«В Стране Выброшенных Вещей» 3 страница

– Час от часу не легче! – вплеснул руками Сашка. – Ещё кота-эзотерика на мою голову не хватало. Говорите, что хотите. Мне надоело!

И он уже хотел уйти прочь, но Баюн буквально пригвоздил его к земле пылающим взглядом, а сам словно вырос. И так промолвил Сашкин «глюк»:

– Нарекаю тебя: Тристан, рыцарь Круглого стола Озариила. Славен Грядущий!

И да сгинет Маргарита!

Свет его глаз тут же померк, и Сашка снова очутился в тоскливом полумраке. Ну, так значит – Тристан?.. «…дано было ему имя – «горестно рождённый»…

Рядом послышался благоговейный восторженный вздох, – тварюшки повылазили из своих углов. Они окружили Сашу, заключив его в кольцо, – будто хоровод удумали водить. А что, – с них станется…Солнечный Заяц боком подбираясь к парню, участливо скосил на него свои жуткие лупетки.

– И куда ныне ты держишь путь, о славный сэр Тристан – цвет благородного рыцарства? – высокопарно возгласила Дафна.

– Я никакой не Тристан. И мне плевать на бредни этого сумасшедшего кота! – отрезал Сашка.

– Ему пара пойки-нуть лилейле и шагачить в верно в Польис… – пролепетал нечто невразумительное Заяц.

– Верно, верно. – закивала Дафна, очевидно понимая, о чём он говорит. – Так кто же из нас, о други! – отважится отправиться с благородным сэром Тристаном в сей смертельно опасный путь, дабы разделить с ним все бедствия и горести? …

– Я не Тристан. – уже спокойнее возразил Сашка, ощущая, что его всё равно никто не слушает.

Вопрос Дафны, похоже, застал зверюшек врасплох. Они притихли, и стали испуганно расползаться, стыдливо пряча глазки. Один лишь Солнечный Заяц тянул вверх обе лапы и, подпрыгивая на одной ноге, орал:

– Йа! Й-йа! Возмийте миньйа!..

– О, а из нормальных опять никого. – разочарованно вздохнула Дафна.

Самая мелкая ползучка, похоже, та, что приставала к Сашке с «бараськом», скромно подняла свою лапку, влюблено косясь на него.

– Ну, что ж! Раз больше никого нет… Следуйте за мной, о други! Идём, о Тристан, брат в наших горестях и радостях…

– Не Тристан я, – буркнул Сашка чисто автоматически. Ему, похоже, уже стало всё равно. После драки – кулаками не машут. Сошёл с ума – так не отнекивайся. Теперь главное не нервничать, дабы не растерять останки мозгов, – авось всё ещё не так безнадёжно…

Дафна со всей их компанией тем временем прошла вперёд и окликнула, тормозящего Сашку:

– Ну же, Тристан! Идём.

– Ой, да хоть Пэрис Хилтон… – грустно пробормотал Саша и поплёлся за ней следом.

Малявка, ползущая рядом, не сводила с Сашки восторженного взгляда. Чтоб хоть чем-то занять пустые мозги он попытался завести с ней разговор.

– Ну, а тебя как звать? – без энтузиазма, тоскливо спросил он.

Та вся зарделась от удовольствия. Она, похоже, потеряла дар речи и не могла поверить в такое счастье, что столь огромная и популярная личность, как Сашка снизошла, одарив её вниманием. Собравшись с духом, вся дрожа, она просюсюкала что-то слитно-бессвязное. Сашка, собственно говоря, ничегошеньки не разобрал, но попытался быть с ней приветлив. Обрадованная тем, что он к ней так расположен и общается, чуть ли не на равных, ползучка неожиданно принялась прыгать, и расшумелась на диво не по-малявочному. Так что в итоге Дафна и Заяц зашикали на неё, да так грозно, что та опять пала духом и стала тише воды, ниже травы – буквально в прямом смысле. Вскоре Сашка и вовсе потерял её из виду, будто она по-тихому умалилась, съёжилась, как лопнувший шарик и сдохла с горя. Это, похоже, была особая форма малявочного самоуничижения – заесть, завампирить себя самого. Как выяснилось, с ранимыми малявками бывает и такое… Вот бы кому антидепрессанты не помешали…

Тем временем Дафна продолжала что-то на ходу рассказывать:

– Мы уже многие зимы прячемся в Лесу. Маргаритов Охотник отлавливает наших тут и там… Но теперь-то всё изменится! Ты поведёшь нас, о Тристан! Покуда не придёт Глашатай Озарила.

