ВЕРОЯТНОСТЬ РАЗУМА 4 страница

Отработавшие Сферы служили материалом для новых, словно кирпичи разобранного здания. Их старательно изучали, делали выводы, корректировали моделирование и запускали вновь. Однако бывали и такие Юнисанциумы, которые еще до вывода из эксплуатации переводились в разряд перспективных, то есть становились базовыми копиями для целой серии. Такие, где после бессчетных циклов бесплодного моделирования наконец-то зарождалась жизнь. И жизнь разумная, ибо вероятность появления разума — главной задачи Юнисанциума — оценивалась где-то около нуля. Одним из них была Вселенная Человечества.

Теория о параллельных мирах, бытовавшая в среде людей, имела под собой самую прямую основу. Их и впрямь было множество, а общая численность насчитывала многие миллиарды. Причем миллиарды АКТИВНЫЕ, ибо уже отработанные либо только вводимые в строй вообще не имели числа. Некий условный человек, разный и одинаковый одновременно, мог существовать сразу в огромном количестве Вселенных, где принимал те или иные решения, частенько отличавшиеся в одной и той же ситуации. За развитием миров следили Операторы, ведя непрерывный мониторинг, но осуществляя минимум вмешательства. В известном смысле, Юнисанциумы были предоставлены сами себе. Все происходящее внутри формировалось на основе заданных законов эволюции, причем заданных таким образом, что до некоторой степени та могла их нарушать. И именно за счет этой эволюции лурианцы пополняли свои ряды.

Обычная цивилизация вынуждена довольствоваться тем, что производят на свет ее граждане. Производят уж как умеют и что умеют. Иными словами, на миллиард обывателей приходится один подлинный гений, тысяча творцов и десять тысяч мастеров. Все остальное — типичные, ничем не выдающиеся индивиды, в том числе пораженные различными изъянами. Можно сколько угодно спорить об этичности размножения дефектных или бесперспективных генов, но конечный результат будет неумолим. Ему нет дела до гуманизма или ненависти, фашизма или милосердия. Он игнорирует любые моральные трактовки и глух к прочувственным апелляциям. Он лишь констатирует неумолимый факт, нравится это кому или нет. От сорняка вишенка не рождается, а ржавчина пожирает космический корабль, но не уносит его к звездам. Лурианцы обычно не вмешивались в социальный уклад Моделей, позволяя им вытворять что вздумается. Не для этого они запускали Юнисанциумы. Они лишь спокойно наблюдали за происходящим, а в нужный момент извлекали из симуляций тех, кто соответствовал их критериям. Извлекали для того, чтобы воплотить в реальное тело и пополнить свои ряды.

Этический вопрос Моделей оставался на их собственной совести. Им не мешали размножаться и уничтожать друг друга так, как они считали нужным. Лурианцы не загоняли их в рамки евгеники и вообще не навязывали свою волю. Они только смотрели и извлекали одного на миллиард, да и то не всегда, а лишь будучи уверенными, что выбранное сознание подходит под основу для высшего существа. Таковой, помимо прочего, было ощущение неестественности окружающего мира. Подозрение, что с ним что-то не так. Это дополняла способность воспринимать сигналы из мира настоящего. Как правило, она выражалась во снах, приходивших непонятно откуда и не имевших для Моделей внятного обоснования. Одаренные Модели умели примечать всякие странности в их повседневном быту. Особую ценность представляла воля, подвергавшая критике существующее мироздание. Она служила лурианцам очень приметным маркером. Те, кто не желал мириться с действительностью, автоматически становились кандидатами на Извлечение.

Лурианцам не приходилось долго ждать, пока в одном из Юнисанциумов созреет подходящая Модель. В этих искусственных Вселенных проходили миллиарды лет, начинаясь от Большого взрыва, то есть запуска процесса Оператором, до естественного затухания всех заданных алгоритмов. Для высших же существ, не ведавших человеческого понятия времени, проходило всего несколько оборотов трехзвездия вокруг Колыбельной Локализации. Ведь именно так именовалось физическое воплощение мира, где располагался Институт Моделирования Разума.

