«В Стране Выброшенных Вещей» 22 страница

Он задумчиво погладил мех и со своей прежней меланхолией медленно проговорил, дремотно растягивая слова:

– Я рад, что всё-таки эти твари хоть на что-то сгодились… А я уж думал было, что эти панды вообще какая-то бесполезнейшая ошибка природы. У них и мясо наверно так себе. Хотя Меченосный говорил… – и Джокер запнулся, заметив нарисовавшегося Палача. – О, лёгок на помине, Братик… – тотчас разулыбался он.

– Всё готово, Госпожа. – угрюмо прорычал Меченосный, игнорируя его. – Пора возвращаться во Дворец.

– Ах, да! – радостно захлопала в ладоши Маргарита и, возведя на Джокера неоднозначный взгляд, договорила. – Твоя новая игрушка, я так думаю, уже готова, так что нас ждёт славное представление… Да, и чуть не забыла. – обратилась она к Меченосному. – Излови где-нибудь этого Якоба и препроводи его в гости к Церберу. У них там намечается небольшой банкетик на двух персон…

– Что подбросим свежатинки в качестве десерта для Вашего ручного волчонка? – расхохотался Палач.

– Якоб скорей смахивает на падаль. – возразил брату Джокер. – Вообще эти предатели все какие-то тухленькие. Ставлю на кон пятерых из моих лучших мальчиков, что живым он от Мастера не вернётся.

– Принимаю. – кивнул Меченосный. – Я-то считаю, что эта – как ты выразился – падаль ещё себя покажет.

– Вот и проверим, годиться ли он на что-нибудь. – подвела итог королева. – Если останется невредимым – пристроим его куда-нибудь. Вот хотя бы к Джокеру в балаганчик…

– Буду весьма рад. – отвесив изысканный поклон, откликнулся тот и мечтательно вздохнул. – Хотя было бы куда лучше, если ко мне в балаганчик пожаловал Мастер...

Вся царственная троица вместе со своей свитой покинула Полис до времени. Лишь Цербер оставался при Башне, дабы довести до совершенства последние штрихи своего великолепного творения. Наконец-то Мастер остался в тишине и покое, и все эти необузданно шумные, нарядные королевские куколки покинули своего обожаемого Кукловода. Полис занесло снегом. Всё его былое многоцветие потонуло в беспросветном мраке, вспоротом лихой снежной пургой. Весёлый кукольный городок превратился в готические декорации какого-то дешёвого, древнего, как сама смерть чёрно-белого фильма. И никто из жителей Полиса не стремился его увидеть – они испуганные, недоумевающие попрятались по своим домикам и боялись нос высунуть на улицу. Оттого никто и не увидел, оттого никто не узнал, что творил Мастер Цербер оставшись в одиночестве. На сей раз его спектакль был лишён зрителей. Но впрочем, они бы всё равно ничего не поняли и сочли, что Кукловод снова пьян до одури или просто окончательно выжил из ума. Немногие бы заметили, что нынче его взгляд был трезв и ясен как никогда, словно он только теперь и проснулся. Цербер изящно, неспешно скользил туда и сюда средь буйного вальса снежинок, словно и сам танцуя им в такт. Он нервно взбрасывал гибкие руки вверх, осторожно переступал на цыпочках, невероятно изгибал худощавое тело, так что казалось, можно было переломить кости. Порывисто взвивался ввысь, вздымая вокруг себя седые, в тон искристым прядям своих волос снежные вихри, и так же стремительно падал вниз, как способны падать только звёзды с небосвода и подстреленные птицы. Совершая какие-то сложные балетные па, он походил на некого заколдованного, обезумевшего принца. Он погружал полиловевшие кисти своих рук, перевязанные проступившими венами как подарочными ленточками, глубоко в снег и вскидывал их вверх, осыпая себя водопадом снежинок, будто звёздным фонтаном. От мороза, а может и от отчаянья Цербер весь выцвел, посерел. Казалось, он может рассыпаться от неловкого прикосновения или от слишком сильного порыва ветра. Он радовался снегу, как мог ликовать только ребенок, впервые вырвавшийся на волю, будто на всём белом свете больше нет никого – лишь он и эта ночная вьюга. Но ликовал Цербер, как обычно не долго. Ему словно самому перед собой стало стыдно за это ребячество, и он понуро опустился на колени, зарывшись в снег как маленький раненый зверёк. Вскоре он снова поднялся на ноги, и его лицо приобрело привычное насмешливо-злое выражение. Обнаружив свою флягу абсолютно пустой, он рассмеялся, выругался и, быстренько нацарапав в одном укромненьком уголке башенной стены три некие фразы, словно себе в качестве памятки, Мастер со всей серьёзностью наконец-то принялся за свою работу.

