«В Стране Выброшенных Вещей» 23 страница

– Ну что, Кукловод, снимаю шляпу перед твоим мастерством. – наконец обратился к нему Палач с лёгкой усмешкой. – Как ни крути – а ты всё-таки на диво талантливая сволочь. Тут уж ничего с тобой не поделаешь. И я вот, что подумал: давай забудем старые обиды, все эти наши недоразумения. Хочешь получить мою дружбу – окажи мне услугу. Ты же снюхался с этим Тристаном? Ну, так доставь мне ту рыжую тварь, что с ним водиться.

– Я знаю только одну рыжую тварь – Якоба. – с равнодушным, безжизненным выражением лица усмехнулся он одними губами. – Ну, так Якоб вроде теперь на нашей стороне. Да и на кой он тебе? Или ты по примеру братца тоже решил мальчиков коллекционировать? Я так и знал… – уныло хохотнул Цербер.

– Я про Навсикаю, урод! – гневно воскликнул Меченосный, тряхнув его, как следует, за грудки.

– А-а… – лениво протянул Кукловод. – Этот-то монстрик тебе зачем? А ты гляди-ка, наш шустрый Тристанчик умыкнул у меня Беатриче, а у тебя из-под носа увёл эту. Ну и куда ему столько девчонок? А с виду-то скромный…

– Дошутишься ты однажды! – процедил сквозь зубы Палач, дёрнув его за волосы.

– Э, поосторожнее! – завопил тот. – Ты мне так всю причёску испортишь!..

– Я тебе в следующий раз всю рожу твою смазливую испорчу! – едко отозвался Меченосный. – Слушай сюда – Маргаритой велено твоего Тристана с его братом доставить ей живыми. Ты заберёшь себе свою невесту. А Навсикаю приведи ко мне – посажу на цепь в мой зверинец. Будет знать, как кусаться. – мрачненько рассмеялся он.

– Ну, а я тут причём? – огрызнулся Цербер.

– При том. – грубо осадил его Меченосный. – Ты и сдашь их нам. Тебе этот придурок точно поверит, куда бы ты его не позвал. Понял свою задачу? Не зря ж ты у нас такой умелый, придумай, как их заманить. И бойся предать Маргариту, клоун. – пригрозил Палач ему напоследок.

Глядя в спину, удаляющемуся Меченосному, Цербер сплюнул и, нервозно поправляя свою причёску и костюмчик, достал свои «успокоительные конфетки». На сей раз он дольше, чем обычно приходил в себя, ему никак не удавалось забыться. Прикончив всю пачку, он вздохнул и, оседлав своего стального коня, с печальной усмешкой вздохнул:

– Тристан, Тристан!.. Нет горше врага, чем бывший лучший друг…

Сашка резко пробудился, будто чей-то знакомый голос громко позвал его по имени. Он приподнялся на локте, осмотрелся и пожалел, что проснулся. Лучше было бы помереть прямо во сне. Саша в голос застонал от боли – всё тело ломило от жуткого мороза. Кругом всё было белым бело, и даже они сами покрылись инеем. Пурга утихла, а мороз крепчал. Они отчаянно сбились в кучку, но это не помогло, а ведь им и тёплой одежды-то взять негде.

«Прекрасно! Сейчас я заболею и умру от воспаления лёгких, так и не выбравшись из этого кошмара!.. » – такие вот мысли истерично проносились в Сашкиной голове.

Он с трудом встал на свои затёкшие, оледеневшие ноги, но тут же рухнул обратно. Чуть ли не плача он принялся растирать отмороженные пальцы, даже не было сил жаловаться. Краем глаза он видел, как Плутон с проклятиями тщетно пытается развести костёр. Для них это действительно последняя надежда. Вокруг царил стылый сумрак. Это тот самый Маргаритин полусвет-полутьма. Всё-таки Плутон был прав – хуже этого нет ничего. Тем временем Навсикая заботливо укутала в свою шубу Беатриче. Та слегка поёжившись, нехотя одела её – ещё была свежа память о той погибшей панде, с которой Навсикая содрала эту шкуру. Так что Инфанта с трудом преодолела подкатившую тошноту, надевая её. Беатриче вообще наверно за Гринпис.

«Была так жалостлива, сердобольна, боялась даже мышке сделать больно…»

Навсикая же осталась в одних своих ветхих обносках – босая, белые руки в синих тенях с морозными узорами, а к её груди прижималась малютка-панда. Беатриче беспокойно поглядела на девочку и испуганно воскликнула:

– Ой, а как же ты?

