«В Стране Выброшенных Вещей» 39 страница

Но как бы Сашка не старался, Цербер с лёгкостью грациозно, изысканным взмахом руки, обезоружил его, выбив меч из его ладони. А Саша, уворачиваясь от него, умудрился снова навернуться на ровном месте и растянулся на земле. Блин, что-то это уже где-то, кажется было… Как же у них всё однообразно! До смеха, до слёз однообразно... Разъярённый, не видящий ничего пред собой от гнева, Цербер накинулся на Сашку, придавив коленом, упёрся в грудь, и изготовился для последнего выпада. Саша нелепо, глупо хлопал ресницами, глядя на него снизу вверх. Так вот какая она – Смерть, оказывается у неё лицо лучшего друга – бледное, иссушённое, измученное, прекрасное, с болью и безумием в самоцветных, переливчатых глазах. «Ну, – вот мы и доплясали: с трона в гроб – один лишь шаг! » Ну и ладно, если помирать, то так лучше всего – от руки друга. Они ведь так и хотели, всё равно бы Сашка не смог убить Цербера. Кукловод такой напряжённый, весь дрожа, держал свою саблю у Сашкиной глотки. Интересно, сколько он сожрал пред битвой своих «успокоительных» конфеток, сколько выпил, чтобы так забыться?

Но алые, яростные огни в его раскосых глазах вдруг поугасли, передёргивая острыми плечиками, он медленно опустил меч в судорожно подрагивающих дланях, его воспалённый взор скользнул в сторону, окинув проклятое поле боя.

– Мы…мы заигрались. – с трудом прошептал он, тяжело перехватывая воздух ртом и кривя губы в слабой усмешке. – Но мне больше не нравится эта игра. Разве Левиафан это тот Отец, которого я ждал? Да и Маргарита давно переменилась… А ты…ты мой единственный и лучший друг.

С этими словами Цербер со всей силы отшвырнул от себя меч и, робко тихо улыбаясь, поднялся на ноги и протянул Сашке руку. Его холёная длинопалая ладонь белела как изысканный фарфор – он даже кровью сумел не измараться. Истинный принц… И ещё больше, чем Сашка белоручка. Он помог Саше встать и сбивчиво растеряно разулыбал свои плотно сжатые губы в улыбке чеширского кота – правда на сей раз, эта ухмылка выходила у него не так эффектно-нагло как прежде, зато более искренне, и глаза косят от смущения и радости. Казалось, вокруг было уже вовсе не то жуткое, кровавое поле боя, на котором они находились миг назад. Не замечая того, что творится вокруг, они со своей новорождённой радостью безмолвно торжествовали, празднуя возрождение их едва не погубленной, почти умерщвлённой дружбы. Замерли растерянные, как дети в песочнике – неумеющие выразить словами своё ликованье. Цербер как-то странно, затаив дыхание, приблизился к другу с отрешённым выражением лица. Он был завораживающе безмолвен, а в его движениях искрилась изящная небрежность и безумная нервность. Его долгопалые, льдисто-бледные длани неожиданно коснулись разгорячённого, пылающего после жара битвы лика Сашки. И прежде, чем тот успел что-либо понять, холодные, как сама смерть, как всеми забытые надгробия покрытые изморозью, – уста Цербера сухо и порывисто, едва ощутимо коснулись его виска. Это нервное, безумное прикосновение сработало как электрошок, как разряд в 220 вольт. Оно пронзило Сашку насквозь – всё тело, похлеще, чем выстрел в висок – поражающий, смущающий, озадачивающий. Мысли смешались, так что растерянный Саша в недоуменье, почти даже испуганно отпрянул от друга. Но Цербер всё с тем же нездешним, отрешённым выражением лица смотрел куда-то сквозь него, не замечая того смущения, в которое он так легко привёл друга. Это не было похоже на его прежние двусмысленные приколы и насмешки, которыми он обычно дразнил Сашку. Это было нечто иное, очень серьёзное и важное, но в чём тут суть Сашка так и не мог понять. Этот ребус ему ещё предстоит разгадать когда-нибудь потом.

