Отступление 14 страница

Поток воды, камня и арматуры обрушился на один из генераторов, заклинив лопасти турбины, которые не просто разрушились, но и сорвали всю конструкцию с оси. Эти лопасти разлетелись во все стороны, как гигантские косы, а затем последовала цепная реакция взрывов, которую никто в комплексе не заметил.

Снова раздался возглас Грозы: «Профессор! »

Он всё ещё не мог найти её. Неудивительно, учитывая шум. Голоса в голове, оглушительный гул Церебро в ушах – всё это оказалось гораздо сложнее и тяжелее, чем Ксавьер мог себе представить.

– Профессор!

Странно, что в голосах, которые он слышал, звучала боль. Этого не могло быть. Церебро никогда не причиняло никому вреда. Именно по этому поводу они с Эриком Леншерром окончательно поссорились: то, что Чарльз Ксавьер считал инструментом, средством объединения человеческой семьи, Магнето хотел использовать как оружие, чтобы очистить геном планеты раз и навсегда. Пережив один Холокост, он поклялся никогда не допустить другого, какие бы средства для этого ни понадобились. Ксавьер прекрасно понимал иронию судьбы: это дитя Холокоста использовало те же методы, что и его собственные угнетатели, убийцы его семьи.

Но в какой-то момент Магнето решил, что его это не волнует.

Получается, он был неправ. И тогда, и сейчас. Можно ли что-нибудь сделать с этим?

– Профессор!

Помещение, в котором находилось Тёмное Церебро, содрогнулось от мощной ударной волны. Над головой плавный изгиб купола внезапно лопнул, когда чудовищное напряжение выбило ряд удерживающих болтов и заклёпок. С визгом раздираемого металла рухнули целые секции потолочной обшивки; некоторые пролетели совсем рядом с платформой и мостиком и с оглушительным грохотом упали на пол внизу, в то время как другие лениво кувыркались в воздухе. Эти потенциально смертоносные куски летящих обломков были особенно опасны, так как Ночной Змей и Гроза не обращали на них никакого внимания.

Однако в этот роковой момент все иллюзии Мутанта 143 рассеялись, декорация вернулась к своим обычным размерам, а поверхность голографического шара задрожала от статического напряжения. Ксавьер закашлялся и начал поднимать руки, чтобы снять шлем.

Но это было всё отпущенное Профессору время, и его оказалось недостаточно. Существо в другом кресле снова стало девочкой. Шар снова вырос до размеров самой планеты. Комната оставалась целой и невредимой, и никто из присутствующих не имел ни малейшего представления о грозящей им опасности, в то время как Чарльз Ксавьер, сам того не желая, продолжал уничтожать человечество.

Огни на глобусе горели гораздо ярче, чем раньше; гул Церебро стал громче. Мутант 143 ускорил процесс.

Логан почувствовал взрыв прежде, чем услышал его: сотрясение передалось через землю, и волна давления на долю секунды опередила звук.

– Что это было, чёрт возьми?

Страйкер ответил не сразу, меньше всего желая повиноваться.

– Чёрт тебя подери, Страйкер, – взревел Логан, хватая его за грудки. – Что происходит? Что это?

– Фундамент плотины повреждён, – ответил полковник. – Какая-то трещина. Началось в турбинах, а теперь распространяется на водозаборные башни. Плотина спускает воду через водосброс, пытаясь снизить давление… остановить процесс… но уже слишком поздно! Через несколько минут мы все окажемся под водой.

Логан оглянулся на эвакуационный туннель.

Страйкер ухватился за него, как утопающий за спасателя:

– Всё ещё хочешь ответов, Росомаха? Например, сколько тебе на самом деле лет? Логан – твоё настоящее имя? А что, если у тебя есть семья?

Страйкер понял, что эти слова возымели действие, и впился взглядом в мутанта, желая, чтобы тот слушал и повиновался.

