«В Стране Выброшенных Вещей» 14 страница

Цербер обиженно поджал губы, как капризный ребёнок. Но тут же он перевёл едкий взор на Плутона и с неистовой ненавистью прошипел:

– Да Маргарита раздавит тебя одним пальцем как червя, «глашатай» хренов!..

И смачно сплюнув, он дал на газ и унёсся прочь, подняв столько пыли, что все на аллее закашлялись.

– Ты что путался с Цербером?! – грозно воззрев на брата, воскликнул Плутон.

– Не «путался». Мы дружили… дружим… то есть… – грустно пробурчал разнесчастный Сашка, не поднимая глаз и не зная, куда деться от жёсткого взгляда брата. – Цербер… он клёвый.

– Что?! «Клёвый»? – изумлённо переспросил Плутон, вытаращившись на него так, словно Саша произнёс какое-то страшное богохульство. – Да ты вообще соображаешь, что мелешь? Или мы тут, по-твоему, в игрушки играем?

– А чем тебе Цербер плох? – привычно вступился за друга парень, агрессивно поддавшись вперёд и глядя в упор в изжелта чёрные глазища брата. – Да тебе вечно не нравились мои друзья! У Цербера есть свои «тараканы», но он нормальный парень. Ты первый принялся наносить оскорбления. Он просто вступается за Маргариту – и правильно делает. Её двор – образец справедливости и порядка! Даже если ты представляешь интересы этого своего Озарила, ты всё равно не имеешь права ни в чём обвинять Маргариту! Ибо все, что она творит – это во благо, это на созидание. И, в конце концов, это мудро… и… и красиво!

Плутон грустно покачал головой и холодно промолвил, будто диагноз ставил:

– «Красиво»? Как же дёшево тебя купили…

Но у Навсикаи на это тоже нашлось, что сказать, и она обратилась к Плутону:

– Если этот дурак так боготворит свою паучиху на золотом троне и её ручного волчище, то чего же он остаётся с нами, а не бежит в их притон?

Саша и сам задумался. Сейчас бы он мог быть вместе с Цербером уже далеко отсюда, а он остался здесь и теперь вынужден выслушивать эти оскорбления. Почему? Взгляд его остановился на Беатриче, но нет. И это не та причина… Его глаза скользнули дальше и встретились с глядящими в упор глазами брата. Плутон неожиданно улыбнулся и тихо произнёс:

– Он остаётся, потому что и сам в глубине души осознаёт, что в них нет истины. А ещё… – и он лукаво улыбнулся, подмигнув Сашке. – Быть может он остаётся, потому что соскучился по брату…

– Не обольщайся. – насупившись, ответил Саша, отчего-то краснея. – Просто ты хотел о чём-то серьёзно поговорить. Я помню. Для начала нам надо выяснить отношения друг с другом, а уж потом будем разбираться со всеми этими Маргаритами и Озарилами…

Плутон на это лишь кривенько усмехнулся. Дальнейшую дорогу к домику Инфанты они продолжили молча.

Торжественный ужин, посвящённый Плутону, прошёл на диво чинно и пристойно, вопреки традиции зверюшки старались вести себя очень прилично. Они не бросались едой и не вопили за столом, как это было у них принято – они даже наверно несколько перестарались, и их усердные попытки выглядеть серьёзными были крайне комичны. Сразу было понятно, что весь этот цирк был устроен в честь Плутона, все хотели ему понравиться. Саша с досадой подумал, что брат и здесь, похоже, скоро наведёт свои порядки.

По окончанию их трапезы как-то так получилось, что все эти ползучки и малявки поспешили откланяться Плутону и слиняли, и Сашка неожиданно остался с братом наедине. Он хотел было как-нибудь незаметно испариться, но это у него не получилось. Плутон явно был настроен на серьёзный и долгий разговор, несмотря на то, что время уже перевалило за полночь. Сашка инстинктивно отпрянул от брата, когда тот подсел к нему поближе. Делать нечего – Саша влип по полной. Ведь куда ни кинь – он окажется в оппозиции. В душе его произошёл раскол – Цербер и Плутон находятся по разные стороны баррикад, и у них нет никаких сомнений и вопросов. А вот Сашке ещё предстоит сделать выбор. Между единственным лучшим другом и единственным братом, – кстати говоря, совсем не лучшим братом… Вот ведь попал между Сциллой и Харибдой! И как-то совсем некстати вспомнилось, что наяву брат-то был всегда самым настоящим врагом. Так следует ли здесь поддерживать его сторону?..