«Маргарита – дура. Цербер – свихнулся. Тристан – брат».

По возвращению во Дворец вся королевская свита затеяла шумный праздник, они торжествовали полную победу своей госпожи. Графини Вишни подвели тем временем к Маргарите преображённую Мегетавеель – её было не узнать. Белые локоны пышно взбиты, глаза густо подведены, всё лицо сильно разрумянилось. Белое платье было туго стянуто в талии, корсет нещадно давил на грудь, не давая свободно дышать, непривычно оголённые плечи и руки были густо напудрены и натёрты благовониями. Графини возились с ней много часов, будто приготовляя изысканный десерт для званого ужина. Маргарита окинула девушку оценивающим взглядом и удовлетворённо кивнула своим фрейлинам. Да, они умело создали подобие – умалённую и заметно приниженную копию самой королевы. Они всегда творят по своему образу… Как опьяненная, не замечая насмешливых и похотливых взглядов, Мегетавеель шла к Маргарите, тяжело волоча за собой необъятно пышную, многослойную юбку из хрустящей и жёсткой как сталь ткани. Королева ласково взяла её под ручку и, поцеловав, прошептала ей на ухо:

– Ну, вот ты и стала красавицей! Идём, полюбуешься на себя.

О, да – если не балы и игры Валетов, то именно самолюбование является излюбленной забавой королевы. Она подвела Мегетавеель к большому напольному зеркалу в другом конце зала. Зеркало отразило их обоих – они словно восхищённо замерли перед прекрасной картиной, обрамлённой каймой червленого золота. Разгорячённая как от вина, былая пастушка в своём удушливом корсете, чересчур вычурно и вульгарно разнаряженная стояла, тяжело дыша, рядом с роскошной Госпожой Царств. Конечно, их не сравнить. Отражение кричит о том, что нет подобных Маргарите. И словно, чтобы ещё больше посмеяться над глупенькой простушкой, королева властно обратилась к отражению:

– Только зеркальце ответит, кто Прекрасней всех на свете…Зеркальце нам даст ответ – Маргариты краше нет.

Королева звонко рассмеялась и, обхватив пастушку за талию, споро зашептала:

– Но ты не расстраивайся, милая. Здесь всем найдётся место. Добро пожаловать, принцесса, в моё Славное Царство! И вот возьми, отведай моих яблочек. – и с этими словами она протянула девушке багряный, блестящий как отполированное стекло плод.

Сей же миг Мегетавеель почувствовала нестерпимый страстный голод и жажду и, не задумываясь, вкусила от яблока. Губы обжёг мороз, и по всему телу разлилось странное неведомое ей доселе чувство, возбуждённое томительным вкусом этого плода. Впрочем, уста её тут же наполнились горечью, и некая иная жажда тяжело сдавила глотку. Снежно-белые губы пастушки потемнели от брызнувшего густого как кровь сока. Пока она жадно поглощала яблоко, некто, подойдя со спины, осторожно взял её за локоть. Обернувшись, она смущённо увидела перед собой галантно раскланивающегося Джокера. Тасуя в руках колоду карт, он привычно певучим голосом неспешно молвил, обращаясь главным образом к Маргарите:

– Червонная Дама шестёркою бита. Так может прекраснее есть Маргариты?..

