ВЕРОЯТНОСТЬ РАЗУМА 2 страница

Справедливости ради следовало отметить, что в своей изощренной каверзе горка была не одинока. В течение всей поездки, когда сокращавшейся до четырех миль, а когда растягивавшейся на добрый десяток, Джулиан порой сворачивал в лес. Так — постоять, отдохнуть, немного размять затекшие спину и седалище. Эти остановки доставляли ему огромное удовольствие, особенно если они случались в самом излюбленном месте, куда вела небольшая проселочная колея. Оттого он и заметил, что заглянуть туда беспрепятственно не так-то просто. Основная дорога, изгибавшаяся вверх по склону, словно нарочно заставляла его переместиться на северную обочину, поскольку южная весьма неважно подходила для езды на велосипеде. Само собой, заветный поворот находился именно у оставленной, да еще перед вершиной горки, то есть слепым участком пути. И слепыми такие участки назывались не зря, ибо оттуда мог непредсказуемо вылететь кто угодно и когда угодно. Прояви Джулиан беспечность, его бы давно сбил какой-нибудь грузовик или, на худой конец, торопливая легковушка. Подъезжая к повороту, он сбавлял ход, наклонял голову и прислушивался. И в большинстве случаев различал звуки приближавшейся машины. Откуда именно — не суть важно. Ее все равно приходилось пропускать, чтобы не свести знакомство с бампером или капотом. Да, означенный поворот, в отличие от светофора или горки, не всегда вел себя одинаково, время от времени оказываясь пустынным. Зато выглядело это так, будто он нарочно провоцировал Джулиана не напрягать слух, а поехать на удачу. Поехать — и сгинуть под колесами выскочившего самосвала.

Между прочим, однажды подобное едва не произошло. Джулиан поднимался к повороту с другой стороны, когда на обочине попался опасно большой камень. Как он там очутился — вопрос отдельный, но его срочно потребовалось объехать, чтобы не повредить колесо велосипеда. Машины Джулиан не слышал. В ушах раздавался только тихий шелест ветра. Изменив курс, он довольно далеко выехал на проезжую часть и внезапно ушел обратно, едва не налетев на огибаемое препятствие. Ушел прямо-таки через силу, будто нарушив навязанный алгоритм. В следующую секунду на вершину вылетел грузовик, чьи звуки коварно скрадывала горка, и лавиной ринулся по склону. Вздымая облака пыли, он пронесся как раз там, где собирался проехать Джулиан. Остановив велосипед, тот оглянулся и проводил его долгим взглядом, отдавая себе отчет, что спонтанный, вроде бы безосновательный маневр спас ему жизнь.

Вообще Джулиан примечал подобное отнюдь не в первый раз. Складывалось впечатление, словно он вмешивался в происходящее неким незапланированным кем-то образом. В такие моменты его тело начинало едва ли не лихорадить, будто нервная система отдавала ему диаметрально противоположные сигналы. Он мог резко остановиться без всякой видимой причины, либо же наоборот, совершить определенное действие, необъяснимое и самому себе. И тем самым избежать внезапно объявившейся угрозы. Например, лихача, несущегося на пешеходный переход как раз тогда, когда Джулиан уже занес над ним ногу, или сосульки, упавшей в том месте, откуда он взял и отошел. Также в память врезался случай, когда Джулиан не схватился за провод, оказавшийся под напряжением. Трудно было забыть и про лифт, уехавший прямо перед носом только потому, что он таким вот странным образом замешкался. Лифт сорвался в шахту. Никто, к счастью, не пострадал, но Джулиан предпочитал не думать, как развивались бы события, окажись он внутри.

Субботний вечер разгорался багрянцем, окрашивая стволы деревьев в красное золото. Машина наконец-то проехала. Пятая по счету. К тому времени Джулиан уже добрался до вершины горки пешком. Мысленно показав шестому автомобилю средний палец, он вновь оседлал велосипед и энергично нажал на педали. Теперь испортить ему прогулку могла только погода, но он был уверен, что с ее стороны не последует никакой каверзы. Уверен даже после того, как за минувшие сутки она дважды меняла свое капризное расположение.