Так что Сашка приготовился слушать его крайне настороженно, заранее настроившись враждебно. Плутон же в свою очередь пытался говорить как можно спокойнее и дружелюбнее. Необычно мягко и сдержанно он принялся разъяснять:

– Пойми, ты ещё этого не узрел, но они – Маргарита и вся её разнаряженная свита – творят зло. ( A parte: о, опять болтовня про ЗЛО... )

– Да никакое это не «зло»! – возразил Сашка. – Ну, понимаешь – это как светотень на картине… Она обостряет, подчёркивает красоту. Так и в Царстве Маргариты есть свои тени. Но даже если там не всё совершенно это нельзя назвать «злом», это ещё не совершенный мрак, а как бы… ну, – полусвет – такой мягкий и приятный для глаз…

– Так ведь полусвет ещё хуже тьмы! – подхватил Плутон. – Сладки семена посеянные Маргаритой, но горче полыни будут её плоды. Ты заигрался с этими своими «светотенями». А игры эти опасны и греховны. И ты должен возненавидеть грех безо всяких компромиссов.

Ну, вот опять, Сашка кому-то что-то «должен». И брату он должен, и лучшему другу…

– Я не вижу в Маргарите ничего дурного, чтобы ты там не говорил. – хмуро откликнулся Саша. – Ты передёргиваешь. И все твои опасения не обоснованны. Королева творит дивное Царство мира и свободы…

– Ну-ну, слышали уже. «Liberte, egalite, fraternite! » – язвительно передразнил Плутон.

Сашка по-французски не понимал, хотя и узнавал его по звучанию, так что всякий раз, когда брат умничал и вставлял в свою речь французские фразочки, ему казалось, что Георгий выругался.

– Ты слишком увлечён этой ихней «красотой». – вздохнув, продолжал Плутон. – Ты и прежде увлекался всем мрачненьким, всякой там готикой. Но если бы ты хоть раз зрел истинную вышнюю красоту – то понял бы разницу. Маргарита и её рабы лишь принимают такой невинный вид, но знай: дружба с ними – вражда против Озарила. И они себя ещё покажут… Однажды, Свет пришёл в мир, но люди более возлюбили тьму… А знаешь почему? В этом Маргаритином «полусвете» легче спрятать свои грешки, укрыть все самые тёмные стороны своей души.

– Я не видел при дворе Королевы ничего плохого, так же как я и не видел твоего Озарила. – процедил Саша сквозь зубы, уже начиная терять терпение. – Всё это одни лишь разговоры.

– Вскоре ты Его узришь. – заверил его брат. – Конечно, если ещё не ослепнешь от бутафорного блеска лживой славы Маргариты… Мне же Его образ затмил всё прочее. И слова Его навсегда поселились в моём сердце…

Плутон произнёс это с какой-то странной нездешней улыбкой, глядя куда-то сквозь Сашку. Может он и вправду свихнулся? У Плутона, похоже, из-за всей этой белиберды словно и не осталось в душе места для земных чувств и простого человеческого реализма.

Отойдя от брата со слегка отрешённым взглядом, Плутон вдруг запел какую-то околесицу, отщёлкивая ритм своими дёрганными костлявыми пальцами. Саша неприязненно поёжился, раздражённо глядя ему в спину. Эта излишняя неуместная музыкальность Георгия всегда его жутко нервировала.

И началось… С пришествием Плутона (читай: нашествием... ) вся жизнь в Доме Инфанты, да и, пожалуй, во всём Полисе потекла совсем иным руслом. Тевтонские рыцари и татаро-монгольское иго – ничто в сравнении с ним одним. Теперь вся их «вселенная» вопреки всем законам физики и астрономии завертелась вокруг Плутона… Он живо навёл порядок в этом безумном мире, правда свой, ещё более безумный порядок. Он перевёл всех на, так сказать, «военный режим», построил их довольно-таки жёстко, по-армейски и в то же время как-то ненавязчиво и позитивно – так что все остались довольны, будто так оно и надо. И кто бы мог подумать, что из аутиста Георгия получится такой хороший лидер?