Цербер заговорил как сквозь сон, всё также глядя куда-то вдаль:

– Вот тебе моё благословение. Говорят ведь, что перед концом, уходящий должен оставить самого себя в ком-то, в чьей-то душе. Тогда он уже никогда не будет забыт, он перестанет быть выброшенной вещью. – Кукловод поднял взгляд на Сашку и нервно засмеялся. – Хорошо, что этого не видел твой ненаглядный братец, а то бы он опять счёл меня извращенцем и злостным совратителем, пытающимся соблазнить тебя. Он этого не понимает, да и ты часто об этом забываешь – но мы ведь и вправду стали кровными братьями. Ты что же забыл? – Цербер взял его за руку, с улыбкой возведя затуманенный взор на запястье. – А я помню. От крови Мастера даже бездушные игрушки оживали, что уж говорить про человека. Помни обряд совершённый пьяными мальчишками в полночь. Помни моё и твоё изрезанное запястье. Обряд побратимства, заключённый в смешении нашей крови, которую мы вкушали заместо вина, – он куда серьёзнее, чем тебе казалось. Душа моя навеки останется в тебе, как и ты будешь жить во мне. Такая опасная связь нерасторжима как вечность. И я имею на тебя не меньше прав, чем этот твой Плутон. Мы ведь с тобой как сиамские близнецы – неразлучны. Запомни, Тристан, есть такие узы, которые бессильна расторгнуть даже смерть.

Сашка попытался, как следует, обмыслить сказанное Цербером. Нет, сейчас он слишком перевозбуждён, слишком измотан. Об этом следует ещё раз хорошенько задуматься после – когда весь этот ужас, наконец, завершится. Теперь бы конечно стоять им тут да радоваться, а Сашке в свою очередь ломать голову над Церберовскими намёками и недосказанностями, но расслабляться было нельзя – вокруг как-никак поле боя, и битва ни на миг не стихала, хоть они и были, так сказать, у самой её обочины. Мало того Саша вдруг с ужасом увидел идущую прямо на них Маргариту. Королева явилась упоённая кровью, в развратном одеянии едва не спадающим с плеч – её обнажённые руки были по самый локоть в крови и холёное личико кстати тоже. Она вся измаралась, и люто обезобразились и озверели её искривлённые яростью и неистовой страстью черты. От неё исходил жар невообразимого сладострастия, получаемого от причинённой боли, от чужих страданий. И вся её былая краса и очарование превратились в смертельный ужас, казалось, она испытывала неистовое наслаждение, пылкое упоение от убийства, не меньше чем её верный Палач. В руке она несла обоюдоострый искривлённый меч, вдоволь упоённый кровью, упитый ею допьяна, насквозь. Хищный и жадный взор королевы метался туда и сюда, пересекая поле боя вдоль и поперёк в поисках новых жертв, пока она радостно не приметила Сашку с Цербером. Маргарита ловко и споро подошла, буквально подлетела к ним, широко шагая через всё поле по трупам. Приблизившись, она неприятно улыбнулась, хищно обнажив ряд блестящих белых зубов, отливающих стальным блеском. Сашка настороженно попятился, весь поджавшись, плечом к плечу с другом, а Цербер слегка выступил на шаг вперёд, будто прикрывая его собой. Мечи-то они как два последних идиота на радостях разбросали и теперь – безоружные, так нелепо беззащитные, набычась, угрюмо взирали снизу вверх на Маргариту, словно обиженные детки.

– И о чём это мои сладкие мальчики шепчутся посередь поля боя? Нашли место вести переговоры! – лукаво рассмеялась гадко улыбающаяся Маргарита, пытаясь придать себе прежнее невинное материнское очарование. Она – полунагая, запятнанная чужой кровью – а всё никак не выйдет из набившей оскомину роли нежной заботливой мамочки.

– Мы больше не твои. – чётко, членораздельно проговорил Цербер, отпрянув от неё.