– Или, – сказал он с нажимом, вкладывая всю свою силу в эту последнюю уловку, – если ОНА всё ещё жива? – этот намёк попал точно в цель, в самую точку. – Тогда почему бы нам просто не сесть в вертолёт и не улететь? Даю слово, Росомаха, пойдём со мной, и я всё тебе расскажу. Ты ничем не обязан тем людям. Ты выживешь, всегда выживал!

Страйкер задохнулся от боли, когда Логан нанёс сильный удар по почкам. Он рывком притянул Страйкера к себе и прижал кулак к его подбородку, ясно выражая свою угрозу.

– А я думал, что я просто зверь, Билли, – сказал он.

Страйкер вздрогнул от лязга когтей, выходящих из кулака, и сразу же подумал, что мёртв. Когда же через секунду понял, что это не так, то почувствовал изрядный стыд: по щекам текли слёзы. Наружные когти Логана вцепились в его щёки, достаточно крепко, чтобы вмять кожу, но ещё не порезать её. Средний коготь остался втянутым.

Логан улыбнулся.

– С когтями.

В коридоре перед Церебро Страйкера, когда дети нервно зашевелились, а пол и стены задрожали так, что с потолка посыпалась пыль и случайные брызги воды, Джина вдруг почувствовала, как её правая рука сжалась в кулак. Почувствовала, как напряглось предплечье, словно пружинный механизм вот-вот сработает, и как зубы начали оскаливаться от восторга.

– Логан, – произнесла Джина почти про себя, но мысленно это был громкий крик.

Он услышал её, как будто она стояла рядом.

– Джина, – сказал он так же тихо, но так же уверенно, что его услышат.

– Просто скажи, что тебе нужно, Росомаха. Скажи! Скажи, чего ты хочешь!

Выбор был прост: либо его прошлое, либо – тут Логан взглянул на плотину, на которой всё ещё не было видно никаких внешних последствий серии взрывов глубоко под землёй; неопытному, нетренированному глазу казалось, что она будет стоять вечно – его будущее. Для Страйкера эти два понятия были взаимоисключающими. Может, это правда?

Логан поднял кулак, заставляя Страйкера подняться на ноги и встать на цыпочки, и оба они знали, что больше всего на свете он хочет выпустить третий коготь и использовать отрубленную голову Страйкера как футбольный мяч.

Страйкер снова поморщился от характерного звука металла, но на этот раз когти не удлинились. Они убрались.

– У меня есть то, что мне нужно, – сказал Логан. Прежде чем Страйкер успел упасть, Логан прижал его к ближайшему крепёжному столбику, где цепи служили для удержания вертолётов во время самых сильных местных зимних бурь. В считанные секунды он крепко обмотал Страйкера.

– Если мы умрём, умрёшь и ты.

Когда Логан помчался обратно в туннель, Страйкер яростно рванул цепи и крикнул ему вслед:

– Там не найти ответов на твои вопросы, Росомаха!

Внезапный звон металла привлёк внимание Страйкера, и его взгляд упал на цепи. Сначала он подумал, что это какой-то подземный толчок, связанный со взрывами, сотрясавшими плотину, но ошибся. Это дрожали его руки.

Ничего страшного, сказал он себе, остаточные явления от столкновения с Росомахой. Страйкер был напуган, и теперь мог себе позволить показать это. Он чихнул, и неожиданная вспышка боли пронзила его череп похлеще, чем удары Росомахи. Он увидел кровь на цепях и на снегу перед собой. Вытер лицо рукавом и увидел алый след, который выглядел как мазок хорошо пропитанной краской кисти. Но когда высунул язык, то почувствовал, что из носа течёт непрерывная струя.

Лицо Страйкера побледнело, как снег, и холод сильнее космического сомкнулся вокруг его сердца.

– Не может быть, – выдохнул он и поймал себя на мысли, что жалеет о том, что мутант не пустил в ход свои когти.