– Не бойся. – бойко отвечала та, скаля пасть в своей дикой улыбке. – Навсикая – она живуча, как таракан. (a parte: что верно, то верно…) Её зараза не берёт – она и не болеет. Не умеет такими глупостями заниматься. От мороза Панда только бодрее станет. А Инфанта такая слабенькая – жуть. А ежель Беатриче ненароком заболеет и помрёт – Тристан очень огорчиться. Он вообще такая рохля и вечно из-за пустяков расстраиваться. А сейчас не до этого.

У Сашки челюсть отвисла от таких «комплиментов». Ах, ты чучело рыжее!.. Утешал, правда, тот факт, что Навсикая говорил это не со зла, а просто искренне, от сердца проявляя заботу об Инфанте. Вообще эта дикая лесная девочка, несмотря на свой вредный характер, была крайне полезна для их компании. Исключительно с её помощью Плутону удалось развести костёр. Навсикая умело высекла искры из своих любимых камней и запалила какой-то мох с трухлявыми корягами. Откровенно говоря, костерок у них получился не ахти, дым валил прямо в глаза, а пламя было с гулькин нос – от спички и то больше света и тепла. Но ничего лучшего у них не вышло. Усевшись в тесный кружок, они тянули свои онемевшие руки к огню и угрюмо молчали. Плутон, заметив, что на Навсикае теперь одни лишь заиндевелые лохмотьях стянул с себя рубаху, оставшись в майке без рукавов, и хотел накинуть её на плечи девочке. Но та со всей своей злобой отпихнула его и сердито буркнула что-то на своём странном наречие. Наверно какое-то ругательство на языке панд... «Это был очень гордый цветок». Плутон оскорблено поджал губы и в конец сник.

– Но что же, что нам теперь делать?! – первой нарушила эту отчаянную тишину Беатриче.

Она не выдержала этого напряжения и зарыдала. Теперь она тоже стала похожа на маленькую панду. Итак, каждой твари по панде. Пользуясь случаем, Саша осторожно приобнял плачущую Инфанту, а она в полном отчаянье прижалась к его груди. Даже как-то теплее стало – ну хоть какая польза от бабьих слёз!..

Сашке стало обидно за Беатриче, почему она должна всё это терпеть? И он напустился на брата, воскликнув с едким укором:

– Нет, ну я реально не понимаю, как «Глашатай Озарила» мог его не узнать?! Ты чё вообще слепой? Только и делал, что трепался!..

– Сам бы уж помолчал! – вспыхнув, рявкнул Плутон. – Ты же готов был верить Маргарите до последнего. Даже, когда они Его судили!.. Да, и в Цербере своём до сих пор души не чаешь. Так что не тебе обвинять меня в слепоте! Разве я знал, что Он придёт таким?..

– Да что ты вообще знал? – не унимался Сашка.

– Прекратите! – гневно осадила их Навсикая. – Это уже не важно. Мы все, все были слепы…

– Да… И что мы могли сделать? – обречённо повесив голову, сокрушёно прошептал Плутон.

Он притих, гнев его остыл.

– Что мы могли? – повторил он. – Кинуться в бой? Но это было бы бесполезно – нас бы вмиг уничтожили. К тому же Он Сам добровольно пошёл на это… Но почему, почему Он так поступил?! Я думал, Он явиться как Победоносный Царь, а не в облике подобного нам ребёнка… А теперь царство Маргариты не сокрушить. И мы потеряли Мать…

– Надо узнать, что твориться в Полисе. – задумчиво, словно про себя пробормотала Навсикая. – Мы должны её спасти…

–Я запрещаю! Слышишь, я запрещаю тебе самовольничать! – догадавшись, к чему она клонит, резко обрубил Плутон и, вцепившись в неё, затряс её за плечи с такой силы, что с неё слетел весь снег, и волосы стали дыбом. – Я знаю, что у тебя на уме. Не смей никуда соваться, без моего ведома! Это всех касается. Без моего разрешения никуда не суйтесь.

Плутон умолк, остыл, выпустил Навсикаю, слегка придерживая её рукой, словно боясь, что если он резко отпустит её, она упадёт и разобьётся. Сашке даже стало больно смотреть, как брат тяжело повесил голову и глухо проговорил:

– Поймите вы, наконец: я в ответе за каждого из вас. Мне много доверено – и с меня всё спросится. Возможно, я подвёл всех, не оправдал надежд, и всё-таки я несу эту ответственность. Я послан Им, Он мне поручил вас, чтобы я вёл и оберегал каждого. Это Его воля, Его наказ мне. И этого не может изменить никто и ничто, даже… – он запнулся и, сглотнув, с трудом кончил. – …даже Его смерть.