Лицо королевы вспыхнуло, очи мигом налились кровью, но она всё же сумела сдержаться и мягко, правда чуть нервно – голос дрогнул, словно вот-вот сорвётся на визг – защебетала:

– Цербер милый, в чём дело? Что тебе не мило? Ты можешь не капризничать, хотя бы на сей раз. Мы ведь уже почти победили, и Блаженному Царству нашему не будет конца. Теперь отныне мы безграничны в своих возможностях. Так что не балуй, дорогой мой Мастер. Да и ты, Тристан, возвращайся к нам. Так и быть – я прощаю тебя. – милостиво воззрела она на Сашку, одарив его смачным, волчьим оскалом, который она видимо пыталась выдать за ласковую улыбку.

– Лучше сдохнуть. – ответил Саша, смерив её холодным брезгливым взором – это прозвучало, прям в духе Плутона. Тьфу ты! – заразился-таки братской наглостью и нахальством. – Да, лучше сдохнуть, чем снова идти к тебе на поклон, выпрашивая конфетку. Был я дураком, да больше не буду. Ты думала я совсем слепой, и вернусь к тебе после такого.

Лютая ярость полыхнула из самой глубины Маргаритиных глаз, она напоказ, нарочито громко и самодовольно расхохоталась:

– Прозрел, наконец! Цербер, детка, ты слышала – наш Тристанчик лучше сдохнет. Ну же, вступись за Маму. Прикончи его – исполни последнюю волю твоего дружочка. Слышал, как он меня оскорбил. Ты же мой любимый мальчик…

– Ты не внимательно слушала – я уже сказал тебе, что я больше не «твой». – довольно-таки грубо прервал её Цербер. – Ты мне не мать. Я не твой! Я отрекаюсь от твоей власти надо мною. Изыди. – упорно отвечал он, мотнув лохматой головой. Он словно упёрся в своём трогательном, последнем безумии. Кукловод, как и Плутон всё делает слишком, доводя до опасной крайности. И теперь этот радикал неожиданно сменил свой ориентир на все сто процентов, поставив даже Сашку в тупик этим решением. Отречься от Маргариты вот так – в последний решающий час, особенно ему её фавориту – это уж слишком. Теперь никакие уговоры и увещевания Маргариты его не переубедят.

– Цербер, угомонись, пожалуйста. – почти испуганно, недоумённо произнесла она.

К его хамству она привыкла и стерпела бы многое, но вот так дерзко произнести кощунственные слова отречения – это казалось ей невозможным.

– Успокойся. – встревожено продолжала она. – Что тебе ещё не хватает? Я – единственная твоя Мать. И я одна могу тебе дать всё, что ты пожелаешь.

– А я больше не желаю. – продолжал он и начал говорить запальчиво, как Плутон – никого не замечая в забытьи, в порыве вдохновенья, что было сродни предсмертной агонии. – Ты одурманила, с ума свела. Что я творил – просто ужас! Знаю, мой грех уже не искупить. Но я всё равно не вернусь к тебе. Лучше уж претерпеть казнь за все свои преступления. Да и надоела мне уже порядком твоя брехня про это твоё «блаженное царство». Может, придумаешь хоть что-нибудь новенькое? Наверное, этот чокнутый полудурок Плутон был прав – ты никакая не Мать, а попросту порочная кровожадная ведьма. – и с этими словами Цербер остервенело сорвал с шеи Маргаритин ошейник и яростно отшвырнул его прочь.

– Ну-ка, Цербер, радость моя. – нервно, натянуто улыбаясь, буквально прошипела она. – Объясни мне, наконец, что с тобой всё-таки произошло за последнее время? И как во всём этом замешан тот наивный дурачок, которого ты так ревностно прячешь у себя за спиной?

– Наивный дурачок? – переспросил Цербер и вполоборота через плечо подмигнул Сашке. – Это ты верно заметила. Я тоже так сразу подумал, с первого взгляда. Мне показалось, что я сразу раскусил Тристана. Этот миленький мальчик – добренький умный интеллигент был так не похож на всех тех, кто окружал меня, он странно выделялся на фоне лицедейства твоей придворной свиты. И я решил, что славно позабавлюсь с ним, поражу его своим блеском, слегка попугаю, а когда надоест – избавлюсь от него, как от очередной надоевшей игрушки...

– Что-то ты чересчур привязался к своей игрушке. - хмыкнула Маргарита.