– Боюсь, вам всё же придётся подождать этого… глашатая. Я вас никуда не поведу, – вставил своё слово Сашка, – Это так скажем – не в моей компетенции. Вы не за того меня приняли…

– А может, это ты всю жизнь не за того себя принимал? – вдруг возразила Дафна, с таким серьёзным видом, что Сашка аж задумался.

Звучит резонно. С этой стороны он ещё не рассматривал данную ситуацию. Покуда Саша предавался этим размышлениям, виды кругом несколько переменились. И хоть там росли и ветвились всё те же лилии, да ирисы, это место казалось по-особому зачарованным. Цветы и вся земля были осеянны инистой пыльцой. А особо свежий мятный дух взбудоражил кровь. Они оказались в тенистой лощине, осенённой буйной порослью брюквы, болиголова, чертополоха и белены. В тусклом сивом омуте, окаймлённом незабудками и репьём, шептались кувшинки. Сашка завороженный, словно очутившись в неведомом храме, стоял в колоннаде стеблей овитых в перехлёст плющом. На высоком стройном стебле покачивался, тревожимый ветром, сомкнутый лилейный бутон, будто сотканный из лунного сияния, он светился изнутри. В нём через прозрачные стенки просматривался грациозный силуэт, напоминающий человека в позе эмбриона. В сумраке по углам послышался перестук барабанов. Ритм нарастал, а из глуби трагично и тревожно зазвучали скрипичные ноты. Сашке показалось, что у него вытягивают жилы, выводя на них, как на струнах болезненно красивую мелодию. В бутоне кто-то задрожал, забился, как в ловушке. Казалось эта хрупкая ломкая фигурка, объятая светом, заколотила кулачками по стеклянным стенкам своей тюрьмы. Будто благовест – хрустально-ледяной перезвон бубенцов подбирался всё ближе, а вокруг бутона кружили восторженно-испуганные светлячки. Цветок тем временем чуть приоткрылся, как приотворяется дверь в таинственные покои или глаза, едва пробуждённого…Бурным звонким потоком из бутона выплеснулся свет, струящийся водопадом. У Сашки заныло под ложечкой, и по всему телу пробежал холодок. Он до боли распахнул свои изумлённые глаза. В глуби цветка возник образ девочки-куклы, отчаянно бьющейся в своей темнице. Она была опутана, как в саван, клейкими нитями-лентами, столь болезненно ярко-алыми, что в этом блёклом пейзаже они нестерпимо резали глаза. Она вся такая головокружительно чистая, свежая до слёз, так что больно смотреть, – слепила своей белизной. Судорожно извиваясь, она рвалась, как бабочка, из этого кокона, с истошным криком выпутываясь на волю. Совершив сальто-мортале, она такая гибкая пружинистая, всё же вынырнула из бутона и взвилась вверх, словно желая рухнуть в небо, нырнуть в небо, как в море. Выпав наружу, она беспомощно повисла, как мотылёк в паутине, как сломанная марионетка на своих нитках. Девочка-кукла была прикована к своей клетке, словно цепью, как пуповиной. В конвульсиях корчась от боли, она продолжала биться с нитками, – так бабочки бьются о стекло. Наконец кокон развернулся, и нити хлёстко раскинулись по сторонам, будто разорванная паутина, как раскручивается лента серпантина. Казалось, она испытывала нестерпимую боль, как куколка, перерождающаяся в бабочку. Ритм барабанов всё нарастал, чудилось, что кругом играет буйный оркестр. Рухнув о землю, – как только кости не переломала? – она пружинисто подскочила на ноги, упала и снова болезненно поднялась, вся выгибаясь будто кости у неё внутри ломались и срастались заново. Куколка едва стояла на своих кривых ногах, словно впервые учась владеть своим телом. Будто под звуки волшебной дудочки она принялась лихо отплясывать, как по ножам. С трудом дышала, озиралась по сторонам, словно ища кого-то, но всё же танцевала, – так дёргают марионетку за нитки в балаганчике. А вокруг неё выводил хороводы неуклюже-смешные, но в то же время всерьёз, по-красивому трагичные панды, с неё ростом. Они постукивали в барабаны и бубенцы. Этот причудливый неистовый танец завораживал. Казалось, внутри у неё полыхает огонь, словно её ножами режут, сдирают кожу. Она – дикая, дивная плясала средь панд с измученным ликом, со стоном, словно вся стеклянная и вот-вот разобьётся, и этот её болезненный свет выплеснется наружу. Вдруг резко музыка оборвалась, а с ней и пение, и танец. И как подкошенная девочка-кукла пала в лилейную гущу, утонув в ней как в море, окружённая скорбными пандами.

