Наш старый дом в руинах

Теперь мы знали, что все это лишь начало осады, которая длилась неделя за неделей с неумолимой яростью. Разумеется, чердаки были самым опасным местом, и, поскольку их, как правило, заполняла беднота, эти люди страдали больше всех — от голода, пожаров и обстрелов. Каждая разрушенная крыша означала, что новые бездомные семьи будут выброшены на улицу. Наш собственный дом вскоре тоже наполнился беженцами, за исключением одного этажа, где мы оставили себе четыре комнаты с мебелью, гордостью моей бабушки и Гретхен. Каждые три дня этим голодающим людям выдавались пайки, но они были весьма скудными, и все съедалось в два или три присеста. Днем и ночью слышался жалобный плач детей, просящих есть. У Лизбет, чья любовь к детям была необъятной, разрывалось сердце, но ей нечем было с ними поделиться. Что до меня, то, когда бы я ни просил у Гретхен что-нибудь поесть, она настаивала, чтобы я съедал это в ее присутствии. Она подкармливала только Эльзи, но говорила при этом, что нам всем будет лучше, если ее сердце очерствеет.

Однажды утром, когда я собрался, как всегда, идти в собор, я был потрясен, узнав, что моя бабушка решила ко мне присоединиться. Она хотела увидеть, как обстоят дела. Я сделал все, чтобы ее отговорить, но она непременно хотела идти. Бабушка захватила свою толстую трость с золотым набалдашником, оперлась на мою руку, и мы с ней вышли на улицу. Мы не успели отойти далеко. Взглянув на улицы, знакомые ей уже больше пятидесяти лет, она увидела лишь руины. Когда мы подошли к домам, перед которыми на тротуарах были выложены домашние вещи, сломанные и искореженные, ей стало плохо, и она не смогла идти дальше. Когда я вел ее назад домой, она только стонала: «О, Боже! О, Боже! », и не могла вымолвить ничего другого, пока не села в любимое кресло у изразцовой печи, которую разжигала даже летом, чтобы согреть свое немощное тело.

— Я останусь здесь, пока не умру, Макс, — сказала она. — Мы уйдем вместе, мой старый дом и я. Только молю Бога, чтобы они не смогли уничтожить собор!

В тот же самый день епископ с парламентерским флагом ходил в немецкий лагерь, чтобы как-то договориться о перемирии и спасти людей, погибающих за стенами нашей крепости. Но, знаете, он в этом не преуспел, поскольку они не хотели принять наших условий, а мы — их. Генерал Урих решил не сдаваться, и большая часть жителей города его поддержала. Но люди, в чьих кварталах разрушения были самые масштабные, говорили друг другу: «Конечно же, его дети в безопасности в Бадене».

В тот вечер мы все из-за этого горько переживали. Моя маленькая Сильви была в подавленном состоянии с тех пор, как умерла Луиза. Ее смерть потрясла Сильви, и глаза у нее потускнели от слез. Я надеялся, что осада прекратится, и мы сможем покинуть город. Мне казалось, я потеряю Сильви, если не перевезу ее в какое-нибудь тихое и мирное место. По ночам Лизбет и Эльзи спускались вниз.

Лизбет ухаживала за Сильви, потому что Гретхен сильно уставала, а бабушка была уже слишком стара, чтобы быть сиделкой. Эльзи уложили спать на софе, а Лизбет сидела у постели Сильви, держа ее за тонкую исхудавшую руку, которая часто вздрагивала. Мне на самом деле было очень тяжело. Ее несчастное лицо с заострившимися чертами и огромными перепуганными глазами, редко смыкавшимися сном, вызывало в моем сердце глубочайшую боль. Я думал, как чувствовал бы Себя Господь Иисус Христос, если бы видел Свою маленькую сестру, готовую умереть от страха в таком месте, как Страсбург, во время его осады. Пушки гремели весь день, едва умолкая, жуткий отблеск пожаров проникал в комнату, и тогда я плотно закрывал шторы на окнах.

Потом меня осенило: «Как же так? Сильви — Его сестра, и Он печется о ней в десять, в сто раз больше меня. И если она умрет, Он готов принять ее руку из моей и повести к миру и покою, как она того желает». Тогда я преклонил голову на подушку рядом с ней и положил руку ей на щеку. Сильви повернулась, и ее лицо с легкой улыбкой оказалось прямо напротив моего лица.

— Ты любишь своего брата Макса, Сильви? — прошептал я.

— Очень, — произнесла она едва слышно.

— Иисус Христос тоже твой Брат, — сказал я. — Если ты уйдешь от меня, ты попадешь к Нему. Ты ведь любишь Его, Сильви?

— Он будет такой, как ты, Макс? — спросила она.