« Жил на свете рыцарь бедный…»

И только Сашка долго не мог к этому привыкнуть. Самым шокирующим и ужасающим событием со времени его пребывания в Стране Выброшенных Вещей были не приключения в Лилейном Лесу, не роскошные мрачные балы Маргариты и даже не живые куклы Цербера, но именно встреча с братом, который умудрился перевернуть этот и без того перевёрнутый, свихнутый мир. И всё же постепенно даже Саша вошёл во вкус и смирился с этой Георгиевской революцией.

Теперь каждое их утро начиналось общим собранием с неизбежными песнями Плутона. В кругу взъерошенных спросонья малявок он порой смотрелся как дирижёр церковного хора. Он вообще очень любил распевать и растанцовывать их. Сашке вспомнилось, что брат и прежде питал дикую страсть к многоголосью. В этом словно заключалась какая-то тайна. Георгий вообще всегда относился к музыке как к святыне, но почему-то только хоровое пение возводилось у него в особый обряд, словно несущий некий сакральный смысл. Однажды Плутон вдруг с чего-то разоткровенничался с братом, и к неудовольствию Саши произнёс целую высокопарную речь на данную тему.

– Вот ты всё жалуешься, что тебе надоели эти вопли каждое утро. – начал Плутон. – И мне придётся тут согласиться – не все из этих зверюшек имеют музыкальный слух. Но ты рассматриваешь только одну из граней Музыки в целом. Ты ценишь в ней лишь то эстетическое наслаждение, что тебе приносит её прослушивание, но ты уже давно не смотрел на неё изнутри.

– В чём ещё может быть смысл музыки, как не в красоте её звучания? – нехотя молвил Сашка, его совсем не тянуло заводить эти споры с братом – Георгия не переспоришь. – Если в хаосе звуков не будет гармонии – это превращается в пытку. А если уж говорить про хор – мне просто не по душе то обезличивание, что происходит во время слияния множества голосов. Это же какая-то «уровняловка»! Один может быть очень талантлив, а другой совершенно бездарен – это же, как смешивать водку с коньяком. Сплошная головная боль. Только сольные партии могут стать шедевром.

– Это говорит твой музыкальный эгоцентризм. – усмехнулся Плутон. – Поэтому ты и не смог играть в ансамбле. Ты так и не узрел красоту множества в единстве. Ты так боишься «обезличиться», что предпочёл одиночество. И твоя «сольная партия» обратилась молчанием. Но никто не «обезличивается» в хоре, напротив, в нём глубже и шире раскрывается лик каждого. И в этой гармонии стираются все грани, и не остаётся места эгоизму. Конечно, каждый по-своему особенен и уникален, и есть очень талантливые солисты, но в созвучии – в единстве нескольких возможно не столь прекрасных голосов рождается совсем иная красота, это само звучание Небес. Также и в обычной жизни – есть красота отдельного эпизода, одного лика, ноты, а есть красота панорамы. Запомни: множество в единстве. И Озарилу это очень нравится.

– Ой, у меня сейчас башка от тебя вспухнет! – буквально простонал Саша. – Забей уже! Я просто сказал, что вы мне спать по утрам мешаете, а ты мне целую лекцию прочёл.

– А тебе не стыдно дрыхнуть до обеда? Ты один игнорируешь наши утренние собрания. Мне это уже надоело. Если ты в следующий раз не явишься добровольно – я тебя собственноручно выволоку из кровати.

Саша на это лишь презрительно хмыкнул. А зря. Плутон своё обещание выполнил и на следующее утро в самой грубой форме силком притащил брата на свою «заутреню». На самом деле Сашка бы куда яростней сопротивлялся и точно бы выбил брату все зубы, если бы рядом вдруг не оказалась Беатриче. Она выказала огромную радость по поводу Сашкиного появления, и было как-то стыдно ей признаться, что явился он сюда не по собственной воле.