Наиболее важной составляющей было формирование подходящего сознания естественным образом, для чего и служили процессы пресловутой эволюции. Проходя все стадии развития, оно становилось полностью уникальным, не запрограммированным подобно роботу. Лурианцев не интересовали клоны и набор инструкций. Им требовалась настоящая личность, достойная встать в одном ряду с ними. Неповторимость этой личности обеспечивала исключительная самостоятельность условий, в которых она вырастала, и полная свобода воли. Ни одно сознание не было примитивным набором цифр, отчего и его копия становилась невозможной. Да и не нужной. Лурианцы желали видеть в своем обществе РАЗНЫХ одаренных сограждан, а не миллион одинаковых воплощений пусть даже самого идеального из них.

Юнисанциум не обязательно формировал одни лишь вариации человечества. Разумная жизнь приобретала непредсказуемый характер и порой извлекалась из таких Вселенных, которые с привычным восприятием людей были вообще не совместимы. Однако люди все-таки обладали важным отличием, из-за чего их исходный, однажды полученный Юнисанциум служил базовой копией для избранной серии. Ведь человек получился по образу и подобию лурианцев.

Процесс Извлечения был давным-давно отлажен, отчего никаких проблем с синхронизацией по времени и присутствию не доставлял. Когда система определяла потенциальных кандидатов, она устанавливала за ними персональное наблюдение, осуществляемое через Черные дыры. Те, кстати, выполняли отнюдь не одну задачу. Через них Операторы беспрепятственно обозревали внутреннее пространство Юнисанциума, не беспокоясь, что Модели их обнаружат. Через них же они забирали материю на анализ, а однажды, когда Вселенная подходила к своему естественному концу, Черные дыры сливались в одну точку и запускали процесс ее перерождения.

Если кандидат соответствовал всем базовым критериям, система сообщала об этом Оператору. Изучив собранные данные, тот подвергал Модель ряду проверок, а иногда и испытаний. По их результатам он либо ее отсеивал, либо устраивал личную встречу с Куратором. Сон служил для этого универсальным и очень удобным инструментом. Ведь мало кто из Моделей подозревал, что за ночными грезами порой крылось нечто большее, чем спонтанное наваждение. И уж тем более никто из них не был уверен в этом предположении до конца.

Поставив Юнисанциум на условную паузу, Оператор ожидал вердикта Куратора, а затем следовал полученным от него указаниям. Например, исключал выбранную Модель из поля зрения, либо же наоборот — оказывал ей повышенное внимание, в том числе устраивая новые сеансы с Куратором. Когда последний давал добро, начиналось Извлечение.

Обычно Модель забирали из Юнисанциума после завершения ее жизненного цикла, то есть смерти. Как ни странно, но россказни про рай, яркий свет и загробную жизнь отчасти носили правдивый характер. Все это могли наблюдать даже те Модели, которые не имели к Извлечению никакого отношения. Возвращаясь к жизни после реанимации, они рассказывали все это охочим до сверхъестественного согражданам, хотя по факту и сами не знали, что видели. А видели они особенности работы системы, читавшей энергию сознания напрямую, просто в своей ограниченной интерпретации.

Однако бывало и так, что Извлечение совершалось раньше в силу каких-либо обстоятельств. Например, когда Модель могла совершить нечто такое, чего лурианцам очень бы не хотелось. Симуляция была эффективной только тогда, когда Модели понятия не имели, что их мир ненастоящий. В противном случае начиналась деградация или хаос. Узнав, что они живут в искусственной среде, Модели ломали естественный образ жизни, либо самоуничтожаясь, либо апеллируя к " высшим силам". И то и другое лурианцев не устраивало, отчего они подобного развития событий не допускали. Страшилки про самоубийство и намеренно внедренный инстинкт самосохранения теряли всякую актуальность. Оттого любая Модель, слишком близко подошедшая к раскрытию правды, немедленно устранялась или извлекалась. Изобретение или открытие, способное приподнять завесу запретного знания, служило своеобразным приговором. Драматическая судьба многих ученых, стоявших на пороге чего-то поистине великого, к этой самой судьбе никакого отношения не имела. Но лурианцев интересовали не только сугубо научные умы.

