«В Стране Выброшенных Вещей» 6 страница

На тощие плечи Цербера был накинут шёлковый халат нараспах с яркой вышивкой на восточный манер. На груди висела массивная серебряная цепь, и когда она ударяла по его выпирающим ребрам, Саше мерещился стальной перезвон. Хотя вероятнее это у него просто в ушах звенело, опять-таки с перепоя…

Впервые Сашка увидел его руки без перчаток. Ему открылись тонкие, женственные кисти, перевитые сильно проступающими венами и унизанные крупными перстнями. Нынче Цербер предстал перед другом совсем в ином облике. Он был такой задумчивый, притихший, лишь его тонкие губы тревожила грустная улыбка. Теперь в его худобе и бледности читались признаки какой-то неведомой, неизлечимой болезни, словно он был обречён на казнь. И весь этот отчаянный разгул, и веселье были всего лишь спектаклем, его предсмертным праздником…

Цербер вкусно накормил и напоил чем-то свежим, – в голове у Сашки наконец-то прояснилось.

– Слышь, а что вчера было? – обратился Саша к другу после их молчаливой трапезы. – А то я вообще ничегошеньки не помню. Только какие-то жуткие образы мелькают перед глазами…

– Да, ничего такого не было. – медленно проговорил Цербер, не поднимая глаз от стола. – Ты просто на балу какую-то дрянь сожрал или что-то не то выпил – вот потом и примерещилась какая-то ерунда. А так всё было тихо и чинно, как обычно… Я же говорю, все эти твои кошмары от обычного отравления…

– Уф, ну ладно. – облегчённо вдохнул Сашка. – А то я уж боялся, что всё это правда. Хорошо, что это всего лишь сон!

– Моя вина. Я не уследил. В следующий раз буду внимательней смотреть, что ты там кушаешь и пьёшь. – подняв на Сашку просветлённый взор, разулыбался Цербер.

От его слов Саша совсем успокоился. Он припомнил, как ещё вначале бала отведал то жуткое питьё – наверняка оно всему виной. Только не понятно произошло это до или после того, как в дело вмешался сын Дедала, и кого всё же стоит винить – собственную Сашкину глупость или этого таинственного отрока…

– Ну, да ладно. – прервал его размышления, резко поднявшийся из-за стола, Цербер. – Пойдём. Пришло время показать тебе мой Спектакль.

По хитрым лабиринтам Церберова дома, похожего на лакированную нефритовую шкатулку, они попали в большой зал, как в театре.

– Моя Святая Святых. – со скромненьким тщеславием сообщил Цербер, усаживая Сашу на первый ряд, и тут же скрылся за расписными шёлковыми ширмами, закрывающими сцену от сидящих в зале.

За сценой горел красный фонарь, сея тяжёлый свет, и пыльные стульчики пустого зала тонули в кровавом полумраке. Неожиданно из закулисья донеслась музыка, сплетённая из звучания колоколов буддистского храма и китайского тамбурина. Освещение сменилось на малахитовое с серебряными прожилками. Ширмы со скрипом сами собой разъехались. А завороженный Сашка буквально вылупился на сцену…

