Первый снаряд

21 августа, спустя четыре дня после начала осады, я шел по длинному, широкому арочному проходу, что соединял квадратный двор перед нашим домом с улицей, и догнал сержанта Клайна с корзиной в руке и Эльзи на плече. Девочка вся светилась от счастья и с удовольствием кивнула мне, когда я с ними поравнялся. Сержант шел медленнее, чем обычно. Увидев меня, он салютовал мне по-военному и произнес:

— Доброе утро, герр Макс!

— Доброе утро, сержант, — сказал я, сняв перед ним картуз, так как между нами возникли теплые отношения.

— Мы идем на рынок для Лизбет, — сказал он, — только мы ее об этом не предупредили. Она не капиталистка, сам знаешь, и сейчас мало кто нуждается в ее работе. Ее кошелек совсем не толстый, и моя малышка сегодня утром едва позавтракала. Теперь нет молока для Эльзи.

— Нет, — отозвалась Эльзи, — но я не голодна. Эльзи никогда не хочется есть.

— Это очень хорошо во время осады, мой котенок, — сказал сержант Клайн.

Я посмотрел, сколько у меня денег в кошельке. Там было двадцать франков и несколько сантимов — вполне достаточно, чтобы купить овощей, которых хватило бы

Лизбет и Эльзи на неделю. Я знал, что Гретхен сделала запас провизии, но ни разу не подумал о Лизбет и сотнях таких же бедняг, как она, у которых нет денег, чтобы закупить провизию. И вот, на четвертый день осады вся ее еда закончилась, и она постоянно зависела от того, что удавалось раздобыть.

Мы отправились на базар, но как здесь все изменилось по сравнению с тем, что было пару недель назад! Теперь вместо сотен прилавков и людей, стремящихся что-то продать, было несколько продавцов и сотни людей, жаждущих что-нибудь купить, но не имеющих денег, чтобы заплатить запрашиваемую цену. Сержант Клайн пробивался через толпу, и я старался от него не отстать. На прилавках был довольно скудный выбор овощей и фруктов, но первые же названные цены повергли меня в ужас. Картофель, о котором мы спросили, стоил пенс за штуку, то есть на все деньги, которыми я располагал, можно было купить только тридцать картофелин, да и то небольших.

— Так быстро! — воскликнул сержант. — Ведь по-настоящему еще не началось! Что с нами будет, когда все будет идти к концу?

— Не началось! — повторил я. — Как?! Ведь городские ворота заперты уже четыре дня!

— Еще не заиграла музыка, а танцы начнутся только после этого, — произнес он многозначительно. — Ты ничего не понимаешь в войне, герр Макс.

— Я устала, — сказала Эльзи, сидевшая у него на плече, — возьми меня на ручки.

Она соскользнула со своего высокого сидения и обвила шею сержанта руками. Он наклонился к ней, и я увидел на его глазах слезы, которым он не позволил упасть.

— У меня дома двое малышек, — сказал он, взглянув на меня, пытаясь понять, заметил ли я его слабость, — двое деток с мамой в беззащитной деревне недалеко от Фальс- бурга, и если эти злодеи пройдут там, лишь милостивый Господь знает, что с ними будет.

— Тебе нравится быть солдатом? — спросила Эльзи, гладя его по щеке. Она всегда делала так, если кого-то любила, и мне самому нравилось чувствовать ее маленькие нежные пальчики у себя на лице.

— Ба! Малышка! — ответил он. — Я француз и должен служить своей стране. Мы эльзасцы преданы ей, как никто другой. К тому же никто не спросил меня, хочу ли я быть солдатом или нет. Они просто забирают нас. Нет, герр Макс, поверь мне, крестьяне ненавидят войну. Для нас это всегда потери, мы ничего не выигрываем. Знаешь, нет ничего хорошего, когда нас отрывают от дома, где наши дети, домашняя скотина и надо собирать урожай, ведь все это зависит только от нас. А потом нас гонят вместе с тысячами таких же, как мы, туда, где пули несутся на нас, как ливень в грозу. Мы обычные люди и любим свою землю и своих детей так же, как все вы, спокойно живущие в собственных домах. Мы ненавидим сражения, раны и смерть, как любой нормальный человек. А осада мне противна ничуть не меньше, чем сражение. Ты будешь думать так же, как я, задолго до ее завершения.