Этот конец, по крайней мере, был бы быстрым.

Алисия Варгас, дрожа, сидела на полу Овального кабинета, прислонившись спиной к одному из двух диванов, обрамлявших ковёр с президентской эмблемой. Десять минут назад она была в полном порядке, а потом её словно порезали и выпотрошили, как рыбу. Алисия никогда не чувствовала такой боли и в первом приступе мучений и ужаса подумала, что все силы ада, о которых рассказывали монахини, восстали, чтобы забрать её. Она смутно сознавала, что президент зовёт на помощь, что другие агенты и сотрудники укладывают её на кушетку, освобождая дорогу санитарам и врачам…

…а потом, так же внезапно, как и возникла, боль ушла. Алисия чувствовала себя прекрасно. Приносила извинения всем вокруг, её босс настаивал на полном осмотре, кто-то упомянул то, чего они все боялись: вдруг это был какой-то новый способ нападения мутантов…

…а потом все вокруг упали, почти так же, как она сама. Алисия чувствовала себя прекрасно, но они умирали, и бесцеремонное замечание того сотрудника о мутантах приобрело совершенно новую окраску, отчего ей захотелось убежать из Белого дома и пожалеть, что не умерла несколько минут назад. Теперь они умирали, а она чувствовала себя прекрасно. Значит ли это, что она, не приведи Господь, является мутантом?

Тогда Алисия решила, что это не имеет значения. Она была агентом Секретной службы Соединённых Штатов, состояла в охране президента. Это было её единственной заботой.

Алисия вытащила оружие из кобуры и приподнялась на полу, подобрав по пути ещё пару пистолетов. Она всё ещё не могла собраться с силами, чтобы встать. Президент рухнул за стол и лежал, частично прикрытый креслом. Судорожным рывком Алисия оттолкнула кресло и, упираясь спиной в стену, передвинула туда, откуда были хорошо видны оба входа. Свой «Глок» она держала в руке, остальные отложила в сторону, но в пределах досягаемости. Как можно мягче она положила голову президента себе на колени, чтобы носовым платком вытереть его лицо от крови, которая текла из носа и глаз.

– Алисия, – выдавил он. – Боже мой, что происходит?

– Я не знаю, сэр, – ответила она. – Но я здесь, со мной всё в порядке, я буду охранять вас.

Джорджа МакКенну в тот момент не волновала его судьба, потому что он знал, что слова Алисии были ложью. Он больше не имел значения ни как президент, ни как обычный человек; единственными значимыми ролями были муж и отец, и горечь, которую он испытывал в этот ужасный момент, заключалась в том, что он находился так далеко от тех, кого любил. И хотя у него не было реальной надежды на чудо, МакКенна молился за свою жену, всем сердцем и теми связными мыслями, которые у него ещё оставались, молился за детей, чтобы они были избавлены от этого ужасного конца. Он просил о милосердии...

Под балконом понтифика на окраине площади Святого Петра стояли три машины ватиканской и римской скорой помощи. Несколько человек из собравшейся внизу толпы, по-видимому, заболели незадолго до появления Папы. Он подал знак секретарю, чтобы тот навёл необходимые справки, а затем приступил к событиям дня.

Теперь только эта горстка людей осталась на ногах на площади и внутри самого Ватикана. Элизабет Брэддок, взявшая выходной перед поездкой в Милан на осенний показ новой коллекции Джорджио Армани, поднялась с каталки и осторожно вышла из задних дверей машины скорой помощи. На её лице была кровь, как и на новом платье – льняном, дорогом, созданным специально для неё Кеем Серой[11], а теперь совершенно испорченном. Красивые губы скривились, когда она увидела, что из носов, глаз и ушей у всех людей в поле зрения льётся ещё больше крови.

