ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬ 1 страница

Всем учителям и ученикам средней школы «Сокорро» в Эль-Пасо, Техас, и всем профессорам и студентам Техасского технического университета.

Никого из вас нет в этой книге, но черт побери, если ты не испытываешь признательности к своим альма-матер!..

Вы дали мне инструментарий и страстную увлеченность. Спасибо вам.

День, когда Клер стала обитательницей Стеклянного дома, начался с того, что у нее украли белье.

Открыв дрянную, видавшую виды стиральную машину, она не обнаружила внутри ничего, кроме скользких, влажных боков барабана и — в порядке дурной шутки — самой изношенной пары своего нижнего белья плюс один носок. Она спешила, конечно, — на верхнем этаже Говард-холла, самого дешевого и самого жалкого студенческого общежития с самыми дешевыми и жалкими комнатами, имелись всего две стиральные машины. Две машины, две сушилки, и еще очень повезет, если в данный конкретный день хоть одна из них работает, а не просто глотает твои четвертаки. Забудьте о долларовой щели. За шесть недель, проведенных в университете, Клер ни разу не видела, чтобы она была исправна.

— Нет, — сказала она, заглядывая в темное, отмеченное следами ржавчины нутро стиральной машины.

Оттуда пахло плесенью и дешевым стиральным порошком.

Одна паршивая пара белья, заношенного по самое некуда. Один носок.

Каково теперь будет ей без одежды, которую она носила последние две недели. Без каждого предмета одежды, которая ей по-настоящему нравилась.

— Нет! — крикнула она в нутро стиральной машины, и та отозвалась эхом.

Тогда, отступив на шаг, Клер с силой пнула железяку ногой, в точности угодив по вмятине, оставленной ударами множества разочарованных студенток вроде нее.

У Клер даже перехватило дыхание. Конечно, кое-что из одежды у нее оставалось, но это были вещи «на худой конец», те, о которых говорят: «О господи, только бы они на мне не развалились». Слишком короткие брюки, делающие ее похожей на провинциалку, дурацкие чересчур большие рубашки, выглядевшие так, будто их выбирала для нее мамочка. Так, собственно говоря, и обстояло дело.

У Клер имелось около трехсот долларов, на которые ей нужно было прожить несколько предстоящих месяцев. Все, что у нее осталось после очередного заказа пиццы на дом и покупки еще одной книги профессора Тупицы Эйлисса, который, казалось, пока не очень представлял себе тот предмет, который преподавал.

Она рассчитывала, что сможет прикупить кое-какую одежду, если хорошенько поищет, причем такую, которая не подорвет ее бюджет основательно. В конце концов, Морганвилль, штат Техас, был мировой столицей экономного шопинга. Разумеется, если удастся найти хоть что-нибудь сносное.

«Мама говорила, что может случиться всякое, — подумала она. — Просто нужно пошевелить мозгами. И сохранять спокойствие».

Клер рухнула в оранжевое пластиковое кресло, уронила рюкзак на поцарапанный линолеум и обхватила голову руками. Лицо горело, ее трясло, она знала, знала наверняка, что вот-вот расплачется. Точно малютка, кем все ее считали, — слишком юной, чтобы находиться здесь и жить самостоятельно, не цепляясь за руку мамочки.

Быть умной — как это отвратительно, потому что в результате тебя в такие места и заносит.

Она всхлипнула и глубоко вздохнула, жалея, что не может позволить себе заорать во всю глотку, иначе они услышат. И заодно раздумывая, можно ли позвонить маме и папе с просьбой прислать еще денег и соответствуют ли данные обстоятельства определению «чрезвычайные», на случай чего ей выдана особая кредитная карточка.

Тут-то она и увидела записку — или скорее граффити, — начертанную на крашеной шлакобетонной стене над машинами и, без сомнения, адресованную ей.