Любому социуму, даже высокоразвитому, требовались самые разные воплощения: врачи и инженеры, ученые и строители, учителя и музыканты, художники и программисты. Прекрасные леса создавались из чистой энергии, обретая физическую материю, но создавались они искусными садовниками. Реками и океанами заведовал прирожденный моряк, ощущавший их стихии как никто другой. Перемещения в пространстве лучше всего организовывал одаренный диспетчер или пилот. Совершенством языка, совмещавшим ментально-световую форму общения, занимались литераторы и композиторы. Живописцы и дизайнеры творили Локализации, то есть горы, долины, регионы и даже целые созвездия. Телесные оболочки лучше всего корректировали врачи. Трансформацией одного вида энергии в другой ведали, само собой, энергетики. Здания и ансамбли, служившие задачам высшего разума, проектировал архитектор. У Лурианцев не существовало идеального шаблона, куда должен был вписываться каждый член их общества. Его гармония достигалась в бесконечном многообразии уникальных талантов.

Для людей процесс Извлечения проходил куда легче, нежели для иных разумных форм. Прямое сходство с лурианцами играло свою очевидную роль. Процесс адаптации протекал гораздо быстрее, а сознанию было проще принять свое не слишком изменившееся тело. В том числе потому, что обычно это тело воплощалось на основе его собственного восприятия. Иными словами, Модель попадала в ту физическую оболочку, которая была ей наиболее близка, с поправкой на особенности лурианцев. Дальнейшее — дело техники. Прежняя связь нейронов и мускулатуры, осуществляемая посредством нервной системы, исчезала. На смену ей приходила мысль, чья энергия напрямую координировала тело. Само же тело, как уже упоминалось, служило лишь инструментом для взаимодействия с окружающим миром, а не обязательным условием существования разума как такового.

Лурианец не мог погибнуть от клинка или болезни, и уж тем более его нельзя было убить. В наихудшем случае, вызванном экстраординарными обстоятельствами, его жизненная энергия утрачивала всякое воплощение и рассеивалась, но однажды собиралась вновь. Чтобы этого не допустить, требовалось приложить усилия, в которых отсутствовал какой-либо смысл. Лурианцы не уничтожали друг друга и не вели войн. Этот этап саморазвития они прошли на заре мироздания, когда человечества еще и в проекте не было. У них отсутствовала и преступность, поскольку материальные ценности значения не имели, а смертоубийство исключалось. Да, Лурианцы могли повздорить и не всегда нравились друг другу, ибо индивидуальности заведомо предполагают несходство, но до дикарского выяснения отношений они никогда не опускались. Даже предпочитая какой-то определенный круг общения, они не игнорировали себе подобных за другие интересы и взгляды. Никому из лурианцев и в голову не приходило напасть на кого-то из их числа и уж тем более уничтожить. Разумы, способные на подобное, из Юнисанциумов в принципе не извлекались.

Процесс Извлечения Модели считался завершенным отнюдь не в тот момент, когда последний штрих ее личности окончательно переносился в реальное тело. Трансформация проходила в несколько этапов. Первый заключался в адаптации к своей физической оболочке, то есть уверенном передвижении в пространстве и иных вещах, присущих зрелой особи, а не беспомощному младенцу. Промежуточный посвящался воздействию энергии сознания на окружающее. Ведь все, что можно было увидеть вокруг, так или иначе было создано лурианцами и, в зависимости от потребностей, подвергалось регулярной модификации. Этим умением требовалось научиться управлять. Однако самым важным считался последний этап, в сравнении с которым все предыдущие значения не имели.

Уровень развития лурианца и исходной Модели были несравнимы. Извлеченное сознание представляло собой своеобразный эмбрион, получивший шанс на полноценное рождение. Помещенный в подходящую среду, он начинал взрывообразный рост, чьим конечным результатом становился новый лурианец. Условный мозг условного эмбриона более не ограничивался его черепной коробкой. Он вообще ничем не ограничивался, в том числе примитивной старой структурой. Препятствием для развития могла служить только сама Модель, если она продолжала цепляться за свою прежнюю жизнь. В подлинный мир она полноценно вступала только расставшись с ней навсегда. До тех пор ее свобода ограничивалась Институтом Моделирования Разума, а общение — Куратором, то есть тем, кто принял решение об Извлечении и кто шаг за шагом вел нового лурианца к его бессмертному будущему.

Джулиан слушал очень внимательно. Он дал Элайе договорить, хорошенько все обдумал и только тогда приступил к расспросам. В его голове крутился миллион вещей, требовавших немедленного прояснения, но ему приходилось выбирать. Он еще не овладел прямой ментальной связью, позволявшей единовременно обсуждать не один вопрос, а множество, отчего общался по старинке. Разве что говорил как музыкальный инструмент и при этом, с непривычки, светился будто рождественская елка.