Приготовившись к тому, что, как она знала, происходило снаружи, Бетси открыла врата разума и набросила телепатическую сеть на площадь, надеясь найти какой-нибудь ключ к причине этого массового бедствия. Она пошатнулась, будто от удара, и отчаянно схватилась за поручень в задней части машины, чтобы не упасть. Всё оказалось гораздо хуже, чем она представляла.

Это происходило не только здесь, в Ватикане. Люди падали по всему Риму.

Бетси поблагодарила звёзды за то, что её суперспособности имеют пределы, чувствуя, что независимо от того, как далеко она раскинет свою телепатию, повсюду найдёт то же самое.

Только люди в машинах скорой помощи казались невредимыми. Однако поначалу именно они пострадали от этого явления. Бетси знала, что один из них был мутантом. Не нужно было быть великим учёным, чтобы сложить остальные части вместе. Кто-то пытался уничтожить мутантов, возможно, по всему миру. А теперь, наоборот, обычных людей.

– Нет, – выдохнула она. – Нет, пожалуйста, нет! Не позволяйте этому случиться. Ради Бога, остановитесь!

Её мольбы не были услышаны, или, возможно, они просто были заглушены криками умирающей толпы.

Это Бобби виноват, Ронни Дрейк точно знал это. Должно быть, он догадался, кто вызвал полицию, и это была своего рода мутантская месть, только Ронни никогда не думал, что брат может быть настолько жестоким, чтобы на самом деле убить его. Братья должны заботиться друг о друге, так всегда говорили мама с папой, так вёл себя Бобби до того, как уехал в эту чёртову школу. Ронни рыдал от боли, вцепившись в покрывало, слабым голосом звал родителей – почему они не слышат, почему не отвечают? Он никогда не был так напуган, никогда не понимал, до этого момента, насколько огромным и всеобъемлющим может быть настоящий страх. Он ловил каждый вздох, считал каждый удар сердца, лелеял каждую мысль, сравнивая их со сценами из фильмов и телешоу, которые смотрел, видеоигр, в которые играл. Ронни знал, что это не выдумка, знал, что перезагрузки не будет, он не хотел умирать, и повторял это снова и снова, в надежде, что его мольба будет услышана Всевышним.

Он всхлипывал и выл, издавая хриплые, надрывные звуки, которые разрывали горло и внутренности так же сильно, как и вызвавшие их энергетические волны. Лицо Ронни было залито кровью, она забрызгала всю подушку, простыни и стену. В глазах всё расплывалось, и он ожидал, что совсем ослепнет, и хотел, чтобы конец наступил быстро, всё, что угодно, лишь бы унять эту боль.

Он сказал брату, что сожалеет.

Ронни тоже захотел стать мутантом, чтобы, по крайней мере, они были вместе. И, пока его жизнь угасала, как тлеющие угли, он нашёл в себе силы ненавидеть Чарльза Ксавьера всем своим юным и страстным сердцем, за то, что тот забрал Бобби из родного дома, от родителей, которые любили его, от брата, который так отчаянно нуждался в нём.

На полу Нью-Йоркской фондовой биржи вопили сотни трейдеров…

На глубине тысячи футов в Тихом океане кричал экипаж атомной подводной лодки «Монтана»…

В ста пятидесяти милях над континентальной частью Соединённых Штатов семеро астронавтов из экипажа космического челнока «Стремление» стояли молча, пока их командир пытался восстановить контакт с Землёй. Они занимались обычными делами на связи с Центром управления полётами имени Джонсона в Хьюстоне, когда услышали крики, всё более неразборчивые, и что-то вроде плача.

А затем – ничего.

– Повторяю, Хьюстон, вы слышите? «Стремление» – Хьюстону: вы слышите? – командир экипажа переключил каналы на селекторе: – Центр, вы слышите? – снова переключился: – Центр управления полётами «Эдвардс», вы слышите? – ещё раз: – База «Шайенн», вы слышите? ПВО, это «Стремление», пожалуйста, ответьте, – и наконец, переключившись на 121. 5, международную частоту бедствия: – Любая станция, любая станция, пожалуйста, ответьте.