«Дорогая простофиля, — было написано там, — мы нашли в стиральной машине мусор и выбросили его в мусоропровод. Если он тебе нужен, ныряй туда».

— Дерьмо, — пробормотала она и снова сморгнула слезы, на этот раз подступившие к глазам совсем по другой причине.

По причине дурацкой, слепой ярости. Это все Моника. Моника и ее моникетки.

Почему это вульгарным, распущенным девушкам всегда свойственно сбиваться в стаю, словно гиенам? И почему они, эти обладательницы блестящих волос, длинных загорелых ног и папочкиных немереных денег, именно на ней сосредоточили свое внимание?

Допустим, она знала ответ.

Потому что она выставила Монику дурой перед ее друзьями и несколькими сексапильными старшекурсниками. И для этого даже не потребовалось прикладывать особых усилий. Она просто проходила мимо и услышала, как Моника говорит, что Вторую мировую войну затеяли «эти придурки китайцы».

И чисто рефлекторно она сказала:

— Неправда.

Все сидящие на кушетках в вестибюле общежития посмотрели на нее тогда с тупым удивлением, как если бы заговорил автомат с кока-колой. Моника, ее подружки и три крутых старшекурсника.

— Вторая мировая война... — не могла остановиться Клер, паникуя и не представляя, как будет выпутываться из того, во что себя втягивала. — В смысле, это не корейская война. Та была позже. Во Второй мировой войне воевали с немцами и японцами. Пирл-Харбор, ну, знаете?

Парни посмотрели на Монику и рассмеялись, а Моника вспыхнула — не сильно, но достаточно, чтобы совершенство ее обалденного макияжа оказалось под угрозой.

— Надо запомнить, что не стоит покупать у тебя работы по истории, — сказал самый крутой из парней. — Какой придурок не знает этого? — Хотя Клер была уверена, что никто из них не знал. — Китайцы. На-а-адо же.

Клер успела разглядеть, как в глазах Моники промелькнула злость. А в следующую секунду та уже опять смеялась и заигрывала с парнями — Клер снова для них больше не существовала.

Для девушек она была новенькая — и в гробу они ее видели. С этим она сталкивалась всю жизнь. Самая обыкновенная на вид, маленького роста, к тому же умная — нет, не так выглядят выигравшие в лотерее жизни. Приходится сражаться буквально за все. Кто-нибудь всегда насмехается, или колотит, или игнорирует тебя, или первое и второе вместе. Ребенком она думала, что подвергаться насмешкам — худшее, что может случиться, а потом — спустя пару драк на школьном дворе — первое место заняло получение оплеух. Однако короткий двухлетний опыт пребывания в средней школе показал ей, что хуже всего — это когда тебя игнорируют. Она поступила туда, будучи на год младше остальных, и закончила тоже на год раньше обычного. Никому это не нравилось.

Само собой, кроме учителей.

Проблема состояла в том, что Клер действительно любила учиться. На полном серьезе. Любила читать книги и узнавать новое. Может быть, математики это не касалось, но всего остального — точно. Например, ее увлекала физика. Какая нормальная девочка может любить физику? Никакая, разве что чокнутая. А чокнутых никто не любит.

Если подумать — что означает пользоваться успехом? Успешные люди — это соль жизни. Пример с Моникой это только подтвердил — на несколько секунд мир покачнулся на оси, когда Клер сумела привлечь к себе внимание, но тут же снова выправился и продолжил вращаться вокруг хорошеньких девиц. Где же тут справедливость?

В средней школе она с головой погрузилась в занятия и работала не покладая рук. Окончила школу, получив прекрасные четыре балла и показав достаточно высокие показатели при тестировании, чтобы быть принятой в замечательные высшие школы, легендарные школы, в которых быть мозговитой уродкой вовсе не означает, что ты хуже всех. За исключением того случая, если в этих школах обнаружатся такие же мозговитые, но зато высокие и длинноногие девицы с блестящими волосами и богатыми родителями.

