Могила в саду

Это была не наша крыша, а крыша дома напротив. Снаряд упал и разорвался на чердаке, таком же, как и наш, где я был сейчас. Взрыв обрушил на улицу внешнюю стену трех верхних этажей. На первый взгляд мне показалось, что там никого нет. Печально было видеть когда-то уютное, а теперь разгромленное жилище, мебель, взрывом выброшенную на улицу, и бедных, но избежавших гибели людей. Но, приглядевшись, я увидел силуэты двух детей, свернувшихся на кровати и дрожавших от ужаса, хотя они и были невредимы. Над ними нависала тяжелая балка, державшаяся на прогнивших стропилах, готовая упасть в любую секунду. Страшно смотреть на своих соплеменников в смертельной опасности и не иметь возможности спасти их. Как близко я был от них, и как далеко! Вот раскачивается балка, и она упадет прежде, чем я сбегу вниз по лестнице, пересеку улицу и поднимусь к ним.

Я закричал, что было сил, но грохот канонады поглотил мой голос. Прошло, вероятно, минуты три, показавшиеся мне часами, и я увидел, как открылась дверь в комнату, и невысокий худой человек в рабочей блузе и кепке заглянул внутрь. Я задержал дыхание, так как мне представилось, что малейшее движение может подтолкнуть тяжелую балку. Он тоже это увидел и дальше пошел, казалось, на цыпочках. Я не слышал, как он позвал детей, тут же бросившихся к нему. Он схватил их в охапку и поспешно выскочил из комнаты. И тут балка рухнула, после чего облако пыли скрыло все от моего взора, и я не мог сказать, спаслись они или оказались погребенными под другой частью крыши, обвалившейся вместе с падающим бревном.

Вскоре ожесточенный обстрел несколько утих, и я предложил сходить к булочнику за нашей ежедневной порцией хлеба, потому что не ожидал, что пойдет Гретхен или, как всегда, к нам явится сам булочник. Поэтому я осторожно отправился в путь по знакомым улицам, теперь заваленным грудами кирпича и бревен. Десятки домов стояли в руинах. Тут и там полыхали пожары, особенно в домах, откуда бежали объятые паникой жители. И если пожарные не успевали подоспеть вовремя, огонь распространялся все дальше. Повсюду мебель, такая же добротная и дорогая, какой гордилась моя бабушка, валялась на тротуарах, и я был благодарен, что ни бабушка, ни Гретхен этого не видят.

У булочника больше не осталось хлеба, но он собирался печь новый, обернувшись длинным полотенцем, чтобы, как он сказал, устоять за работой, потому что весь дрожал, как осиновый лист. Несколько мужчин присоединились ко мне в ожидании, но ни одна женщина не решилась выйти из-под защиты своего дома. Каждый из нас мог рассказать собственную историю, наполненную страхом, утратами и болью. Так мы простояли почти час, пока пеклись буханки.

«Если немцы нанесли нам такой урон из-за стен крепости, что они натворят внутри? Мы не должны сдаваться! » Таким было общее настроение.

С завернутыми в ткань буханками по пути домой я свернул к школе, где Луиза оставалась всю ночь. Школа находилась чуть ближе к Савернским воротам, чем наш дом, и одновременно намного ближе к опасности. Фасад здания уцелел и выглядел точно таким же, каким я видел его всегда, с цветами в чердачных окнах, ярко освещенных солнцем. Ни одно из стекол не было разбито. У меня радостно забилось сердце, потому что в эту ночь я постоянно думал о бедной одинокой девочке. Главный вход, так же как у нас, находился с тыльной стороны дома, и, чтобы попасть к нему, требовалось миновать длинный и широкий арочный проход. Я вошел в квадратный двор позади здания, где было сумрачно из-за окружавших его высоких строений. Однако было достаточно света, чтобы я мгновенно понял, что снаряд угодил прямо в центр этого скопления домов и разорвался, сея смерть и разрушения. Классная комната в одном из углов школы превратилась в нагромождение обломков, и нижние части окружавших ее жилых помещений рухнули вовнутрь. Сколько людей могло пострадать от такого взрыва!

Я не решался идти дальше. Это была жуткая картина опустошения: все окна разбиты, двери сорваны с петель, печки завалены. От классной комнаты не осталось камня на камне, она была похожа на расчлененное тело. Некоторое время не было видно ни души, и я решил, что все обитатели укрылись в церквях. Но когда я уже собирался уходить, старая женщина, бледная и охваченная паникой, высунулась из внутренней двери одного из разрушенных домов и позвала меня.

— Это ты, Макс Кремер? — прокричала она.

— Да, — ответил я.

— О! — запричитала она. — Луиза мертва. Луиза и еще две девочки. Их убило в классной комнате прошлой ночью, когда остальные ученицы были в церкви.

Она тихо прикрыла дверь, а я сел на ступени, потому что несколько минут не мог стоять от пронзительной боли в сердце. Бедная Луиза! Бедная покинутая, одинокая девочка! Я содрогнулся при виде огромной кучи обломков в углу двора и захотел уйти, но у меня не было сил двинуться с места. Наконец, мысль о том, в какой тревоге сейчас мои домашние, привела меня в чувство. Я нашел их ослабевшими от голода и усталости и дал им позавтракать, прежде чем рассказать о гибели Луизы.

В тот же день я снова отправился в школу, так как мне была невыносима мысль, что чужая, никому не знакомая, одинокая девочка лежит непогребенная. Однако родственники других девочек уже искали их тела среди обломков, и три гроба были приготовлены, чтобы принять их. Внутри фортификаций не было места для погребения, кроме Ботанического сада, где всего несколько недель назад мы с Сильви проводили множество приятных часов. Была первая неделя осады, и тут регулярно кого-то хоронили. У старого Ганса была собственная могила, но три школьницы, погибшие вместе, были вместе и погребены — под одним деревянным крестом с их именами у изголовья могилы. Лизбет пошла со мной, чтобы следовать за гробом нашей бедной Луизы. И когда мы несколько минут стояли среди деревьев и цветов, глядя в раскопанную могилу, Лизбет тихо, будто сама себе, произнесла: «На том месте, где Он распят, был сад, и в саду гроб новый, в котором еще никто не был положен»^{^[12]}.

Светило августовское солнце, свежие могилы были укрыты глубокими ласковыми тенями деревьев, ароматы множества цветов витали над ними, гудели пчелы, робко щебетали не распуганные окончательно птицы, а мы оставили мертвых и отправились назад к разрушенным домам, к переполненным церквям и больницам, к отчаянию и горю, заполонившим улицы.

Когда я проходил в свою комнату мимо гостиной, ко мне обратилась Гретхен, глаза ее были красными от слез, и она едва могла говорить.

— Макс, — сказала она, — ты сумеешь простить меня за то, что я пожалела кусок хлеба для этого маленького создания? Я ведь не ради себя, но ради моей бедной старой хозяйки, которой надо хорошо питаться. И кто знает, сколько еще продержится осада? Я бы так никогда не поступила, если бы знала, что с ней произойдет. Мне кажется, сердце мое черствеет с каждым днем.

— Оно всегда либо грубеет, либо смягчается, Гретхен, — сказал я. — Иногда мне хочется просить Бога, чтобы Он позволил мне взять на себя все горести, а остальных людей освободил от них. Но я прощаю тебя от всей души.

Я подал ей руку, и она схватила ее обеими руками, горько плача. Мы все, каждый по-своему, были потрясены этой первой кошмарной ночью обстрела. Эту ночь мы не забудем никогда.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