Поражённый этим зрелищем Сашка осторожно приблизился к ней. Лежит, будто умерла, как поломанная куколка, неестественно раскинув ломкие руки-ноги, ликом к матери-земле, как дитя зарывшись в подушку от всех кошмаров и бед. Она была вся так уродливо-прекрасна.

«Уста, что никого не целовали и никогда ни с кем не говорили…»

Куколка была белая будто искусно вырезанная из кости, совершенно лысая, лишь на макушке, прикрыв лоб, росли волосы пышной рыжей чёлкой. Приоткрытый ротик обнажил ряд остреньких кривых зубов. Сашка осторожно едва прикоснулся к её плечу, а та вдруг отчаянно злобно вцепилась зубами в его руку, искусала в кровь и, подскочив на ноги, затараторила нечто загадочно звучащее на непонятном языке.

– Вот зараза!.. – едва сдержавшись, чтоб не выругаться покрепче, воскликнул Сашка, потирая укушенную руку. – Это ещё, что за …?

– Ка-ра-ле-ра… – протянул Заяц, испуганно попятившись подальше от сей агрессивной особы.

Та притихла, отбежав назад, вскарабкалась на лилейный стебель и зло, исподлобья поглядывала на них.

– Чего? – переспросил Саша, он так и не понял, чего там промямлил Заяц.

– Это Королева Племени Панд, – зачарованно молвила Дафна, – Мы зрели её явление…

Панды толпой вылезли на поляну, неся лилейно-ирисный венок своей «королеве».

– Не бойся! – громко обратился к ней Сашка. – Мы не желаем тебе зла. И мы уже уходим. Тебе было совсем не обязательно так на меня набрасываться. Как твоё имя?

«Королева» подозрительно покосилась на парня. И хоть она говорила на непонятном тарабарском языке, Саша почему-то нисколько не усомнился в том, что она его понимает. И вправду, тяжело дыша и раздувая ноздри, она всё же, ломая язык, представилась низким и хриплым голосом:

– Нав…си…ка…я.

– А я Саша…

– Тристан. – услужливо поправила его Дафна.

Сашка обречённо вздохнул и продолжил:

– Что ж, рад знакомству, Навсикая…Мир тебе. Может, мы ещё встретимся. Если я только раньше…не проснусь. – добавил он с усмешкой.

Уходя прочь из лощины, Саша слышал, как Навсикая затянула некую песнь на чарующий нездешний мотив. А её панды подхватили мелодию, и их голоса слились воедино, странно напомнив церковный хор. Это, конечно, было несравнимо с жуткими завываниями Солнечного Зайца. Сашка невольно замер. Он ощутил, что с трудом заставляет себя покинуть это место. Где же ещё он услышит поющую панду? Да, и «королева» ихняя – ещё тот феномен. «Песню же стала сама белорукая петь Навсикая…» Сашка задумчиво потёр укушенную руку. Нет, ну всё-таки она реально зараза. До крови ведь цапнула!..