Впрочем, это уже неважно. Маме с папой достаточно было взгляда на груду не просто положительных, а полных искреннего восторга ответов из университетов типа МТИ[1], Калтеха[2], Йельского, чтобы решительно отвергнуть все эти блестящие возможности. Это немыслимо, чтобы их шестнадцатилетняя дочь (сама-то она утверждала, что ей семнадцать почти) отправилась учиться куда-то за три тысячи миль. Как минимум в первые годы. Клер изо всех сил пыталась внушить им мысль, что если она начнет академическую карьеру в Техасском техническом университете, в просторечии, именуемом Болотом, то просто-напросто все загубит с самого начала. Однако все ее усилия остались тщетными.

Вот так она и оказалась здесь, на жалком верхнем этаже жалкого студенческого общежития жалкого университета, где после первых двух лет обучения восемьдесят процентов студентов переводились куда-нибудь (а то и вовсе бросали учебу) и где моникетки украли ее вещи из стиральной машины и выкинули их в мусоропровод. И все потому, что Моника не потрудилась хоть что-нибудь узнать о мировой войне, достаточно серьезной, чтобы удостоиться иметь порядковый номер в истории.

«Но так не должно было случиться! — возмущался ее внутренний голос. — У меня же был план! Он должен был сработать! »

Моника любила поспать, и Клер специально встала пораньше, чтобы постирать свои вещи, пока все подпевалы Моники пребывают в коматозном состоянии после очередной вечеринки, а остальные студенты разбрелись на занятия. Она рассудила, что может отойти от машины на пару минут, чтобы принять душ — та еще процедура, между прочим, — и ей даже в голову не приходило, что кто-то способен на такую невероятную низость.

Проглотив рыдания, она заметила — уже в который раз — как тут тихо, буквально до мурашек по коже. Половина девушек крепко спали, остальные разошлись по делам. Впрочем, в этом общежитии мурашки бежали по коже даже тогда, когда тут было полно народа и все гудело от голосов. Здание старое, обветшалое, полное теней, закоулков и местечек, где разные вредины могут отлично спрятаться. Фактически это относилось ко всему городу. Морганвилль был маленький, старый, пыльный городишка, полный маленьких странностей, от которых порой бросало в дрожь. Например, уличные фонари горели только половину положенного времени и были расставлены слишком далеко друг от друга. Или люди в магазинах местного кампуса выглядели уж слишком счастливыми, прямо-таки отчаянно счастливыми — это же ненормально. Или то, что во всем городе, несмотря на пыль, было исключительно чисто — никакого мусора на тротуарах, никаких граффити на стенах, никаких нищих в проулках.

Согласитесь, это странно.

Она почти слышала, как мать говорит: «Дорогая, это просто пока тебе кажется, что город странный. Дальше будет легче, нужно только хорошенько постараться».

Мама всегда высказывалась в таком духе, а Клер изо всех сил старалась скрыть, как трудно следовать ее советам.

Ну, ничего не остается, как только попытаться вернуть свои вещи.

Клер еще пару раз всхлипнула, вытерла слезы, подхватила с пола тяжелый рюкзак и закинула его на плечо. Несколько мгновений она смотрела на пару белья и носок, которые все еще сжимала в руке, потом торопливо расстегнула молнию на переднем кармане рюкзака и запихнула их туда. Господи, последним остаткам ее репутации, и так уже никакой, придет конец, если она станет расхаживать с этими вещами у всех на виду.

— Ну, — с удовлетворением произнес негромкий голос из двери напротив лестницы, — гляньте-ка, кто тут. Ныряльщица по мусоропроводам.

Клер замерла, вцепившись одной рукой в ржавые железные перила. Что-то подсказывало ей — надо спасаться бегством, но такого рода борьба всегда происходит внутри: беги или дерись; она читала об этом в учебниках. И она устала убегать. Она медленно повернулась, как раз когда Моника Морелли вышла из спальни — не своей, значит, она снова взломала замок Эрики. Следом появились ее нынешние приятельницы, Дженнифер и Джина, и заняли позицию по сторонам от нее: солдаты в сандалиях, низко сидящих джинсах и с французским маникюром.

