал по улицам серых коттеджей, выстроенных из соображений противостояния суровым зимам. Он не верил тому, что видел. За столько лет ничего не поменялось. У него свело живот, он припарковался напротив того самого дома и заставил себя взглянуть на строение. Вон окно его спальни. Кто-то с тех пор сделал двойное остекление. Ему до сих пор помнился резкий сквозняк, когда он подбородком упирался в потрескавшийся белый подоконник, наблюдая за Кайлом, все еще твердо веря, даже спустя несколько месяцев после похорон, что папа в конце концов вернется из России.

Пальцы нащупали ручку, и он вышел. Встав спиной к дому, он уставился на беспечный Кайл. Кто он теперь, когда никому не был нужен?

— Дождь прошел.

Рядом с ним появился какой-то старик в тапочках в шотландку* и клетчатой рубашке. Если повезет, он уйдет.

— Ага. — Он вновь повернулся лицом к реке.

— Мне никогда не надоест смотреть на нее.

Он молчал, надеясь, что старик поймет намек.

— Интересно, откуда берется столько воды.

Чем сейчас занимается Элспет? Наверняка работает в кафе, бок о бок с Кэмероном. Болтают о старых временах. А Мэгги? Скорее всего, играет с Элис.

— Видал тебя в газете.

Потрясенный, он уставился на старика, совершенно незнакомого ему человека, здесь в северной части Шотландии.

— Скажу тебе, что я чуток встревожился.

Он судорожно сглотнул. Похоже так будет всю его оставшуюся жизнь. Он никогда от этого не отмоется. Никогда.

— Мы не поверили.

Он ковырял носком ботинка землю.

— Я вот сказал Джин, что ты так на него похож. Хотя ты, понятное дело, выше него.

Он поднял голову.

— Кого?

— Твоего отца.

Удар в самое сердце.

— Джин видела, как ты смотришь на свой старый дом. Сказала, что мне надо сбегать и поздороваться, пока мы не разминулись. Я сказал ей, что я в тапочках, но она сказала, что это не важно.

Это был он, сосед, разве что его нос и уши чуть подросли с возрастом. Как же его звали?

Как-там-бишь-его прищурился, глядя в небо, волосы — облачный стог.

— Опять дождь пойдет. Надеюсь, заглянешь к нам на чашку чая? Джин велела предупредить, что пирожных нет. «Свят-свят-свят, да, это же Броуди Макбрайд, — сказала она. — А ты только что слопал последнее с заварным кремом».

— Ты бы разулся, а то Джин та еще чистюля, — сказал старик, когда они подошли к двери. — Где это ты так изгваздался?

Он молча оставил обувь на коврике в прихожей и в своих худших носках, бурых и изодранных, побрел за ним в гостиную. У окна, из которого открывался вид на дорогу, стояла женщина в желтом кардигане, волосы ее были уложены мелкими волнами. Ее пальцы играли с концом синего носового платка, торчащего из рукава. Она смотрела на него.

— Надеюсь Броуди, Гордон объяснил ситуацию с пирожными. — Затем она склонила голову и пробежала мимо него шустро перебирая розовыми тапочками. — Я приготовлю чай.

Вот, значит, как его звали. Старик уставился на пустой дверной проем, словно только что заметил редкую птицу.

— Не часто можно увидеть, как Джин теряет дар речи. В прошлый раз она послала меня за брюссельской капустой, а я вернулся с вантузом для раковины. — Он указал на кресло. — Чувствуй себя как дома, сынок. Ты знаешь, где тут что.

Положив руки на подлокотники, он опустился гораздо ниже, чем ожидал, рассматривая внезапно узнанные фарфоровые статуэтки в стенном шкафу, фотографию оленя над газовым камином и радиотаймс**, лежащий на кофейном столике между ними. Откуда-то донесся низкий рокот закипающего чайника и нервное открывание и закрывание шкафов.

— Наверное, это место немного отличается от того, каким ты его помнишь, — сказал Гордон, усаживаясь на диван. Он наклонился к открытой двери. — Жён, когда мы бишь обои-то поменяли?

— В 1981.

— В 1981. — Он удовлетворенно кивнул. — Джин выбирала. Любит желтый с оранжевым.

Броуди уставился на узор.

— И телик. — Он махнул рукой в сторону. — Вона новый. Жён, когда мы купили новый-то?

— В 1988 год, — раздался голос поверх истерирующего чайника.

Городон еще сильнее повысил голос.

— Мы же не выбросили квитанцию, да?

— Лежит в ящике.

Он радостно указал на буфет.

