Праведник

Крисмас Уильямс, после того как закрыл за своим внуком большую тяжелую дверь, вернулся в дом, и у него пропало желание прогуляться по саду. Затаенные, тщательно скрываемые и так внезапно вспыхнувшие чувства все еще не утихли. Он держал своего внука за руку, прижимал его к себе, его маленькое личико было так близко, но он не обнял, не поцеловал его. В глубине души он очень хотел сделать это, и хотел назвать этого смелого, отважного маленького негодника своим внуком. Когда мальчик повернулся к нему и сказал: «Не рассказывай маме, это разобьет ей сердце», он был почти готов уступить. Но он так долго держался, что уступить теперь было все равно что вырвать с корнями старое дерево. Что скажут люди, если он откажется от своего слова? Как они будут глумиться над ним, если увидят, что Эстер идет из его дома на эти лицемерные собрания!

Он смутно помнил историю о древнем мировом судье, приговорившем своего собственного сына к смерти, поскольку он поклялся наказывать нарушителей закона. Он слышал в церкви, как ту же судьбоносную фразу сказал Саул своему старшему сыну Ионафану: «Пусть то и то сделает мне Бог, и еще больше сделает; ты, Ионафан, должен сегодня умереть! » (1 Книга Царств 14: 44). Это были люди слова. Как он будет смотреть в глаза соседям, если назначит одно наказание пойманному вору и совершенно другое своему внуку?

Но как может тот, в ком течет его кровь, отправиться в тюрьму! Внук Крисмаса Уильямса — уголовник! Он очень сожалел, что был так суров по отношению к малолетним нарушителям, раньше воровавшим фрукты в его саду, в противном случае у него был бы достойный предлог отпустить Крисси. Он не сомневался, что все это разобьет сердце Эстер, но единственное, чего он хотел, — это сломить ее волю. Говорят, что мальчики, попав в тюрьму, всю жизнь не могут избавиться от этого постыдного факта, этот эпизод биографии прилипает к ним навсегда. Из собственного жизненного опыта он знал немало таких уроков: он не встречал ни одного мальчика, который избавился бы от подобного бесчестия и стал весьма уважаемым человеком. А он мог припомнить не менее дюжины примеров. Тень тюремного заключения простиралась над ними и после смерти. Если бы он тогда отшлепал юного воришку и прогнал его, он мог бы поступить так же и с Крисси.

Приближалась ночь, и его беспокойство усиливалось. Он сидел у камина, где любили проводить тихие, спокойные вечера его предки — хорошие, почтенные люди. Возможно, он доживет до тех дней, когда услышит, что его внук осужден за какое-то серьезное преступление и приговорен к ссылке или к пожизненным каторжным работам. И именно он человек, который первым подтолкнул Крисси к длинной ужасной лестнице, ведущей в глубокую бездну. Это позорный конец его честному, бережливому, любящему правду роду. Имеет ли он право приговорить свой род к такому концу? Может ли он сделать всего полшага назад и пойти другим путем? Он еще не слишком далеко зашел по этой опасной дороге. Ни одна душа не знала о том, что

Крисси заперт в старой тюрьме. Он посмотрит, сможет ли заставить мальчика честно пообещать никому не рассказывать о случившемся, если отпустит его. В их венах текла одна кровь, и, скорее всего, несмотря на возраст, Крисси сдержит обещание.

Часы уже пробили одиннадцать, когда он наконец пришел к этому нетвердому, сомнительному заключению, из- за которого чувствовал в душе стыд. Он не любил компромиссов. Он медленно поднялся и неспешно открыл дверь дома, все еще колеблясь, стоит ли идти на уступки, ведь он принял решение относиться к Эстер и ее сыну, как к чужим людям. Он пересек тропинку и медленно прошел через церковное кладбище. В деревне наступила тишина: слышно было лишь журчание реки и уханье белой совы, раздававшееся где-то на его скотном дворе. За исключением мерцания свечи в окне комнаты, где лежал покойник, свет был виден в единственном окне, — из комнаты на чердаке дома покойного пастора, и в темноте он казался очень ярким. Вполне возможно, это Эстер сидит у свечи, думал ее отец, она любила держать окно открытым летними ночами.

Крисмас был человеком, не знающим страха, тем более страха суеверного. Он ходил взад и вперед по тропинкам темного церковного кладбища, думая о том, как ему поступить с мальчиком и что с ним делать до утра. Конечно, он отругает его и пригрозит ему, назовет его вором и маленьким малолетним подлецом, каковым он и является. Он должен хорошо его напугать. Но куда ему отвести внука? Все жители деревни уже давно спят, да ему и в голову не пришло бы просить их приютить Крисси и позволить узнать о слабости, которую он хотел скрыть.

Он и не подумал, что мальчик уже напуган до полусмерти. Он знал его как смелого и отважного малыша и не представлял, что фантазия внука может изобиловать неясными образами, вымыслами и суевериями, рожденными благодаря деревенским преданиям. Когда он вставил ключ в замочную скважину, он еще до конца не решил, что собирается делать. И в этот самый момент дикий, неистовый и отчаянный крик мальчика пронзил тишину. Этот звук на мгновение парализовал его. Он не помнил, как ему удалось повернуть ключ. Он бросился в непроглядную тьму камеры, где ничего не было видно и не раздавалось больше ни звука.

