Отступление 12 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 18 из 22Следующая ⇒

Если бы он не сбежал, то сейчас лежал бы там сам? Или был бы на месте Юрико рядом со Страйкером, как его телохранитель?

Ещё одна вещь, которую Страйкер должен ему.

Пора было собираться.

Логан повернулся спиной к этому проклятому месту и ко всему, что оно значило в его жизни, и пошёл по следу Страйкера.

Теперь его ничто не остановит.

Глава

пятнадцатая

– Думаешь, они придут? – спросил Лаймана один из солдат, Грирсон.

Лайман кивнул, машинально проверив позицию собеседника. Грирсон сидел на корточках за бетонной опорой, держа под рукой запасные магазины и запасное оружие. Он был молод для команды Страйкера, но у него был превосходный послужной список, увенчанный годом, который он провёл в должности командира взвода в 82-й воздушно-десантной дивизии, горбатясь в глуши в Афганистане.

– Придут, – ответил он.

– Мы сможем их остановить?

– Таков приказ.

– Без обид, но из того, что я видел на видео…

– Таков приказ.

Грирсон пожал плечами.

– Всё бывает в первый раз, наверное, – он поднял длинное ружьё, снайперскую винтовку «Баррет» 50 калибра, чьи снаряды из обеднённого урана могли пробить броню танка на расстоянии мили. – Эта штука хорошо стреляет!

Лайман снова кивнул; ему очень хотелось закурить. Он никогда не курил дома, только в поле и только перед битвой. Должно быть, нервы. Тридцать лет на службе, боевые командировки по всему миру, а он всё ещё нервничал. Лайман полагал, что в этом и заключалась разница между ним и Страйкером: у командира не было нервов, или, по крайней мере, он никогда не показывал их своим людям.

Ещё раз, чтобы успокоиться и чем-то себя занять, он обошёл свою огневую группу, проверил линии прицелов и зоны поражения, убедился, что у всех достаточно оружия и боеприпасов. В честной схватке с таким противником, как они, каким бы хорошо обученным и дисциплинированным он ни был, Лайман назвал бы исход бесспорным. У его ребят была идеальная позиция, любой, кто продвигался по этому коридору, даже близко бы не подошёл.

Как было раньше…

Он нарушил главное правило тайных операций: прихватил с собой кое-какие личные вещи. Только фотографии – жена, дети, будущий внук. И собаки. Лайман вырастил их из щенков, двух метисов овчарок, которые составляли хорошую компанию жене, когда он бывал в отъезде. Поскольку у детей были свои семьи, свои дома, его собственный слишком часто пустовал. Он знал, что жене одиноко, и надеялся, что собаки облегчат её тоску.

Интересно, что сказали бы его дети, увидев отца здесь? Лайман подумал о детях, которых они забрали из особняка, и о том, как бесцеремонно Страйкер обошёлся с ними. Забавно, хоть он в общих чертах и понимал, чего добивается Страйкер, он всегда думал, – точнее, предпочитал думать – что мишенями будут взрослые. Взрослые мутанты.

Лайман совершил опасный для солдата поступок. На мгновение поставил себя на место другого человека и подумал, как бы отреагировал сам, если бы его детей похитили.

Он сделал вдох, а затем ещё один, более глубокий, потому что первый был слишком неровным, а нужно было, чтобы его люди видели, что он полностью контролирует ситуацию. Пришлось сделать и третий, потому что на этот раз от страха было так просто не избавиться; он глубоко вонзил в Лаймана когти, которые приходилось вытаскивать по одному. Лайман не был одарённым человеком, не разбирался в теориях. Его мастерство заключалось в исполнительности. Дайте ему задание, и оно будет выполнено с гарантией.

– Я должен идти, родные, – прошептал он фотографиям, которые держал в руке, и поцеловал каждую по очереди. Дочь и её ребёнок, которого он никогда не увидит, три сына, две собаки и женщина, которая была смыслом его жизни. Лайман молитвенно сложил руки, зажав фотографию жены между большим и указательным пальцами, и уставился на неё так напряжённо, будто усилием воли мог материализовать.

Вот тогда-то они и услышали гул изнутри камеры Церебро – глубокий пульсирующий стон, словно сам мир разминал больные суставы. Он был не столько слышным, сколько осязаемым: частота была настолько низкой, что заставляла внутренности дрожать. В то же самое время пол под ними и скала вокруг задрожали, и вся команда нервно огляделась, ожидая, что какой-нибудь монстр прорвётся сквозь стены или сами стены обрушатся.