Бывали в жизни и приятные аномалии. Например, дожди. Да, дожди, как бы изначально дико это ни звучало. Поливая практически всюду, они крайне редко отравляли велосипедный отдых Джулиана. Выйдя из мотеля, он окидывал взглядом тучи, обещавшие не то ливень, не то вселенский потоп, усмехался и отправлялся по излюбленному маршруту. И тучи не подводили. Они и впрямь разражались тем еще дождиной, иногда разбавляя его колючим градом, но только не над головой Джулиана. Вся их сизая ярость проливалась в стороне, порой буквально в какой-то миле, но только не там, где он преспокойно катил на велосипеде. И в этом тоже заключалась какая-то непостижимая загадка, уравновешивавшая козни светофора и горки.

Джулиан вернулся к мотелю в сумерках. Темнота быстро сгущалась, поглотив небо на востоке и уверенно завершая свое черное дело на западе. Задержись он еще минут на двадцать — и без переднего фонарика, работавшего от взаимодействия с колесом, увидеть дорогу было бы весьма непросто. Но то в лесу. Здесь, на островке цивилизации, светили красивые уличные фонари, а окна горели множественными огнями. Сдав велосипед на стоянку, Джулиан сходил принять душ, а затем отправился поужинать в местное кафе.

Все-таки чертовски удобно, когда вы не стоите в очереди, гадая, попадется ли вам помесь улитки с правдоборцем, а сидите непосредственно за столиком. Да, из-за наплыва посетителей ваш заказ могут и задержать, но принесут свежеприготовленным, и с последующей оплатой счета, как правило, заминок не возникает. Джулиана это вполне устраивало, не говоря о том, что уютное кафе исключало возню с походными сэндвичами, фляжками и термосом. Прогулка на свежем воздухе изрядно распаляла аппетит, который вряд ли удовлетворился бы чем-то из перечисленного. Быстро опустошив тарелки, он подозвал официанта и запросил добавку. Когда ее принесли, ужин окончательно утолил волчий голод и превратился в неторопливое удовольствие.

Работая челюстями, Джулиан бросал косые взгляды на большой телеэкран, где транслировался хоккейный матч. Наблюдая, как явный фаворит проигрывает с минимальным счетом, Джулиан подумал, что изначально поставил бы на другую команду и сорвал неплохой куш. Впрочем, вряд ли, поскольку его персональное везение ограничивалось отсутствием корысти. В каком смысле? В прямом.

Еще с юности Джулиан приметил любопытную особенность. Если азартная игра или заключенное пари не имели материальной выгоды, в подавляющем большинстве случаев он выходил победителем, либо, хотя бы, не проигравшим. Однако стоило поставить на кон хотя бы цент или пачку жвачки, как фортуна вела себя диаметрально противоположно. К счастью, Джулиан не страдал игровой зависимостью, иначе давно бы спустил все свои сбережения на тотализаторе, а заодно и влез в неподъемные долги. Осознав свою необычную черту, он не пытался ее объяснить, сваливая в кучу математическую вероятность, мистическую энергетику и теорию заговора. Он вообще перестал ставить в какой бы то ни было форме, отчего игнорировал даже любимые многими лотерейные билеты. Джулиан лишь машинально отмечал свои условные выигрыши, когда, интереса ради, загадывал на ту или иную команду. Вот и сегодня удача вновь ему улыбнулась, но, вероятно, лишь потому, что он не рискнул ни единой монетой. А жаль. Результаты предпоследнего чемпионата мира могли бы сделать его миллионером, выросшим из стартовых десяти тысяч. Он промахнулся только в полуфинале, зато все остальные матчи, включая заключительный, в совокупности принесли бы ему целое состояние.