Там подвешенная на алых нитях к потолку замерла девушка… или вернее, кукла. Хотя может всё же девушка… На ней было белое шёлковое кимоно, гладкие чёрные волосы украшал гребень весь в рубинах. Глаза долу и чуть приоткрыт алый рот. Безжизненно опустив плечи, свесив руки, она подвешенная вверх стояла на цыпочках. За её спиной, искусно сделанные декорации представляли собой изображение некой японской деревеньки в горах. Над ней висел картонный серп двадцатидневной луны, излучающий фосфорное сияние. В самой глубине сцены стояла одинокая сакура, и, не понятно, откуда взявшийся, ветер нёс в зал розовые лепестки и пушинки снега. Самые, что ни на есть всамделишные, снежинки укололи Сашу в лицо и тут же таяли на его ладонях. Куколка тем временем медленно, как во сне приподняла руки и склонила голову, не поднимая глаз. Её порывистые движения шли в разлад с музыкой и всё же вели с ней тревожный диалог. Она будто пыталась разломать эту музыку своим танцем. То была и не музыка – лишь цитрусовые осколки звуков, хрустальный перебор струн и смешение переливчатых тонов. Перестук барабанов создавал напряжение, подобно неумолчным молоточкам у Цербера на стройке. Сочный удар гонга разнесся затяжным эхом с нарастающей громкостью. Ладошки танцующей куколки обращались то к Сашке, то к её личику, пряча его. Она разводила локти, как журавль и широкие рукава её кимоно разлетались подобно крыльям. Куколка подняла личико, не глядя на Сашу, в стеклянных раскосых глазках замерла удивлённая улыбка. Торжественная мелодия взлетела, вспорхнула и окатила радужным потоком. И вдруг из глубины этой музыки, звучащей на восточный мотив, выползла скрипка и затянула свой болезненный скрежет. Несмотря на свою очарованность, Сашка аж языком щёлкнул от досады. И тут скрипка! Даже в Церберовом кукольном театре она не оставляет его в покое. Впрочем, Сашка вскоре позабыл о своём недовольстве. Скрипка растворилась в общей мелодии, как кусочек сахара в чае, и перестала терзать его слух. Тем временем на сцене появились другие куколки с веерами в дорогих изукрашенных золотыми нитями кимоно – но почти все они были на одно лицо. Они явились, напевая что-то на непонятном языке. А Сашку как молнией ударило… Ну, конечно! Он уже слышал этот напев, там, в больнице – после операции Георгия. Хоть Саша не понимал их языка, ему казалось, что своей песенкой они кому-то желают доброго пути. И при этом ещё так бодренько пляшут, едва не прыгая от радости. Вот, гады! Им тоже наплевать на Георгия…

Весёлые куклы улыбались своими нарисованными личиками, но та куколка в белом так же болезненно изгибается посреди них, не замечая этой чужой радости. Маленькая слепая. Бешено пляшет отдельно ото всех, то взлетает, замирая у самого потолка, то стремительно падает вниз. А остальные куколки поют о своём, танцуя по строгой линии, и покачивают фарфоровыми головками, держа ладошки бабочкой у груди. А она рвётся, словно желая разодрать держащие её нити. Разбежавшись, куколка вырвалась вперёд, вспорхнула над Сашкиной головой, едва не коснувшись рукой его возбуждённого лица. И снова возвратившись на сцену, противоестественно прогнулась в талии, откинувшись назад – как она только не сломалась?.. А куклы тем временем всё прибывали. Появились смешные анимешные мальчики – эдакие лохматые самурайчики, которые тащили огромный бубен, несли венки и тащили куколку в белом кимоно за собой. Она надломлено пыталась повторять их движения, танцевала, как вслепую, и казалось, заставить её двигаться со всеми в такт так же невозможно и противоестественно, как научить рыбу летать. Весёлая музыка триумфально повествовала о жизни – она торжествовала, сметая всё на пути. Но у Сашки на глазах едва не выступали слёзы. И у куколки в белом кимоно тоже… Неужели они уже оплакивают Георгия?.. А прочие куклы, выстроившись строго по линейке, как на полке в магазине, принялись отвешивать поклоны, роняя фарфоровые головки на грудь, будто у них переломились шеи, как по команде. Она вырвалась, взлетела, свершая свой танец в Поднебесье. И когда мелодия достигла своей кульминации, куколка разорвалась, повиснув на нитках, как мёртвая. И будто створки шкафчика, распахнулась её грудь, а оттуда выпорхнули, выплеснулись роем алые бабочки, заполнив собою всё блёклое, холодное пространство зала. Сашка, едва не ослепнув от их яркости, зажмурился и даже закрыл лицо руками.