– Ради бога, – сказал Питер Корбо. – Там кто-нибудь есть?

Единственным ответом были помехи открытой несущей волны.

Насколько астронавты поняли, они были совершенно одни. Возможно, единственные люди, оставшиеся в живых.

Страйкеру хотелось кричать, вопить, выть, но он не мог. В разум, тело и душу словно вонзились чудовищные зазубренные рыболовные крючки, которые теперь тянулись во все стороны, разрывая его на части. Что-то пошло совсем не так. Единственный разумный ответ заключался в том, что каким-то образом волна Церебро была перенастроена, чтобы воздействовать не на мутантов, а на обычных людей.

Вся его работа, все его планы, все его жертвы – всё напрасно.

Когда весь мир был в его руках, никакая сила на Земле не могла убедить Джейсона остановиться. Странно, что после всего этого времени, когда он называл мальчика Мутантом 143, Страйкер мог думать о сыне только под именем, которое дал ему. Имя своего отца. Ему казалось неуместным называть его как-то иначе. Как будто этот момент, когда Страйкер сам оказался перед лицом смерти, заставил его признать достоинство сына, индивидуальность… личность, которой тот был лишён на протяжении всей своей взрослой жизни. И Страйкер почувствовал укол горечи, страдания при воспоминании о том, как он впервые взял на руки мальчика, которому было меньше пяти минут от роду, и поразился тому, каким маленьким и драгоценным подарком тот был. Это был момент возвышенной надежды, когда он поклялся защищать своего мальчика, быть рядом с ним, несмотря ни на что. Тогда не было ни единого намёка на то, что произойдёт потом, только это маленькое и до боли уязвимое чудо, которому Уильям и Марси Страйкер дарили всю свою любовь.

По иронии судьбы, единственной надеждой человечества теперь была плотина. Толчки, сотрясающие землю, становились всё быстрее и сильнее по мере того, как вода пробивала самые нижние уровни комплекса как сваебойный копёр, и каждая разрушенная секция ещё больше подрывала фундамент самой плотины. Её обрушение уничтожит комплекс и погребёт Джейсона. Страйкер не был инженером-строителем и не мог построить ничего стоящего, но всю свою профессиональную жизнь он совершенствовал искусство разрушения. Сам он был в любом случае обречён, но выживание всего мира теперь можно было измерить минутами.

Затем новый, но ужасно знакомый голос обратил в прах даже эту маленькую надежду.

– Уильям, – Магнето приветствовал Страйкера как старого друга, своим чистым роскошным британским выговором перекатывая слоги его имени, как тигр, смакующий свою добычу.

Страйкер поднял на него глаза.

– Как… приятно снова видеть вас, – продолжил Магнето, будто действительно так думал.

Росомаха не обыскал Страйкера, не заметил запасной пистолет, который тот носил в кобуре на лодыжке. Литой пластик с пластиковыми же пулями, которые могли убить человека так же эффективно, как и металл, был разработан специально для того, чтобы быть неподвластным силе Магнето. Страйкер схватился за него быстрее, чем когда-либо в жизни.

Магнето позволил ему вытащить пистолет из кобуры и почти – но не совсем – привести его в действие, прежде чем силой обернуть длинную цепь вокруг руки Страйкера, как хлыст, дёрнув её в сторону, как только Страйкер нажал на спусковой крючок. Раздался глухой выстрел, и пуля ушла далеко в лес. Мистика быстро шагнула вперёд и вырвала пистолет из рук Страйкера, по-ковбойски крутя его вокруг пальца, подошла к вертолёту и поднялась на борт, оставив Магнето и Страйкера прощаться наедине.

Магнето улыбнулся.

– Что-то часто мы стали встречаться, – сказал он. – Но, помяните моё слово, это больше не повторится.

