Мой друг сержант

Лизбет с утра до ночи занималась ранеными. Я имею в виду не только солдат, попавших под неприятельские пули на крепостных валах и в окопах. Таких действительно было доброе число, но кроме них в помощи нуждались сотни горожан, изувеченных и искалеченных разрывами снарядов, падавших на наши дома.

Среди них было много детей, не сумевших достаточно проворно убежать от опасности. Кроме того, люди страдали от массы болезней, вызванных голодом среди бедных людей, тысячи которых остались без крова либо жили под простыми навесами, построенными среди руин. Иными словами, Лизбет едва справлялась с работой, и мне показалось, что лицо ее становилось все бледнее и печальней, несмотря на тихую улыбку, с которой она всякий раз встречала меня.

Вы помните, что верхние этажи нашего дома частично разрушились до того, как Сильви уехала от нас. Однако в нашем районе города едва ли можно было найти дом в таком же хорошем состоянии, как наш. Ничто и никто не мог убедить бабушку выехать из него, хотя каждый день часть крыши заваливалась внутрь или снаружи дома. Притом что больше в него не попадали снаряды, дом был настолько расшатан обстрелом и обрушениями соседних строений, что, казалось, он весь разваливался и находился на грани гибели, как старик, полный немощей и болезней.

Вскоре ничего не оставалось делать, как искать укрытия в подвалах, сделав их как можно пригоднее для жилья. Мы с сержантом Клайном отправились вниз, чтобы посмотреть, как там можно обустроиться, а Гретхен последовала за нами со встревоженным видом. Было всего три подвальных помещения, одно за другим, в первом находилось окно ниже уровня тротуара. Но мы не будем видеть ни единого луча света, так как это отверстие следовало засыпать снаружи землей, чтобы защититься от осколков, если вдруг снаряд разорвется на улице. Это самое надежное место, но с учетом сырости, темноты и холода это было жуткое пристанище для моей бабушки, привыкшей к элегантным комнатам, яркому свету и уютному теплу.

— Сержант, — сказал я, чувствуя себя весьма подавленно, — как долго это продлится?

В свете лампы я видел, как он помрачнел.

— Макс, — ответил он, — если верно то, что мы слышали, хотя нельзя полагаться на слухи, генерал должен будет рано или поздно сдаться. Говорят, маршал Базен окружен возле Меца и не может вырваться, но это не самое худшее.

— Что же худшее? — спросил я.

— Но это не может быть правдой, — сказал он, — это хвастовство пруссаков. Говорят, что император и генерал Мак-Магон были разгромлены под Седаном, оба сдались вместе с армией, и их отправили в Германию как пленников, а пруссаки идут маршем на Париж.

Я не мог ни говорить, ни двигаться, так велики были мое удивление и замешательство.

— Но кто тогда сможет прийти к нам на помощь? — спросил я.

— Никто, кроме Господа, — сказал он, снимая фуражку.

Думаю, сержант был хорошим человеком, пусть даже чересчур молчаливым и сдержанным по меркам Лизбет, с которой людям всегда хотелось поговорить и раскрыть перед ней душу.

— Значит, нам придется провести в этой дыре еще много недель! — воскликнула Гретхен. Мы вовсе забыли о ней, и она хлопотала в третьем, самом отдаленном помещении подвала.

— Ладно! Постараемся получше здесь устроиться, — ответил сержант. — Идем, Макс, давай перенесем мебель.

Итак, мы перенесли все самое лучшее в подвалы, но как изменилась дорогая мебель с той поры, когда я мог смотреться в полированное дерево и бронзу как в зеркало! Гретхен то и дело сокрушалась над тем, что мы вносили. Пыль, битые стекла, залетевшие осколки — все это оставило на роскошной мебели царапины и пятна. Но мы постарались аккуратно расставить мебель в подвалах, и когда все было сделано, лампа зажжена, и небольшая переносная железная печка с горячими углями установлена в ногах бабушкиного кресла, помещение выглядело значительно лучше, чем я ожидал. Когда мы завершили расстановку, сержант Клайн поднялся в гостиную, чтобы помочь бабушке спуститься вниз по темным и мрачным ступеням в наше убежище.

Мне кажется, я и сейчас вижу, как они медленно, ступенька за ступенькой, спускаются в подвал. Сержант Клайн поддерживает бабушку с величайшей бережностью, и вся мощь этого сильного человека только подчеркивает эту нежность, а бабушка едва опирается на его руку, пристально вглядываясь своими слабыми глазами в черную темноту перед ней. Эльзи была на ступеньках позади них, медленно сопровождая их с вязанием в руке, которое она прижимала к себе как величайшее сокровище, и тусклый лучик дневного света, похоже, задержался на девочке.

Я вижу это очень отчетливо, как только закрою глаза и вспомню о моих близких.