А когда он открыл глаза, то оказалась в полной темноте. На опустевшей сцене, залитой алым светом фонаря, стоял лишь Цербер. Его куклы бесследно исчезли, не осталось следа и от декораций – словно всё фееричное представление было сном. Подобно своим куклам неподражаемый Мастер соединил длинные ладони у груди и склонил лохматую голову вниз. Мышцы его лица напряглись, губы дёргались, кривя рот в улыбке. Он удивлённо улыбался, не поднимая глаз, как и его маленькая слепая. Цербер, словно утопленник в жутком, кровавом потоке, стоял во свете фонаря, и тот нёс сквозь него алые волны своего света, окатывая Сашку водопадом этой алости.

Восхищённый Саша подскочил на ноги и, дрожа от волнения, зааплодировал.

– Нереально! Это же просто восхитительно!.. – взахлёб восторгался он, так искренне, как это было только в детстве, ещё до того как он выучился лицемерить. – Как они двигаются? А откуда снег?.. Тогда на стройке я подумал, что твои куклы просто зомбированные роботы. Но они, как живые! И даже лучше… Это дико Красиво! Как ты всё это делаешь?

Тут уж Цербер поднял свою седую голову и расплылся в блаженной и по-красивому самодовольной улыбке.

– Ну, дружочек, это моя тайна. – лукаво поглядывая на Сашку, усмехнулся он. – Хотя… быть может, когда-нибудь тебе одному я её и открою…

Кукловод грациозно спрыгнул со сцены, и Саша снова заслышал неестественный скрежет и железный хруст в его коленях при каждом шаге. Цербер рассмеялся своим мыслям и, остановившись, чуть поразмял ногу, пару раз стукнув по коленке кулачком. Скрипеть перестало.

Как хозяин усадьбы, принимающий почтенного гостя, Цербер взял Сашу под руку и торжественно произнёс:

– Ну, а теперь, любезный, приглашаю Вас проследовать за мной в закулисье моего Театра. Там ещё не ступала нога ни единого смертного – Вы мой первый гость.

Сашка едва не захлёбывался от восторга. Цербер оказался не просто крутым тусовщиком, он действительно был Мастер, и теперь он открывал для него свои тайники. Он ввёл Сашу в своё таинственное царство, освещая им путь свечой в тонкой руке. Здесь за сценой хранились роскошные декорации – сказочные лабиринты и целые города из ажурного стекла под инистым слоем пыли. Откуда ни возьмись, выпорхнули две прехорошенькие куколки, – они подхватили Сашку за руки и положили свои аккуратные головки ему на плечи. Парень аж раскраснелся от смущения.

– Нравятся? Хочешь, подарю парочку? – оживился Цербер, подмигнув ему.

– Да, нет… Спасибо. Лучше не надо… – едва не заикаясь, пролепетал тот, пытаясь высвободиться из кукольных объятий.

– Ну, как хочешь… – слегка разочарованно протянул Цербер и, цыкнув на кукол, повёл его дальше. – А вчера ты был как-то посмелее…

Сашку порядком озадачили его слова, но чтоб не вдаваться в подробности он решил сменить тему разговора:

– Но как ты со всем здесь справляешься один? И декорации, и музыка, и свет… Неужели никто тебе не помогает? Это не возможно. Наверно, они прячутся…

Цербер оскорблено отпрянул от Сашки и, как обиженный ребёнок, задыхаясь, взахлёб воскликнул:

– Я!.. Я – единственный Мастер, придворный Кукловод Её Величества! Я один творю моих великолепных кукол и сам управляю ими. И помощи ничьей я не приемлю!..

Цербер взбесился, как подросток, у которого спросили, знает ли он каким концом нужно держать сигарету.

«Это моё собственное изобретение».

– Извини. Я не хотел тебя обидеть. – изумлённо пролепетал Саша.

Но Цербер, похоже, уже и сам успокоился.

– Кто знает? Может, однажды я и захочу завести помощника. – скосив на парня свои хитрющие глазки, уже вовсю улыбался он. – Не столько ради помощи, а скорее для компании. А то ведь здесь одному тоскливо, как в склепе… Тоскливо. – глухим голосом повторил он.