— Так значит, я действительно видел вас во сне, — не то спросил, не то констатировал Джулиан.

— Да. Мы провели несколько сеансов, прежде чем я санкционировала ваше Извлечение, — кивнула Элайя.

— Но почему я не запомнил нашего разговора? Пробудившись, я все еще слышал его слова, но они растворялись быстрее, чем я успевал их записать. Почему я смотрел на ваше лицо и его черты никак не фиксировались моей памятью? — пытливо осведомился Джулиан.

— Так проявлялся защитный механизм, блокировавший то, чего вашему сознанию не стоило воспринимать. Я его не обходила, хотя и могла, — ответила Элайя. — Поверьте, ничего хорошего из этого не получается, — выразительно добавила она. — Применительно к людям, они почти всегда впадают в религиозный экстаз. Якобы им явился кто-то из небожителей или во что они там верят. После этого даже самая перспективная Модель теряет всякие шансы на Извлечение.

— Вы не любите религию? — осторожно уточнил Джулиан.

— Я бы поставила вопрос иначе. За что ее любите ВЫ? — усмехнулась Элайя.

Джулиан Слайдертон никогда не считал себя религиозным человеком. Он скептически относился ко всем верованиям, а над некоторыми даже подтрунивал, однако никого не оскорблял и уж тем более не мешал другим исповедовать что им вздумается. Тем не менее, в разговоре с Элайей он выступил своеобразным адвокатом верующих, выясняя, чем же те так не угодили.

— По-моему, я уже достаточно вам рассказала, чтобы это стало очевидно, — заметила Куратор. — Однако извольте.

Поправив золотистые волосы, она коротко изложила суть.

Лурианцы искали себе равных. Те, кто изначально именовали себя рабами или слугами, априори им никоим образом не подходили. Модели, ждущие веления свыше или желавшие быть проводником чужой воли, представляли для них не больше интереса, чем робот, который следует заданной программе. А в случае с религиями обычно именно так все и происходило. Да, иногда бывали и исключения, но в общей массе Юнисанциумов они составляли каплю в море. Ведь астрономически редко какая-нибудь вера призывала своих адептов не смиренно терпеть все удары судьбы, а противостоять им, бросая вызов любой силе, которая их послала. В ее концепции божество следовало не прославлять по поводу и без повода, а возражать ему и идти своей дорогой. Лурианцы не приветствовали и такую веру, имевшую свои перегибы, но относились к ней снисходительнее. В конце концов, они ведь и впрямь создали для Моделей крайне недружелюбный мир, постоянно испытывавший их на прочность. И создали с вполне конкретной целью. Рабское смирение у них было не в почете.

— Минутку! — воскликнул Джулиан. — Как это сочетается с вашим же предыдущим утверждением?! Согласно ему, каждая Вселенная развивается самостоятельно, а вы осуществляете минимум вмешательства.

— И в чем вы видите противоречие? — удивилась Элайя.

— Как это в чем? — насупился Джулиан. — Как сюда вписывается испытание на прочность?! Испытание подразумевает намерение. Заведомую организацию некой подстроенной ситуации.

— А, вы об этом, — улыбнулась Элайя. — Так нет тут никакого противоречия. Вы что, забыли главное? Ваш мир — ИСКУССТВЕННЫЙ. Да, он дает вам свободу выбора и позволяет эволюции прогрессировать, но В ЗАДАННЫХ УСЛОВИЯХ. И эти условия задаются с прямым умыслом.

— И с каким же? — озаботился Джулиан, переливаясь то синими, то серыми оттенками.

— Я бы предпочла услышать это от вас, — заметила Элайя. — Да-да, от вас, — подтвердила она, завидев оторопь собеседника. — Там, в симуляции, в своем прежнем образе вы подсознательно догадывались, что к чему. Догадывались и боролись, чем и привлекли внимание сначала системы, а потом Оператора. Вас не устраивало существующее положение вещей. Вы находили его неприятным и несправедливым. И старались если уж и не сломать его, так обойти.

— Погодите. Вы хотите сказать, что все докучающие события и эффекты создавались намеренно? — опешил Джулиан.