Мегетавеель переводила взволнованный взгляд с королевы на Джокера, не понимая, о чём он говорит. Но зато, похоже, Маргарита всё отлично поняла. С едкой усмешкой она ответила:

– Ну, что ж, вкуси сам – а потом уж делай выводы. Ну, да ладно я вас оставляю. Только особо не заигрывайся, Братец. По окончанию очередного спектакля ты слишком подолгу не можешь выйти из роли…

Проводя улыбчивым взором королеву, Джокер услужливо обратился к пастушке:

– С Вашего позволения я возьму Вас под свою опеку на этот вечер. А то здесь бывает беспокойно. Вы ничего не желаете?

– Благодарю. – робко пискнула зарумянившаяся девушка. – Разве что глоточек воды… После этого яблока меня мучит невыносимая жажда.

– О, я с радостью готов помочь Вам утолить эту жажду. – продолжил он и, убрав карты в нагрудный карман своего камзола, повёл её под руку к богато накрытому столу, стоящему вдоль стены.

Заместо «глоточка воды» он подал ей полную до краёв хрустальную чашу с неким лиловатым питьём. Держа одну руку у её шеи, он принялся сам поить её. Жажда достигла своего апогея, поэтому Мегетавеель даже не сопротивлялась. Она жадно припала устами к чаше, но с каждым глотком эта жажда лишь усиливалась. Распылённая измученная девушка почувствовала, что больше не может этого вынести, но Джокер не отпускал её, пока она не осушила чашу до последней капли. Она не успела опомниться, как Джокер уже повёл её в танце.

– Я слышал о вашем заповедном саде. – странно улыбаясь, шептал он, не прекращая кружить её. – Вы долго берегли его от прочих. Однако смею надеяться, что мне Вы позволите проникнуть туда.

Белые локоны разметались, пали на жарко пылающее лицо. Слова Джокера откуда-то издалека с трудом достигали её слуха. И ещё хуже она понимала смысл его речей.

Со всех сторон проносился неразрывный пёстрый круг танцующих. Это был истинный маскарад. Одно лишь было не ясно: то ли прекрасные гости этого бала нацепили какие-то жуткие гротескные маски, то ли напротив это некие звероподобные чудовища прятались за масками ангельски красивых людей. Вокруг лишь метались эти лики, морды – будто пляску затеяли горгульи на пару со святыми… А Джокер всё крепче прижимал девушку к себе, её попытки отбиться были так слабы, что в итоге она сдалась и расслаблено оперлась на сильные плечи партнёра. Здесь всё было таким пугающим, что единственной опорой и укрытием казался только он.

В танце Джокер надел на шею Мегетавеель рубиновое ожерелье, повесил рубины на запястье, увенчал голову сверкающей диадемой и каждый из этих даров он сопровождал поцелуем, припадая устами, то к её рукам, то к шее. Прикосновение его губ причиняло боль, как удар кинжала. Завязав глаза пастушке отрезом плотной ткани – синий бархат в жемчужной россыпи, словно он оторвал кусок звёздного неба – Джокер принялся кружить её, и вот уже она сама со смехом вертится волчком, ища напряжёнными руками кого-то в толпе. Чьи-то пальцы, чьи-то губы настигают и жалят своим огневым касанием, кружат её снова и снова, так что она не может удержаться и вот опять заливается нервным, безвольным, душащим смехом.

Она вслепую переходила из рук в руки, пока не ощутила вновь это острое прикосновение пальцев самого Джокера – как электрический разряд. По коже Мегетавеель пробежал мороз, она оказалась в его объятьях и ощущала, как он склоняется всё ближе над её ухом, напевая свою песнь.

– Твои цветы цветут лишь для меня. Плоды созрели Джокеру на радость. Так отвори же мне свой сад, впусти меня, невеста!..

Внезапно какой-то ужас, омерзение охватили Мегетавеель, и она, отчаянно заметавшись, попыталась вырваться из его рук. Сорвав повязку с глаз, девушка ринулась в толпу, пытаясь разорвать их круг. А они продолжали безумно смеяться, хватали её за руки, кружили, обнимали. С трудом пробилась она сквозь них к престолу Маргариты и в изнеможении пала у её ног, уткнувшись личиком ей в колени.