Ещё один кусок цепи обернулся вокруг горла Страйкера, когда Магнето произнёс последнюю фразу:

– Выживает сильнейший, мистер Страйкер.

Гроза и Ночной Змей стояли внутри Церебро, и на их взгляд, ничего не происходило. Огромная машина молчала.

Но Гроза знала другое. Когда ударная волна пронеслась мимо, девочка потеряла контроль над своей иллюзией, позволив им увидеть вещи такими, какими они были на самом деле. Вокруг было огромное голографическое изображение земного шара, усыпанное бесчисленным количеством ослепительных огней, которые, как догадалась Гроза, представляли собой не-мутантское население Земли. Вспомнив, что ей пришлось пережить, когда Церебро было нацелено на убийство мутантов, она сочувственно закрыла глаза. Даже если они найдут способ спасти всех, то что смогут поделать с травмами, оставшимися в памяти? В некотором смысле это было бы гораздо хуже смерти, потому что мог остаться постоянный ужас, что это может случиться снова. Но сейчас не это заботило Грозу. Прежде всего, она должна спасти их.

Краткое разрушение иллюзии открыло ещё одну вещь: истинную личность их противника, вовсе не маленькую девочку, а уродливое существо в инвалидном кресле, чей разум вцепился в Ксавьера, как минога.

Её первой, главной реакцией была скорбь о том, что нечто настолько искалеченное могло прийти в мир и никогда не найти помощи, необходимой для того, чтобы сделать его целым, если не плотью, то духом. Подобно Магнето, Гроза имела дело с первичными материями мира. Это давало ей восприятие, намного превосходящее обычное зрение, которое, в свою очередь, обеспечивало понимание людей, почти такое же эффективное, как природные инстинкты Логана. Она видела жестокость в своей жизни, а однажды, когда была ещё маленькой, столкнулась с существом, которое стало для неё живым воплощением зла. Она поняла это с первого взгляда, точно так же, как при первой встрече с Ксавьером поняла, что ему можно доверять.

Человеку в другом кресле доверять было нельзя. В его душе было что-то неправильное, что делало энергетические структуры, излучаемые его телом, такими же искажёнными, как и оно само.

И во второй раз в жизни, глядя на фальшивое лицо маленькой девочки, Ороро Монро поняла, что стоит лицом к лицу со злом.

– Он скоро закончит, – сказала девочка голосом, полным удовлетворения, тоном обжоры, наслаждающимся пиром всей своей жизни. Агония, которая разрывала сердце Грозы, только наполняла её восторгом. – Всё почти закончилось.

– Это нехорошо, – пробормотал Ночной Змей, нервно оглядываясь вокруг в тщетной надежде, что сумеет пронзить завесу, наброшенную на них девочкой. Ему было неприятно осознавать, что это место рушится у них на глазах, и в то же время не видеть этого.

Гроза согласно кивнула. У них не было времени.

– Курт, – сказала она. – Сейчас здесь будет очень холодно.

Он кивнул в ответ, понимая, что речь идёт о чём-то большем, чем простой зимний холод.

– Я никуда не уйду.

– Когда придёт время, нам, скорее всего, придётся поторопиться. Права на ошибку не будет.

– За всю свою жизнь я ни разу не упал с трапеции. Делай то, что должна… Ороро. В остальном доверься мне.

Гроза одарила его взглядом и улыбкой, не имеющими ничего общего с делом.

– Мне нравится, как ты произносишь моё имя.

Она не могла видеть, как Курт краснеет, и за это он был благодарен своей коже цвета индиго.

– А мне нравится его произносить.

Пока Курт говорил, его дыхание стало превращаться в пар, и он понял, что Гроза начала то, что планировала. Её предупреждение было серьёзным; температура в помещении уже упала достаточно, чтобы заставить его задрожать.