Саша не поспевал за настроением друга. Цербер опять сделался угрюм. В сгустившемся молчании он повёл Сашку дальше по сумрачным коридорам. Стены были увешаны тяжёлыми канделябрами и старинным оружием. Но особо часто попадались зеркала в узорчатых рамах, на которые Цербер непременно кидал косые, жадные взгляды. Это восхитительное самолюбование видимо перешло к нему по наследству от«Мамочки» – Маргариты. Он был Нарцисс до мозга костей, весь насквозь и навсегда.

Молча, он привёл Сашу в громадный зал, отличный от прочих комнаток с японскими гравюрами и кукольной посудкой. Стрельчатый свод, терялся во мраке, в тёмных нишах по стенам виднелись жутковатые фрески – и что-то наводило на мысль, что они тоже дело рук Кукловода. В глубине зала стоял мощный орган, подобно идолищу языческого храма. Но удивительнее и страшнее всего было то, что весь пол был усеян россыпями рубинов, они громоздились необъятными грудами – одни величиной с футбольный мяч, другие с ноготок, и даже пыль здесь была рубиновой. Всё это жутковато напоминало драконье логово или королевскую усыпальницу. Пламя свечи, что принёс Цербер, отражалось от рубинов, и всё тонуло в море кровавого света. Он так же безмолвно прошёл к органу и уселся за него, поставив свечу рядом.

– Мои игрушки… Нравится? – не оборачиваясь, грустно усмехнулся Цербер. Он говорил это без привычного самодовольства, на сей раз, почему-то не хвастаясь.

– Я повсюду ищу рубины. Собираю их. Хочешь, я… подарю тебе рубины?.. – со странной улыбочкой поглядел он на Сашку и резко рассмеялся.

Эхо ударило о своды, раскололось и обратилось жутким, нечеловеческим хохотом. Собрав горстью рубины с пола, Цербер выжал из них сок своей стальной ладонью и протянул парню чашу, наполненную загадочным напитком. Тот принял её из рук друга безо всякого сомнения – Цербер ведь не отравит. Ну, наверно… Устроив Сашку поудобнее, сам Кукловод уселся за орган. Потягивая рубиновый сок – кстати, на вкус было чудесно – Саша смотрел в его напряжённую спину. В неверном кровавом свете, казалось, у него десять рук, и его хрупкие кисти, как множество паучков метались во все стороны. Седая голова то клонилась вниз, едва не касаясь клавиш, то порывисто вскидывалась вверх. Жадно набрасываясь, как вампир на свою жертву, он припадал к органу, мучительно вытягивая из него звуки. Похоже, всё, чем занимается Великий Кукловод, поглатывает его целиком. Исступлённо, как в агонии он погрузился в свою музыку с головой, и как видимо уже совсем позабыл о существовании Сашки. Но тот и сам был упоён этой атмосферой, накатившего ужаса. Саша ощущал себя героем жутковатого средневекового романа. Тяжёлая готическая сюита убаюкивала, как злая колыбельная. И хоть в это верилось с трудом, парень почувствовал, как проваливается в дрёму, вопреки страшному грохоту и замогильному вою, звучащему кругом.

Пробудился Сашка уже совсем в другой комнате. Совсем ему не помнилось, как он тут очутился – не Цербер же его на себе тащил? События минувшего вечера начисто стёрлись из его памяти. Лежал он на низеньком матрасе, неподалёку на полу сидел Цербер, покуривал и жёг какие-то благовония. Вся комната была наполнена клубами душистого, лилового дыма.

– О, пробудился, наконец, спящая красавица!.. – рассмеялся Цербер.

– По поводу пробуждения – это я не уверен… – протянул Сашка, с трудом переворачиваясь на бок, чтоб получше видеть друга. – Мой сон никак не кончится. Знаешь, что я подумал? Может я уже умер, и всё происходящее – лишь череда прекрасных видений за чертой смерти. Ведь что ждёт человека там? Перерождение или нирвана? А может ад и рай… – слегка содрогнувшись, кончил парень.

Взгляд Цербера на миг затуманили какие-то воспоминания, он задумался о своём. Но быстро очнулся и громко заржал:

– Чего ты сказал? «Ад и рай»?.. Что за фигня? Вот про нирвану – это мне больше нравится.