Началось всё с того, что Плутон толкнул речь, очередной раз, возвестив о том, что он лишь глашатай и провозвестник, но вскоре грядёт Сильнейший его, который свергнет Маргариту и установит своё царство. Несколько удивляло, что он постоянно делал на этом акцент, проявляя столь непривычную для него скромность, будто боясь, что его примут за кого-то более великого, чем он есть.

Если бы смешать занятия по строевой подготовке, политсобрание и школьный утренник, то можно себе представить, что именно происходило теперь в домике Инфанты каждое утро под чётким руководством безумного Плутона. Саша чуть не свихнулся, глядя на этот бедлам. К тому же всё это было сильно приправлено фирменными Георгиевскими шуточками и командами, типа: «РРРовняйся! Смиррно! РРота стрройсь! » Сразу видно – так и не отошёл парень от армии. А может его там «того» – контузило? Хотя Георгий, наверно, всегда был малость контуженный...

Смотрел всё это довольно-таки нелепо, но благодаря всему этому Сашка словно заново открыл для себя родного брата. Георгий, – которого никто никогда не воспринимал всерьёз – нашёл себя, раскрылся и обрёл своё место именно в Стране Выброшенных Вещей. Там – наяву, он всех замучил своими танцами, этой дикой жестикуляцией, а тут он чувствовал себя как рыба в воде. Ещё бы, ведь – ненормальный ненормального ненормальным не назовёт. А здесь они все такие…

Георгий всегда был по-дурацки не приспособлен к жизни, всё делал не по-людски против системы – он и был самой настоящей выброшенной вещью. Друзей у него почти не было, мать признавала его неудачником и постоянно сокрушалась об этом, а отчим и вовсе его презирал и считал психом. Зато здесь Плутон крайне вписался, все его полюбили, что уж говорить – даже сам Сашка проникся к брату каким-то новым тёплым чувством, чего наяву и представить себе не мог. И теперь, когда Плутон начинал играть на своей зачарованной дудочке, все готовы были идти за ним хоть на край света. Ну и пусть этот их доморощенный Гамельнский Крысолов был до нелепого рассеян, пускай всё у него было шиворот-навыворот, – может это от того, что он был левшой? – во всём этом была его особая неповторимая гениальность. Он был похож на мальчика, который ужасно ведёт себя весь день – буянит и ходит на голове, и вдруг к вечеру странно затихает и с грустным видом молвит нечто доброе, мудрое, трогательно мотнув своей лохматой башкой, и все вокруг умиляются и вздыхают: «ах, ты наше солнышко! », прощая ему все его шалости. Сашка и сам любил в брате эти минуты тишины, – у Георгия, словно даже голос менялся в разговоре один на один. Оказалось, что в Плутоне тоже есть своё очарование, как и в Цербере, хотя и диаметрально противоположное, и сердце не могла не покорять эта безбашенная Георгиевская воинственность, сопровождаемая самыми жёсткими методами. Он был зверски, кровожадно требователен к себе самому и хуже того – к окружающим. Гораздо было бы легче, если бы Сашка, как и прежде, продолжал ненавидеть брата, но, к сожалению никакой ненависти, он больше почти и не чувствовал. Его лучший друг и брат жили на совершенно разных полюсах, и слабохарактерный Саша неизбежно попадал под обаяние то одного, то другого. Самым трудным для него в этом хаосе стало не потерять себя самого.

Очередной день начался для Сашки крайне неприятно – Плутон заявился к нему ещё до рассвета. Разбудил он его вполне по-братски, хоть это было и вовсе

не по-товарищески. Кряхтя, поднимаясь с пола, на котором он оказался стараниями любимого братца, Саша сердито буркнул:

– Знаешь, это уже слишком. Ты и так уже достал со своими утренними заседаниями. А сегодня ещё раньше меня поднял. Ещё ж темно!