– Что с тобой, дитя моё? – проворковала королева, положив руки на её голову. – Ты чего-то испугалась, глупышка? Ну, так я тебя сейчас успокою. Усаживайся поудобнее, я расскажу тебе Сказку.

Мегетавеель по-сиротски пристроилась у подножия престола, а Маргарита тем временем, расчёсывая ей, волосы золотым гребнем тонкой работы, нараспев начала свой рассказ:

– Жила-была одна принцесса…

И вся Маргаритина свита странно вторила ей, будто гулкое неверное эхо опустевшего храма:

– Принцесса дурочкой была...

– В саду среди цветов росла…

– В цветах принцесса умерла…

– На званый бал пришла принцесса…

– Пришла не званою на бал…

– И танцевала с кавалером…

– С принцессой мёртвый танцевал…

– Он подарил принцессе розу…

– Он преподнёс принцессе нож…

– Принцесса, быть тебе невестой…

– Принцесса, скоро ты умрёшь…

– Так воспоём хвалу принцессе…

– По ней поют колокола…

– Жила-была одна принцесса…

– Одна средь лилий умерла…

Маргарита не переставала проводить гребнем по спутавшимся локонам девушки, её резкие движения даже царапали кожу головы. Но Мегетавеель уже словно ничего и не чувствовала, она поникла ликом, смотрела отрешённым взглядом в пол. Подошедший Джокер резко поднял её с пола и под руку повёл к богато убранному столу. Из его рук она принимала эти сказочные дурманящие разум яства. Безвольно теряя власть над собой, она без разбору вкушала всё, что ей давалось. Мегетавеель не замечала, как её пылающее лицо было перемазано приторным дымчато-розовым кремом. Все эти накатившие желания, страсти лишали рассудка, дрожащими руками она жадно, томно прижимала к груди россыпи золотых драгоценных украшений. Шаря рукой по столу, где меж кубков и тарелок были навалены груды самоцветов, она ощутила острую боль в руке. Отдёрнула руку, увидела глубокий порез на безымянном пальце. Плоть была глубоко рассечена, ранка сильно кровила. Мегетавеель вновь ощутила, как на неё накатил липкий, леденящий душуровь страх. Едва попав во Дворец, она блаженно поддалась этому очарования, кровь её возбуждённо кипела, её око, плоть, душа не могли насытиться всей этой красотой – так страстно она жаждала, желала. Лишённая воли, отдавшаяся их власти она хотела раствориться в этом блаженстве. Всё это время какой-то странный голос звучал внутри, не давая ей совсем забыться, но она всеми силами пыталась заглушить его, отбросив страх. Она желала вкусить всё, чем славилось прекрасное Царство Маргариты. Но теперь её вновь охватил ужас, и всё что так манило её на этом балу, теперь отчего-то стало вызывать тошноту, отвращение. Она была пресыщена, измученна. Теперь бы прекратить всё это, разорвать круг! Но было уже слишком поздно. Бешеные маски-лики проносились кругом в своём карнавале, Джокер с иступлённым, пугающим взглядом стоял совсем рядом, и кровь бежала из ранки по пальцу, по руке рваной ленточкой.

– Это тоже из сказки. – как в забытьи проговорила Мегетавеель, глядя на свою руку. – Принцесса уколола палец и уснула на долгие-долгие годы. А потом пришёл принц и пробудил принцессу своим поцелуем…

– У нас всё будет несколько иначе, возлюбленная невеста моя. – жутко улыбнувшись, отозвался Джокер и, припав к её руке, жадно слизал кровь.

Мегетавеель попыталась высвободить руку, оттолкнуть его, но из его нечеловечески сильных объятий невозможно было вырваться. Неужели это было так привлекательно, так маняще? Желая привлечь внимание галантного изысканного Джокера, разве думала она, что его прикосновение, его близость будут так омерзительны? Он вызывал ужас, стыд и отвращение к себе самой. О, если бы теперь повернуть время вспять! Назад!.. Назад…

– Отчего моя невеста, моя принцесса воротит от меня своё личико? – усмехнулся Джокер. – Да, у нас будет своя сказка. Принцесса уснёт и будет предана забвению, но не от ранки на пальчике, а после…поцелуя жениха. Но я обещаю тебе, возлюбленная, я буду навещать тебя во время твоего долгого, долгого забвения. Ожидай меня вскоре… – наклонившись к её лицу, прошептал он и жадно впился в её уста, как голодный одичавший зверь.