Её глаза стали серебристыми, подсвеченными кристально-голубым, насыщенного цвета неба, видимого из космоса, резко выделяющимися на фоне смуглой кожи. Волосы зашевелились на поднимающемся ветру, и Ночной Змей понял, что это только начало более мощного вихря.

– В ледяных пустынях обоих полюсов есть ветры, – услышал он её голос, словно Гроза вела урок. – Гравитация захватывает холодный плотный воздух и тянет его вниз по склонам гор и плато. При извержении вулкана то же самое происходит с пирокластическим потоком. Воздух набирает невероятную скорость и от этого становится всё холоднее. Ветер сухой, осадков нет. Можно считать, что это песчаная буря со льдом и снегом. Это режущий ветер. Он может заморозить тебя в мгновение ока, не покрывая льдом, но кристаллизуя костный мозг. Ты не борешься с этим ветром, а ложишься на землю и терпишь. Ищешь способ выжить.

– Что вы делаете? – взвыла девочка.

Ночной Змей, и без того сильно дрожавший, потому что Ороро не могла одновременно сосредоточиться и приложить усилия, чтобы защитить его, вцепился в её руку.

– Гроза, – воскликнул он. – Она же ребёнок.

– Она – иллюзия.

– Разве это даёт право осуждать того, кто создал её?

– У нас есть выбор, Курт? Жизнь этого мутанта за жизнь Профессора, а возможно и всего мира!

– Это решение Магнето принял бы без колебаний, я знаю. Не испытывая ни малейшего сожаления по этому поводу, – ответил он.

Гроза ничего не сказала, но её глаза сверкали, как серебряные маяки в темноте.

– Мне холодно! – закричала девочка, её голос сорвался, становясь мужским и взрослым, а затем снова девчачьим. – Мне больно. Остановись! – и затем собственным голосом Мутанта 143: – Перестань!

Её образ замерцал всё быстрее и быстрее. Девочка исчезла, как и иллюзия безмолвной комнаты и отключённого Церебро. Они оказались в хаосе, повсюду валялись обломки строительных конструкций и облицовочных плит.

Насквозь промёрзший Ночной Змей пригнулся, когда обломок размером с лимузин снёс часть мостика у дверного проёма. Гроза не обращала на всё это внимания и стояла на месте, не сводя глаз с противника.

Мутант 143 сидел, съёжившись в своём кресле, его глаза сверкали яростью, пока он пытался ухватить мысли Грозы, только чтобы обнаружить то, что Ксавьер узнал много лет назад – и так же болезненно. Когда она полностью задействовала силы, активируя их на таком уровне, доступ к её разуму становился практически невозможным. Энергии, которые она излучала, создавали слишком много псионических помех. Для неосторожного телепата это было почти то же самое, что пытаться схватить молнию.

Мутант 143 вскрикнул, настолько ошеломлённый ответной реакцией, что его поводок тоже соскользнул с Ксавьера.

Ксавьер почувствовал холод и сразу понял, что это такое. Он ощутил рябь помех на периферии сознания и сразу понял, что делает Гроза, увидел голограмму земного шара в натуральную величину и огни, горящие на его поверхности, невероятно яркие, как свечи, вспыхивающие перед тем, как угаснуть навсегда.

И понял с ясностью, которая будет преследовать его до конца дней, что он здесь делает.

Первой мыслью было немедленно отключить Церебро, но Профессор сдержался. Процесс разъединения должен быть постепенным, чтобы позволить поражённым телам и психике прийти в себя, чтобы шок мгновенного восстановления не причинил такого же вреда, как сама атакующая волна.

Но для этого ему нужно было раз и навсегда разобраться с…

– Джейсон, – тихо сказал Ксавьер, поворачиваясь. Он не просил Грозу умерить её пыл. Человек, сидевший напротив, знал слишком много путей к его разуму, и Профессор не осмелился дать ему ещё одну возможность восстановить контроль.