– Я хотел с тобой поговорить. А то нам потом опять не дадут побыть вдвоём. – отвечал Плутон. – И давай быстрее! Хватит уже прихорашиваться! – воскликнул он, глядя, как Саша, стоя перед зеркалом, сосредоточенно повязывает галстук на шее. – Понавешал на себя всяких рюшечек!.. Ты уже вконец обабился.

– Самые стильные мужчины восемнадцатого века выглядели именно так. – с гордостью заявил тот.

– А ты не в курсе, что у нас уже двадцать первый век на дворе? – съязвил Плутон. – Не думал, что ты так сильно отстаёшь от моды. Короче, довольно! Бросай уже свои тряпки, а то опоздаем. Я же тебя не на бал приглашаю. Да и Беатриче твоей там не будет…

С этими словами он довольно-таки бесцеремонно оторвал Сашку от его занятия и потащил за руку к выходу.

– Нет, ты всё-таки очень жестокий человек! – проворчал парень.

– Я не жестокий. Я справедливый. – самодовольно улыбнулся Георгий.

– Ага. «Справедливый», как святая Инквизиция…

Но что бы там Сашка не говорил, ему пришлось смириться. Когда они спустились вниз, выяснилось, что Плутон ко всему прочему собирается вести его на улицу – будто в помещении нельзя поговорить. Выйдя из Дома Инфанты, они прошли на задний двор, где Саша раньше не был. Здесь раскинулся бескрайний, уходящий куда-то в горизонт асфоделивый луг. Пока Плутон бойко распевал свои рассветные песни – очередные гимны Озарилу, Сашка, знобко ёжась, продолжал клевать носом. Утро было очень холодное.

– Эй, кончай дрыхнуть! – гаркнул ему в ухо брат. – Пора, красавица, проснись!..

Да ты только погляди, какой нынче рассвет!

– Ты что реально притащил меня сюда только ради того, чтоб я рассветом полюбовался?! – оживившись, гневно воскликнул Саша. – Я что, по-твоему, рассвета никогда не видел?..

– Ну, и когда же ты в последний раз видел восход солнца? – с усмешкой поинтересовался Плутон. – Когда с ночного клуба домой возвращался? Или ты на YouTube рассвет смотришь?.. Да ты взгляни! – тряхнув брата за плечи, произнёс он. – Рассвет это тебе не реклама – записал один раз и гоняй потом целый год. Он же каждое утро разный, неповторимый. Один раз просмотришь – и ты навсегда лишил себя чего-то невообразимо прекрасного. И повторения не будет.

Саша нехотя разлепил веки и поднял взгляд. Из лощинки, в которой стоял домик Беатриче и вправду открывался удивительный вид. Глубокое тёмно-синее небо, испещрённое ещё не погасшими звёздами, дрожало над ними, но у самого горизонта уже нарисовалась тонкая полоска золотого света. Затенённое поле в густо-зелёных листьях и искристых белых бутонах, похожее на средневековый гобелен, казалось прочно сшитым с бархатным полотном Неба. Но вот этот шов стал стремительно расползаться, и нитки красного золота серпантином рассыпались кругом. Ночная синева треснула, темнота попятилась, и мертвенно-бледный голубоватый лик сонного неба возбуждённо, трепетно зарумянился. Кругом всё золотилось, розовело. Холодный едва пробудившийся небесный свод всё жарче заливал пылкий багрянец. Это безумное рассветное Небо будто дышало – всё чаще, чаше… Его уже захлестнуло как в агонии, тьмы не стало, свет содрогнулся – и из-за горизонта судорожно, словно в муках рождения выкатился маленький в наглую всех слепящий шарик Солнца. Неужели весь этот переполох, вся эта сумятица были только ради него – такого золотоголового, взъерошенного, безалаберного? Это Солнце по сравнению с тем спектаклем, что предшествовал его появлению, напоминало обычного белобрысого мальчишку, ну типа Георгия. Есть ведь такие актёры, чьё появление и уход со сцены всегда сопровождается бурными овациями, хотя их игра, если честно, обычно не так уж и впечатляет. Таким вот было это Солнце.

Теперь Саша точно проснулся. У него даже дух захватило от увиденного. Он кивнул брату и произнёс:

– Ну, а что? Может ты в чём-то и прав. И вправду это… это круто.