Ужин закончился вместе с хоккейной трансляцией. Покинув гостеприимное, никогда не подводившее кафе, Джулиан направился в свой номер и остаток вечера провел на кровати, убивая время в смартфоне. Отбой наступил еще до полуночи, когда он, раззевавшись во весь рот, уткнулся в подушку и моментально заснул.

Свежий воздух действовал по-разному. Иногда Джулиан спал как убитый, открывая глаза уже после восхода солнца. Порой же его одолевали обрывочные сновидения, сменявшиеся каждые полтора-два часа. Он словно переключал их, ненадолго приходя в себя и переворачиваясь на другой бок, либо же вставал, наведывался за стаканом воды и ложился снова, окунаясь в следующую красочную дрему. Именно красочную. С первых же проблесков сознания Джулиан всегда видел только цветные сны. С черно-белыми, за все свои сорок восемь лет, он сталкивался всего три раза, и примерно столько же проводил в черном беспамятстве. В остальных случаях его сновидения соревновались в глубине и насыщенности. Какие? О, разные. Они не подчинялись теории предпосылок, согласно которой ночные грезы формируются подсознанием на основе увиденного или услышанного. Точнее, когда подчинялись, а когда и нет, являя дремлющему разуму нечто никогда доселе не встречавшееся.

Во сне Джулиан мог быть собой или кем-то другим, а место действия не обязательно ограничивалось привычным миром, представая практически в любой форме. Точкой обзора не всегда служили собственные глаза, что позволяло взглянуть на себя со стороны, а иногда и на целую сцену. Иные миры воплощались в мельчайших деталях, как и биографии, принадлежавшие альтернативной ипостаси Джулиана. Коротко говоря, когда такое происходило, он будто проживал отдельные моменты чужой жизни, протекавшей в абсолютно неведомых пределах. Изредка случалось и так, что он возвращался в эти ипостаси, но в другое место и время, чтобы окунуться в новый эпизод.

Сны бывали простые и сюжетные, обрывочные и обширные. Мимолетные растворялись так же быстро, как и налетали. Продолжительные обрастали глубиной и насыщенностью, превращаясь в поистине эпическое повествование. Считается, что обычно люди свои сны забывают, едва размежут веки. С Джулианом выходило наоборот. Он помнил практически все, несколько минут после пробуждения словно находясь сразу в двух мирах. К тому же как тут забудешь, когда сновидение сопровождалось ощущениями температуры и даже запахами? Со временем — да, но уж точно не сразу, если в ушах еще стоят никогда не существовавшие голоса, обоняние улавливает аромат свежей зелени, пусть на дворе и зима, а ноги не утратили прикосновения теплой океанской волны, только что ласкавшей их там, на неведомом тропическом пляже, после выхода из очередного пространственного портала.

Иногда Джулиан ловил себя на мысли, что разочарован пробуждением, то есть возвращением в прозаичные будни. Так-то жаловаться на жизнь ему не приходилось, но в сравнении с чудесами, оставленными в развеянных грезах, она казалась сплошным серым разочарованием, лишенным звезд и полетов. И порой ему удавалось вернуться в ускользавшую фантазию. Так вышло и на этот раз. Часы показывали начало девятого. Оценив их зеленые цифры, светившиеся с прикроватной тумбочки, Джулиан решил, что воскресенье только началось и торопиться ему некуда. Хорошенько потянувшись, он снова сомкнул глаза и сосредоточился на последнем сновидении, все еще стоявшем перед внутренним взором. Сосредоточился — и сумел вернуться туда, откуда его выдернул автомобильный клаксон, призывавший кого-то на парковке.

Лица Джулиан не запоминал никогда. Тех, кто встречался ему во снах. Это было очень странное ощущение — видеть их ясно как солнечный свет и при этом сознавать, что в памяти не сохраняется ни малейшей черты. Поднявшись с постели, он мог бы детально описать любую увиденную им сцену и даже набросать ее эскиз самостоятельно. Лиц это не касалось, что, кстати, не мешало Джулиану годами не забывать имена и события, в которых они участвовали. Иногда, подозревая, что спит, он целенаправленно всматривался в своего спутника или спутницу, пытаясь запечатлеть их неуловимый облик. И прямо там, во сне, понимал, что у него ничего не получается. Нынешнее воскресенье не стало исключением.