— Что будет с бедняками? — спросил я, заглянув в слишком легкую корзину, висевшую у меня на руке.

— А! То лишь Богу известно! — сказал он снова. — В городе сейчас десять тысяч крестьян — все это лишние рты. Но надо надеяться.

— Смотрите! Смотрите! — закричала Эльзи, показывая вверх пальчиком.

Большое черное ядро двигалось весьма медленно, достаточно медленно, чтобы мы с нашего места могли наблюдать его в голубом небе, на большой высоте, но оно уже снижалосьи готово было упасть не так далеко, к югу от нас. Лицо сержанта изменилось, он стоял, не двигаясь и крепче прижимая к себе Эльзи, при этом стиснув рукой мое плечо. Мы следили, как ядро исчезало из виду.

— Слушай! — сказал сержант.

Звук дошел до нас лишь через несколько мгновений. Я видел, как люди ходили по улице, беседуя друг с другом, и не знали, что должно вот-вот произойти. Потом послышался грохот, за которым последовали пронзительные крики, разрезавшие воздух. Секунду все стояли, словно окаменевшие, но затем бросились в разные стороны. Некоторые побежали к ближнему собору, другие — к тому месту, где разорвался первый снаряд.

— Музыка и танцы начались, — мрачно произнес сержант Клайн. — Вот что, Макс, бери девочку и беги к собору, ждите меня там. Я скоро приду.

Мне безумно хотелось побежать с ним туда, где упал первый снаряд, но надо было позаботиться об Эльзи. Я направился к собору, и, когда мы приблизились к входу, бегущая толпа приподняла меня и понесла вперед, помимо моей воли. В сумеречном свете, — потому что я был ослеплен после яркого солнца, — я увидел, что в собор набилось множество женщин и детей, и было очень мало мужчин. Священники ходили между рядами, стараясь успокоить и поддержать людей, но вой и рыдания были ужасны. Некоторые люди лежали, распластавшись перед алтарем, онемевшие от страха, другие громко взывали к святым, чтобы они оградили и спасли их. На ступеньке, опоясывающей боковую стену нефа, сидели маленькие дети, серьезные и спокойные, среди них были и те, что играли друг с другом.

В часовне святой Катрины фигуры ангелов холодно и невозмутимо взирали на мечущуюся под ними толпу.

Тогда, среди этого ужаса и плача, я сказал в своем сердце слова из Евангелия от Матфея: «Господи! спаси нас: погибаем»^{^[9]}.

Я ждал, как мне показалось, бесконечно долго, но сержант Клайн все не шел, и было сомнительно, что я смогу разглядеть его в толпе. Я подумал о том, как пережили этот страх дома, и потом вспомнил, насколько тревожится теперь Лизбет за Эльзи. Сильви и Луиза были в школе, и они тоже, должно быть, перепугались! О них некому побеспокоиться, кроме меня, поэтому я начал с трудом пробиваться через массу людей к северному входу собора, откуда мы и выбрались на улицу. Эльзи показала на увенчанный образ Девы Марии с младенцем Иисусом на руках; она взирала на нас с той же бесстрастностью, что и ангелы внутри собора. Это было скорбное зрелище.

Улицы почти опустели, так как к тому времени все, кто мог, укрылись либо в своих домах, либо в церквях. На город был выпущен второй снаряд, и никто не знал, сколько их еще может упасть в предстоящую ночь. Небо было тихим и ясным, словно ничто не могло нарушить его великолепия, и остроконечные крыши домов, укрывших так много бедных крестьянских семей, резко выделялись на фоне небесной синевы. Но не было еще ни единого признака повреждений или разрушений, все выглядело спокойно и умиротворенно, как площадь перед английским собором в воскресное утро. Я покинул надежную защиту соборной паперти, не зная, как мне добраться до дома с двойной ношей — Эльзи и корзиной.

— Макс, — прошептала Эльзи мне на ухо, — мама говорит, что возлюбленный Господь Иисус на небе и повсюду. Он сегодня в Страсбурге?