Страшная боль пронзила всё тело Мегетавеель от макушки до пят, словно её рвут на части, сердце будто драли стальными шипами, дыхания не стало хватать. Всеми силами она пыталась оттолкнуть его, но ничто не могло уже его остановить. Джокер мучительно блаженно выпивал из неё жизнь. Когда он, наконец, оторвался от девушки, окончив этот долгий поцелуй, она измождённая в ужасе увидела как по его смачно улыбающимся бледным, как могильные плиты губам стекала кровь. Силы оставили её, девушка почувствовала, как медленно оседает на пол, откидывается назад, теряя равновесие. Смеющееся прекрасно-ужасное лицо Джокера откуда-то с высоты взирало на неё, а рядом с ним возникли обезображенные злорадным торжеством лики Маргариты и её хохочущих развратных Графинь и прочие маски-морды придворной свиты.

– «Невеста»! «Принцесса»!.. – безжалостно глумились они. – Кем возомнила ты себя, жалкая замарашка?! Вся перемазалась в грязи, такая жалкая, слабая! Взгляните на неё – алчную, порочную!..

Они не умолкали, словно для них мало было просто убить, уничтожить. Они втаптывают в грязь, оплёвывают, насмехаются, лишая всякой надежды. Они напоминают о стыде и позоре, обо всех содеянных грехах и клевещут, обвиняя в несовершённых преступлениях. Здесь нет милости. Прощения не будет вовеки.

– Ничтожная! Ты не достойна и ноги целовать мои! – хохотала Маргарита. – Отдам тебя в игрушки моим Валетам, пока им не надоест. Кто ещё хоть раз посмеет сравнить тебя со мной? Ты никогда не займёшь моего места! Я единственная Королева! Я и только я!

– Спи, моя милая невеста! Крепко, сладко, вечно спи! – шептал Джокер, словно колыбельную пел. – А я буду приходить к тебе во снах!..

И Мегетавеель, лишившись чувств, как утопленница придавленная толщей воды, погрузилась в чёрное беспросветное забвение. Так придворный Шут – великолепный Джокер вновь славно повеселил свою Госпожу, разыграв новый спектакль. Все остались довольны его представлением. Джокер играет безупречно…

…В блаженном Царстве Маргариты исполнялись все желания. За верную службу Королева щедро вознаграждала своих деток. И Якоб хотел немногого – славы, власти, обожания…Он просто желал иметь хоть крупицу той красоты и блеска, которыми был окружён несравненный Мастер Цербер. Нет, не так. Якоб жаждал быть с ним наравне... Хотя опять не то. Короче, что уж тут скрывать – Якоб страстно, безумно мечтал превзойти Кукловода во всём, затмить его, украсть всю его славу, втоптать его в грязь, чтобы тот ползал у его ног. После того как он наконец открыто перешёл на сторону Маргариты, Якоб денно и нощно строил планы мести, его воображение рисовало пленительные картины ожидающего его королевского вознаграждения. А пока он предавался этим фантазиям, его отправили к Церберу на «банкет». Похоже в качестве главного блюда…