Часы показывали половину двенадцатого утра, когда Джулиан вторично открыл глаза. Открыл, чтобы увидеть задернутые шторы, на фоне которых угасало светлое пятно — все, что осталось от образа только что говорившей с ним женщины. Джулиан разочарованно вздохнул, поскольку симпатия к ней все еще не испарилась, в отличие от внешности и содержания беседы. Немного полежав в постели, он традиционно попытался припомнить хотя бы ее глаза. Не преуспев, он снова вздохнул и прошаркал в ванную — это святилище утреннего моциона.

Все-таки в барбекю была своя неизменная прелесть. Не осуждая вегетарианцев, Джулиан находил, что те лишают себя массы жизненных радостей. Запах, процесс приготовления и ожидание результата, пожалуй, доставляли даже больше удовольствия, нежели конечный продукт. Им Джулиан частенько делился с друзьями, довольствуясь малой толикой. Сам же предпочитал не столько есть, сколько наслаждаться активным отдыхом, колдуя у барбекюшницы на специально оборудованной площадке. Таковые, наряду с прокатом велосипедов, входили в дополнительные сервисы, предоставляемые возле мотеля.

Площадка для пикника могла вместить достаточно семей, чтобы на ней всегда отыскалось свободное место. В том числе с видом на озеро. Потягивая холодное пиво, Джулиан присматривал за стейком и умиротворенно созерцал голубые воды, искрившиеся под застенчиво выглядывавшим из-за облачка солнцем. Ноздри щекотал восхитительный аромат, исходивший от подрумянивавшегося мяса. Вот и славно! Судя по виду и запаху, почти готово, но пусть прожарится получше, обрастая сочной хрустящей корочкой.

Джулиан не любил мясо с кровью, в прямом и — нет, не переносном, а дважды прямом смысле. Первый заключался в принципе приготовления. Полусырая продукция в духе доисторических предков — это без него. Вкус у нее специфический, а недостаток термической обработки никак не гарантировал отсутствие паразитов. Второй подразумевал собственную кровь. Орудуя ножом, Джулиан всегда держал его так, чтобы тот физически был не в состоянии нанести ему даже малейший порез. Разделывал ли он еду или просто вскрывал упаковку, но ни лезвие, ни острие никогда его не задевало, поскольку всякое опасное касание заведомо исключалось.

Когда-то Джулиан резался как и все, пока однажды не пришел к простому умозаключению. Если совершать ножом такие движения, на пути которых потенциально оказывается часть вашего тела — однажды они познакомятся гораздо ближе, чем бы вам хотелось. Если же этих движений не допускать, острая кромка ни разу не прольет вашу кровь, даже если приложит к тому максимум желания и усилий. И данный метод вполне себя оправдывал. За двенадцать лет, прошедших с его внедрения, Джулиан нарезал множество продуктов, перечистил полтонны рыбы, а упаковок вскрыл столько, что и не сосчитаешь — и ни разу не коснулся себя ножом. Как уже упоминалось, он не боролся с неумолимой физикой существующего мира — он просто обходил ее по ее же законам. Избегал появления проблемы, изначально исключая любые ее предпосылки.

К сожалению, на обращение с горячими предметами прозорливая техника Джулиана не распространялась. Словно отыгрываясь за фиаско с ножом, они всячески пытались его обжечь, и им это регулярно удавалось. Прихватки, полотенца и всякие подручные приспособления не особо-то помогали. То палец ненароком высунется, то масло брызнет, а то и сама горячая поверхность вдруг окажется гораздо ближе, нежели ее представляло ощущение окружающего пространства. Джулиан относился к этому философски. Чайник, сковорода или та же барбекюшница, ужалившая за мизинец, не выбивали его из душевного равновесия. Да, у Джулиана, порой, складывалось ощущение, будто все это подстроено, но так, в виде самоиронии. Не мог же он всерьез допустить, что бездушные вещи действуют с умыслом, а то и сами незаметно смещаются. Ему прекрасно жилось и без визитов к психиатру.