И все его слова все оправдания рассыпались дробно, как жемчуг с порванных бус. Удручённо он прятал ото всех лицо, смущённо отводил взгляд. До Сашки только теперь дошло. Георгий всегда нёс на себе бремя старшего брата. И здесь его ответственность только возросла, на его плечи легла забота обо всех – такова воля Озарила, которую он не может нарушить даже теперь. Именно Плутону было открыто больше, чем всем остальным, Озарил избрал его для этого. И значит, у Георгия нет права на ошибку. В этом он одинок. Все они сколько угодно могут обвинять его в чём-то, ругать последними словами, и всё-таки они взирают на него с надеждой, ждут его слова, верят, что от него придёт спасительное решение. И наверно Навсткая, как истинный Спутник тоже всё это понимала, хотя и помалкивала. Она отпустила свою панду, и та с её рук переползла на руки Плутона. Навсикая – она-то не умеет быть сострадательной и мягкой, её заменила замёрзшая малютка-панда. Зверёк залез Плутону за пазуху, так что торчала одна умилительно сморщенная мордочка, и пригрелся у его груди. Парень не смог не улыбнуться вопреки этой беспросветной тьме и отчаянью. Удивительно бережно, с несвойственной ему нежностью, Плутон погладил панду, прижал её к себе, пытаясь согреть. Они сидели рядом с Навсикаей, не глядя друг на друга и не разговаривая, и лишь смешной питомец лесной королевы незримо связывал их, переползая с её рук на его и обратно. Так Странник и его Спутник мирятся, просят прощение, утешают друг друга. Навсикая – она как мятый, искусственный цветок, приколотый булавкой к бальному платью. Она и не человек и не зверь, да и на девчонку совсем не похожа. Одним словом – Спутник.

На Плутона было жалко смотреть. Весь бледный, синюшный, с красным носом, белобрысая шапка волос вся оледенела и покрылась инеем. Он как грустный мальчик-двоечник по-детски беззаботно, трогательно играет с пандой, забывая обо всех своих бедах хотя бы на миг. Заигравшийся мальчик в придуманном мире… В нём так странно смешались и подростковая безбашенность и неформальность, наивность и обидчивость ребёнка, и в то же время мужество и порядочность благородного взрослого человека. Саша по-настоящему ощутил, что, всё-таки, невзирая на все их ссоры и недомолвки, он питает к брату самые лучшие, тёплые чувства. И мучительно вглядываясь в них с Навсикаей, Сашка всё пытался понять, что же их связывает, что вообще значит «Спутник»? Но по их непроницаемым лицам всё равно ни о чём не догадаешься. Такие спокойные и в то же время пылкие бывают лишь лики святых на редких иконах. И те святые тоже никогда не раскрывают своих тайн.

Уныло шмыгая носами, их маленькая компания глядела в угасающий костерок в трагичном молчании, будто они собрались у смертного одра своего старого боевого товарища. Пламя уже было не видать, тлеющий мох источал едкие клубы дыма. Плутон резко поднялся на ноги и хмуро изрёк свой приговор:

– Пора идти дальше. Мы околеем тут сидеть.

– И никуда я не пойду! – буркнул Сашка, поджав ноги. – Мы околеем, если потащимся вглубь этой чащи. Холод ведь собачий! А в чаще, небось, ещё хуже.

– Мороза-то всего градусов пять, не ниже. – отвечал Плутон с умным видом.

– А у тебя, что градусник в башке? – съязвил Саша. – По мне так и минус пять – это много. Одеты-то мы явно не по температуре. Я уже ног не чувствую. У меня на сапогах подошва тоненькая, как промокашка. Куда мне тащиться по этим сугробам?

Плутон, молча, уселся обратно и сердитым видом принялся расшнуровывать свои берцы.

– Ты это чего? – удивлённо поинтересовался Саша.

– На вот – переобувайся. Снимай свои тряпочные «черевички» и одевай мои. – ответил тот. – Придётся обменяться обувью, а то ты так долго не протянешь.

– Да вот ещё! – возмутился парень. – Как ты мои сапоги на свои лапы натянешь? Ты их все испортишь! И я твой отстой обувать не стану.