Сашка тоже рассмеялся и на четвереньках подполз к Церберу. Тот дал ему затянуться и, откинувшись на спину, проговорил:

– Ну, а теперь как? Я же говорю, точняк – нирвана…

Смеясь, Саша присоединился к другу и улёгся на пол. Мозаичный потолок плыл перед глазами и менял свой узор, как калейдоскоп, достаточно было сморгнуть. Они, уже молча, продолжали курить, и тишину нарушал лишь их беспричинный, дремотный смех. С трудом собрав мозги в кучу, Сашка попытался вспомнить, сколько времени он уже гостит у Цербера? Нирвана – это, конечно, может и хорошо, только у Сашки от неё башка совсем набекрень съехала. Похоже, пора выбираться из игрушечного царства Цербера, пока сам не превратился в пустоголовую куклу…

– Слышь, круто с тобой, конечно… Только я, наверно, пойду. – нехотя произнёс Саша, приподнимаясь на локте. – Хватит злоупотреблять твоим гостеприимством.

– Да, ты что? Оставайся!.. – тревожно подскочив, заканючил Цербер. – Я ещё ни с кем так не веселился.

– Да я тоже. – улыбнулся Саша и всё же решительно поднялся на ноги. – Но, правда, пора мне. Я засиделся уже до неприличия. Да и… эти ну… как их? – мои, наверно, беспокоятся… – замялся он, под «моим» подразумевая всю ту пёструю компанию, с которой он водился до сих пор. Дафна и Якоб, Солнечный Заяц, Синяя Кошка и с ними всякая прочая ползучая мелюзга… Да, и Беатриче. Её священный образ всплыл перед глазами, затмевая собой всю гульбу минувших дней.

– Да, и Беатриче… – вслух произнёс парень.

Ему показалось, что пронзительные, строгие черты Церберова лица болезненно исказились при звуке её имени – так нечисть отпугивают святой водой…

– Ну, как знаешь… – разочарованно протянул он. – Впрочем, надеюсь, вскоре ты ещё ко мне заглянешь.

С угрюмым видом Кукловод поднялся с пола и, шмыгнув носом, буркнул:

– Ну, идём. Я тебя подброшу до Полиса.

Он был, как капризный ребёнок, который всё никак не мог наиграться.

Сашка тем временем обратил внимание на своё отражение в одном из многочисленных напольных зеркал и аж растерянно присвистнул, глядя на себя. Мало того он был бледен, как призрак, а под его глазами пролегли тёмные круги, – так ещё и обычно аккуратно уложенные волосы были безобразно взъерошены, а мятая рубаха с оторванными пуговицами болталась нараспашку и разодрана была вдрызг.

– Ни фига у меня видок!.. – пробормотал он.

– Да, не парься ты! – махнул рукой Цербер. – Возьми мою рубашку. Тебе будет впору. И вообще, всё моё – твоё. Выбирай!

С этими словами Цербер раздвинул створки стенного шкафа. Они оказались на пороге огроменной гардеробной, сплошь заставленной вешалками, сундуками и коробками. У Саши глаза разбежались. Одних только белых рубах были десятки, если не сотни – на любой вкус. Тут и любимые Церберовы кимоно и наряды Эдвардианской эпохи, и нечто вовсе футуристичное, что даже не поймёшь, как это носить. Саша с трудом отыскал среди этого великолепия нечто не столь эпатажное, по своим скромным запросам. Рубашка очень хорошо на нём сидела, правда от неё несло каким-то парфюмом – с непривычки это доводило до дурноты. Но вскоре Сашка принюхался и перестал замечать этот головокружительный запах. Пока он приводил себя в порядок, Цербер тоже приоделся во что-то очень элегантное и натянул на свои скрипучие ноги любимые длинные сапоги.

Выйдя на свежий воздух, Саша почувствовал лёгкое головокружение – отвык, видать. Вечерело. Когда он оглянулся на дом, напоминающий китайскую пагоду, ему показалось, что тот ему кланяется, кивая своими башенками, как куколки из театра Цербера… Мда, однозначно пора завязывать с этой пьянкой.