— О, я бы очень хотел быть похожим на Него! — воскликнул я. — Я иногда дразнил тебя и забывал о тебе, заботясь больше о своих удовольствиях. Он никогда бы так не поступил. Он любит тебя сильнее всех моих слов, и Он никогда о тебе не забудет и не оставит одну.

Когда я все это говорил, раздался оглушительный треск, все затряслось, будто дом разрывался в мелкие клочья. Вниз по каменной лестнице градом неслись куски черепицы и кирпичи и потом ударялись о стены, вызывая почти землетрясение. В это же самое время огромная груда обломков рухнула вниз на улицу с грохотом, который смешатся с взрывом снаряда, и его осколки впивались в куски дерева и камня, раздирая их в пыль. С верхних этажей, где, как я уже рассказывал, было полно народу, раздавались пронзительные крики, и как только кирпичи перестали грохотать вниз по ступеням лестницы, зазвучали шаги, крики, стоны и причитания. Можно было подумать, что наступил Судный день. Я подождал минуту или две, не зная, что будет с нами, все крепче прижимая к себе Сильви, но когда шум немного утих, я тихо спросил ее:

— Сильви отпустит Макса ненадолго?

— Да, иди, Макс, — прошептала она, — обо мне позаботится другой мой Брат.

Я поцеловал ее со странным чувством радости от ее слов. Потом я вышел. Было почти невозможно подняться вверх по лестнице из-за людей, в панике устремившихся вниз.

— Крыша рухнула, печные трубы падают! — кричали они. — Все горит, не ходи дальше.

Но я был решительно настроен идти дальше, и голос сержанта Клайна, вскричавшего: «Браво, Макс! », лишь укрепил меня. Он и его люди не были на службе этой ночью, и это хорошо, потому что, достигнув чердака, мы убедились, что все — правда. Самый верхний этаж и этаж Лизбет были почти полностью уничтожены, балки от крыши занимались пламенем. Но у нас под рукой нашлись ведра с водой, и через полчаса опасность пожара миновала, разве что другой снаряд попадет в это же место. Однако теперь мы лишились защиты в виде крыши и чердачных этажей.

— Еще один или два таких гостя, — сказал сержант Клайн, — и нам придется спускаться в подвал.

Я принес Лизбет печальные вести. Все, чем она обладала в этом мире, пропало, кроме одежды, что была на ней и Эльзи, и сумки, где лежало вязание девочки, с которым она никогда не расставалась. Лизбет до самого рассвета находилась в глубоком раздумье, рано утром она отвела меня в сторону для короткого разговора.

— Макс, — сказала она, — боюсь, я слишком сильно цеплялась за мои бедные пожитки, но это все, что у меня было, и я опасалась их оставлять. Теперь я вижу, что должна была уйти и ухаживать за ранеными. Я молодая и сильная, я знаю, что выдержу, хотя мне тяжело видеть так много страданий.

— Лизбет, — ответил я тихо, — останься и ухаживай за Сильви.

— Нет, нет, — сказала она. — Я вижу, что Гретхен с каждым днем нервничает все сильнее, потому что не хочет кормить чужие рты. Полагаю, у нее есть где-то тайные запасы, но она все равно очень осторожна и выглядит крайне озабоченно. Я уйду сразу, вот только моя Эльзи.

— Ты доверишь ее нам? — спросил я, все еще сомневаясь, что Лизбет сможет расстаться с маленьким ребенком в такой час.

— Да, — ответила она дрогнувшим голосом, и глаза ее мгновенно наполнились слезами. — Да, Макс, я полностью доверю ее вам. Только обещай, что разрешишь ей сидеть с тобой за столом и спать в твоей комнате, если я не прошу слишком многого.

— Хорошо, Лизбет, — сказал я, — я буду Эльзи как брат.

Это слово «брат» имело теперь для меня новое значение.

— Не много славы в том, что я лишилась своего дома, Макс, — произнесла она, с трудом пытаясь улыбнуться и взглядом напоминая мне мои разговоры о военных почестях.

— Я больше так не думаю, — ответил я, — тут нет никакой славы. Ангелы были правы, когда воспевали: «Слава в вышних Богу, и на земле мир»^{^[13]}. Но почему Бог не установит мир на земле, Лизбет?

— Это была бы лишь видимость мира, — ответила она со вздохом, — как отец заставляет своих детей сидеть тихо с помощью угроз и наказаний. Он должен научить их, что они братья, и тогда наступит настоящий мир.

Итак, Лизбет ушла, оставляя Эльзи и прощаясь с ней так, будто они никогда больше не встретятся. Когда она ушла, девочка села на стульчик у постели Сильви и своими крошечными пальчиками принялась усердно вязать белую жилетку, которую собиралась подарить Господу Иисусу Христу.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