– Ах, отстой! – зло откликнулся Плутон, поднимаясь.

Он теперь стоял на одной ноге, как цапля, и держал в своей руке тяжёлый ботинок весь заляпанный грязью.

– Думаешь, мне в кайф обувать твои пёстрые сапоги на каблуках? – возмутился он. – Ни тепла, ни удобства – в таких вообще одни трансвеститы ходят! Но сейчас не до этого. Я просто не хочу, чтоб ты себе всё отморозил. Так вообще можно без ног остаться. А у тебя ещё эта… ну, носоглотка больная. Я ж помню.

Саша притих, удивлённо слушая брата. Всё это напомнило детство, когда мама поручала Георгию следить за тем, чтоб Сашка раньше времени не снимал куртку и вообще одевался по погоде. Это конечно было с его стороны очень по-дружески. И всё же Саша ему возразил:

– Слышь, да брось ты. Сам-то ещё простудишься. А со мной ничего не сделается.

– Я здоровей тебя в десять раз. – стоял на своём Плутон. – Разболеешься – станешь для всех обузой.

– Я продержусь. Есть альтернативное предложение: одеть один твой ботинок, а тебе дать свой сапог на одну ногу – ну, чтоб никому не было обидно. – усмехнулся Саша.

– Фу, дурак. – хохотнул брат. – Это как в рекламе: один носок я постирал новым порошком с отбеливателем, а второй оставил грязным.

– Потому что потерял его. – рассмеялся Сашка.

– Эй вы, клоуны! – сердито окликнула их Навсикая. – Хорош уже языками чесать. Идти пора, а вы всё соревнуетесь в остроумии. Так оно у вас у обоих неважное…

За это время она успела отрезать пару кусков от шубы и примотала мех к ножкам Беатриче поверх её хрустальных туфелек – получилось что-то вроде валенок. Ну, хотя бы за Инфанту теперь можно не переживать, она одета по погоде.

– Ладно, если не хочешь обувать мои берцы, тогда давай пошли быстрее. – обратился Плутон к брату, обратно зашнуровывая ботинок. – Глядишь, на бегу согреешься.

И с этими словами он припустился в чащу, мало обращая внимания на то, что остальные едва поспевают за ним по этим снежным завалам. Навсикая старалась держаться рядом с Беатриче, поддерживала, помогла ей перелазить через эти сугробы. Сашка уже давно заметил, что она как-то не особо доверяет ему Инфанту и так и норовит помешать им остаться наедине. И ему ничего не оставалось, как только вприпрыжку шагать рядом с братом. Ясное дело Плутон был не в духе, и всё же Саша не мог удержаться от вопроса:

– Послушай, я не понимаю, как Маргарита вмиг сотворила эту тьму, холод?

– Пойми, ничего она не сотворила. – отвечал он. – Она вообще бессильна творить. Просто истинным источником света, тепла, жизни и радости в Стране Выброшенных Вещей был Озарил. Даже если порой Он был и незрим для нас. А когда Его не стало, то и свет угас, будто выключили лампу… На самом деле, тьма и боль – это естественное состояние этого падшего мира. Он лишь из милости озаряет своих заблудших, отпавших от истины детей. И без Него повсюду мрак, Он единственный источник света. А Маргарита только сделала вид, что призвала мороз и смертную тень. Она и сама не ведает, сколько лиха это может принести.

Плутон умолк и через минуту заговорил снова:

– Помнишь, я говорил тебе: Маргарита всего лишь красивая кукла на троне. Она ничего не создаёт. Она всего лишь лгунья, обвинитель и инквизитор. Вся слава её царства за счёт других. Меченосный и Джокер творят всю чёрную работу, они исполнители её воли. Дедал, в своё время обманутый и зачарованный сотворил множество великих шедевров ей на радость. А теперь и твой безмозглый Цербер пашет на неё, как проклятый. Благодаря его мастерству её царство сделалось ещё более шикарным. А сама Маргарита не творит, а лишь порочит, извращает творение Озарила и всё то, что создают другие люди. Всё что она смогла произвести на этот свет – это те жуткие Графини Вишни, которых она прижила с одним из своих валетов, уж не знаю с кем именно… Прочие-то свои порождения она уничтожала, а эти монстры ей приглянулись…

– Ты что серьёзно?! – ошарашено, воскликнул Саша, вылупившись на брата. – Они… то есть?.. Какой ужас! Ну, и «семейка»… Но почему ты мне всего этого раньше не рассказывал?