— Не все, но многие, — кивнула Элайя. — Ваш мир специально так устроен, чтобы постоянно донимать своих обитателей. Колоть их каждым острием, резать любым лезвием, толкать всяким углом и попадаться под ноги чем попало. Обжигать, морозить, оглушать, отравлять и создавать недружелюбные, зачастую даже угрожающие ситуации. Один потревоженный предмет тянет за собой другой. Самое незначительное действие проявляет максимум изобретательности, чтобы хоть за что-нибудь да зацепиться. Желательно так, чтобы это что-нибудь, в свою очередь, породило целую цепочку неприятных последствий. Всего лишь неосторожно повернувшись, любая Модель рискует инициировать неблагоприятный инцидент, способный развиться вплоть до катастрофы. Стоит ей отвлечься хоть на мгновение, как в ход идут любые средства, лишь бы только осложнить ее хрупкую жизнь. И этими средствами мир набит просто до отказа. Набит с абсолютной математической точностью, которая служит именно для этой цели.

— Так значит, все донимавшие меня пакости — не случайность?! Ну спасибо! — рассердился Джулиан, излучая целую серию красных огней.

— Конечно, случайность, — неожиданно заявила Элайя.

Джулиан так и замер, разинув рот, поскольку услышал очередное противоречие.

— Вы опять не поняли, — терпеливо сказала Элайя.

Лурианцы действительно старались почем зря не вмешиваться, за весьма нечастым исключением. Все, что происходило в Юнисанциуме, происходило САМО. Происходило согласно заданным алгоритмам. Все случайности порождались изначальным принципом, надежно описанным математической моделью Вселенной. Ученые, живущие в симуляции, могли наткнуться на эту ее особенность, но обычно не понимали, что за ней стоит. Они воспринимали ее как есть и даже хватили, хотя, по сути, должны были бы честить на все корки. Законы физики поддавались точному математическому расчету только потому, что математически же и создавались. И тут наступало самое ироничное. Вычисляя эти законы один за другим, Модели пытались использовать их себе во благо, в то время как изначально те проектировались только для того, чтобы всячески им в этом препятствовать.

Элайя рассмеялась. Не выдержав собственного повествования, она прыснула в ладонь, озарившись салатного цвета излучением. Ее глаза стали изумрудными и лучились свежей весенней зеленью.

— Не вижу ничего смешного, — с мрачными фиолетовыми нотками процедил Джулиан.

— Простите. Вам, конечно, сейчас моего настроения не понять. Приношу извинения, — взяв себя в руки, совершенно искренне сказала Элайя.

Она не лгала, что убедительно подтверждали световые волны. Она сожалела о своем неоднозначном веселье, особенно обидном для недавно Извлеченного.

Джулиан сердился, подсвечиваясь рубиновыми огоньками, но сумел не опуститься до перебранки и вернул разговор в прежнее русло. Так ли уж все было плохо, как ему теперь представлялось?

— Да бросьте, это же не мир, а подлинный кошмар! — фыркнула Элайя. — Неужели вы и впрямь считаете нормальным, что для достижения минимального эффекта требуется приложить поистине титанические усилия? Перекладывая банальный карандаш, вы совершаете массу сложных телодвижений, особенно если он изначально находится не в пределах прямой досягаемости. Хуже того, вы затрачиваете непропорционально много энергии относительно всей ничтожности задачи. Мытье посуды или уборка жилища — мало того что настоящее мытарство, так еще и бесконечное, заведомо исключающее достижение устойчивого результата. Еда способна восполнить меньше сил, чем вы потратили на ее добычу. Собирая в лесу корзинку ягод, вы расходуете столько энергии, сколько у лурианца уходит на формирование самого леса. Чего уж говорить про вывод полезной массы на какую-то жалкую планетарную орбиту. Да с такими энергозатратами эти планеты СОЗДАЮТ!

— Так зачем вам это нужно? Всласть поиздеваться? — процедил Джулиан.

— Ничего подобного. Чужие страдания не доставляют нам удовольствия, хотя мой смех вы могли посчитать весьма неуместным, — мотнула головой Элайя. — К сожалению, специфический принцип вашего Юнисанциума неоднократно доказывал свою эффективность. У него один из самых высоких процентов Извлечений. Оттуда выходят наиболее стойкие и могущественные лурианцы. После того, что им приходилось преодолевать в симуляции, в реальном мире они, выражаясь вашим языком, горы воротят.