Моника встала в позу; это у нее здорово получалось, вынуждена была признать Клер. Моника имела почти шесть футов роста, а еще струящиеся блестящие черные волосы и большие голубые глаза, умело подведенные, с подкрашенными ресницами. Прекрасная кожа, а лицо как у модели — высокие скулы и пухлые губы. И если тело тоже как у модели, то это была модель «Секрет победы» — одни плавные изгибы, никаких углов.

Она была богата, она была красива, но, насколько могла судить Клер, все это не делало ее счастливой. Единственное, что могло доставить ей истинную радость и заставить ее большие голубые глаза гореть, — это возможность еще чуть-чуть помучить Клер.

— Разве ты не должна быть сейчас на первом уроке в младшей средней школе? — спросила Моника. — Или, по крайней мере, шагать на первый урок?

— Может, она ищет вещи, которые разбросала, — встряла в разговор Джина и засмеялась. — Неряха!

Дженнифер тоже засмеялась. Клер ненавидела их глаза, их красивые глаза, блестящие, словно драгоценные камни, в которых светилась радость от процесса смешивания ее с грязью.

— Вещи? — Моника сложила руки и сделала вид, что задумалась. — Ты имеешь в виду те обноски, которые мы выбросили? Те, которыми она набила стиральную машину?

— Ага, они самые.

— Я не надела бы их даже под пытками.

— Я не надела бы их, даже чтобы мыть мужской туалет, — выпалила Дженнифер.

Моника повернулась и раздраженно толкнула ее.

— Да, тебе все известно о мужском туалете. Разве не там ты в девятом классе делала «это самое» Стиву Гиллеспи? — Она издала сосущий звук, и все три снова рассмеялись, хотя Дженнифер явно стало не по себе. — Черт побери, Джен, Стив Гиллеспи! Держи рот на замке, если не можешь не думать о том, что поставит тебя в неловкое положение.

Клер почувствовала, как вспыхнули щеки, хотя этот выпад — в виде исключения — не был направлен против нее. А Дженнифер, естественно, обратила свою злость на более безопасную мишень, то есть на Клер. Ринувшись вперед, она толкнула Клер в сторону лестницы.

— Иди уже, забери свои дурацкие одежки. Просто тошно смотреть на тебя — ты бледная, как моль!

— Ты вообще когда-нибудь слышала о солнечном свете?

Джина закатила глаза.

— Хватит вам! — рявкнула Моника, и это было странно, поскольку все три обладали наилучшим загаром, какой только можно купить за деньги.

Клер постаралась сохранить равновесие, но тяжелый рюкзак мешал этому, и она вцепилась в перила. Джен снова ринулась вперед и ладонью больно ударила Клер в ключицу.

— Отстань! — крикнула Клер и с силой оттолкнула руку Джен.

Наступила гулкая тишина, а потом Моника сказала, очень спокойно:

— Неужели ты только что ударила мою подругу, маленькая тупая сучка? Что, по-твоему, с тобой будет после такого?

Она шагнула вперед и ударила Клер по лицу, достаточно сильно, чтобы проступила кровь, достаточно больно, чтобы в глазах Клер вспыхнули звезды и кометы, а все вокруг стало красным и обжигающе горячим.

Клер отцепилась от перил и, в свою очередь, ударила Монику, прямо в ее пухлый рот, и на одно-единственное, жаркое мгновение возникло чувство, что это здорово. Однако потом Моника зашипела, словно кот, на которого плеснули кипятком, и Клер успела подумать: «Ох, дерьмо! Не нужно было этого делать».