– Кто же думал, что такое возможно. Игрушка оказалась более живой и настоящей, чем все вы вместе взятые. – отвечал Кукловод. – Всё вышло иначе – не я, а Тристан в итоге поразил меня, покорил своей верой в Добро, преданностью и благородством. – Цербер слегка обернулся к Сашке и с тёплой улыбкой проговорил. – Знаешь, Тристан, – даже если в тебе самом бывают сомнения, ты проходишь трудности, и порою, твоя вера затухает, тлеет как угасший костерок, но для кого-то она всё равно может послужить источником света, пылающим жарким пожаром. Так что Цербер признаёт своё поражение. Теперь я, наконец, понял, что Добро сильнее, даже если оно с виду такое наивненькое, глупенькое и жалкое.

Это конечно был сомнительный комплимент для Сашки. Но он всё же не мог не ликовать – ведь, похоже, он победил в этой дуэли. Кукловод отвернулся от зла, он и вправду – хороший.

Маргарита озлобилась, резко подурнела, словно даже согнулась, и голос её уже совершенно потерял всякое очарование. Но всё же она по-прежнему мягко, по-кошачьи скользнула к Церберу и промолвила:

– Что ж, детка, позволь я хоть обниму тебя на прощанье, раз уж ты меня покидаешь. Прими поцелуй своей отвергнутой Мамочки.

Всё произошло так ловко, так быстро, что Сашка не успел опомниться, а Цербер не сумел увернуться от Маргариты. Она крепко обхватила его за плечи, обвив как паутиной своей сильной рукой, и споро поразила Мастера, вонзив свой меч ему под рёбра. Маргарита совершила это с неописуемым наслаждением и всадила железо в его хрупкое тело так умело, со знанием дела – чтоб он умирал долго и мучительно. И тут же выдернув клинок из раны, она, размахнувшись, рубанула со всей силы наотмашь лезвием по его ногам. Фарфоровые лепестки – осколки его механических ног разлетелись кругом, усеяв своим горьким звездопадом тёмную, побагровевшую от крови землю. Теперь Сашка мог воочию убедиться, что ноги его друга и вправду великолепный шедевр кибер-искусства – сплетение проводков по срезу, стальные штыри, загадочные колёсики, винтики и спирали… Цербер рухнул, как скошенный цветок – ноги были перерублены почти по самые колени, он пал наземь, страшно извиваясь в судорогах немыслимой боли. Саша, вскрикнув, отчаянно дёрнулся к нему, но Маргарита тут же крепко вцепилась ему в волосы, оттянув его назад. Пихнув поверженного Цербера ногой в бок, она чуть склонилась к нему и ядовито прошипела:

– Ты – дрянной мальчишка! Думал что это игра? Я дала тебе жизнь, эти ноги. Благодаря мне ты не сдох. Эта жизнь была милостиво дана тебе взаймы. Пришла пора вернуть должок. Посмел меня предать и думал остаться чистеньким! А ты!.. – и Маргарита грозно воззрела на извивающегося в её руках Сашку, резко переключив своё внимание на него.

Он тщетно пытался вырваться из её рук, отчаянно размахивая руками, а меч был так далеко! Маргарита перехватила его железной хваткой за глотку, легко оторвав парня от земли, и тряхнула со всей своей нечеловеческой силищей. Саша едва не задыхался, а проклятая королева, зашипела в его лицо по-змеиному:

– Ты – гадёныш! Испортил моего вернейшего цепного пёсика. Да кто бы мог подумать, что такая рохля и ничтожество как ты вскружит голову моему преданному Кукловоду?! Ну, иди к Мамочке, я и для тебя приготовила угощение!