— Там, в ящике.

В поисках нити Броуди пощупал край сидения.

В комнате воцарилось молчание, в то время как из прихожей доносилось позвякивание посуды. В проеме появилась Джин с подносом, на котором стоял розовый чайный сервиз, заварник выпирал округлые бока, укрытые зеленой вязанной грелкой. Середину занимал шоколадный торт со свечками. Опасно грохоча она поставила поднос на кофейный столик и присела на краешек дивана.

Гордон нахмурился, глядя на торт.

— На нем мое имя.

— Потому он на твой день рождения. — Она разлила чай. — Броуди, все так же одна ложка сахара?

Он смог заставить себя лишь кивнуть, прежде чем потянуться за чашкой.

Гордон заморгал.

— Джин, последние семьдесят восемь лет мой день рождения приходится на двадцатое августа, а сегодня девятнадцатое.

Нож завис над тортом.

— Завтра испеку тебе другой. Броуди вернулся домой. — Она взглянула на него, словно проверяя, не успел ли он куда-нибудь деться.

— Нужно было бы тебе, сынок, приезжать почаще. — Гордон, улыбаясь, протянул свою тарелку. — Сроду не доводилось получать два именинных торта подряд.

Нож звякнул, когда она положила его на стол.

— Броуди, перво-наперво, я хочу, чтобы ты кое-что узнал. Мы так и не попрощались, потому что... — Ее голос сорвался, и она прикрыла рот кончиками скрюченных пальцев.

Молчание.

— Мы так и не попрощались с тобой, потому что не знали, что ты уезжаешь. Твоя мама... Она не сказала нам.

Гордон опустил пустую тарелку на колени.

— Жён, Катриона была не совсем здорова. Ты же помнишь, как это было.

— Мы-то думали, что ты вернешься. Я спросила ее через забор. Никогда этого не забуду. Она развешивала кухонные полотенца, которые даже не были отстираны. Сказала, что ты уехал к своей тетке на несколько месяцев в Нижнюю Айлу.

Он отпил чаю.

— У нас остались все твои мячики, что попали к нам в сад, — сказал Гордон. — Я убрал их в сарай, чтобы ты мог их забрать по возвращении. Все время выкатывались, когда я доставал косилку.

— Но ты так и не вернулся, а потом Катриона умерла, и мы решили, что увидимся на похоронах. Прошло так много времени с тех пор, как ты уехал. Правда, Гордон?

Он печально кивнул.

— Два года и три месяца. Короче, мне пришлось выбросить все твои мячики, потому что они сдулись.

Броуди провел ладонями по штанам.

— Я не знал.

— Про мячики? — спросил Гордон.

— Он про похороны говорит, — сказала Джин, скручивая кончик носового платка.

— Тетя Агнес сказала мне о смерти мамы только четыре месяца спустя. – «Сердечный приступ», — сообщила она ему, когда он поднимался наверх, чтобы принять ванну, небрежно положив руку на перила, словно напоминая, чтобы он не тратил слишком много горячей воды.

— Некоторые винили бедняжку Катриону за... случившееся, — сказала Джин. — Особенно родня твоего отца. Считали, что это она довела его до ручки, или наоборот, у нее были возможности предотвратить это. Мне кажется, что тем самым люди пытались как-то принять его смерть. Просто некоторые вещи не имеют смысла, а людям такое не нравится.

Он откинул голову на спинку кресла.

— Тетя Агнес... она никогда не говорила об отце. На каминной полке даже не было его фотографии. Он был ее единственным братом. — Он умолк и уставился в пол. — Как будто его никогда и не было.

Воцарилась долгая тишина.

— Ну что, свечи-то будем зажигать? — спросил Гордон.

Джин отрезала большой кусок и передала его Броуди.

— Надо было бы тебя оставить с нами, как стало ясно, что Катриона не смогла оправиться от потрясения. Мы подумали об этом уже после, когда сообразили, что ты больше не вернешься. Да ведь, Гордон? В свободной комнате.

— Ага, в свободной комнате. — Его голос дрогнул.

— Нужно было сразу сказать, как стало понятно, что Катриона не в порядке. Но мы не хотели вмешиваться.

— Не хотели вмешиваться. — Гордон схватился за пустую тарелку. — Так что ты мог бы жить с нами сколько было возможно.

— Своих детей у нас не случилось.

Заплутавший где-то мыслями Гордон, опустил голову.

— Мы скучали по тебе. — Она вытащила из рукава носовой платок и крепко сжала его.

— А то как же. — Его голос прозвучал приглушенно, будто он не хотел возвращаться.