Сашка с грустью покидал друга. Кукловод, как и Инфанта одинок в своём заброшенном, игрушечном домике. К Беатриче хотя бы наведываются толпы всякого зверья, а вот дорога к Церберову дому поросла густой травой…

Саша уселся за его спину, и тот погнал своего «коня» с прежней бешеной скоростью. Ветер бил в лицо, освежая гудящую голову. Да, после бала Маргариты, после нескончаемых праздников Цербера ему просто необходим целительный покой Беатриче.

Дорога пролетела вмиг. Притормозив у Дома Инфанты, Цербер окинул его странным, задумчивым взором. Молча, он подошёл к Сашке и, взяв его за руку, натянул ему на средний палец изысканный перстень из чернёного серебра с мощным рубином. Саша густо покраснел и потупился. Ну, блин прямо как брачующиеся в загсе!.. Цербер, словно прочитав его мысли, громко заржал и, хлопнув его по плечу, взлетел на своего «коня» и покатил прочь по дороге. Внутри на ободке кольца Саша обнаружил искусно выгравированную надпись: Брат – брату. Во веки веков. Никогда прежде у него не было настоящих друзей. Так что от поступка Цербера он чуть не прослезился… Хотя это, наверно, опять-таки спьяну.

Она вышла навстречу, вся сияя, прикрыв ладошкой свою нелепую лампу со светлячками. Сашка вернулся весь такой разгорячённый, как перевозбудившийся мальчик, что без передыху играл целый день. В присутствии Цербера он был, как заведённый, как подключенный к сети, и ему потребовалось ещё много времени, чтобы успокоиться. Своим возбуждённым, горячим взглядом он впился в тихую, грустную Беатриче.

– Прости, меня долго не было. – запальчиво начал он, не замечая сурового взора Инфанты. – Но это всё было так дивно! Сказочный бал Королевы, а потом чудесные спектакли Цербера!.. И я теперь ощущаю такой прилив сил. Сейчас бы только принять горячую ванну с ароматной пеной… – мечтательно прикрыв глаза, проговорил он. – А потом пару чашечек кофе… или чего-нибудь покрепче. Я взбодрюсь и готов ещё хоть всю ночь веселиться. – и, возведя на Беатриче жадный взор, он воскликнул. – А ты…Ты так прекрасна! И я готов свернуть горы!..

И произнося это, Сашка попытался притянуть к себе Инфанту, обхватив её своей наглой лапой за осиную талию. Но она вдруг неожиданно влепила Саше звонкую пощёчину. Хрупкая ручка едва ощутимо коснулась его раскрасневшейся щеки, но даже этот слабенький удар его порядком отрезвил. Беатриче рыдала.

– Ты такой же, как все! – шептала она сквозь слёзы, спрятав личико за створками почти прозрачных ладоней. – С ними со всеми заодно. Сначала бал Маргариты, потом пьяные оргии у Цербера, а теперь ты и здесь хочешь устроить неизвестно что…

– О чём ты говоришь? – опешив, растерянно пробормотал парень. – Да, какие такие пьяные оргии?.. – как-то слабенько возразил он, тщетно пытаясь вспомнить, чем он занимался все минувшие дни. – Ничего такого… не было…

Если честно, прозвучало это крайне неубедительно. И смутные, неуловимые образы и тени, мелькающие на дне подсознания, намекали на то, что Беатриче не так уж и далека от истины…

– Прости. Наверно, ты права. – развёл Саша руками, обречённо повесив голову, как приговорённый к смерти. – Ты вправе теперь послать меня, куда подальше…

Беатриче подняла просветлённое, омытое слезами личико и, пройдя к дому, строго позвала Сашку:

– Идём. Я всё приготовила.

Вопреки его ожиданиям она не только не прогнала его, но ещё и приготовила для него холодный душ и стакан молока. Это было очень кстати. Под струёй студеной воды его горячая голова просветлела, а после тёплого молока начало клонить в сон. Однако, как следует, выспаться, на сей раз ему не удалось. Совесть-зараза – будь она не ладна! – замучила его. И самое главное он совсем не понимал, ну чего он такого плохого сделал?!. Немая укоризна в нежном взоре Бетриче, как удар палача.