Цербер со стоном тянул к Сашке руки, словно пытаясь встать. Будто он ещё не понимает, что ему уже никогда не встать. Но Маргарита не успела разобраться с Сашкой. Музыкальная пауза, длящаяся так нестерпимо долго, вдруг разбилась – и явился истинный триумф Музыки. Такая полифония! Великое безмолвие обратилось грохочущей бурей. И грянул гром, всколыхнувший, буквально расколовший небо. То был второй удар молота, после того как Левиафан едва не сразил Плутона. Но вряд ли эта буря была спровоцирована вражьим лиходейством. Ибо великая Башня Маргариты неожиданно вздрогнула со стоном, и будто древо с поражёнными корнями – как падал поверженный Цербер, когда ему перерубили ноги – так и Башня стала рушиться на глазах – и велико было её падение. Маргарита, содрогнувшись от ужаса, оглянулась на неё, побледнела, и неистовый страх исказил её лицо. Дрогнув, разжались её руки, высвободив Сашку из этих удушливых оков, и он, рухнув со всего маху наземь, на карачках поспешил отползти подальше, пока она не опомнилась. Но Маргарите, похоже, теперь стало совсем не до него.

– О горе! Горе! Горе!.. – истошно, неистово возопила она, выронив меч и подобрав свои юбки, бросилась прочь в густой дымный чад.

Вместе с тем страшное смятение началось в кругах её верных рабов. Все, сломя голову, не разбирая дороги, бросали своё оружие и бежали прочь. После этого загадочного взрыва, после второго удара незримого молота – всё застелила тьма. Клубы дыма повалили как из печи. Саша, откашливаясь, не мог отдышаться. Что ещё за новое лихо? Неужто кладезь бездны растворился по воле Левиафана – но отчего же такое смятение и паника начались в его рядах?

В дыму Саша потерял всякую ориентацию. Где Цербер и прочие? Лишь некий таинственный свет полыхал вдали. Саша едва не терял сознание от удушливого едкого воздуха, что буквально разъедал глаза. Он тщетно пытался побороть накатывающую дурноту, но всё же не вынес и, бессильно опрокинувшись навзничь, отключился.

…Когда Плутон с трудом разлепил залитые кровью веки, он почувствовал жуткую боль, ломоту во всём теле и жар, опаляющий его лицо. Смаргивая что-то с ресниц, он ощущал, как оно течёт, щиплет содранную кожу, царапая солью щёки. Эта неизбывная, неуместная способность человека – плакать. Даже сквозь забвенье, вопреки воле.

Тяжело отрывая гудящую голову от земли, парень озирался по сторонам в полуслепую. Всё его лицо было опалено, в тяжёлых ожогах – жаром необъяснимого взрыва опалило его волосы и брови, – он ведь оказался в самом эпицентре. Что же так шарахнуло, как ядерный взрыв, как рождение сверхновой – ознаменовав конец или начало мира? Оперевшись на ладони оземь, сидя на коленях, он рыскал вокруг себя глазами в поисках Навсикаи. Расшиб висок о камень, и глаза теперь заливает кровь. Так сквозь паутину струящихся алых змеек он узрел страшную и величественную картину. Багряный Зверь – Левиафан во всей своей жути стоял поодаль, но уже не обращая на Плутона ни малейшего внимания. Тяжело и грозно дышала его пасть, полыхая огнём, испуская зловонный густой чад, разъедающий глаза и кожу, мертвящий плоть и душу. Но напротив него возвышался могучий и славный, златокрылый, огнегривый Скимен, и свет сеяли Его солнцеясные блистательные перья. Пламя огня было окрест Него, и из Его уст исходил пламенный обоюдоострый меч. Его грива подобная огненному нимбу слепила ярче полуденного солнца, её усеял венец из семи звёзд – она согревала, живила всё кругом, как бездонное море Света, Тепла и Музыки. Среди обломков сей Скимен величественно, мягко, но твёрдо ступал навстречу Левиафану, и от Его шагов колебалась, дрожала земля. От встречи двух величайших в мире сил случилось землетрясение, и всколебались, расколовшись, твердь земная и небесная. Земля со стоном извергала из себя пламенники огня. Левиафан словно в замешательстве неуверенно, с сомнением замер. И тогда Сам Скимен кинулся в бой, как и подобало Победителю, а в землю ударили небесные молнии – стрелы Озариила. Так начался невиданный доселе никому из смертных бой, коего не было и не свершится впредь. Плутону казалось, что он то зрит багряного Зверя и Золотого Скимна, то двоих рослых мужей – один с сиянием льда в очах и волосах, а Другой пламя всепожирающего огня, и от Гласа Его расседалась земля. В Его прекрасных Дланях меч, как экскалибур Артура – рубящий, рассекающий сталь и вековой камень. От удара скрещивающихся клинков тех воителей лезвия их мечей высекали слепящие всполохи пламени. Но исход сей битвы был предрешён от века. Их силы не были равны, как никогда не будут сравнимы Свет и тьма, лёд и Пламя. Истина, воплощенная в облике светозарного Озариила, всегда будет сильнее и превосходнее любой другой силы. Прекраснейшую и лютую красу Левиафана резко исказила мука и отчаянье. Он узрел своё бессилье. Из уст Скимна вышел поедающий огонь, объявший Зверя. Левиафан был поражён не стальным мечом, не силой материального оружия, но Словом уст Самого Озарила. Так рёк Он павшему:

– Довольно ты царствовал. Вышел срок твой. Так возвратись же в бездну, из которой ты вышел. Там ты пребудешь вовеки.

Так, в глазах всех своих рабов под их изумлёнными и испуганными взорами Левиафан был повержен. То был третий удар незримого молота. Над замершим полем битвы разнёсся его отчаянно жуткий и одновременно жалкий вопль, преисполненный страха и обречённости. Окованный огненной цепью, что перехватила его грудь, он сделался так жалок, мерзок и согбён. И вся краса, и слава его разом померкли и умалилась. Из него самого, из самой глубины его груди вырвалось пламя, что пожрало его. Охваченный сим нечистым огнём, он пал, не падая, вглубь этого пламени, как в бездну с воплем и... исчез. Был, и нет его, как страшный сон он был навеки изгнан, сброшен с лица земли. Тот, который распространял собою ужас на земле живых – пал с отшедшими в могилу, средь поражённых мечом со всем множеством своим. Так пали они сражённые мечом Озарила – пылающим, вековечным мечом Его Слова. И все подивились, куда делся тот, что устрашал их – и был славой, надеждой и упованьем для одних и смертным ужасом для других.

А Победоносный Скимен тем временем шёл навстречу Плутону и нёс что-то в пасти – так бережно, нежно, как львица несёт своего новорождённого беспомощного детёныша. Приблизившись к юноше, Он положил свою скорбную ношу наземь. Плутон, будучи не в силах встать, содрогаясь всем телом, подполз к ней и, склонившись, обнял её за плечи. Навсикая была ещё жива, тело её сводила судорога, хриплое, прерывистое дыхание со свистом вырывалось из приоткрытых уст. С трудом раскрыв свои фиолетовые глаза, девочка улыбнулась или вернее – привычно оскалилась.

– Всё… пора мне. – тяжело проговорила она.

– Нет! Нет! – воскликнул Плутон, нервно мотая облысевшей головой в ожогах. – Я не смогу без моего Спутника.

– Я… не останусь. И не ной. – с упрёком покривилась та. – Подумаешь, одной пандой больше – одной пандой меньше. Ты же сильный мальчик… и даже почти умный…

– Нет!.. Нет… – шептал Плутон, буквально захлёбываясь набежавшими слезами – никогда во всю свою жизнь он так горько не рыдал.

Его слёзы жемчугом сеялись на её побелевший лик. На устах его рыжей девочки запеклась кровь, и страшно кровит из её изодранной груди... А ему всё казалось, что ещё можно что-то сделать. Это так нечестно, так ужасающе несправедливо! Ведь до конца, до победы осталось чуть-чуть – всего лишь ещё пара секунд, пара тактов… Но они уже не успевают – видать всё же сбились со своего музыкального ритма, а ведь они так гармонично звучали вместе.

Навсикая вдруг хрипло заржала:

– Фу, какой ты уродливый без волос!..

Плутон попытался улыбнуться. Губы его свело судорогой, всё лицо исказилось, а слёзы всё лились и лились.

– Не говори. Тебе надо поберечь силы. – нежно проводя дрожащей дланью по её личику, прошептал юноша.

– Куда мне их беречь? – криво усмехнулась она. – Это мой финиш.

– Нет. Я спасу мою Панду. Мы будем танцевать… Всё это моя вина. – сокрушённо молвил Плутон. – Лучше бы я умер…

– Нет, ты бы умер… без надежды... – из последних сил бормотала Навсикая. – А теперь надежа есть.