Стейк, частично съеденный, а частично упакованный в контейнер, больше не требовал повышенного внимания. Палец, немного обожженный в процессе его переноса на тарелку, тоже особо не беспокоил. Закончив непродолжительную трапезу, Джулиан поднялся из-за стола, старательно за собой прибрал и направился к озеру.

Вода никогда не была к нему враждебной, хотя, несмотря на всю свою привлекательность, это очень опасная и коварная среда. Джулиан отлично умел плавать, неплохо нырять и вообще чувствовал себя в ней не хуже пресловутой рыбы. В известном смысле, к зеркальной глади он относился так же, как к гребням свиставшего шторма. Первая романтично очаровывала взор, но и вторые имели свою неотразимую прелесть, отнюдь не вызывая суеверного ужаса. Джулиана не пугали пенные волны, вздымавшиеся за бортом лодки, а темная глубина не страшила холодными объятиями. Качка, изводившая многих, его убаюкивала словно младенца. Вода не давила на грудь, не топила и не тянула на дно. Она мягко обволакивала тело, позволяя свободно плескаться в ней как угодно. Лежа на спине, Джулиан наловчился поддерживать плавучесть буквально двумя пальцами. Он немного шевелил средними и указательными, и этого оказывалось вполне достаточно, чтобы спокойно лежать на поверхности, глядя в далекое небо. Вода будто относилась к нему как к своему, но не исключено, что и здесь не обошлось без принципа обратного эффекта.

Джулиан никогда не зарывался и не испытывал собственные возможности на прочность. Способный проплыть несколько миль, он старался ограничиваться одной, а то и вовсе не купался, избегая лишний раз лезть в воду. И тем более никогда не совался в нее под градусом. Даже близко не подходил. Пока иные сограждане совмещали заплыв и алкоголь, Джулиан ограничивался прибрежной полосой, держась подальше от линии прибоя. О том, чтобы забраться в лодку с бутылкой пива или рыбачить, потягивая из фляжки горячительное, у него и речи не было. Да, вода его любила, но не крылось ли за этой любовью пение сирены, прекрасное, пока оно манит, и поистине чудовищное в момент смертельной кульминации. Выяснять как-то не хотелось.

Озерные просторы, блестевшие в солнечной лазури, создавали поэтичный настрой и дарили расслабленное умиротворение. А может, его дарило пиво, очень хорошо пошедшее со свежим стейком. Ощущая, как по венам растекается блаженное тепло, Джулиан неторопливо прогуливался вдоль пирса, где покачивались большие и малые лодки. К воде, согласно своему правилу, он не подходил, хотя та призывно манила его золотыми дорожками и искрящейся свежестью. Не искупаться — нет, а всего лишь ополоснуть лицо, погрузив руки в набегавшие волны. Ну, немножко нагнуться и, быть может, совсем чуть-чуть кувырнуться вниз головой. Это же так весело — нелепо барахтаться, шумно дыша и отфыркиваясь, пока набухшая одежда и враз потяжелевшие кроссовки тянут проведать песчаное дно. Зачем же еще спиртное возле озера, как не ради подобного аттракциона? Усмехнувшись собственным мыслям, Джулиан подавил искушение пройти на мостки и ограничился скамейкой на пирсе. Зазвонивший телефон окончательно отвлек его внимание от озера, гостеприимно предлагавшего совершить прекрасную лодочную прогулку.

Звонила Сесилия, младшая дочь. Мило обеспокоившись здоровьем и делами папы, она осведомилась, не сможет ли тот одолжить ей свою машину. Точнее, им с Амандой, ее старшей сестрой. На днях обе собираются навестить родной город, примерно на недельку. Папу они стеснять не станут, но вот его машина им всем очень бы пригодилась.