Уже несколько часов Якоб стоял крепко привязанный к одной из колонн в Церберовой мастерской с кляпом во рту. Верёвки ужасно впивались в кожу, всё тело затекло, и ноги в бессилье подкашивались. А сам Мастер тем временем, молча, сидел неподалёку, закинув длинные ноги на стол, и, не сводя с испуганного рыжего мальчика мутного взгляда, пил, пил, пил без остановки все эти долгие часы. Дым его сигарет вызывал у Якоба головокружение и дурноту, не удивительно, что от этой дряни у Цербера напрочь отключаются мозги. Главное было не смотреть на рабочий стол Кукловода. Тут был разложен весь его инструмент – скальпели, ножницы, зажимы и напильники, иглы, шприцы, отвёртки и всякие скляночки, ленточки, бинтики… Якоб уже был бы рад упасть в обморок, лишившись сознания, – пусть Цербер творит, всё что хочет, лишь бы ничего не чувствовать! Но как бы дурно ему не было от страха и Церберова курева, отключиться ему не удавалось. Обморок – это тебе не обед в ресторане – такое, увы, не закажешь. Перед глазами Якоба непрестанно мельтешили маленькие кроваво-красные бабочки – их в мастерской были целые сотни. Цербер тем временем наконец-то пошевелился, сменил позу и ещё через миг, слегка пошатываясь, встал на ноги. Якобу выть захотелось, когда он смотрел на то, как Кукловод неверными движениями натягивает на свои изящные руки белые хирургические перчатки. Подумав с минуту, рассматривая что-то на столе, Цербер всё-таки снял перчатки и отшвырнул их на пол. Со скальпелем в руках Мастер приблизился к своей жертве и с пьяной улыбкой впервые за этот вечер разомкнул уста.

– Якоб, друг мой, вот всё хочу спросить у тебя... – растягивая слова, медленно заговорил Цербер, сделав очень серьёзное выражение лица. – Как тебе нравятся мои бабочки?

С этими словами Кукловод осторожно схватил кончиками пальцев за крылышки одну из пролетающих мимо алых красавиц. Бабочка тревожно затрепетала в его болезненно-бледной руке, отливающей пепельно-голубыми тенями.

– На пути к совершенству личинка превращается в куколку. – влюблено разглядывая отчаянно бьющуюся в его длинных нервных пальцах пленницу, продолжил Мастер. – Этот путь проходит всякая из них. Сначала жалкая гусеница становится куколкой, чтобы после заново родиться в облике бабочки. Куколка – это первая ступенька восхождения к идеалу. И я тоже творю куколок… Это и мой путь. Знаешь, Якоб, что я подумал: если даже из какого-то противного червяка может получиться столь прекрасное создание, то быть может и из тебя ещё выйдет толк. Хочешь стать куколкой? Чудесное перерождение на пути к совершенству… На пути к бабочкам. Я ведь так сильно…так сильно люблю бабочек.

Произнеся это, Кукловод взялся пальчиками за другое крылышко бабочки и резким движением разорвал её надвое.

– Да, истинная Красота ужасающе хрупка и беззащитна. – вздохнул он, отбросив за спину останки несчастной, будто два аленьких лепесточка, и возвёл на Якоба тяжёлый, полный ненависти взгляд. – Зато вот уродство, предательство и грех – о, как же они сильны, как могущественны, несокрушимы! И глядя на тебя, я всё больше убеждаюсь в этом.

Якоб что-то промычал и, шмыгая носом, усердно шевелил бровями, словно пытаясь донести до Цербера какое-то важное послание. А Мастер изящным жестом взмахнул своим скальпелем, едва не распоров ему скулу. Лезвие легко скользнуло по повязке на его лице, и она разрезанная отлетела на пол, оголив пустую глазницу.

– Какая зияющая пустота… – печально промолвил Кукловод, всматриваясь в искалеченное лицо Якоба. – Печальное, жуткое зрелище. Будто я стою у края пропасти, словно передо мной разверзла своё алчное зево сама преисподняя. И ведь главное, что в душонке твоей точно такая же чёрная бездна. Меня правда волнует другое – почему ты не носишь тот стеклянный глаз, который я для тебя сделал? О, как же я не люблю, когда пренебрегают моими подарками!

Якоб весь затрясся и снова принялся мычать, страшно округлив свой единственный глаз.

– Ну, чего ты трепыхаешься? Как же ты меня достал! – закатив глаза, раздражённо простонал Цербер и замахнулся на дрожащего мальчика своим скальпелем.

Отточенное лезвие, обрушившееся на закрывшего от страха глаза Якоба, неожиданно рассекло все путы, которыми он был связан. Перерезанные верёвки пали на пол, и мальчик измождено рухнул на колени. Вытащив кляп изо рта, он испуганно, смирённым, льстивым голоском затараторил:

– Цербер, Цербер! Я ношу его… Глаз, то есть. Вот! Вот, смотри – он всегда со мной, я очень берегу твой подарок!