Удар был настолько молниеносным, что она не успела его заметить, даже по-настоящему не почувствовала, просто ощутила себя как бы сбитой с толку и пошатнулась под весом рюкзака на плече, съехавшего в одну сторону.

Ей почти удалось устоять на ногах, но потом Джина, злобно усмехаясь, с силой столкнула ее с лестницы, и за спиной Клер не оказалось ничего, кроме пустоты.

Она пересчитала все ступеньки, до самого основания лестницы. Рюкзак открылся, из него высыпались книги, а наверху Моника и моникетки хохотали, и улюлюкали, и хлопали друг друга по ладоням, но Клер видела лишь не связанные между собой обрывки движения, как бы стоп-кадры.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она остановилась внизу, с отвратительным чмокающим звуком ударившись головой о стену, и все затянула тьма.

Позже она смогла припомнить всего лишь одну подробность, уже во мраке: голос Моники, еле слышный, злобный шепот:

— Сегодня ночью. Ты получишь, что заслуживаешь, уродка, уж я постараюсь.

Беспамятство, казалось, длилось всего несколько секунд, но, когда Клер снова пришла в себя, кто-то стоял рядом с ней на коленях, и это была не Моника и не ее мафиози с лакированными ногтями. Это была Эрика, чья комната тоже находилась на верхнем этаже, четвертая дверь от Клер. Эрика выглядела бледной, напряженной и испуганной, и Клер попыталась улыбнуться — как всегда, когда видела кого-нибудь испуганным. Боль пришла, лишь когда она попыталась двинуться. В голове возникла болезненная пульсация, и в особенности ныло одно место на макушке — прикоснувшись к нему, она обнаружила твердую, выпуклую шишку. Крови, однако, не было. Стоило надавить на шишку, становилось больнее, но не было похоже, что в черепе трещина. По крайней мере, она на это надеялась.

— Ты в порядке? — спросила Эрика, беспомощно всплеснув руками.

Клер с трудом села, прислонившись к стене, и с опаской пробежала глазами вдоль лестничного пролета. Моники в поле зрения не наблюдалось.

Больше никто не вышел взглянуть, что произошло, — большинство боялись вляпаться в неприятности, а остальным было наплевать.

— Да, — ответила Клер и улыбнулась дрожащими губами. — Наверно, я оступилась.

— Может, тебе стоит показаться нашим знахарям? — Так в колледже называли врачей. — Или, господи, вызвать «скорую помощь»?

— Нет-нет, я в порядке. Скорее всего, она принимала желаемое за действительное, но хотя все тело чертовски болело, похоже, обошлось без переломов. Клер поднялась, вздрогнув от боли в щиколотке, и подобрала рюкзак. Тетради вывалились, Эрика сгребла их, запихнула внутрь, взбежала на несколько ступенек и начала собирать рассыпавшиеся учебники.

— Черт, Клер, на фиг ты таскаешь с собой все это дерьмо? Сколько у тебя занятий в день?

— Шесть.

— Ты с ума сошла. — Эрика, сделав доброе дело, вернулась на прежнюю нейтральную позицию, которую занимали в общежитии все девушки, не отличающиеся крутизной. — Лучше сходи к знахарям, серьезно. Выглядишь ты ужасно.

Клер наклеила на лицо улыбку и старалась ее удерживать, пока Эрика шла по лестнице вверх, жалуясь по поводу сломанного замка на своей двери.

«Сегодня ночью, — прошептала Моника, наклонившись к Клер. — Ты получишь, что заслуживаешь, уродка».

Она никого не позвала, не потрудилась даже выяснить, не сломала ли Клер шею. Ей плевать, осталась Клер жива или нет.

Нет, не так. Проблема как раз в том, что ей совсем не плевать.