— Кому это — всем? — добродушно осведомился Джулиан.

Сообразив, что проговорилась, Сесилия не стала запираться и выложила все как есть. Компанию ей и Аманде составят подруги по университету. В программе развлечений — покатушки по городу, клубы и вечеринки у друзей, для чего дорогое папино авто очень даже подходило. То самое, на котором он особо и не ездил, предпочитая вторую машину, куда меньше и скромнее. Само собой, у сестер имелись и собственные автомобили, но отцовский Ламборджини подходил для их планов как корона принцессе. Так зачем же брать что-то в аренду, если можно воспользоваться гаражом любящего папы?

— Ладно, почему бы нет, — ожидаемо согласился Джулиан, который редко в чем-либо отказывал дочерям. — Но есть одно условие.

— Какое? — насторожилась Сесилия.

— Прежде чем пуститься во все тяжкие, вы поужинаете со мной в ресторане. Хочу послушать о ваших успехах лично, а не через интернет, — улыбнулся Джулиан. — Потом — гуляйте на здоровье, вы уже большие.

— А! Нет проблем, пап! — тут же расцвела Сесилия. — Ну все, пока! Мне надо бежать! Детали напишу позднее.

Судя по задорному, доносившемуся на заднем плане смеху, дочь ожидали какие-то чрезвычайно важные дела вселенского масштаба. Не препятствуя ей решать судьбы мира, Джулиан не стал затягивать разговор нудными расспросами. Поболтают в ресторане. Ну а до тех пор ему и самому есть чем заняться.

Понедельник преподнес неприятнейший сюрприз. Ноутбук, пребывавший в ремонте, сам по себе проблемы не представлял, поскольку файлы проекта синхронизировались с хранилищем на сервере. Вот только это хранилище внезапно подвело. Старая копия данных открывалась безукоризненно, но все новые наработки, сделанные Джулианом в пятницу, необъяснимым образом не читались. А это были очень важные наработки, которые он не факт что сумеет повторно воспроизвести. Многие корректировки он вносил налету, следуя внезапно проснувшемуся озарению. В общих чертах он помнил, что к чему, но не до последнего штриха, особенно когда прибегал к комплексным расчетам и моделированию. Одна ошибка, внешне пустяковая неточность — и вся идея сыпалась будто замок из высохшего песка. Оригинальный проект, основанный на необычном подходе, превращался в набор физически непригодных решений. Он содержал нащупанную Джулианом изюминку, но ее нюансы остались в последней версии данных, так и не протестированных из-за взбунтовавшегося ноутбука.

Айтишники постарались на совесть, однако добиться результата не смогли. Разведя руками, они были вынуждены констатировать неприглядный факт. Пока Джулиану не починят ноутбук, своего проекта, содержавшего критические важные изменения, он не увидит. Скорее всего, после подключения к сети самая свежая копия корректно обновится и на сервере, став доступной для чтения, но до тех пор… До тех пор придется обождать и взмолиться всем небесам, чтобы ноутбук вернулся из ремонта без потери файлов.

Джулиан принял рациональное решение. Не став пороть горячку, он занялся второстепенными делами, отложив остальное до лучших времен. Ему не терпелось проверить, жизнеспособна ли его идея, внедренная в нынешний проект, но это, увы, пока оставалось тайной за семью печатями. Пришлось сжать волю в кулак, обуздать творческие страсти и переключиться на офисную волокиту. Растратив почем зря понедельник, он кое-как вытерпел вторник, а в среду утром явился в сервисный центр. Согласно договоренности, тамошние специалисты согласились ускорить процесс за дополнительную плату.

Прибыв в назначенный час, Джулиан предъявил квитанцию на ноутбук. С получением заминок не возникло. Сверив документы, менеджер выдал клиенту его технику, которую незамедлительно проверили на месте. Та исправно включилась и не менее исправно загрузила рабочий стол. Удовлетворенный осмотром, Джулиан выключил ноутбук, убрал его в сумку, поблагодарил за помощь и удалился. И лишь приехав на работу обнаружил, что данные про проекту не содержат долгожданной информации. Иными словами, все сделанное им в ночь на субботу непостижимым образом отсутствовало.