– Круто? – с усмешкой переспросил Плутон. – Но, судя по выражению твоего лица, всё же можно догадаться, что «Трансформеров» в 3D было смотреть интереснее…

– Да, нет. «Транформеры» не моя тема. Вот, «Титаник» в 3D мне реально понравился.

– Да, ты всегда был любителем сентиментальных мелодрам. – хохотнул Плутон.

– «Титаник» не мелодрама! – обиделся Сашка то ли за фильм, то ли за себя. – Это же исторические события! Человеческие судьбы, драма!.. И вообще…

– Ладно, угомонись. Проехали уже. – примирительно молвил Георгий. – Было бы лучше, если бы ты так же ревностно защищал свои собственные жизненные убеждения. Ну, да ладно… А что рассвет? Всё-таки впечатлил?

– Да, это удивительно. – согласился Саша. – Просто я ещё не достаточно проникся всем этим. Ты словно видишь больше, чем я. Но я, похоже, тоже потихоньку становлюсь сумасшедшим под стать всем вам. А ведь вначале я не чаял, когда этот бред кончится. Зато теперь я даже стал побаиваться пробуждения. Это реально самый классный сон в моей жизни…

– Сон? – удивлённо переспросил Плутон.

– Ну, да, ведь всё происходящее это мой сон или глюк – побочное действие таблеток. – попытался объяснить брату Саша.

– Каких это таблеток? – нахмурившись, строго спросил тот. – Ты что ещё и наркоту жрёшь?

– Да ты что?! Нет, конечно! – испуганно начал оправдываться Сашка, покраснев до корней волос.

Он решил, что Георгию не стоит рассказывать о том, как он пару раз наяву курил спьяну какую-то дрянь, а также употреблял в компании Цербера нечто явно наркотического действия. Брату об этом лучше не знать – он всё равно Сашкиной честности не оценит.

– Я говорю про успокоительные таблетки. – поспешил он прояснить ситуацию.

– Отлично. Ты ещё и на антидепрессантах сидишь. – съязвил Плутон. – А я думал, их принимают только истеричные дамочки бальзаковского возраста… Ты, где хоть сейчас работаешь?

– Я учусь. – недовольно ответил Саша.

Он уже знал, чем это пахнет – сейчас Георгий жизни начнёт учить…

– Ну, а армия? – продолжил тот.

( A parte: кто о чём, а Георгий о своём – больном. Шибко ему там мозги промыли…)

– Какая «армия»? Я же говорю – учусь. – раздражённо кинул парень.

– Сколько лет уже всё учишься, учишься… Академиком, глядишь, станешь. С чего только ты такой учёный так слепо веришь Маргаритиным сказкам? – и, вздохнув, Плутон вынес приговор: – Эх, ясно. Тебя бы в армию годика на три в Морфлот… И потом уже никакие антидепрессанты не понадобятся.

Короче говоря, настроение у Сашки испортилось. Всё впечатление от рассвета было омрачено финалом их разговора с братом. Да, Георгий всегда был не доволен его образом жизни.

Итак, в Дом Саша вернулся в столь же хмуром настроении, в каком его покинул. Но за завтраком эти тучи слегка рассеялись. Присутствие прекрасной Инфанты не могло его не вдохновлять. Она заботливого подливала ему чай из фарфорового чайничка – сама вся фарфоровая, такая хрупкая, всеозаряющая. С каждым днём Саша ощущал, что всё более его тревожила эта белая девочка. И это уже не походило на обычное увлечение, всё было всерьёз. Конечно, он понимал, что нельзя так сильно увлекаться девчонкой, тем более во сне, но остановиться было уже не возможно. И главное даже не с кем поговорить об этом. Георгий – этот Стойкий Оловянный Солдатик боится темы взаимоотношений как огня, от него ничего хорошего не услышишь… А тут попробуй, разберись. С девчонками наяву у Сашки проблем не возникало – там себя все сами предлагают. А в этом сказочном мире среди куколок подобных невинным деткам, Саша и сам себя почувствовал таким невинным, и Беатриче – она такая чистая ясная – нельзя её обидеть. Он и так уже успел её облапить после попоек у Цербера, к счастью она это милостиво простила и предала забвению. Но если совсем ничего не сделать, ничего не сказать – он же потеряет её навсегда, попросту проснётся – и всё. А что тут скажешь? Всю жизнь проклинаешь то своё молчание, то свою болтливость. Может Навсикая была права, когда не хотела учить человеческий язык. Он такой безобразно бесполезный, когда необходимо сказать нечто важное.