Во рту ощущался привкус крови — губа треснула и кровоточила. Клер стерла кровь сначала тыльной стороной ладони, потом краем тенниски и только тогда осознала, что ей буквально нечего больше надеть. Нужно было спуститься в подвал и достать одежду из мусорного бака. Идея пойти туда — пойти куда угодно по этому спальному корпусу, одной, — внезапно ужаснула Клер. Моника подкарауливает ее. И другие девушки не станут вмешиваться. Даже Эрика, самая симпатичная здесь, побоится открыто встать на сторону Клер. Черт, Эрику тоже донимают, но, скорее всего, она рада, что самое худшее достается не ей. Здесь не просто так же плохо, как в средней школе, где к ней относились с презрением и бессистемной жестокостью, — здесь хуже, гораздо хуже. И у нее здесь нет друзей, кроме Эрики, но и ту больше волнует сломанный замок, чем разбитая голова Клер.

Она совершенно одна. Страх охватил ее, проникая до глубины души. То, что она увидела сегодня в глазах бандиток Моники, не было обычной ленивой озлобленностью девиц, свихнувшихся от собственной крутизны; это было нечто худшее. Ее и прежде толкали и колотили, ставили подножки, подло насмехались, но сейчас возникло такое чувство, будто львы окружают ее со всех сторон, чтобы убить.

«Да, они собираются убить меня», — вдруг осознала Клер.

На дрожащих ногах она начала спускаться по лестнице, с каждым шагом вздрагивая от боли и вспоминая, как она ударила Монику по лицу, отчего наверняка у той останется след.

«Да. Они собираются убить меня».

Однозначно — если безупречное лицо Моники испортит синяк.

Совет Эрики зайти к знахарям оказался мудрым: щиколотку Клер перебинтовали, приложили лед и нахмурились при виде наливающихся синяков. Ничего не было сломано, но на протяжении нескольких дней ей предстояло проходить в черно-голубой раскраске. Доктор ради проформы задавал вопросы о бойфренде и прочем, но, поскольку она совершенно искренне сказала, что нет, бойфренд ее не бил, он просто пожал плечами и посоветовал смотреть под ноги.

Он также дал ей справку с освобождением от занятий, болеутоляющие таблетки и велел отправляться домой.

Вот только в спальный корпус она не собиралась идти. Собственно говоря, в ее комнате мало что осталось — несколько книг, фотографии из дома, кое-какие плакаты... Она даже не имела возможности позвонить оттуда домой и никогда не чувствовала себя там в безопасности. Эту комнату она всегда воспринимала как ночлежку, в которой, так или иначе, надолго не задерживаются.

Она похромала во внутренний двор — большое пустое пространство с несколькими шаткими старыми скамейками и столами для пикника, окруженное со всех сторон низкими, непривлекательными зданиями, похожими на коробки с окнами. Скорее всего, проект студентов архитектурного факультета. Ходили слухи, что несколько лет назад один из этих студентов свалился с верхнего этажа, но болтали и о вахтере, которому в химической лаборатории якобы оторвало голову и чей призрак теперь обитает в здании, и о зомби, скитающихся вокруг домов после наступления темноты, поэтому она не слишком всему этому верила.

Была уже середина дня, и во дворе околачивалось совсем немного студентов, поскольку тени практически не было — замечательное дизайнерское решение, учитывая, что в сентябре температура все еще доходила до девяноста[3] с лишним. Клер взяла со стойки университетскую газету, осторожно уселась на скамью и нашла раздел «Жилье». Комнаты в спальных корпусах рассматривать не имело смысла; Говард-холл и Ландздейл-холл были единственными, куда селили девушек младше двадцати. Она еще была слишком юной для корпусов, где проживали студенты обоего пола.

«Эти тупые правила, наверно, были написаны, когда девушки еще носили кринолины», — подумала она и, пропустив перечень спальных корпусов, дошла до раздела «Вне кампуса». Не то чтобы ей реально разрешили бы жить вне кампуса; папа и мама были бы вне себя, это уж точно. Но... если вопрос стоял так — или Моника, или треволнения родителей, она предпочитала второе. В конце концов, важнее всего найти место, где она будет чувствовать себя в безопасности и где сможет спокойно заниматься.