Плутон отчаянно мотал головой, но и сам понимал, что она права. Если бы он погиб до прихода Озарила, сражённый Левиафаном в пылу гнева, без надежды, без покаяния – отчаянье убило бы навсегда его вечную душу. А Навсикая, пожертвовав собой, спасла не только его земную жизнь, эту его дурацкую плоть, но главное – его дух, его вечность. Она не позволила ему погибнуть раньше, чем воссиял Истинный Свет.

Его горькие слёзы частым дождём усеяли её уродливо-прекрасное личико.

– И не капай на меня своими соплями!.. – тяжело рассмеялась лесная королева, дав привычно дерзкий комментарий его рыданиям.

– Когда ты оставишь свои приколы и кончишь уже надо мной так безжалостно издеваться?! – почти зло огрызнулся Плутон. Ну, разве сейчас до смеха?

– Скоро. Скоро кончу… – к неудовольствию Плутона отвечала она, продолжая судорожно улыбаться. – О да… я сделал тебя вечным, бессмертным. – едва слышно смеялась она на последнем дыхании – глотку ей перехватило, но она изо всех сил старалась произнести это. – Ты уже никогда не умрёшь. Ты переживёшь все потери. И все… все услышат историю о Плутоне и его Спутнике. И это не померкнет вовеки. Не все конечно будут хвалить тебя, но все будут знать Плутона Победоносца – и одни возможно сочтут тебя придурком, а другие героем. Твоё имя узнают все. Я увековечила твоё имя и нашу историю. И ты не умрёшь… Даже если глупые люди подумают, что ты умер, – мы-то знаем смерти нет, – ты будешь жить. Тогда Озарил возьмёт на руки Своего непослушного безмозглого мальчишку и принесёт Домой… Глаза твои узрят Царя в красоте Его. А я… я уже вижу... Когда-нибудь и ты проснёшься... И будет Он – мир. А там… о, да! – мы будем петь и танцевать под твою музыку, захочешь – так целую вечность. И хватит реветь! – чуть ли не зло сквозь хрип воскликнула рыжая девочка. Фиолетовое море её незрячих очей, едва не выходя из своих берегов, манило, захлёстывало своими священными волнами – там могло потонуть всё лихо и горе. Склонившись к самому её лику, Плутон с трудом разобрал последние слова своего верного Спутника:

– Я это сделала. Моё Солнце бессмертно, мною увековечено... Люди вовек будут помнить моего… Его… Его…..

Она умолкла, и с её голосом для Плутона умолк, утих весь мир – его оглушила тишина смерти. Нежное, драгоценное её личико скорбно заострилось – она померкла как звёзды на заре, уступающие место иным светилам, так же роса, являясь на поле в сумерках, тает на рассвете с нарастающей силой своего возлюбленного Солнца в его пылких и ласковых объятьях.

С бессильным стоном Плутон прижал её к себе – маленькую сломанную зверушку. Теперь она уже не укусит, не обругает – можно держать её в руках без опаски. А казалось, она была сотворена из кости – и потому несокрушима. Сломалось-таки Плутоново ребро… Он, отчаянно всхлипывая, так же как и прежде остервенело тряс её за плечи.

– Я же приказал!.. Ты не смела бунтовать! Ты опять, опять не делала, как я велел. Почему ты меня не слушала?! Почему? Маленькая моя…глупенькая… Зачем ты такая упрямая, непокорная, отважная? Ты не должна была жертвовать собой! Не должна…

Нервно обернувшись, Плутон возвёл свои покрасневшие глаза на Озарила, склонившегося над ними. Он – Преображённый, со скорбью на прекрасном челе стал ещё величественнее, приняв Свой истинный облик – достославного мужественного Царя-воина. Он вернулся. Как и обещал.

– Ты же можешь всё изменить! – с воплем обратился к Нему Плутон. – Если бы Ты только захотел, всё стало бы иначе. Верни её! Это ведь в Твоей власти! Ты силен, исцелять и даже воскрешать…

– Ты, верно заметил, сын Мой. – спокойно молвил Озарил, подняв на юношу горький взор. – Это в Моей власти. Но отчего же ты никогда не желал смириться с судьбой, – которая и есть вестница Моей Власти и Моей Воли?