«Но есть душа другая: по деяньям она меня достойнее, и я тебя ей передам у райской двери. И удалюсь, печаль свою тая…»

Сашка аж чуть не выругался. Голова у него работала исправно, как компьютер, не переставая подсовывать ему в память какие-то цитаты. «Слова, слова, слова». Это неизлечимо, как музыка… Не до того сейчас. Вот Цербер Сашку никому не передаст, да и Беатриче не смириться с ихней дружбой. Ну, почему даже во сне приходится решать такие нерешаемые уравнения, состоящие из конфликтов лучших друзей и девчонок?..

Поутру Сашка нехотя вылез из кровати и слегка опасливо и смущённо заглянул в столовую. Он как раз застал всех своих за утренней трапезой. Все без исключения – и зверюшки, и Дафна с Якобом – были ему очень рады. Однако никто не стал интересоваться о событиях минувших дней, и как ни странно даже Якоб воздержался от расспросов. Похоже, они были уже наслышаны о Сашкиных похождениях. Все были как обычно дружелюбны и приветливы, даже Беатриче мило улыбалась, но нынешняя трапеза проходила в непривычной тишине и молчании. Сашка, в общем-то, догадывался, по чьей вине тут царит такая напряжённая атмосфера и, собрав волю в кулак, с трудом преодолевая смущение, он попытался завести с Беатриче разговор о вчерашнем и извиниться. Но Инфанта разговор этот не поддержала. Раз уж она не сердится, Сашка счёл, что будет благоразумнее заткнуться и не напоминать о минувшем. Его маленькая святая готова отпустить все его грехи…

Сашу странно оглушила благословенная тишь и покой после всей этой многодневной гульбы. Беатриче угощала простыми и скромными яствами, несравнимыми с роскошными пиршествами Маргариты и Цербера. Но именно это ему сейчас и требовалось.

Когда трапеза подошла к концу все тихонько разошлись-расползлись. Сашка остался наедине со своей святой, как кающийся грешник в исповедальне. Безмолвная Беатриче поманила Сашку полуулыбкой, и он следом за ней вышел на улицу. Дождь. Скромный, тихий дождь – благословенный, как сама Беатриче с улыбкой Боттичеллевской Флоры. Посеянные свыше холодные капли целовали, омывали Сашкин лик. Они с Инфантой вступили в дождь, шагая без зонта. Да, это была Сашкина страсть, как наяву, так и здесь. Даже в самые сильные ливни с грозами Александр Горский, как истинный безумец, ходил без зонта. Он и сам себе дивился, как он – благовоспитанный аккуратист со своими аристократическими замашками, мог так безалаберно всякий раз вымокать до нитки, портить свою идеальную причёску, свои дорогие вещи?!. Это было что-то несвойственное ему, такая нелепая безбашенность скорее напоминала Георгия – это уж точно в его духе. Неужели во всём повинно их родство, – будь оно неладно! Но, так или иначе, Саша ничего не мог с собой поделать, дождь был для него наградой, благословением. А разве не грешно прятаться от своего благословения, отгородившись от него зонтом?..

Сашка покорно шёл следом за грустной Инфантой, как заблудшая овечка, возвращённая в стадо своей заботливой пастушкой. Он шёл, запрокидывая голову, слившись с дождём. Этот покаятельный, исповедальный поток смывал всю грязь, всё прощал. Водопад дождя ронял свой музыкальный поток в Море, а из Моря обратно в Поднебесье. Казалось, воду переливали туда-сюда, словно из одной чаши в другую.