Броуди ткнул вилкой в шоколадную глазурь.

— Гордон, кусочек побольше?

— Мне не надо, спасибо, Джин.

Внезапно он услышал тикающий звук. В углу стояли старинные напольные часы с розовощекой луной на циферблате. Он помнил, как вскарабкивался на что-то и заводил их с Гордоном.

— Удобно, Броуди? — спросил Гордон.

Он кивнул, похлопывая по подлокотникам.

— У твоего отца было точно такое же кресло. Ему моё так понравилось, что он купил такое же себе. Жён, в 1962, кажись?

Она покачала головой.

— В 1964. В тот год ему... Джиму нужно было что-то удобное для спины, когда ту сильно прихватывало, и он не мог идти на реку за жемчугом. Он обычно сидел в нем у окна и просто смотрел на Кайл. Если шли мимо дома, видели его. Катриона сказала как-то, что этот вид стал для него настоящей пыткой. Все эти реки вверх по течению с жемчугом в них.

Броуди поерзал в кресле.

— Тогда-то Катриона и начала работать в прачечной, чтобы хоть немного заработать, — сказал Гордон. — Иногда я подсовывал Джиму пятерку, чтобы помочь.

Она развернулась к мужу.

— А мне ты об этом никогда не рассказывал.

— Он же был моим лучшим другом. Да и о ребенке надо было думать... Может быть, давай я ему тогда побольше, то и с ожерельем не было таких хлопот. — Он посмотрел на островок зеленого ковра у себя под ногами. — После я жалел, что не давал ему больше. Но я не хотел, чтобы он спускал их на виски. Жён, ты ж сама знаешь, насколько все плохо было.

Она потеребила двумя пальцами ворот блузки.

— Броуди, ты же не пьешь? — с надеждой спросила она.

Он шумно отхлебнул чаю.

— Катриона решила, будто его кто-то украл, — сказал Гордон. — Ты же помнишь его, Броуди? Нитка кремового жемчуга, которую она всегда носила. Джим подарил ей ожерелье на четырнадцатую годовщину свадьбы. Нашел их всех сам. Это как-то связанно с семейной традицией.

Он слишком хорошо знал эту традицию. Мама рассказала ему об этом, когда они возвращались домой с папиных похорон, и она заметила женщину в ее ожерелье.

Джин отрезала вилкой кусок торта и снова поставила его на стол.

— Катриона позвонила в полицию, как и любой нормальный человек, потерявший драгоценности. Они даже пришли, чтобы нас опросить. По-моему, тот коротышка решил, что это мы.

Гордон помотал головой.

— Но мы не крали.

— А потом Катриона увидела Фрейю Томпсон в ее ожерелье на центральной улице. Прибежала ко мне и сказала, что думает, будто у Джима роман. Я пытался ее успокоить, но она не слушала. Она постучала в дверь той женщины и высказала всё, что считала нужным.

Он захлопнул рот.

— Оказывается, Джим продал его мужу Фрейи. Ты же помнишь его. Доктор, практиковал рядом с почтой.

Гордон потер щеку.

— Скорее всего понадобились деньги на выпивку.

— Само собой, Катриона, пошла к доктору. Хотела знать, почему ожерелье у Фрейи. Вскоре после этого Джим... — Она уставилась на свои руки.

— Жён, налей-ка Броуди еще чайку. А то у бедняги пересохло во рту.

Он не мог поднять свою чашку.

— Я до сих пор не знаю, почему он так поступил. — Гордон кивнул на кресло. — Я просидел там больше тридцати лет, размышляя над этим.

Ссутулив плечи, он просунул руки между колен.

— Я... Я должен был что-то сделать, чтобы остановить его.

— Ты? — недоверчиво переспросил Гордон. — А что ты мог сделать? Ты был всего лишь ребенком. Если кто-то и должен был что-то сделать, так это я.

— Глупости, Гордон, — сказала Джин, похлопывая его по ноге. — Сколько раз говорить, не вини себя.

Он наклонился вперед, все еще сжимая колени руками, не в силах смотреть на них.

— У меня не получалось... Я ничего о нем не помню. — Ужасная правда только что вышла наружу.

— О Джиме? — спросила она. — Он был самым приятным человеком в мире, упокой Господь его душу. На свете не так уж много людей, которым Гордон давал бы пятерку.

Он покачал седой головой.

— Он всегда любил поболтать через забор, когда работал в саду.

Джин подняла бровь.

— Джим изо всех сил пытался заглянуть за забор.