– Но Ты должен! – возопил Плутон.

– Не тебе указывать. – твёрдо, строго и в то же время по доброму, со всеозаряющей нежностью и чуткостью любящего отца грустно отозвался Король. – Разве Я – ярмарочный фокусник, балаганный волшебник, исполняющий все твои прихоти? Маргарита воплощала в явь все желания. Вспомни её цену. Моя же власть суверенна. Довольно посягать на неё.

Его голос смягчился, и Он заботливо обнял рыдающего Плутона за плечи.

– Или ты думаешь, что твоя Любовь превыше Моей? Я хочу, чтобы Моя возлюбленная дочь успокоилась, отдохнула в Царстве Моего Отца, и не тебе нас разлучать. Я призвал Навсикаю – не держи её. Она ведь не твоя вещь, не игрушка, не домашний питомец. В свой срок все возвратятся ко Мне. Разве ты забыл? – Страна Выброшенных Вещей не цель. Здесь вы лишь странники, но не это ваш Дом. Здесь ваше пребывание временно, для того чтобы понять Истину, совершить последнее дело веры и дойти до порога, очистившись огнём. Навсикая всё совершила здесь. Её срок пришёл. И стоит заметить – она отлично сдала свой экзамен. Она ведь отдала тебе всё что могла, до последней капли. Чего же ты ещё жаждешь?

– Прости… – глухо шептал Плутон, глотая слёзы и закусывая губы, – он никогда не думал, что возможно так тяжело надрывно рыдать. Казалось, мозг разорвётся – болели глаза, венка дрожит у виска, глотку дерёт от слёз. – Всё это моя вина. Если бы я не кинулся в бой, сломя голову, а дождался Тебя, как Ты мне заповедал… Ещё бы совсем чуть-чуть и ей не пришлось бы так безрассудно жертвовать собой.

– Не кори себя, дорогой сынок. – ласково прошептал Озарил. – Ошибки детей всегда горьки и несут боль Моему сердцу. Но свершившегося не воротишь. Ей это принесло свободу. А прочим свой черёд. Лишь верь Мне впредь.

Тёплое дыхание Озарила касалось ланит Плутона, и неожиданно он ощутил на своём лице тёплый, светлый дождь слёз Озарила. Плутон с удивлением воззрел на Него. Да Озарил тоже прослезился – Он сострадал его горю, плакал с плачущим, ощущая его боль, как Свою собственную, забирая её на Себя, а Плутону взамен даруя Свой мир, тепло, словно осеняя незримыми солценосными крылами. Он тоже плачет о дочери, – так любил Он её, – и о сыне, разлученном с ней. Плутон сам не заметил, как притих, трепетно и нежно держа у груди свою сломанную тихую куколку – Навсикаю. Слёзы высохли, и даже адская боль вины и отчаянья ослабила свою стальную хватку. Это и есть – Озарил. Он милует и помогает нам именно тогда, когда мы меньше всего этого заслуживаем…

Медленно приходя в себя, Саша ощутил, как глотку нестерпимо рвало, словно железными зубьями, чей-то хриплый стон гадко оглушил его, и кровь, проступившая на лице, липла, мучила, заливала глаза, щекотала скулы и шею. Только потом понял – это его собственный стон, его кровь. Он вымученно пытался подняться, изумлённо озирался по сторонам, не понимая, что же всё-таки произошло. Маргарита бегала в отдалении, истошно голося. И отзвук её вопля, полного ужаса, разносился эхом по всему полю. «Горе! горе! горе! .. »

Меченосный видневшийся неподалёку был странно суров и угрюм – с чего бы вдруг померкло, омрачилось его весёлое упоенье? Тяжело шагая, не спеша, он подошёл к своей королеве и поклонился ей с каким-то особым выражением – очень почтительно, даже несколько скорбно. Визгливо и истерично, потеряв всякое достоинство, – животный страх обезобразил её и без того подурневшую, – она трясла его за руки и вопила:

⇐ Предыдущая 34 35 36 37 383940 41 42 43 Следующая ⇒