Сервис винить не приходилось. Файловая система была в полном порядке, без дефектов, несанкционированных удалений и потерянных кластеров. Это установили штатные айтишники, перекопавшие ноутбук Джулиана вдоль и поперек. Судя по системным журналам, последняя копия данных была записана как раз в то время, когда телевизор потерял сигнал. Ноутбук хоть ничего не и показывал, но продолжал работать. Стараясь не углубляться в терминологию, айтишники объяснили, каким образом такое могло произойти. Если Джулиан случайно сделал отмену всех изменений, последнее автоматическое сохранение это зафиксировало. Пока приложение не было закрыто, он мог вернуть все обратно, но с принудительным отключением ноутбука процесс стал необратимым. Иными словами, он отменил все операции вплоть до исходной, перезаписал проект и выключил систему. Да, резервная копия сохранилась, но датировалась она вечером пятницы, то есть часом, когда Джулиан пришел домой и включил ноутбук.

Сообразив, к чему клонят айтишники, Джулиан клялся, что ничего подобного не сотворил. Те в полемику не вступали, ибо всего лишь констатировали факт, а уж как там получилось на деле — пользователю виднее. Он совсем-совсем ничего не нажимал, или все-таки тыкал в какие-то клавиши, потеряв изображение на телевизоре? Немного смутившись, Джулиан признал, что и впрямь прикасался к клавиатуре, пытаясь вернуть сбоящую технику к жизни. Могла при этом сработать некая " горячая комбинация" или нет, утверждать наверняка он не мог.

Для архитектора это было настоящее фиаско. Нащупать волнующе интересную идею и тут же ее потерять — хуже не придумаешь. Для непосвященного ума наилучшим примером служил некий условный химик. В процессе ряда опытов он получал случайный побочный результат, тянувший на уникальное открытие. Казалось бы, самое время трубить о нем на весь мир и откупоривать шампанское, ан нет. Проблема заключалась в том, что химик начисто не помнил, чего именно намешал, и второпях, выполняя рутинные операции, никаких записей об опыте не оставил. Таким образом, повторить свой эксперимент он не мог, равно как и подтвердить само открытие, поскольку заветная колба нечаянно разбилась.

Осознав необратимую утрату файлов, до конца рабочей недели Джулиан мучительно напрягал память, пытаясь восстановить в проекте все спонтанно внесенные изменения. И явно где-то что-то упускал. Моделирование, как и расчеты, показывало ахинею. Сама идея по-прежнему занимала все мысли Джулиана, но ее практическая реализация никак не складывалась из-за какой-то упорно ускользавшей мелочи. Виртуальные тесты проваливались один за другим, наглядно демонстрируя абсурдность заложенных в них данных. Они и выглядели абсурдно, но только не тогда, когда внезапно сливались в единое гармоничное целое. В этом и заключалась суть озарения Джулиана, который никак не мог воссоздать его до последней детали. В пятницу вечером он довел себя до полного изнеможения и, окончательно обессилев, бревном рухнул в постель. Он бы и наутро продолжил себя изводить, но адские муки разума пришлось задвинуть в долгий ящик. Побрившись, приодевшись и хлебнув горячего кофе, Джулиан поспешил в аэропорт, встречать прилетающих дочерей.

Сесилия, младшая, больше пошла в отца. Не такая высокая как сестра, она обладала длинной темноволосой шевелюрой, а черты ее лица носили аристократический характер. В глубоких карих глазах читался живой ум, несколько сбиваемый с толку живым дыханием молодости. Ее поведение отличалось взвешенным спокойствием, не лишенным, однако, взрывных инициатив. Любознательная, она всюду совала свой нос, периодически получая по нему щелчки, но от этого раззадориваясь еще больше. Нося элегантную одежду с напускной небрежностью, она пользовалась минимумом косметики и максимумом знаний о ее применении.