На протяжении всего завтрака Саша был занят этими своими мыслями. Задумавшись, он забылся и до неприличия долго пялился на Инфанту. Потом опомнился, смутился, уткнулся в тарелку. Но к счастью Беатриче ничего не заметила, да и вскоре, вспорхнув, убежала куда-то со своими любимыми малявками и ползучками.

– Эй, ты опять в облаках витаешь, спящая красавица? – как следует, хлопнув брата по плечу, рассмеялся Плутон.

Саша окинул присутствующих взглядом великомученика и, пользуясь отсутствием Беатриче, произнёс:

– Я не знаю… Ну, то есть. Я думаю… Думаю, что делать. Но… Я, кажется… Нет, не то. Я точно… Да, я… я, наверно, люблю Беатриче.

Едва он вымолвил эти слова, вокруг произошло нечто необъяснимое. Плутон болезненно вскрикнул, Навсикая выронила чашку, Дафна простонала: «О, нет! », Солнечный Заяц завизжал, и даже Якоб нахмурился, а Синяя Кошка строго приказала: «Молчи! »

– Да в чём дело-то? – изумился парень. – Чего такого плохого в моём к ней отношении?

– Дело не в твоём отношении. – почему-то шёпотом стала пояснять Дафна. – Просто мы здесь в Стране Выброшенных Вещей это слово не произносим.

– Какое слово? Любовь, что ли? – удивлённо спросил парень.

Его ожидала та же реакция. Навсикая от ужаса ещё что-то разбила, бесстрашный Плутон побледнел и изменился в лице, словно смерть с косой увидал, Солнечный Заяц стал заикаться, а одна из мелких ползучек потеряла сознания. Саша ошарашено взирал на этот спектакль. Но, присмотревшись, он понял – они не притворяются, им всем реально дурно, безо всяких шуток. Личико Навсикаи перекосилось, её всю передёрнуло, как бывало с Сашкой при виде какого-нибудь насекомого. Похоже, все они тут – это закомплексованные подростки, мальчики и девочки в духе Питера Пэна – бояться взрослеть, строить взаимоотношения. Забавно. И трагично.

– Не произноси это. Это слово под запретом. – продолжала шептать Дафна. – Мы можем говорить только «Лю…» и то очень тихо и не часто. Проявление самого высшего чувства, самое запредельное выражается лишь раз во фразе « Я-тя-лю».

– А Беатриче пугалась слова «сколопендра». – усмехнулся Саша. – Она думала это ругательство. Оказывается, у вас тут есть ещё одно такое «ругательное» слово.

– Это даже хуже сколопендры. – неожиданно дрогнувшим голосом молвила Навсикая.

И Сашка с этим мысленно согласился. А вообще он с трудом сдерживался, чтоб не расхохотаться.

– Но почему это нельзя произносить? – поинтересовался он.

– Про неё не говорят – её творят. – принялась разъяснять рыжая «панда». – Как только человек начинает про неё болтать, он забывает главное – доказывать её на деле. Каждый из живущих творит её сам, но там где много слов – там не остаётся места действиям. Если она есть – она очевидна в поступках, и не придётся использовать слова для того, чтобы кого-то убеждать, что она есть и она настоящая.

– Ох, как всё у вас тут запутано. – вздохнул Сашка. – Так значит, её творят? Прям так с разбегу, без лишних слов и творят? – ухмыльнулся он и тут же получил оплеуху от брата.

– Вечно у тебя мысли об одном! – грозно процедил сквозь зубы Плутон.

– Да, ты чего? Я ж не о том! – краснея, попытался оправдаться Саша.