– Всё что я говорил, пролетало мимо твоих ушей. – недовольно отозвался Плутон. – Даже если бы я тогда сказал тебе, что Маргарита прячет под короной рога, а под юбкой хвост – ты бы и тогда мне не поверил…

– А что у неё ещё и есть рога с хвостом?! – искренне изумился Саша, наивно хлопая глазками.

– Ты реально такой идиот или просто прикидываешься? – вздохнул брат, устало потирая виски.

– Просто ты не мог бы выражаться поконкретнее. – обижено пробурчал Саша. – Ты, не прекращая, стращал меня какими-то мрачными намёками. А мне нужны факты. В следующий раз, пожалуйста, говори мне всё прямо, как есть.

Плутон промолчал, а Сашке было, над чем призадуматься. Его брат был избран от первых дней в Стране Выброшенных Вещей, он один слышал глас Озарила, прежде чем Тот явился, один, кто читал Его сокровенное послание. Не удивительно, что Маргарита так жаждала завладеть Плутоном. Она желала, чтобы и его талант, его музыка послужила для её славы. Похоже, в Стране Выброшенных Вещей музыка – это не просто развлечение или забава, здесь она является реальной силой, оружием, и тот, кто умеет им мастерски владеть, способен созидать или разрушать.

Блуждая по Лесу, они к своей огромной радости отыскали Дафну, Синюю Кошку и Солнечного Зайца. Те были крайне напуганы, не понимая, что случилось. Плутон вкратце поведал им мрачную повесть о событиях минувшего дня. Невзирая на их общее мрачное настроение, вместе им стало несколько теплее и даже веселее. Солнечный Заяц выдвинул предложение прыгать всем разом, чтоб согреться, и, не переставая, скакал туда-сюда, так что у Сашки даже в глазах зарябило от вида этого пронзительно яркого комка шерсти на безжизненном фоне заснеженного Леса. Было удивительно, как в таких условиях держится Дафна – её тонкий стан был крыт инеем, она едва вся не заледенела и всё-таки продолжала улыбаться. Она чудом нашла какие-то сморщенные ягоды под снегом, но после такого перекуса стало только хуже. Сашка набил оскомину, и желудок ему свело от этой прогорклой кислятины. Плутон, крепко похлопав его по спине, бодро «утешил» брата – мол, привыкай, жизнь не сахар, а опыт обязательно пригодиться – ему ведь ещё в армии служить. Если уж честно, Сашку это нисколько не ободрило. Однако он приметил, что резкий лик Плутона вроде бы слегка просветлел. Сумерки в его глазах потихоньку стали рассеиваться, словно солнце выходит из-за туч. Говорят, что предрассветный – он самый тёмный, знобкий и страшный час. Может и для них ещё есть какая-нибудь надежда.

Без устали они бродили по Лесу, потерявшись во времени. Все уже едва держались на ногах, но останавливаться никому не хотелось. Сидеть было жутко холодно, а на ходу хоть ноги немного согревались. Но когда Плутон почуял вечер, они всё же решили устроить привал. Началась опять возня с костром – Навсикая с Плутоном снова переругались, пока его разожгли. Хотя Сашка счёл, что игра не стоила свеч – костёр получился ещё хуже прежнего. Усевшись как можно теснее, они пытались ободрить друг друга какими-то неуклюжими шутками. Всерьёз задумываться о будущем никому не хотелось. Внезапно Беатриче заметила:

– Чуете? Светлее стало…

– Ага, точно! И теплом повеяло. – радостно подхватил Сашка.

Все согласились с ними. В небе и вправду показались странные отсветы, а из чащи повалил тёплый воздух, как из бани. Не понимая в чём дело, они радостно подскочили со своих мест. И только Плутон оставался настороже и угрюмо прислушивался, а Навсикая тревожно водила своим остреньким носом.

– Да заткнитесь вы! – вдруг грубо осадил Плутон всю их развеселившуюся, галдящую компанию.

Все обижено притихли, а Сашка нахмурился – Георгий вообще противник всяческого веселья!.. Плутон же внезапно переменился в лице и переглянулся с Навсикаей. Их глаза были полны немого ужаса.

– Обереги нас, Отец! – вздрогнув всем телом, со стоном воскликнул Плутон. – Огонь!.. Они подожгли Лес!