Правильно?

Она полезла в рюкзак, достала сотовый телефон и проверила наличие сети. С этим в Морган-вилле были проблемы, как будто город находился не в центре Техаса, а в космическом вакууме, или как будто она пыталась звонить в Монголию, что-то наподобие этого. Высветились две палочки. Не много, но достаточно.

Клер начала набирать номера. По первому ей ответили, что уже нашли человека, и повесили трубку, не дав ей даже сказать «извините». Судя по голосу второго, это был какой-то чудной старик. Третьей оказалась не менее чудная старуха. Четвертый... четвертый звучал чуднее второго и первого вместе взятых.

Пятое объявление сообщало:

«ТРОЕ, СНИМАЮЩИХ

В СКЛАДЧИНУ ЖИЛЬЕ,

ИЩУТ ЧЕТВЕРТОГО.

Большой старый дом, уединение обеспечено,

разумная арендная плата

и коммунальные услуги».

Ладно, она не была уверена, что может позволить себе «разумную» арендную плату — ей скорее подошло бы что-нибудь из разряда «совсем дешевое», — но это выглядело менее странно, чем все остальное. Трое, снимающие жилье в складчину, — это означало наличие еще трех человек, которые, возможно, встанут на ее защиту, если Моника с компанией начнут отираться там и вынюхивать... ну, по крайней мере, встанут на защиту своего дома. Хм...

Она позвонила и услышала автоответчик. Говорил веселый, очень молодой мужской голос:

— Привет, вы позвонили в Стеклянный дом. Если вам нужен Майкл, он целыми днями спит. Если вы ищете Шейна, удачи вам в этом, поскольку мы тоже не знаем, где его черти... — Отдаленный смех по крайней мере двух человек. — А если вы ищете Еву, то, скорее всего, найдете по сотовому телефону или в ее кафе. Но, эй! Оставьте сообщение. И если вы интересуетесь комнатой, приходите. Это Вест-Лот стрит, семьсот шестнадцать. — Заговорил совершенно другой голос, женский, в котором, словно пузырьки в газированной воде, искрился смех: — Да, просто приходите взглянуть на дом. — И потом третий голос, снова мужской: — Это смесь «Унесенных ветром» и «Мюнстеров»[4].

Снова смех, и сигнал отбоя.

Клер удивилась, откашлялась и в конце концов сказала:

— Мм... Привет. Меня зовут Клер. Клер Данверс. И я... мм... звоню насчет... мм... комнаты. Прошу прощения.

Она в панике отключилась. Эти три голоса звучали так... нормально. Но одновременно казалось, что говорят очень близкие между собой люди. А насколько ей подсказывал опыт, подобные компании не стремятся зазывать к себе посторонних, в особенности совсем молодых и чокнутых вроде нее. Они не казались грубыми, нет; они просто производили впечатление... уверенных в себе. Что к ней самой ни в какой мере не относилось.

Она проглядела объявления до конца, и сердце у нее упало.

«Господи, я покойница».

Не может же она спать здесь, на скамейке, словно какая-нибудь бездомная, но и вернуться в спальный корпус тоже не может. Нужно что-то предпринять.

«Прекрасно», — подумала она, захлопнула крышку сотового, но тут же снова открыла ее и вызвала такси.

Семь шестнадцать, Лот-стрит. Смесь «Унесенных ветром» и «Мюнстеров». Отлично.

Может, они, по крайней мере, пожалеют ее и пустят к себе хотя бы на одну вшивую ночь.

Таксист — вероятно, единственный на весь Морганвилль, где, если не считать университетского кампуса на окраине, проживали около десяти тысяч человек, — появился через час. Она уже шесть недель не сидела в машине, с тех пор как родители привезли ее сюда. И редко выходила за пределы кампуса — разве что купить подержанные книги для занятий.