– Нет, – вызывающе надулась девочка, прищурив глаза и тряся головой в отчаянных попытках восстановить контроль. – Нет.

Теперь на Ксавьере не было ингибитора – с ним он не мог управлять Церебро. Вот почему он должен был полностью находиться под влиянием Мутанта 143, прежде чем его впустили в помещение. Пути, которые Мутант 143 использовал, чтобы проникнуть в сердцевину личности Ксавьера, теперь обеспечивали равный доступ к их источнику. Джейсон был одарён и силён, но Ксавьер не признавал равных себе, особенно когда на карту было поставлено выживание человечества.

– Нет, – снова закричала девочка со слезами. – Остановись! Мне больно!

Воздух запульсировал вокруг неё, как тепловой поток от выхлопа реактивного двигателя, и вслед за этим ткань реальности снова изменилась. Это напомнило Ксавьеру некоторые классические мультфильмы, когда аниматор проводил кистью по экрану, пуская каскад красок, похожий на водопад, который, в свою очередь, превращал сцену в нечто, совершенно отличное от того, что было раньше.

Они очутились на поле боя – картина, которую Ксавьер помнил из своего прошлого, ещё до Людей Икс, до того, как потерял способность ходить, когда был отрезан от своего подразделения и оказался в разгаре перестрелки, быстро перерастающей в крупное сражение. Смерть надвигалась со всех сторон: она разила людей ловушками, скрытыми в траве, пулями, пушечными снарядами, осколками, разлетавшимися во все стороны подорванными деревьями, ковром бомб, падавших с самолётов, которые летели так высоко, что никто не подозревал об опасности, пока мир вокруг не взрывался. Они умирали от огня, умирали искалеченными, умирали в мучениях, плача, крича, проклиная, потерянные и одинокие.

Были и другие картины – ни одной, к счастью, из жизни Ксавьера – все они были перекошены в сторону жестокости и боли. Как Ксавьер почувствовал во время той первой беседы, у Джейсона не было ни сочувствия, ни признания окружающих его людей живыми, чувствующими существами, достойными хотя бы малейшего уважения. Для него они были интерактивными игрушками другого порядка. Он получал удовольствие, «залезая» в них, как, по мнению практикующих вуду, делали их боги, овладевая своими последователями. Джейсон создавал сценарии, в которых его жертвы буквально проходили через ад и наслаждался мучениями, которые они испытывали.

В нём не было ничего, что отвечало бы за радость или хотя бы признавало её существование. Он считал свою жизнь несчастной и, сублимируя эти чувства через страдания других, чувствовал себя не столько лучше, сколько менее ужасно.

Если бы Ксавьер работал с ним с самого начала, возможно, всё было бы по-другому. Но Страйкер закрыл эту дверь. Возможно, он был прав. Возможно, Ксавьер испугался Джейсона. Неужели ему были нужны только те ученики, которых можно спасти?

– Убирайся из моей головы!

– Нет, – ответил Ксавьер. Много лет назад, когда он не был так уверен в своём призвании или собственных способностях, он совершил ужасную ошибку. Есть ли этому объяснение, оправдание? Теперь это не имело значения. Сегодня таких вариантов не существовало. Сейчас он не мог бросить Джейсона, как и одного из своих. Преуспеть или потерпеть неудачу, но он должен попытаться, как отказался тогда.

Импульсы отражались от стен, превращая все картины, которые они проецировали друг другу, в невероятный хаос, в котором на мгновение невозможно стало определить, какие обломки были иллюзией, а какие настоящими частями разрушающегося помещения.

Во всём этом хаосе единственной постоянной величиной оставался имитирующий Землю шар, но в конце концов даже он утратил форму и состав. Его очертания размылись, как размываются передаваемые изображения под воздействием помех. Незаметный в общем шуме, гул, издаваемый Церебро, постепенно затих, как и огни на глобусе.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 17 18 192021 22 Следующая ⇒