Саша недоумённо вытаращился на брата, но вскоре понял – он и вправду не ошибся. Все почувствовали подступающий запах гари. Тут уж стало не до привала, они суетливо покинули это место, а Плутон пытался увести их от огня, но казалось, пожар следовал у них по пятам, уже нагоняя их, как охотник свою добычу. Со всех сторон полыхало жаром, ветер раздувал пламя, дым валил клубами – так что не чем стало дышать. Сашка ощущал сильный жар, его уже бил озноб. Холод пробирал до костей, а в спину ударял раскалённый воздух настигающего их пожара. Издалека доносились приглушённые крики, треск горящих и обрушивающихся цветов-гигантов.

– Как можно губить эту красоту? – едва не плача, воскликнул Сашка. – Что за зверство? Лес-то им, чем мешает?!.

– Они расчищают новые строительные площадки для демонстрации мастерства твоего разлюбезного Цербера. – кинул на ходу Плутон.

Даже в такой тяжёлой ситуации он не устаёт обвинять Сашкиного друга во всех смертных грехах!.. Обидно.

Наметавшись туда и сюда, они оказались в кольце огня. Дым разъедал глаза, все тяжело откашливались, дышать стало просто невозможно.

– Огонь растопит снег, и вода… ну, это… зальёт пламя. – неуверенно предположил Саша, пытаясь ободрить друзей, хотя он и сам догадывался, что говорит глупость.

– Ага, точно! – едко подхватил Плутон. – Огонь растопит снег, вода зальёт огонь, побегут тёплые ручейки. А после этого наступит весна, и с неба посыплются ананасы и пятитысячные купюры. Ты уж лучше промолчи, раз такой дурак! Ты пожары-то, небось, только по телеку видел.

Да, Георгий такой же едкий, как этот дым щиплющий глаза.

– Можно подумать ты сам был раньше на пожарах. – в тон брату ехидно отозвался Саша.

– Вообще-то был. И даже помогал тушить. – как показалось злому Сашке – с гордостью отвечал тот.

Тьфу ты! Он у нас и музыкант, и в армии служил, а ещё и, небось, состоит в клубе юных пожарников! Прямо сверхчеловек какой-то выходит.

Но как бы Сашка не злился на брата, нельзя было не заметить, что Плутон и вправду что-то в этом соображал. Он готов был броситься в самое пекло, возглавив «спасательные работы» по тушению пожара. Вываляв свою рубаху в снегу, он принялся бить по огню, втаптывал его в землю, пытаясь, прочисть им путь к отступлению. Кое-где пламя сдавалось, отступало, и им чудесным образом удалось вырваться из замкнутого огненного круга. Они бежали из последних сил, как вдруг Плутон заметил, что Навсикая куда-то пропала. В отчаяньи они рассредоточились по всему Лесу в поисках её, но это ничего не дало. Испуганные, разгорячённые от жара огня, перемазанные сажей они носились по чаще, пытаясь отыскать рыжую Панду. Выбившись из сил, они измождёно повалились кто где. И лишь один Плутон продолжал ещё долго метаться, ругался, звал её по имени с проклятьями, со всей своей злостью, ненавистью и нежностью. Мороз крепчал, а пожар всё ещё продолжал бушевать в чаще. Измученный Сашка задремал на руках Беатриче, лелея надежду, что действие его антидепрессантов, наконец, подойдёт к концу, и он проснётся в своей родной Российской Федерации. Его преследовал этот сон, что он вернулся в больницу к брату, но, снова просыпаясь, он ощущал холод и жар, видел снег, дым и печальное личико Беатриче. Навсикаю не нашли. Солнце не взошло.

Сон Мегетавеель был мирен и приятен, как никогда прежде. Да, все тревоги наконец-то позади. Теперь можно блаженно отдохнуть от всех преследующих её ужасов. Было так уютно нежиться в тёплой постели, как в колыбельке, словно её кто-то укачивает на руках, и чей-то нежный, сладкий голос убаюкивает её. «Спи, принцесса, сладко спи». Но сквозь сплетение этих ласковых напевов и усыпляющей музыки тревожно пробивался неприятно громкий голос, твердящий обратное: «Пробудись, спящая». Сначала этот призыв звучал тихо, но его громкость всё нарастала, он начал тревожить, злить. Но нежная колыбельная всё же силилась заглушить, раздавить его. И тут резко этот глас окреп, зазвучал как предбитвенный горн, как самый торжественный оркестр – он был суров и требователен и в то же время чист и нежен, словно самый желанный, самый любящий голос позвал её по имени, превозмогая все прочие голоса чужих.

«Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! »

Мегетавеель резко распахнула глаза. Даже если бы она очень хотела, то всё равно бы не смогла противиться музыке этого голоса, проигнорировать его призыв. Она увидела вдалеке над собой тяжёлое бесцветное небо, такое удручающее, непреподъёмное, как свинцовая крышка. Небо и ничего кроме неба. Мегетавеель совсем не хотелось шевелиться, было очень уютно, спокойно просто лежать. Вот бы так спать и спать, не просыпаясь. Она закрыла глаза, но уснуть уже не удавалось. Сон как рукой сняло, её что-то начало беспокоить, начали пробуждаться все её прежние страхи и тревоги. Сонно, лениво она пошевелила руками, почувствовала странную тесноту, словно какая-то незримая преграда лежала между ней и этим небом. Мегетавеель попыталась резко встать и больно ударилась коленями, уткнулась лбом в нечто холодное, тяжёлое. Её ладони упирались в гладкие стенки, над головой перед её глазами всё переливалось, преломленный свет падал на её лицо. Стекло. Да, это стекло разделяет её с небом. Ударила снова, но преграда была непреодолима. И только теперь она поняла – эта крышка над головой, и теснота, и спёртый воздух… Она лежит погребённая в хрустальном гробу! Дикий ужас накатил на Мегетавеель, она заёрзала, принялась колотить в стенки. Но крышка её гроба, похоже, была крепко привинчена, она не могла её сама поднять. Через минуту притихнув, она попыталась успокоить себя – её обязательно кто-нибудь спасёт. Ведь был же этот голос, который её разбудил. У каждой принцессы должен быть принц. Именно он её спасёт, снимет эту тяжёлую крышку. Она попыталась убедить себя в этом, но сердце, не смолкая, колотилось как бешенное. Вокруг ведь нет никого. И только это НеБо, НеБо, НеБо!.. Нет, нет, нет! Мегетавеель стало казаться, что ей не хватает воздуха, она задрожала, истошно закричала, но лишь глухая тишина звучала ей в ответ. Теперь её охватила паника – что она может сделать, если никто не придёт? Где это видано, чтобы принцессе приходилось самой себя спасать! Как же это несправедливо! Её охватили ужас, отчаянье, обида. А дремотный дурман тем временем окончательно развеялся. Как же это было некстати!.. Уж лучше было бы задохнуться и умереть во сне. Навечно уснуть, не просыпаясь, и ничего не почувствовать. А теперь, сколько часов, дней пройдёт прежде, чем она сойдёт с ума и умрёт медленной, страшной смертью? Слёзы застелили её глаза, сквозь них через толщу стекла она видела небо. Там в далёкой высоте парил пронзительно белый голубь. Как наверно хорошо там, на свободе… Отчаянно, без всякой надежды Мегетавеель ударила в крышку, хоть и знала, что это бесполезно – эта тяжесть давит, как могильная плита на её груди, будто камень, привязан на шею, а она лежит на дне моря, придавленная толщей воды. И всё-таки она бьётся в стекло. Здесь так тесно, так мало пространства – не развернуться, не размахнуться. Но Мегетавеель продолжает биться как обезумевшая золотая рыбка о стенки аквариума. Ударяет кулачком снова и снова с криком и стоном, становясь от ужаса всё сильнее, всё настойчивее. А голубь продолжал парить над ней кругами, словно дразниться своей свободой. И глядя на него, Мегетавеель не сдавалась, назло всем так хочется жить! И вот, наконец, тонкая паутинка трещин поползла по стеклу. Ещё и ещё. Девушка разбила костяшки пальцев и колени в кровь. И откуда только взялось это упорство, эта жажда жизни, которой никогда прежде в ней не было? Она уже не плакала и не стонала, из её уст вырывался злобный крик, почти рычание – казалось, теперь она готова разбить даже небосвод, если придётся. И вот с оглушительным треском половина крышки прямо над её лицом разбилась, засыпав её осколками, и стекло вонзилось в плоть. Раньше – робкая, изнеженная, слезливая она плакала, даже порезав палец, а теперь не замечала льющейся по лицу крови. Тяжело глотая воздух ртом с воплем, она вырвалась на волю, как птица из капкана. Изодранная в кровь, порвав своё бальное платье в лохмотья, она с трудом выкарабкалась из наполовину разбитой крышки, ободрала себе ноги и кубарем