— Встречаешься с кем-то? — спросил таксист.

Она смотрела в окно на витрины магазинов: подержанных платьев, подержанных книг, компьютерных магазинов и магазинов, где продавались деревянные греческие буквы для любителей украшать фасады.

— Нет, — ответила она. — Почему вы так подумали?

Таксист пожал плечами.

— Обычно вы, ребятки, встречаетесь с друзьями. Если хочешь хорошо провести время...

Клер вздрогнула.

— Нет. Я... Да, я встречаюсь кое с кем. Вы не могли бы ехать побыстрее, пожалуйста?

Он что-то буркнул, свернул направо, и как-то незаметно Колледж-таун сменился на Крипи-таун. Она не смогла определить, когда точно это произошло — вроде бы дома были такие же, но выглядели унылыми и старыми, а немногочисленные прохожие на улицах шли быстро, опустив головы. Даже если люди шли вдвоем или втроем, они не переговаривались. Когда такси проезжало мимо, прохожие бросали на него взгляд, но тут же отводили глаза, словно машина их ничуть не интересовала.

Маленькая девочка шла за руку с матерью, и, когда такси остановилось перед светофором, девочка помахала ручкой, совсем чуть-чуть. Клер помахала в ответ.

Мать девочки, заметив это, насторожилась и погнала дочку в черный зев магазина, где продавали подержанную электронику.

«Здорово! — подумала Клер. — Неужели у меня такой ужасный вид? »

Может быть. А возможно, в Морганвилле так сильно беспокоятся за детей.

Забавно. Вслед за этой мыслью пришла другая — о том, что в этом городе кое-чего не хватает. Например, объявлений. Она всю жизнь видела их, наклеенные на столбы, — о пропавших животных, разыскиваемых детях или взрослых.

Здесь ничего такого нет. Ничего.

— Лот-стрит, — объявил таксист и остановил автомобиль, взвизгнувший шинами. — Десять пятьдесят.

«За пятиминутную поездку? » — изумленно подумала Клер, но безропотно расплатилась. Мелькнула мысль «выстрелить» в него из пальца, когда он тронется, но он выглядел довольно опасным, и, кроме того, это было не в ее стиле. Обычно. Правда, сегодня выдался на редкость скверный день.

Она подхватила рюкзак, задев синяк на плече, и от боли чуть не выронила поклажу. Слезы обожгли глаза. Внезапно она снова почувствовала себя усталой, слабой, до смерти напуганной... По крайней мере, в кампусе она находилась на относительно знакомой территории, но в городе чувствовала себя совсем чужой.

Морганвилль выглядел бурым, обожженным солнцем, изъеденным ветрами и непогодой. Жаркое лето начало уступать дорогу жаркой осени, и листья на деревьях — там, где росли деревья, — стали серыми по краям, сухими и шуршали на ветру, словно бумага. Вест-Лот-стрит считалась в городе почти центральной, скорее всего, из-за соседства со старыми жилыми районами. Ничего особенного в домах она не увидела... типичные коттеджи, на большинстве краска облезла и выцвела.

Высматривая номера домов, она добралась до 716 и удивленно открыла рот — парень, говоривший по телефону, дал чертовски точное описание дома. Семь-шестнадцать выглядел точно как в кино, прямо из времен Гражданской войны. Большие серые колонны. Широкое крыльцо. Два этажа, все в окнах.

Огромный дом. Ну, не так чтобы по-настоящему огромный, но больше, чем представляла Клер. Достаточно большой, чтобы служить студенческим общежитием, и, скорее всего, прекрасно подходящий для этой цели. Она уже почти видела греческие буквы над его дверью.

Дом казался пустым, но, по правде говоря, все дома в этом квартале выглядели пустыми. Вторая половина дня, никто еще не вернулся с работы. Под жарким солнцем посверкивало несколько автомобилей, слой пыли смягчал блеск. Перед номером 716, однако, машин не было.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