— Да, Эльзи, — ответил я.

— О, как Ему должно быть грустно! — прошептала девочка. — Как очень, очень грустно должно быть Ему!

Мне сейчас же подумалось, что славный Господь Иисус Христос не был таким, как эти каменные фигуры, холодно и равнодушно глядевшие на наши агонию и страх. Если я, Макс, был полон тревоги, думая о моей бедной маленькой Сильви, бабушке, Гретхен и обо всех остальных, что должен был чувствовать Он, видя, как Его братья и те, кого Он готов был сделать Своими братьями, бесславно убивают друг друга? Что должен был чувствовать Он, взирая на несчастных, дрожащих от ужаса женщин и беспомощных детей, которым грозила страшная насильственная смерть без всякой их вины? Что должен был чувствовать Он, видя благословенную землю, залитую кровью и запятнанную грехом и жестокостью людей, осквернявших все, кроме мирного неба над собой, до которого не могли дотянуться? Слава Богу! Небеса им недоступны, иначе они принесли бы войну и туда.

Так текли мои мысли, пока я нес Эльзи по опустевшим улицам. Мы увидели Лизбет в арочном проходе, откуда она, полубезумная, высматривала свое любимое чадо, пристально вглядываясь поочередно во все четыре улицы. Увидев нас, она пронзительно закричала, будто я нес ребенка домой бездыханного, потом она задрожала так, что была не в состоянии забрать у меня девочку.

— Чего ты испугалась, Лизбет? — спросил я. — Эльзи цела и невредима.

Однако же мне пришлось позвать Гретхен, чтобы помочь ей взойти в мансарду. Гретхен подняла крышку корзины, когда я поставил ее у самых дверей Лизбет, и спросила, откуда картофель.

— Это для Лизбет, — сказал я, — сержант Клайн ходил сегодня на базар для нее и дал мне эту корзину, чтобы я отнес ее домой.

Я не решился сказать Гретхен, что сам заплатил за картофель.

— Сколько стоит? — спросила она.

— Два су за штуку, — ответил я.

— Два су?! — повторила она. — Тогда скоро у нас точно начнется голод. Два су за одну картофелину! Да они будут на вес золота еще до конца осады.

— Гретхен, — сказал я, — ты думаешь, мы будем голодать?

Мне казалось ужасной вещью умереть от голода, стократ хуже чем умереть как мужчина, на поле битвы.

— Нет, я об этом позаботилась, — ответила Гретхен, многозначительно кивнув. — Но ты больше не должен приводить домой Луизу, вот что я тебе скажу, Макс.

Я задумчиво спустился вниз и нашел бабушку сидящей в резном дубовом кресле перед небольшим книжным столом. У нее была привычка утром и вечером прочесть из Псалтири и потом главу из истории Франции, и, похоже, это всегда ее успокаивало и доставляло удовольствие. Но сейчас ее руки дрожали так, что она не могла перевернуть страницу Библии.

Я заглянул ей через плечо и увидел, что Псалом, который она читала, прерывался такими словами: «Я забыт в сердцах, как мертвый; я — как сосуд разбитый. Ибо слышу злоречие многих; отвсюду ужас... » Я перевернул ей страницу и вслух прочел дальше: «А я на Тебя, Господи, уповаю; я говорю: Ты — мой Бог. В Твоей руке дни мои; избавь меня от руки врагов моих и от гонителей моих. Яви светлое лице Твое рабу Твоему, спаси меня милостью Твоею»^{^[10]}.

— Ты хотела прочесть на обратной странице, бабушка, — сказал я с бодростью в голосе.

— Благослови тебя Господь, Макс, — ответила она. — Ты мне вправду как сын.

Это вселило в мое сердце радость и свет среди тревог, и я почти счастливый побежал в школу, чтобы забрать Сильви и Луизу, потому что Гретхен идти побоялась. Очень скоро мы все опять собрались в гостиной, живые и здоровые. Поскольку в ту ночь не повторилось обстрела, лишь два или три снаряда ударили по городу, и, как сказал вернувшийся вскоре сержант Клайн, они не причинили особого вреда, мы отправились спать после пережитых страхов в куда большем мире и покое, чем можно было ожидать.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