— Крисси! — воскликнул он. — Крисси, мой мальчик! Я здесь, твои дедушка, мой мальчик. Я больше не сержусь на тебя. Ответь мне. Я пришел, чтобы забрать тебя домой, теперь ты можешь рвать столько яблок, сколько захочешь. Крисси! Где ты? Поднимись и поговори со мной.

В ответ не раздалось ни звука, ни всхлипывания, по которым он мог бы понять, где находится мальчик. Двигаясь на ощупь, он обнаружил в темноте малыша, лежащего без сознания на каменном полу. Он нежно взял его на руки, и снова и снова прижимал его к груди. Теперь он ничуть не сомневался и точно знал, что ему делать. Если он вновь услышит его голос, он забудет о своем решении и так долго хранимом гневе и заберет домой своего внука и дочь.

Он вышел с Крисси на церковное кладбище и все время, пока шел, не переставая говорил с мальчиком, умоляя его очнуться или подать хоть какой-то признак жизни. Посмотрев вверх на чердачное окно, он увидел Эстер, смотревшую вниз. Крик, так напугавший его, взволновал и ее. Крисмас позвал ее.

— Эстер, спустись вниз, — попросил он печально. — Твой мальчик умер, возможно, твой отец убил его. О, Крисси! Мой маленький внук, очнись, произнеси хоть слово!

Через минуту Эстер была уже внизу, рядом с ними, она растирала холодные ладошки своего сына, хлопала его по щекам и звала его, — ее голос звучал так нежно, как никогда. Но мальчик лежал без сознания на руках у деда.

— Эстер, — сказал ее отец, глубоко вздохнув, — я увидел его, когда он воровал яблоки в моем саду, и поступил с ним так, как поступал с остальными. Я закрыл его в тюрьме и оставил там одного. Потом я вернулся, чтобы освободить его, и услышал этот ужасный крик, после чего нашел его в таком состоянии. Эстер, ты сможешь простить меня?

— Папа, — ответила она печально и серьезно, — я прощаю тебя всем сердцем.

— Как?! А если ребенок умрет? — спросил Крисмас. Он дрожал и заикался, произнося эти слова.

— Да, — сказала она, — я знаю, что ты этого не хотел. Но он не умрет. Мой маленький Крисси! Мой единственный ребенок! Надо молить Бога, чтобы он не умер!

— Поцелуй меня, Эстер, — сказал ее отец.

Со странным чувством, торжественно и печально Эстер поцеловала отца, а между ними на его руках лежало безжизненное тело ее ребенка.

— Пойдем домой, Эстер, пойдем домой! — произнес он, рыдая.

Почти в полной тишине они шли по знакомой дорожке через церковное кладбище, снова вместе. Когда-то они так часто ходили по этой дорожке вдвоем, но совсем не так, как сейчас. Он нес свою драгоценную ношу. Мальчик время от времени сильно стонал. При мысли о том, что он может потерять внука, от которого отрекся, его сердце пронзала боль.

Они уложили Крисси в кровать деда, и оба дежурили рядом всю ночь. Доктор, живший в пяти милях от них, прибыл только днем и сказал, что у Крисси последствия сильнейшего шока, но при должном уходе у них нет оснований бояться каких-либо необратимых серьезных осложнений.

Должный уход! Крисмас обрушил на мальчика не просто должную заботу. Вся так долго сдерживаемая нежность огромным потоком хлынула на Крисси и Эстер, ведь теперь они вновь были дома. К своему огромному удивлению, он обнаружил, что общество не просто не стало насмехаться над их примирением, но одобрило его и отнеслось к нему крайне доброжелательно. Все пожимали ему руку и поздравляли с тем, что он забрал домой свою дочь и ее сына, старые друзья собирались у него в доме, чего не случалось уже много лет. Вся деревня, казалось, радовалась этому событию. А когда Крисмас послал за мальчиком, побывавшим прежде Крисси в старой тюрьме, и взял его к себе на службу, пообещав сделать из него человека, его популярность достигла невиданных размеров.

И, лишь отрекшись от своей праведности и разрушив воздвигнутую им стену, загородившую свет Небес, Крисмас Уильямс смог познать, как человек может верить в Бога и в Иисуса Христа, умершего за наши грехи. Вероучения, которые он так часто произносил теперь, стали истиной в его сердце. Когда он стоял в церкви, благоговейно произнося: «Я верю в Бога, Отца Всемогущего и в прощение грехов», он часто смотрел на Эстер, объяснившую ему значение этих слов, и не было для него на свете ничего дороже, чем слышать голос Крисси, повторяющего за ними эти слова.

Возможно, Крисмас Уильямс стал бы первым, кто финансировал строительство часовни, где деревенским жителям читали бы отрывки из Евангелия, ведь он служил церковным старостой. Но теперь в этом не было необходимости. Священник, приехавший занять место старого пастора, был ревностным, истинным и посвященным слугой Христа, знающим волю Господа и полным решимости ее исполнить.

— Человек не может быть правдивым, — сказал Крисмас, — пока не будет честен с Богом. Я гордился, что я человек слова, имея в виду слова, которые произносил, хотя я лгал, говоря: «Я верю». Я не верил в Бога, не верил в Иисуса Христа, Господа нашего, не верил в то, что грехи наши могут быть прощены. Человек должен быть правдивым в самых потаенных уголках своего сердца, прежде чем стать человеком слова.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