Чтобы закрепить должный эффект, Элайя прибегла к примерам и иносказательности.

Юнисанциум Джулиана представлял собой образную чашу. На ее дне, усеянном острыми морскими ракушками, зарождалась разумная Модель. Однажды, устав постоянно резать ноги, она подступалась к стенам и начинала их штурмовать, обдирая себе локти и коленки. Изначально покатые, колючие стены становились тем более крутыми, чем дальше по ним забирались, пока однажды окончательно не принимали отвесный характер. Там во всей красе и проявлялась теория пределов, поскольку выбраться за границу своей Вселенной, то бишь Юнисанциума, Модель физически не могла. Более того, она не могла даже спокойно замереть на достигнутом, поскольку наклон стенок чаши подразумевал непрерывное сползание обратно. Для того чтобы зафиксировать результат требовались постоянные усилия и нескончаемый расход энергии. В противном случае ЛЮБОЕ достижение неумолимо возвращалось обратно на дно.

Джулиану совсем не понравилось, каким обрисовала его мир Куратор, не говоря уже о том, зачем все это было придумано. Однако эмоции эмоциями, а суть он уловил и не мог отрицать ее циничный, но железный смысл.

— Теперь вам понятно, почему нам не нужны рабы? — спросила Элайя. — Те, кто смиренно покоряется обстоятельствам, а не восстает против существующего порядка.

Не дожидаясь ответа, она внезапно изменила своей привычной манере общения, испустив сиреневую певучесть:

Рабам ведь — главное поверить,

Что царь им счастье принесет,

Судьбу свою ему доверить,

Куда бы тот ни приведет.

Ее они и заслужили:

Пока смиренно слезы лили,

То будто в мире и не жили.

На трон раб точно не взойдет!

Необычное отступление Элайи застало Джулиана врасплох, породив целый хоровод огней. Его интерпретация речи лурианцев, их слова, образы и метафоры то и дело конфликтовали с привычным восприятием вещей, все еще пребывавшим на прежнем уровне. В конечном счете, он уловил лишь эти простые и грубоватые строчки, однако в действительности они звучали совсем иначе, и воспроизвести их вслед за Элайей он даже приблизительно не мог. Впрочем, ему было и незачем, поскольку идея заключалась в контексте, а тот в дополнительных пояснениях не нуждался.

— Возвращаясь к вопросу религии, я повторю: за что ее любите ВЫ? — как бы подводя черту, перестала петь Элайя. — За что возносится осанна? За то, что у вас постоянно что-то падает и ломается? За чрезмерные перегрузки ради крохотных мимолетных достижений? За весь тот кошмар, который творится куда ни глянь? Как вообще можно благодарить за то, что намеренно доставляет вам неприятности? Или целенаправленным образом не мешает таковым плодиться и множиться. Все беды и горести вера истолковывает некой абстрактной неисповедимостью и умудряется радоваться тому, что кто-то хотя бы не сделал еще хуже! Да, избили — и слезное спасибо, что не убили! Или убили, но хотя бы не всех. Ну а если даже и всех, то… То во имя пресловутой неисповедимости следует все это молча и благодарственно терпеть. Ибо что-то там должно воздастся ПОТОМ. Обычно это вечная жизнь. Ирония заключается в том, что смиренно терпящие все это безобразие вечной жизни лурианца как раз и не обретают.

— С рабами ясно, — не вдаваясь в полемику, коротко произнес Джулиан, кое-как утихомирив свой цветастый калейдоскоп. — Только при чем тут я? В том смысле, что я вроде бы на вселенскую революцию не собирался. И ни к чему такому даже не призывал.

— Хороший вопрос, — залучилась глазами Элайя. — А я все ждала, когда вы спросите. Обычно с " почему я" начинают.

— Ну и почему же? — стал каким-то бесцветным Джулиан.

* * *

Комната уже не походила на яйцо. Ее сглаженные формы не имели острых углов, однако и не закруглялись так, чтобы исключить всякую плоскость. Последних, кстати говоря, вполне хватало, и пол под ногами был только одной из них. Постель напоминала другую, хотя только в основании и весьма отдаленно. С ней Джулиан провозился больше всего, но никак не мог соорудить нечто подобающее. К счастью, новое тело не требовало фазы сна, пребывая неизменно свежим. Во всяком случае, пока его обладатель не тратил слишком много энергии. Нет, сна оно не требовало совсем, но своеобразная заправка была условной необходимостью.