Аманда внешне очень отличалась от сестры, отчего на первый взгляд могло показаться, что эти две молодые особы друг другу отнюдь не родственники. Высокая, в мать, она предпочитала коротко стричь свои каштановые волосы. Ее старательно подведенные глаза цвели синевой незабудок, а подчеркнуто изогнутые брови артистично выражали все желания и эмоции. Она быстро вспыхивала, однако быстро и успокаивалась, обладая капризным, но миролюбивым характером. В гардеробе старшая дочь предпочитала джинсовый стиль, разбавляя его толстовками и спортивными вещами. Ее косметический арсенал не ведал границ, а образ жизни носил достаточно праздный и легкомысленный характер, отнюдь не означая, что таковым был и ее внутренний уклад. Именно здесь внимательный наблюдатель ни на мгновение бы не усомнился, что Аманда и Сесилия — родные сестры. Голова у нее соображала на славу, просто пользовалась она ей будто капризный ребенок какой-то игрушкой: сейчас хочу, сейчас не хочу. Способная на очень многое, она зачастую откровенно валяла дурака, создавая о себе весьма обманчивое впечатление.

Джулиан одинаково любил обеих, с самого рождения не делая между ними никакой разницы. Даже теперь, когда вид Аманды очень сильно смахивал на ее мать, о которой он предпочитал не вспоминать ни под каким видом. Упав в объятия отца, дочери сердечно с ним расцеловались, а Джулиан немного расчувствовался, ибо понял, как сильно соскучился по своим выросшим принцессам. Получив свой багаж, измерявшийся полудюжиной чемоданов, их высочества любезно позволили сопроводить себя до машины.

Было нетрудно догадаться, отчего дочери не напрашивались погостить у папы, хотя места в его квартире хватило бы и кратно большему числу родственников. Они выросли. Оставаясь родным, отец автоматически становился помехой, нарушая их частную жизнь и личное пространство. Дочери его искренне любили, но чувствовать себя при нем свободными физически не могли. И Джулиан это понимал, в силу чего никогда и не навязывался. Отвезя обеих в гостиницу, он проследил, чтобы сестры устроились с надлежащим комфортом, после чего все трое, как и договаривались, поехали в ресторан.

Подруги Аманды и Сесилии не задерживались и не потерялись. Просто в город они ехали порознь, каждая своим маршрутом. Джулиан заподозрил, что дочери устроили это специально, дабы их компания с ним не встречалась, но развивать эту мысль не стал. Им, в конце концов, виднее. Главное, что обе в порядке и преуспевают, а именно это он и услышал в ходе беседы, состоявшейся за столиком на террасе.

Дочери не лезли из кожи вон, не желая быть круглыми отличницами в ущерб всему остальному, однако учились достаточно хорошо, чтобы на них обратили внимание. Прозорливый работодатель не ориентируется на сплошные высшие баллы. Зачем тогда вообще платить сотрудникам отдела персонала и охотникам за умами, если подлинный специалист элементарно определяется набором максимальных отметок по предметам? Безукоризненное заполнение тестов и шаблонное мышление, идеально попадающее в стандарты образования — это совсем не то, что присуще настоящему профессионалу. Пресловутые охотники за умами отслеживают другие факторы, и отличники попадают в их поле зрения гораздо реже, чем принято считать. Аманда и Сесилия уже вызвали интерес пары-тройки очень серьезных фирм. Согласно их словам, те уже готовили им какое-то предложение, а Джулиан всегда верил своим дочерям. Они ведь никогда его не обманывали. Умолчать о чем-то эти хитрюги очень даже могли, особенно с умыслом, а солгать в лицо — такого за ними не водилось. Слушая, как обе наперебой рассказывают о своих планах, Джулиан прямо-таки млел, неторопливо потягивая дорогое красное вино. Впрочем, в этом изысканном ресторане все было дорогое.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