— Он был не так высок, как Броуди, это уж точно. Никогда не прислушивался к моим советам насчет своей лужайки. Мох. Кругом он. У нас должна быть где-то фотография.

— Мха?

— Лужайки, жён. Он ей всегда так гордился.

— Но больше всего, Броуди, он гордился тобой, — сказала она с улыбкой. — Счастливее всего он был, когда брал тебя с мамой за жемчугом. Тебе было всего четыре годика, когда он впервые взял тебя с собой. Я помню, как ты вернулся с желтой жемчужиной, размером с веснушку, которую нашел в Шин. На тебе был тот маленький зеленый джемпер, который связала твоя мама. Из той же шерсти она связала грелку для моего заварника. Твой отец всегда говорил, что ты будешь лучшим ловцом жемчуга в семье.

Из него вырвался звук, нечто среднее между всхлипом и воплем. Он уставился на свои колени, пытаясь удержать все это в себе.

Кто-то высморкался.

— Пойду-ка, откопаю те фото, — сказал Гордон.

Послышался звук шагов на лестнице. Измученный, он откинул голову на спинку кресла.

— Дорога назад долгая, — наконец произнесла Джин. — Тебе лучше остаться на ночь. Есть свободная комната.

Гордон вернулся с красным фотоальбомом.

— На шкафу, как я и подозревал.

— Броуди должен остаться на ночь, скажи же, Гордон?

— Ага-ага, — сказал он, будто это было само собой разумеющимся. — В свободной комнате.

— Твоя рукавица в ящике буфета.

Гордон сел и положил руку ей на колено.

— Жён, она не его, — мягко сказал он. — Мы это уже обсуждали.

— Он ведь лежала на тротуаре, возле дома, когда он уехал. — В ее голосе звучало возмущение. — Чей же еще она может быть?

— Какого-нибудь ребенка, проходившего мимо. Ты ведь подобрала ее несколько дней спустя, после его отъезда.

Она повернулась к Броуди.

— Она в ящике. Ждет тебя. Выстиранная.

Он не мог говорить, даже если бы знал, что сказать.

Жесткие серые страницы, уклеенные маленькими черно-белыми фотографиями, шумно переворачивались, пока Гордон бегло просматривал их.

Он чувствовал только свое сердце.

— Вот! — Гордон положил альбом на стол и повернул его к нему.

Он не знал, на какую фотографию должен смотреть. На одной была изображена женщина, стоявшая на лужайке с корзинкой в руках. На другой — та же женщина, стоявшая за садовой скамейкой. На скамейке сидел какой-то мужчина в кепке рядом с маленьким мальчиком.

Дрожащий палец постучал по этой фотокарточке.

— Чуть не запамятовал, — сказал Гордон. — На заднем плане, видишь, кусты черной смородины. Новые хозяева ее выкопали.

Броуди уставился во все глаза.

Палец опять постучал по изображению.

— Вот Джим. Рядом с тобой. Тебе тогда мать стригла волосы. Это она позади вас стоит. Она мало говорила. Застенчивой была. Но добродушной, скажи?

— Да-да. Всегда давала мне баночку черносмородинового варенья, когда варила для семьи.

— А ты, Джин, ни разу не испекла из него торта.

Броуди обеими руками жадно притянул альбом к себе. На заднем плане снимка виднелся сколоченный из неотесанных досок сарай и ряд кустов черной смородины, оплетенных сеткой от птиц. Мама улыбалась, пряча глаза от солнца, и ветерок трепал ее волосы. На нем были шорты, крошечные ножки болтались. Папа, в своем твидовом кепи, обнял его за плечи, притягивая ближе к себе. Его маленькая рука покоилась на бедре отца. Ему было уютно рядом с отцом. В горле как-то неожиданно запершило, а перед глазами все поплыло. Наконец он вспомнил.

Под занавесками мерцали лужицы белого света, и он повернулся на незнакомой односпальной кровати, чтобы посмотреть, который час. Никаких часов. Откинув одеяло, он поднялся на ноги. Его куча одежды на плетеном стуле была заменена сложенным темно-синим халатом. Он взвалил его на плечи, схватил лежавшую сверху нераспечатанную зубную щетку и медленно открыл дверь. Лестничная площадка пахла беконом, когда он прокрался через нее в ванную комнату с незнакомыми пушистыми розовыми ковриками. Стоя под душем с закрытыми глазами и мокрыми волосами на лице, он почувствовал, как у него скрутило живот. Он не мог поверить в то, что чуть не сделал вчера с Элспет и Мэгги.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 12 13 141516 17 Следующая ⇒