– Я отлично знаю, что ты там обычно творил… И здесь такое не допущу. Ты вон как в шестнадцать лет притащил какую-то девицу домой, так с тех пор вот и творишь невесть что. Мне уже твоё творчество порядком надоело…

– Я тогда первый раз девушку в гости пригласил, а ты мне такое устроил! – оскорблено воскликнул парень. – Вечно мне из-за тебя краснеть приходилось.

– Что? Да, это мне перед людьми стыдно было, что у меня несовершеннолетний брат в Дон Жуана играться начал.

– Да, чё ты вообще мелешь? Это же была моя одноклассница, я ей сочинение по литературе помогал писать…

– Ну, да сочинял-то ты всегда на отлично. – едко откликнулся Плутон. – Я только не понимаю, зачем тебе Беатриче? У тебя ж таких инфант полно было.

– Я никогда не встречал таких, как Беатриче…

– Что тебе только такой в коллекцию не хватает?

Тут уж Сашка не выдержал, подскочив на ноги, он, тыча пальцем в брата, гневно прошипел:

– Да ты!.. Ты… Ты вообще эта – сколопендра, вот ты кто!

Он тяжело плюхнулся обратно на стул и обхватил голову руками, лишь бы не выругаться сильнее. Не хотелось ронять себя ещё более на глазах у всех друзей.

– Ой, да, пожалуйста! – раскланялся Плутон. – Только учти – натворишь чего-нибудь ещё, и я с тобой церемониться не собираюсь. Мой долг – хранить порядок в Полисе, пока не придёт Озарил. А твой долг – мне подчиняться.

С этими словами он вышел из-за стола и ушёл прочь. Все присутствующие притихли, и теперь лишь Дафна осмелилась нарушить тишину:

– Ой, Тристан, я что-то ничего не поняла, о чём это вы говорили?

– И хорошо, что не поняла. – грустно отозвался парень.

– Да ты не переживай. – вдруг дружелюбно потрепал его по плечу Якоб, лучезарно улыбнувшись. – Мы тебе поможем.

Каким же милым он может иногда быть!.. Не то, что Георгий. Зараза.

– Просто ты должен научиться, лучше изъясняться, даже без слов. – подхватила Кошка.

– А давай ты напишешь песню Беатриче! – осенило Якоба. – Изложишь что возможно в словах, а остальное за тебя договорит музыка.

– Точно! Точно! – подхватила восторженная Дафна. – Ой, это будет так романтично!

– Да вы что? Какая песня?! – испугался Саша. – Это не моё.

– Ты же играл на чём-то. На скрипке что ли? – не отставал Якоб. – Да не робей ты! А мы все тебе поможем.

– Ну, не знаю. – замялся парень, начиная сдаваться. – Да, я уж забыл, когда эту скрипку в руках держал. И играл я на ней неважно… А петь вообще никогда не умел. Поверьте, отношения с музыкой у меня ещё хуже, чем с братом…

– Ну, перестань. Это же ради Беатриче. – вкрадчивым шёпотом промолвил Якоб.

– Ради Беатриче… – задумчиво повторил Саша.

« Она дарила мне свой аромат, озаряла мою жизнь».

Наверно, оно того стоит. Чего только из-за этих девчонок не сделаешь!..

Со страхом и трепетом Сашка снова вскрыл потёртый гроб-футляр и достал скрипку. Уединившись, чтоб в случае неудачи не позориться перед всеми, он решил попробовать свои силы и вспомнить что-нибудь из того, что он знал раньше. И едва лишь смычок коснулся струн, скрипка ожила, и Саша почувствовал, как его пальцы обретают прежнюю чуткость. Он хотел лишь вспомнить какое-нибудь из старых упражнений, выученных в музыкальной школе, а вместо этого у него рождалась налету какая-то новая незнакомая музыка неслыханной красоты. И это было так волнительно и пугающе, что он поспешил оборвать игру, с трудом успокоив свои дрожащие руки. Скрипка, похоже, простила Сашкино предательство, как неизменно верная, хоть и брошенная жена. Немного отдышавшись, он взялся за неё снова, и музыка продолжала звучать ещё более свежая, ещё более прекрасная. Что ж, теперь было не стыдно предстать и перед друзьями.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