Дафна и Заяц заворожено молчали, похоже, даже они были шокированы увиденным. Что уж говорить про Сашку! Но хоть он и шёл, как в забытьи, всё же вскоре заметил, что виды кругом снова переменились. Места стали более ухоженными, даже казалось, что трава здесь была подстрижена. Перед Сашкой раскинул свои просторы сюрреалистичный приозёрный луг в дымке. Он весь порос мелкими аккуратными цветочками, а грозные и величественные лилии остались позади. В гладком торжественном, как балетная декорация озере важно плавали, будто вышагивали чёрные лебеди, парами, как в танце, изгибая длинные грациозные шеи – того и гляди вправду кинуться в пляс. Не только пейзаж, но и общее настроение изменилось, похоже, что из Лилейного Леса они выходили в некое подобие сада. Впереди из брусничного сумрака выросла стальная ограда, такая же что и была при входе. Из неё наружу вела резная калитка, поросшая плесенью – она больше напоминала кладбищенскую оградку. Похоже, наконец-то спустя бесконечные часы блужданий Сашка, к его несказанной радости, прошёл весь Лилейный Лес насквозь. Выбравшись из тягостного сумрака, они вышли на уложенную мраморной плиткой мостовую, освещённую яркими огнями. По звукам, по запахам и самим ощущениям Сашка понял, что они, наконец, попали в Город.

Оказалось очень приятным, что в этом кошмаре есть города. Саше, как заядлому тусовщику и любителю ночных клубов было бы очень печально быть запертым в галлюцинации, где сплошь леса, да поля.

Навстречу им повалила ниоткуда взявшаяся, разнопёстрая толпа. Эти были ещё почуднее лесных. Всех Сашка рассмотреть не успел, но заметил тут всяких плюшевых зверюшек, пластилиновых человечков, тряпичных кукол и прочих муми-троллей, снифов и мумриков.

Откуда-то словно лилась музыка – вечное Сашкино наказание…Зверюшки крайне музыкально перешёптывались, а над головой проносилось едва уловимое женское дыхание, шёпот, смех. Accelerando… C тревожно учащённым сердцебиением Саша вступил на аллею под сень фонарных столбов. Фонари перемигивались, как светомузыка на дискотеке. Какая-то знакомая заезженная мелодия, долго сдерживаемая, как в тисках, резко выплеснулась серпантином, как те ленты, что сковывали Навсикаю. Piu mosso… Музыка разлеталась, как растревоженные бабочки. Адреналин и кровь ударила в виски, как от алкоголя – так Сашка узрел Пляску Фонарных Столбов. Музыка из-под неба в ритме города – это сам пульс Города, это крик души, сносящий голову. Аллея поплыла перед глазами. Впервые за долгие годы Сашке захотелось взять в руки скрипку, чтобы слиться с этой музыкой из поднебесья, смешаться с танцующими. Фонарные столбы танцевали, склоняя трагичные лики, спрятанные за вуалью пронзительно яркого света, зеленоватого во тьме. Музыка тем временем переродилась. Так из куколки судорожно рождается бабочка. Meno mosso…В кончиках пальцев запульсировала кровь, появилась дрожь в ладонях…Ну, куда же, куда Сашка запульнул свою скрипку?!. Почему эти ощущения так же нельзя выбросить? До ломок ему захотелось играть, раствориться в музыке. Тенькает в груди и в мозгу, будто клавиши кто-то перебирает длинными цепкими пальцами…Клавиши? Ну, это наверно Георгий. Его длинные руки и к Сашке в мозг могут залезть, лишь бы помучить. Sostenuto… Фонари вальсировали, порхали подхваченные дыханьем мотыльков. Трагично они танцуют, плача о своём. Фонари плачут светом, струящимся из душ. А музыка была знакома до боли… Мать ведь с детства приучала их к Настоящей музыке. Даже безбашенный Георгий никогда не слушал попсу, а только то, что красиво, что надрывает и выворачивает душу наизнанку…

А Фонари всё сходятся и расходятся, как вальсирующие пары. Теряют и обретают друг друга…Людей они, что ли пародируют?.. Едва дыша, Саша шёл промеж них. Поравнявшись с ним, Фонари склонялись, делали реверансы и замирали. Навсегда.