— Сержант, — сказала бабушка, когда он собирался откланяться на ночь. — Останьтесь и отужинайте с нами в новом жилище.

Мне это понравилось, потому что обычно она вела себя с ним с неким дворянским достоинством, державшим его на расстоянии. И мне пришлось уговаривать его остаться, а когда он согласился, то был весьма молчалив, стесненный ее присутствием, но все же я видел, что он был рад и благодарен за оказанную ему честь. Даже Гретхен была вполне довольна. Она сказала, что это разные вещи — угощать одного из наших храбрых защитников или раздавать буханки хлеба кому попало и всяким уличным сорванцам.

После этого прошло день или два, — день и ночь теперь были для нас неразличимы, поэтому не могу сказать точно, — и я увидел сержанта Клайна и его людей в полной полковой форме. Они заступали на дежурство до утра. Теперь их комнаты располагались над нами, так как они заняли первый этаж, где раньше были магазин и жилая комната за ним, а нам было спокойно, что они всегда рядом. Лицо сержанта Клайна, как обычно, выглядело серьезным, но в этот вечер меня поразило его непривычное оживление, более отрывистые интонации в голосе, когда он жизнерадостно говорил мне:

— До свидания, Макс, до завтра.

На следующее утро я отнес Эльзи, как я часто делал, в госпиталь, где работала сестрой милосердия Лизбет. Госпиталь располагался в одной из церквей, ее пол был заставлен низкими койками, размещенными настолько близко, что между ними трудно было протиснуться. Лизбет склонилась над одной из коек, и слезы катились по ее щекам, что выглядело странно, поскольку она уже привыклавидеть страдания и смерть. Я ступал как можно тише по узкому проходу между плотными рядами коек и увидел внизу, почти у моих ног лицо человека. Оно казалось обескровленным и серым, но глаза были раскрыты и смотрели на нас, узнавая и даже слегка улыбаясь.

— О, сержант Клайн! — воскликнул я. — Как же так? Что с вами?

Но больше я ничего не смог произнести, потому что для меня невозможным кошмаром было видеть его в таком положении, когда лишь накануне вечером он говорил мне: «До свидания, Макс, до завтра». Губы его задвигались, и Лизбет склонилась, чтобы разобрать, что он прошептал.

— Он хочет, чтобы Эльзи присела к нему на койку, — сказала она. — Смотри, пусть она будет с ним осторожней, и останься, Макс, у меня сегодня столько работы.

Она ушла, оставив его со мной. Я усадил Эльзи на койку, а сам опустился рядом на колени и следил, чтобы она не сделала ему больно, прижавшись слишком сильно. Несколько минут он с любовью смотрел на нее, видимо, думая о собственных детях.

— Как там вязание, Эльзи? — прошептал он побелевшими губами.

— О, — ответила она печально, — оно не такое чистое, как нужно, никто не может теперь вязать в чистоте. Но когда я закончу, мама выстирает его добела — и оно убелится как снег.

Он напряженно посмотрел на меня, будто хотел что-то спросить, и я угадал его вопрос.

— Ты хочешь знать, откуда эти слова? — сказал я, и его глаза ответили «да» так же ясно, как если бы он произнес это вслух.

— «Тогда придите, и рассудим, говорит Господь. Если будут грехи ваши, как багряное, — как снег убелю». Это из Книги пророка Исаии, первая глава, восемнадцатый стих.

Потом я вспомнил еще один или два стиха, которые, как я полагал, утешат его. И я произнес их, склонившись к самому его уху, так как все это время снаружи грохотали пушки, и трудно было услышать друг друга. Я говорил, и лицо его просветлялось.

— «Это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои кровию Агнца... Они не будут уже ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной. Ибо Агнец, Который среди престола, будет пасти их и водить их на живые источники вод, и отрет Бог всякую слезу с очей их»^{^[15]}.

— Омыли! — повторял он, останавливаясь на каждом слове. — Омыли... убелили... кровию Агнца!

Я почти не смел смотреть ему в лицо, такое бледное в преддверии смерти, но внезапно огромным усилием он привлек к себе Эльзи и поцеловал. Когда я поднял ее через пару мгновений, он был уже мертв.

И снова мы с Лизбет шли за похоронной процессией в городской сад. Когда мы были там раньше, повсюду лежали свежие цветы и каждый имел собственную тйхую могилу. Но теперь была вырыта огромная траншея, гробы укладывали в нее в три или четыре яруса, и всех поспешно закапывали вместе, почти без траура. Цветы и пчелы исчезли, только солнечный свет, голубое небо и звезды были все те же. Они будут бессменно взирать на эти могилы, даже когда иссякнет людская память о погибших.

Но я никогда не перестану думать о том, что стало с женой и детьми сержанта Клайна и с маленькой фермой на холмах, которую он оставил всего два месяца назад.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 11 121314 15 16 Следующая ⇒