пала с высокого мраморного постамента, на котором стоял гроб. Чуть ли не ползком на четвереньках Мегетавеель кубарем покатилась вниз с холма, бегом от этого ужаса, словно боясь, что кто-то набросится со спины и затащит её обратно в гроб. Онемевшие ноги отказывались слушаться, тело затекло, кости ломило, а ледяной ветер пронизывал насквозь, сбивая с ног ослабевшую девушку. Спустившись с холма, она подняла глаза наверх. Вот на самой вершине стоит хрустальный гроб – отвергнутое ею брачное ложе, свадебный дар Джокера. Сына мастера Дедала они предали зверской казни сразу, а её обрекли на долгую, мучительную пытку. За что ей это? Она сидела на земле, обречённо раскинув руки, рыдала, её всю колотило от холода – откуда-то налетела злая буря. И вот Мегетавеель здесь одна – такая бедная, бросаемая бурей, бесприютная, безутешная в своём горе… Но нельзя было продолжать сидеть здесь. Один вид этого гроба ужасал её. Но впереди её ожидало куда более безрадостное зрелище. Со всех сторон девушку окружал тёмный дремучий лес, вовсе не похожий на тот в котором она бродила с детства, в котором пасла свои стада и растила цветы. Теперь она стояла у порога беспросветной чащи, словно у входной стрельчатой арки заброшенного храма или скорей гробницы – оттуда тянуло затхлой сыростью и стужей. Здесь росли одни корявые, разлапистые ели и сосны, их кроны сплетались, создавая собой непрерывный узорчатый свод, под которым таился стылый полумрак. Эта тьма такая же безнадёжная, как и та, что царит теперь в её душе. На дрожащих ногах, кутаясь в свои ветхие лохмотья – во что только превратились её бальные, её брачные одежды! – она вступила в эту страшную лесную обитель. И зачем она только вылезла из своего гроба? Здесь такой ужасный холод, вдвойне пронзительный после спёртого, тёплого воздуха её темницы. Куда ей теперь идти? Мегетавеель с трудом волочила босые ноги, оправляя жалкие обрывки своего платья, вьющиеся на ветру. Ещё не успев, как следует углубиться в лес, она поняла, что заблудилась – она бы уже ни за что не смогла бы найти выход. Деревья росли здесь так тесно, меж них не было никакого просвета, и они, казалось, тянули к ней свои жадные лапы-ветки, цепляясь за волосы, за одежду. И в это тусклом сумраке девушке виделись жутко-прекрасные лики обитателей этого леса – все они деревья – злые дриады с ниспадающими гривами волос и изящные юноши, похожие на древних деревянных идолищ. Их жёлтые глаза насмешливо перемигиваются во тьме. Кажется, они готовы вот-вот вцепиться в Мегетавеель, настичь её. Они такие же алчные, похотливые, беспощадные, как Джокер. В ужасе девушка металась по лесу, пугаясь каждой тени. А лес, будто всё пышнее разрастается, блаженно питаясь её страхами, и создаёт всё новые и новые кошмарные видения на её пути. Но вот неожиданно промеж заскорузлых древесных стволов показалось некое ярко-белое пятно – там промелькнул тот самый сверкающий голубь. Он снова явился ей, раздражая своей белизной, вызывая зависть. Ведь он умеет летать, и он такой чистый, такой невинный – Мегетавеель сама была такой, прежде чем стала игрушкой Маргариты… Она побежала вослед голубю в нелепой надежде, что он выведет её отсюда. Он пропадал и показывался снова. Наконец он исчез из виду, зато впереди появился некий незримый источник света. Мегетавеель со всех ног неслась туда. Ей было уже всё равно, кого она там встретит, пусть даже это Маргаритины прихвостни – лишь бы найти живых людей, больше она не выдержит этого жуткого одиночества. Она мчалась, раздвигая руками нависшие злые ветки, и вот замерла, зажмурившись от слепящего света – такого тёплого, свежего, словно солнце заново родилось и вышло ей на встречу. Голубь ведущий её, сидел на плече рослого, стройного человека, стоящего к ней спиной. Когда он обернулся, Мегетавеель невольно вскрикнула, вскинула руки и лишилась чувств. Падая, она ощущала благословенное прикосновение чьих-то рук, заместо чёрного небытия она погрузилась во свет, как в море, и потонула в блаженном, целительном полусне.

⇐ Предыдущая 18 19 20 21 222324 25 26 27 Следующая ⇒