Пройдя аллеей, парень оглянулся. Фонари стояли мёртвые, равнодушные, словно всё было сном. Сон во сне… Но музыка ещё звучала позади, накатывала и ударяла в спину. В глубине изысканной мелодии таился простенький гитарный перебор. Так же Георгий мог без конца, взяв один аккорд, просиживать часами, склонившись над гитарой, как влюблённый. Это была, наверно, его единственная любовь. Но кто там знает, что происходило в его – Георгиевской жизни в последние годы. Как же всё-таки мало Сашка знал о брате… Гитара скрипнула, оставаясь за плечами, заглушённая встречными звуками. Что ж, заочный реквием по Георгию отыграли на славу…

Аллея, оборвавшись, вела к резкому спуску вниз. С холма открывался вид на долину в пушистых зарослях зелени, в глуби которой затаился странный Дом. Под ним бежал ручей, будто поток света, гонимый мельничным колесом. Крышу венчала целая колоннада труб, из которых клубами валил пар. Стены были увешаны странными приборами. И все эти колёса, и непонятные агрегаты придавали Дому некое стимпанковское настроение. С одной стороны располагалась водяная мельница, с другой ветряная. И, кажется, этот Дом машет крыльями, мечтая взлететь. Вот только на что им там две мельницы? Чего они там мелят?..

Непонятно для кого предназначалось это причудливое строение с незрячими окнами и задумчивыми трубами на кровле. Это был грустный Кукольный Дом, забытый на полке в магазине под толстым слоем пыли.

«Самый красивый в мире дом для кукол на много этажей. Настоящий дом со множеством комнаток – и все такие серьёзные, пустые и тихие».

И Сашке очень захотелось попасть туда… Его ноги сами заторопились вниз с холма. С разбегу он нырнул в душистую зелень, с трудом сдерживаясь, чтоб не помчаться стремглав вперёд – неизвестно куда. Впереди по аллее послышались шаги и весёлые голоса. И так перед Сашкой возник мальчик-куколка, подобный тому, каким он был теперь сам. Ну, наконец-то! Хоть некое подобие одной из разновидностей Homo Erectus. А то всё звери, да деревья…Мальчик был отчаянно рыжий, лохматый, в небрежно накинутом стилячьем пиджаке поверх белой рубахи и в брюках-дудочках. Один его глаз был закрыт повязкой – такие носят пираты на картинках. И это как-то странно смотрелось на его столь позитивном задорном лице, усыпанном веснушками. Он бодро шагал, пошаркивая, с безмятежным видом, закинув через плечо гитару, и насвистывал Yellow Submarine. А рядом с ним важно вышагивала худющая изящная Кошка с большими ушами – шерсть её отливала пронзительной синевой. Мода у них тут, что ли на всё синенькое?..

Поравнявшись с Солнечным Зайцем и Дафной рыжий остановился и шумно поздоровался.

– О старые знакомые! Откуда-куда? И кто это с вами?.. – улыбчиво кивнул он на Сашку.

– Саша, – представился тот, но его тут же поправила назойливая Дафна:

– Тристан.

«Как они любят спорить эти зверушки! »

– О, неужели? – чему-то обрадовавшись, воскликнула Синяя Кошка.

– Уже ли… Хуже ли?... – удручённо пробормотал Сашка, но к счастью эту бредятину никто не расслышал.

– А я Якоб. Будем знакомы. – весело подхватил рыжий.

– Мы вот идём из Лилейного Леса. Он от Синего Червяка. – рассказала за Сашку Дафна.

– О! А он наш друг! – радостно поведал Якоб, заглядывая Саше в глаза, будто очень хотел его осчастливить этой новостью. Сашку вообще-то знакомство с Червяком явно не воодушевило…

– Так, иногда хиппуем вместе, – продолжал тот, – Nosce te ipsum!

– No war! – подхватила Кошка.

– Миру – мир! – шумно провозгласила вся четвёрка к неудовольствию Сашки.

– Всегда-то мы в путях, в дорогах. Как Поезд в Никуда… – запальчиво продолжал свою вдохновенную речь Якоб. – Мы скитальцы на этой многострадальной земле. Несём в народ Великую Весть. Дабы насытить алчущие души. Ведь все мы братья! И только в единстве сможем проделать этот нелёгкий путь от страдания к нирване.