Лурианцы не употребляли органическую пищу, да и неорганическую тоже. Они вообще не зависели от обмена веществ и не нуждались в заимствовании каких-то там клеток из окружающего мира. Их тела подпитывались иначе, да и то лишь для того, чтобы реализовывать свои замыслы. Растративший всю энергию лурианец не погибал, а становился недееспособен до тех пор, пока не насыщался вновь. Но Джулиану даже это не грозило. Его жалкие потуги тратили сущие крохи, отчего Элайя и позволяла ему экспериментировать сколько душе угодно. Само собой, эксперименты носили ожидаемый характер, то есть Джулиан воплощал знакомые ему предметы. Он ведь учился управлять своей новой сущностью, умевшей трансформировать и создавать материю энергией мысли.

С кроватью и впрямь вышло так себе. Джулиан ни за что бы не сунулся в это нагромождение щепок, пружин от матраса и драного постельного белья, в котором угадывалась помесь свиньи с подушкой и ползущее гадюкой одеяло. Не намного лучше выглядел и диван, сооруженный его полыхавшей фантазией. Глубокое кресло походило на чью-то пасть, желающую перекусить, а стулья оказались помесью арфы с табуреткой, где в роли табуретки выступала сковорода на ножках от барбекюшницы. Стол — банальный круглый стол на центральной ножке — являл собой подлинную загадку мироздания, заставлявшую усомниться в душевном здравии творца. Его отлично дополняла пузатая стеклянная вазочка с простым рисунком из спелых колосьев. Голова Медузы Горгоны, которой она по факту уродилась, очень убедительно шевелила волосяным серпентарием, пока удерживала хрупкое равновесие на крохотной птичьей ножке.

Вещи, доселе казавшиеся простыми, в процессе реализации вызывали суеверный ужас. Убоявшись первых своих творений, Джулиан тут же стер их из реальности, благо что этот метод он постиг быстро и хорошо. Сердечный приступ ему не грозил, но и получать душевную травму было неохота. Как и травму вообще. Еще, не приведи небеса, потолок на голову свалится. Впрочем, последнее выглядело крайне маловероятно. Институт Моделирования Разума и не такое видал. Эта его часть для того и отводилась, чтобы бывшие Модели упражнялись в энергетических преобразованиях, не опасаясь продырявить этаж или саму действительность. Преобразованием Джулиан и занимался, на первых порах воссоздавая знакомую себе атмосферу.

Рабочим материалом служила та самая желеобразная субстанция, уподоблявшаяся пластилину для ребенка. Сравнение получалось достаточно точное. На пути лурианца Джулиан делал лишь первые шаги, отчего нуждался в детских конструкторах, букварях и всяких приспособлениях. Он еще не умел творить что угодно из чистой энергии, поэтому направлял свою мысль на вещество-заготовку, способную принимать любую форму. В том числе форму его мимолетных мыслей и кошмаров. Джулиану доводилось слышать притчу про обезьяну, думать о которой категорически запрещалось. Скажите это любому человеку, и какое-то время все его мысли будут вертеться только вокруг окаянного примата. В случае с воплощением срабатывал похожий принцип. Сознание, пытавшееся сконцентрироваться на простом, внезапно выдавало такое, отчего аж дрожь пробирала. Его ведь, как выяснилось, и впрямь ничто не ограничивало.

Само собой, Джулиан не горел желанием материализовать полуживую голову Горгоны. Подвел рисунок. Колосья — куда уж безобиднее — воскресили в памяти колыхавшуюся рожь, а она, в свою очередь, байки о змеях, притаившихся в полях и стогах. Пузатое стекло вызвало ассоциацию с формой головы, но головы застывшей будто изваяние. Первое плюс второе — вуаля! Тут поневоле призадумаешься, стоило ли читать в детстве Мифы Древней Греции. Птичья ножка тоже объявилась не случайно. Пернатые ведь клюют зерно? Клюют. Молниеносного видения птички, качавшейся на колосе, оказалось достаточно, чтобы Медуза обрела соответствующую подставку.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