Так незаметно в молчании они забрели в некий неведомый Сашке доселе уголок Полиса. Это было почти на окраине города, вдали от суетных, пёстрых улочек. Они очутились в тенистой ясеневой рощице, словно отгорожённой от всего Полиса, а может и от всего мира. Там в душистых зарослях курчавых деревьев укрылось заброшенное строение, сложенное из потёртого красного камня. Позади него за прогнувшейся оградкой располагался забытый всеми дикий сад. Несмело приоткрыв заплесневелую калитку, Саша вместе с Беатриче вступил в густые заросли бессмертника и страстоцвета. Разросшаяся влажная трава дотягивалась до колен, а местами и до пояса. На стебельках-метёлочках покачивались причудливые пушистые бутоны самых невообразимых цветов и оттенков, а некоторые из них ещё и сеяли вкруг себя неоновый мигающий свет. И только как следует, присмотревшись, Саша понял, что это были всевозможные спящие позлучки и монстряшки. Всеми позабытые они вросли в землю и пустили в неё корни. Пробираясь в этих дебрях, Сашка наткнулся на какие-то колючки, весь расцарапался и зазанозился. И с какой стати его вообще сюда понесло?.. Руки горели – обжёгся об какие-то пурпурные лопухи, наподобие крапивы. Будучи с Георгием совсем ещё мелкими карапузами они как-то лазили по дворам за котятами и вот тоже все зазанозились и закрапивились – ох и рёву тогда было!..

Задние двери этого загадочного здания были заколочены. Окна, заставленные решётками в пыли и паутине не давали рассмотреть, что там внутри, а некоторые из них и вовсе были наглухо забиты. Что за уныние и запустение царят вблизи весёлого Полиса?.. Саша присел на замшелый камень – это похоже был один из разбросанных всюду обломков разбитых колонн. Расколотые камни, некогда украшенные странными символами, словно в насмешку поросли незабудками.

Беатриче белой бабочкой порхала по саду, не касаясь земли, как истинная святая, – её не заботит дождь, а колючки и шипы словно и не касаются её. Солнце робко выглянуло из-за угла здания, на цыпочках пробираясь в запущенный сад. Его лучи сквозь бисерную завесу дождя объяли всё сущее своим радужным семицветьем.

Сашка весь вымок как лягушка болотная, да ещё и сыростью провонял. Но душа его бесконечно озарилась, сей дождь был преисполнен какой-то невозможной Благодатью. Разве можно было прятаться от такого чуда?..

Следом за Беатриче он вышел из сада и приблизился к «парадному» входу. Стёртые ступеньки веером вели к приоткрытым дверям. Разбитый козырёк поддерживали хрупкие колонны, а по стенам расползались трещины, – так что Сашка боялся, что на них в любой момент могут начать обрушиваться камни. В нишах когда-то прежде видимо таились некие фрески или мозаики – теперь было не понять, кто-то постарался их стереть и зачистить. Остались лишь таинственные следы, знаки которые могли прочесть только посвящённые. Однако над входом довольно отчётливо виднелась чудом сохранившаяся роспись. Она порядком выцвела и поблекла, но не заметить её было невозможно. То было солнцевидное Око, облачённое в небесный лазурный треугольник, объятый огненным кругом. Подобный символ едва заметно встречался и на венчиках полуразрушенных колонн, и на крошащихся барельефах окаймляющих оконные проёмы.

– А чего тут глазки всюду нарисованы? Это что – « Микрохирургия глаза»? – глупенько пошутил Сашка и тут же сам пожалел, что вообще рот раскрыл. Это место было столь озарённым, что лишний раз нарушать эту небесную тишину казалось кощунством. Инфанта на счастье ничего не ответила – то ли не поняла, то ли не расслышала, что тут сморозил Саша.

Теперь, приближаясь ко входу, парень ощутил нечто болезненно знакомое в этих стенах. Может оттого, что они напоминали старый Архив, в котором работала его мать, – будучи мальчишкой, он не раз бывал там. Тогда Архив казался ему загадочным замком, таящим в себе множество чудес… Ничего чудесного, правда, там не оказалось. Когда рухнула прогнившая крыша, всю хранящуюся там документацию перевезли в другое здание, половину правда порастеряли. А после этого решили заодно и половину штата сократить, в первую очередь самых идейных. Так мать оказалась на улице и ещё год не могла найти работу, так что пришлось сидеть на одной гречке…

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