Якоб наконец заткнулся, а Сашка отупело воззрел на него. Сразу видно из одной компании с Червяком… «Их носит ветром. У них нет корней, это очень неудобно. » Мда, хиппующий странник, проповедующий нирвану… И тут пропаганда.

– Дорога без дома – это, конечно, хорошо. Но временное пристанище никогда не помешает. – проговорил Якоб. – Я тут знаю одно хорошее место. Идёмте в гости к Инфанте. – и, указав на тот Дом в долине, он хлопнул Сашку по плечу, как старого знакомого.

– Ну, неудобно же как-то идти без приглашения… Да, и вообще…без повода. – смущённо начал Саша.

– Да, ладно тебе! – беспечно махнул рукой Якоб. – Это очень гостеприимный Дом. У них там всегда 5 часов.

– В смысле? – не понял Сашка.

– Ну, то есть всегда 5 o’clock – всегда время пить чай. – пояснил тот. – А если уж тебе очень нужен повод – зайдём пожелать Приятного Воскресеньица… Идём-идём.

Не пожалеешь… – шёпотом кончил Якоб и ещё раз хлопнул Сашу по спине.

Сашка в свою очередь, будучи чересчур воспитанным человеком, не счёл этот повод достойным, однако его что-то так и подмывало пойти туда. Что там сказал Якоб? Инфанта?.. Ну, с одной «королевой» Саша уже познакомился…

Следом за Якобом Сашка влетел в зелёный лабиринт, под полукружие арок, сплетённое из древесных веток, которые покрывала густая изумрудная листва. Навстречу ему из галереи вынырнула белая фигура, нелепо вальсирующая на ходу. Она была подобна грациозно-женственной Навсикае – эта надломленная марионетка с блаженной полуулыбкой на устах. Своей полупрозрачной фарфоровой ладошкой она прикрывала фонарь – это была заляпанная банка из-под варенья, судя по запаху – вишнёвого, в которой суетливо плясали светлячки. Сашка обалдело вылупился на неё, будучи не в силах отвести взгляд. Эта куколка словно сама излучала свет, который резал глаза. «Она бела и в белое одета». Встряхивая своей маленькой аккуратной головкой на тонкой длинной, как лилейный стебелёк, шее, она рассыпала по плечам пушистую копну белых волос. Её хрупкие ручки и ножки были, как сахарные палочки. На ней было платьице наподобие балетной пачки с кружевным воротничком и до головокружения белые, ажурные гольфики. На цыпочках, как балерина, она обошла их, не переставая кружиться и вальсировать, обняла старых знакомых. И разомкнув свои тёмные губки, переливающиеся, то бордовым, то иссия-чёрным, она пропела шёпотом, как колокольчик:

– Ах, пришли!.. Пришли…

В совершеннейшем замешательстве Сашка продолжал пялиться на эту по-очаровательному безумную особу. Она, то болезненно запрокидывала голову, то кивала, покачивая головкой-бутоном. Остановившись перед Сашей, она взяла его за руку и, припав к ней устами, оставила холодный след своих губ.

– Да, да. Знаю. Ждала… – прозвенел колокольчик её голоса. – Идёмте же! Стол давно накрыт.

Пританцовывая, куколка повела Сашку под руку по аллее, и надо признаться, стоило больших усилий, чтобы сдержать свои ноги и не пуститься вальсировать с ней. У парня спёрло дыхание, и он с трудом прошептал:

– Кто Вы?

Её строгое личико – как святая сошла с иконки – было в опасной близи, так что он мог разглядеть все блики, звёздочки и порхающих мотыльков на дне её огромных ультрамариновых глаз.

– Беатриче…

« Я в образе таинственном узрел моей любви бессмертной воплощенье».