Всхлипывая, Якоб достал из-за пазухи мешочек, висящий на шее, а из него извлёк превосходной работы хрустальный глаз с рубиновым зёрнышком на месте зрачка. С трудом выдавливая из себя жалкую, лживую улыбку, подобострастно глядя на него снизу вверх, он протягивал Кукловоду свой глаз дрожащей рукой. Цербер с минуту взирал на Якоба изумлённым, отупелым взглядом, после чего неожиданно захохотал во весь голос, истерично схватившись за живот. Якоб испуганно сжался в комок, решив, что Цербер окончательно тронулся.

– Ой, я не могу, придурок! – сквозь смех с трудом выговорил Цербер. – Он носит глаз за пазухой! Типа, ему там самое место. Я не для того так старался, чтоб ты его ото всех прятал. Ты что не знаешь, как его носить? Ну-ка дай я помогу тебе.

Одной рукой, тряхнув Якоба за грудки, Кукловод поставил его на ноги. В полном изнеможении рыжий мальчик прислонился к колонне за своей спиной, а Цербер больно сдавив своими сильными, как плоскогубцы пальцами его лицо, вставил это жутковатое стеклянное око в его пустую глазницу. Больно, противно, стыдно. Истинная пытка. Якоб никак не мог отморгаться, его тело не желало принять эту чужеродную деталь, висок пронзила острая боль.

– Ну, вот ты каким красавчиком у нас стал. – с довольненьким видом причмокнул губами Цербер и похлопал его по щеке.

Якоб уже почти успел успокоиться и с облегчением вздохнул, как в этот самый миг Кукловод со всей силы вмазал ему в челюсть. Мальчик пушинкой отлетел в другой конец мастерской, а Цербер не спеша, отошёл обратно к столу и, не оборачиваясь, через плечо заговорил:

– Помнишь, Якоб, как в тот раз я тебе сказал – буду бить, пока ты весь соплями не изойдёшь. Ну, а ты тогда начал реветь ещё прежде, чем я до тебя дотронулся. У меня даже кулак потом разболелся… Я же спрашивал, что ты предпочтёшь: продать душу Маргарите или всего-то – лишиться глаза. Но ты не сильно беспокоился о своей душе, считал, что она всё равно останется при тебе. А вот потеря глаза тебя куда больше страшила – ты боялся людских расспросов. Вот тебе клеймо от меня, вечная память о преступлении. Но самое смешное, что ты и глаз не уберёг, да и от душонки твоей ничего не осталось. Знаешь в чём разница между мною и тобой? Ты приполз во Дворец на карачках, весь исходя слюною от охвативших тебя сребролюбия и похоти. Ты жаждал славы. А я пришёл к Маргарите с гордо поднятой головой за куда более ценным приобретением. За смертью… Но нас обоих всё равно ожидает одинаковая участь. Как и всех её «возлюбленных» проклятых деток.

Пока Кукловод произносил всю эту свою длинную, вдохновенную речь, Якоб продолжал, сжавшись в комок, сидеть на полу в уголке. Его беспокойный взгляд бегал туда и сюда, он будто готовился к прыжку и всё же не решался даже подняться на ноги. Цербер, наконец, обернулся и разочарованно вздохнул:

– А ты ведь совсем меня не слушал! Как печально, что никому нет дела до того, что я говорю. Не удивительно, что тут и сам с собой говорить начнёшь… Да, и кстати, Якоб, не прячь взгляд, я отлично вижу, куда ты косишься. Думаешь, как бы изловчиться и, подбежав к столу, пырнуть в меня чем-нибудь из моих инструментов? – сказав это, он нервно рассмеялся. – Какой виртуоз! Но, по-моему, это лучше подойдёт для твоей цели. Или ты уже забыл про «мамочкин подарок».

С этими словами он швырнул Якобу изогнутый кинжал в богато украшенных ножнах. И хоть он упал прямо перед его носом, мальчик не решался поднять его с пола.