А что, неплохой глюк!.. Если от этих антидепрессантов всегда такие сны выходят, Сашка уже не прочь принимать их регулярно…

Вблизи Кукольный Дом Инфанты оказался поистине огромным. Дверной проём простирался, чуть ли не до небес, будто они слона в гости ждут. У Саши аж шея заболела, смотреть вверх – так пришлось запрокинуть голову. А с высоты холма домик казался таким миниатюрным, вовсе игрушечным. Оробевший Сашка с замиранием сердца вступил на порог этого величественного дворца. Странное веселье Беатриче как-то уж совсем не вяжется с этой мрачнющей доминой. Похоже, девочка-куколка живёт в этом страшном заброшенном доме совсем одна. Словно покинутая родителями в своей детской спаленке, внутри кукольного домика на пёстром выцветшем паласе…

Минуя множество галерей и лестничных пролётов, они вышли к входу в огромную столовую. Идущие следом за Беатриче, они смущённо и робко замерли на пороге, как дети, внезапно оказавшиеся в этом мрачном взрослом мире. Длинный стол и стулья с резными спинками были слишком высоки, не по размеру для них – деток. Всюду виднелись следы чужой жизни, невзначай забытые, непонятные взрослые вещи под толстым слоем пыли. Будто родители вышли только на минутку и не вернулись, покинули навсегда… Грустное место.

Тяжёлый, громовой бой старинных напольных часов, эхом разнёсшийся в полупустой зале, заставил всю компанию опомниться. Кругом зажглись свечи, слегка оживив атмосферу и разогнав стылый сумрак. Беатриче, как-то уж слишком торжественно уселась за громадный клавесин и неспешно принялась перебирать клавиши, тихонько прошелестев по ним хрустальными пальчиками. Вокруг откуда ни возьмись, повылазила всякая затейливая мелюзга, сродни тем, что видел Сашка в Лесу. Тварюшки принялись суетно собирать на стол. Началась поистине безумная возня. И хоть могло показаться, что вся эта пёстрая компания способна оживить здешнюю мрачную обстановку – на деле всё оказалось иначе. Ощущение грусти не развеялось, напротив Сашка вдвойне ощутил, что всё здесь чужое, взрослое, и как ни крути – они тут не к месту. Комната и все предметы в ней были сами по себе, не принимая участия в их Безумном Чаепитии. Беатриче меж тем изящно, с балетной грацией скользила по залу, сопровождая все свои действия театральными жестами.

– О, мои дорогие гости, мои милые друзья! – восторженно прозвучал тоненький голосок Инфанты средь всеобщего галдёжа. – Прошу вас к столу. Отведайте наших скромных яств и чувствуйте себя, как дома.

Ну-ну. Интеллигентка «толкает» высокопарную речь, обращаясь к своим милым дикарям… Впрочем «как дома» зверушки себя чувствовали похоже и без её особого позволения. И со всех сторон послышалось:

– Ура! Браво! Виват Инфанте!..

Прогремели хлопушки, все зазвякали посудой – добрую половину тончайшего, старинного фарфора вмиг раскрошили на тысячи осколков. Все эти маленькие чудовища разом пели, чавкали, гоготали с набитыми ртами и швырялись едой – Сашка едва успевал от них уворачиваться. А невозмутимая Беатриче, как распорядительница великосветского обеда, чинно потягивала чаёк из малюсенькой перламутровой чашечки и утирала свои чудесные губки-вишенки кружевной салфеточкой. Она словно играет во взрослую. Окружающие пытались поддерживать великосветские беседы, начатые Беатриче, однако несли они при этом такую несусветную чушь, что слышать было тошно. Теперь зато стало ясно, что мелят в этом доме. В этом Доме мелят ЧУШЬ…

Якоб тем временем припёр откуда-то большущую книгу в кожаном переплёте. Открыв её, он принялся с интонацией и не без пафоса читать вслух, каким-то образом умудряясь перекричать галдящих тварюшек. Звучало это примерно так:

– Таким-образом-запятая-особен-ности-исторического-развития-германского-общества-исключают-возможность-какой-бы-то-ни-было-оригинальной-разработки-буржуазной-политической-экономии-запятая-но-не-исключает-возможность-её-критики-тчк-поскольку-такая-критика-вообще-представляет-известный-класс-запятая-она-может-представлять-лишь-тот-класс-запятая-историческое-призвание-которого-совершить-переворот-в-капиталистическом-способе-производства-и-окончательно-уничтожит-классы-запятая-т-тчк-е-тчк-

может-представлять-лишь-ПРО……………

– Гадость ты эдакая! – внезапно прервавшись, заорал Якоб.

Оказалась, какая-то мелкая ползучка умудрилась вылить ему за шиворот целую чашку кипятка. Надо заметить, это было, как нельзя кстати. Пока Якоб носился с дикими криками за незадачливой малявкой, сидящая рядом Кошка осведомилась у Сашки:

– Я что-то так и не поняла – ПРО, что он там может лишь представить?..

Якоб похоже так и не сумел поймать шуструю зверюшку, – разве что он её раздавил, пока носился кругами по столовой… С оскорблённым видом он возвратился и, усевшись на своё место, возмущённо воскликнул:

– Нет, ну и самое обидное – никому и дела нет до того, что я тут читаю! Я, значит, стараюсь, тружусь на их благо, во имя их – неучей – просвещения, а они!.. Неужели мне одному не безразлична Судьба Нации? Спасибо, хоть тебе, о благородный Тристан! Ты истинно мой товарищ и единственный, кто слушал меня с таким вниманием. Так, что я продолжу – только ради тебя! О, нет, нет! Не благодари...

Пусть эти праздные и дальше забавляются, а мы будем просвещаться. Итак…..

Сашка в ужасе обхватил голову руками. «Ну как, милочка, подсыхаешь? »

Между тем зверушки, откушавши, мрачненько затянули песню. Сашка шумно вздохнул. Ох, и любят же они здесь петь и плясать! Управы на них нет… Наконец-то вволю напевшись, наевшись и нашумевшись дикие тварюшки стали затихать, и захрапели по углам. Даже Якоб вскоре отрубился, уткнувшись в свою книженцию.

Это произошло как раз за миг до того, как ошалевший от шума, Сашка собирался треснуть стулом ему по голове… Прикорнувшие зверюшки расположились, кто где – одни под столом, другие на столе, в тарелках, в чашках, а пара каких-то совсем обнаглевших малявок умудрилась разлечься у Сашки на коленях. Инфанта тем временем куда-то скрылась, как развенчанный призрак. Саша даже как-то приуныл, заметив это. Тем более что глазеть на вовсю храпящее зверьё ему вскоре наскучило. Но если признаться честно, он уже даже и был бы не против, чтоб всё происходящее оказалось правдой. Ну, хотя бы ради Беатриче…

В Сашкиной душе внезапно пробудился дотоле долгие годы дремавший азарт первооткрывателя. И он весь так и распираемый каким-то нездоровым детским любопытством отправился побродить по Дому, что наверняка таил в себе много интересного. В галереях царил почти полный мрак, едва рассеянный редкими сонно снующими вдоль стен светлячками. Отворив тяжёлые дубовые двери в конце коридора, парень вступил в огромную залу, стены которой сплошь сверху донизу были заставлены книжными полками. Они громоздились одна на другой, наверно доходя до потолка, так что верхние терялись в непроглядном сумраке. У Сашки аж захватило дух. Вот истинная сокровищница для заядлого книгоглота. Интересно, что за книги хранились в библиотеке Сашкиной галлюцинации?.. Однако рассмотреть книги как следует, ему не удалось. Его внимание отвлекла мелкая шустрая тень, прячущаяся в потёмках позади тусклой лампы, что одиноко светила посреди зала. Сашка насторожился – мало ли тут кто ещё водится… И тут вдруг на свет проворно выпрыгнуло загадочное, неестественно-плоское существо с большими острыми ушами. Оно было тускловато оранжевым, слегка выцветшим с длинным носом и грустными глазищами. Саша замер и тут же чуть не вскрикнул от резко всплывшего воспоминания. Ну, конечно! Давным-давно, словно в прошлой жизни, они с Георгием еще, будучи мальчишками, нарисовали на обоях в коридоре Лиса. Маленькие братья Горские, ну очень мечтали приручить Лиса. Ох, и крепко же им тогда влетело от отчима!.. И вот теперь он, как живой перед Сашкой – такой же грустный и смешной, будто ожившая мультяшка. Нелепый, трогательный, кривоватый – о художественных способностях братьев Горских лучше промолчать… Но зато тогда они были заодно.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