– Ответь мне, Якоб, это всё? – продолжил Цербер, подойдя ближе. – Это всё, что Маргарита тебе заплатила – какой-то неказистый кинжальчик ценою в тридцать серебряных монет?.. Какая жалкая нынче зарплата у Иуды. Но ты не переживай, я уверен – каждого порядочного Иуду ждёт ещё и премия. Петля. Ты главное не сходи с избранного пути. Меня больше интересует другое. Для чего тебе дан этот кинжал, в чью спину ты его хочешь всадить? В Тристана или в меня? Ну, что ты хнычешь?! – теряя терпение, заорал Кукловод. – Встань немедленно! Хватит ползать! Неужели ты вообще потерял в себе всё человеческое?!

В страшной ярости Цербер тряс Якоба, пытаясь поднять его на ноги, а тот не прекращал жалостливо всхлипывать. Он стоял перед Мастером весь, скукожившись, сгорбившись, и не мог сдержать слёз.

– Как странно смотреть, как слёзы текут лишь по одной стороне твоего лица. – на миг притихнув, грустно усмехнулся Цербер. – Ты плачешь только живым левым глазом. Но я тебе всё равно не верю. Говорят, что левая – худая сторона. Это лживые слёзы. Теперь ты всегда смотришь влево и видишь только дурное…

Кукловод поднял с пола кинжал, обнажил его и подал Якобу рукоятью вперёд.

– Итак, если ты действительно хотел меня прикончить – вот, пожалуйста. – тихо проговорил он и вновь сорвался на крик. – Ну, давай же! Ты ведь так этого желал. Всади кинжал мне в грудь! Или ты умеешь ударять только в спину?! Чего ты ждёшь? Ты же уже давно убил меня. Просто доделай начатое. Пора закончить ломать эту комедию!

Но Якоб выпустил из дрожащей руки кинжал и, рыдая, рухнул на пол к его ногам.

– Цербер, умоляю!.. – со стоном восклицал Якоб. – Я не хотел! Просто так вышло… Я лишь сболтнул лишнего, а Меченосный… Ты же его знаешь. Мне было так страшно! Но я не желал ничьей гибели!.. Цербер, сжалься! Я не могу так… Цербер!..

Якоб ползал у его ног и готов был землю пред ним целовать, а сам Кукловод свысока с презрением, брезгливо взирал на него и молчал.

– Не трожь меня. – наконец пробормотал он, отпихнув Якоба от себя сапогом. – Так ты говоришь просто «сболтнул»? Чего ж я тебе заодно и язык-то не вырвал? Довольно. Выметайся отсюда! Пошёл вон! Не смей дольше осквернять это место своим присутствием. Мой дом был ею освящён… Впрочем, моё благословение обратилось проклятьем.

– Цербер, спасибо, что ничего... не сделал со мной. – жалко улыбаясь, лепетал Якоб, бочком пробираясь к выходу. – Я, правда, не хотел никому зла… Я… я…

– Заткнись и вали. – поморщился Цербер, махнув рукой. – Не хочу больше видеть твоей рожи в этой жизни. Насмотрюсь ещё на тебя в аду. Я думаю, там мы будем соседями. Ведь именно это самое мучительное для нас обоих…

Якоб, радуясь своему неожиданному избавлению из жутких застенков Церберовой мастерской, чуть ли не вприпрыжку помчался к двери, прижимая к груди свой кинжал. На бегу, он не переставал вздрагивать и оглядываться, будто боялся, что Цербер выстрелит ему в спину. Уже у самого выхода он снова обернулся, и его хорошенькое личико перекосила лютая ненависть. С трудом верилось, что ещё меньше минуты назад он ползал у Цербера в ногах и со слезами молил о пощаде. Такое не лечиться. Наверно узы ненависти связывают людей сильнее, чем дружба и любовь. Якоб всегда останется его врагом до своего самого последнего вздоха…

После его ухода Цербер долго и тщательно отмывал свои руки, а потом, прибравшись в мастерской, направился обратно в Полис. Меченосный прибыл, чтобы, так сказать, принять строительство и оценить законченную Башню. Он долго всё осматривал, и по его лицу было видно, что даже он в восторге от работы Мастера.

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