– Помните инструктаж, – сказал Лайман. – Это часть процесса. Вы, ребята, можете подумать, что это плохо, но я гарантирую, что мутантам будет ещё хуже. Будьте спокойны, народ, будьте наготове.

– Пять баксов на то, что эта штуковина прибьёт их прежде, чем мы перестреляем!

– Побереги свои деньги, Манфреди, – огрызнулся Лайман. – Я лучше выиграю их у тебя в покер.

Его людям было не особо смешно, но этого было достаточно. Лайман убрал фотографии и проверил своё оружие. Если у мутантов есть хотя бы половина мозга на всех, то первый же импульс заставит их пуститься в бега. Теперь они знают ставки.

Это не займёт много времени.

– У меня есть цель, – объявил Грирсон, наводя снайперскую винтовку.

Лайман поднёс бинокль к глазам и навёл фокус на приближающиеся фигуры. Магнето и Мистика, на расстоянии ста метров. Старик был на полшага впереди, шествуя по коридору так, словно вёл в бой целую армию. Казалось, его не беспокоил лазерный прицел Грирсона, направленный прямо в сердце.

– Стреляй, – сказал Лайман, и тут же коридор наполнился оглушительным грохотом, таким громким, что сержант невольно вздрогнул.

Снаряды не попали в цель, даже не приблизились к ней. Не подняв и пальца, не сделав никакого жеста, Магнето просто остановил их в воздухе.

Остальная команда открыла огонь, и воздух вокруг Лаймана наполнился вонью пороха и звоном стреляных гильз о стены и пол. Все здесь были меткими стрелкам, и били почти в упор. Паузы в убийственных залпах случались только тогда, когда кому-то приходилось заменять опустевший магазин. В течение нескольких безумных минут они израсходовали больше половины боеприпасов…

…и обнаружили, что абсолютно ничего не добились.

Ни одна пуля не приблизилась к цели ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Не имело значения, что они были изготовлены из немагнитных материалов, а некоторые из сверхплотного пластика. Если Магнето не мог управлять снарядами напрямую, то искажал магнитные поля вокруг них и себя, используя силу и давление для достижения цели.

Слишком изумлённые, чтобы испугаться, солдаты постепенно прекратили огонь. Двое посмотрели на Лаймана в надежде на план Б.

Сержант не мог придумать ни одного, настолько заворожён был сценой в коридоре. Они выпустили буквально тысячи пуль в двух мутантов, а теперь Магнето перестраивал их под собственные требования, прижимая так плотно друг к другу, что они образовали стену, полностью скрывавшую их с Мистикой из виду.

Зачем им щит, подумал Лайман, он ведь знает, что мы ничего не можем ему сделать…

Он услышал слабый щелчок, посмотрел, откуда раздался звук, и получил ответ. Ублюдок только что выдернул чеку из его гранаты.

Лайман схватил гранату и отбросил в сторону, благодарный за семисекундную задержку на взрывателе, но даже сделав это, понял, что всё бесполезно – те же самые роковые щелчки слышались повсюду вокруг него. У них был целый ящик гранат, и у каждого был свой стандартный запас, и все они только что сработали.

Он мысленно увидел свою жену, потянулся к ней…

…и всё закончилось.

Конечно, взрыв гранат воспламенил то, что осталось от винтовочных боеприпасов, и это создало настоящий фейерверк снаружи камеры. Мистика прижалась всем телом к ногам Магнето, прислонившись спиной к его металлическому щиту, когда вокруг них рикошетили осколки.

Когда звон, свист, хлопки, треск и грохот стихли, Мистика закашлялась от дыма и вони разорванной плоти, в ушах звенело от ударных волн. Магнето опустил свой щит, и они продолжили путь.

От защитников камеры не осталось ничего, на что стоило бы смотреть. Магнето на мгновение задержался у входа, рядом с кровавым месивом, в котором нельзя было узнать человека. Как ни странно, после бойни уцелела фотография, слегка подпалённая по краям, с красивой женщиной средних лет и двумя ясноглазыми собаками. Мистика опустилась на колени, чтобы рассмотреть получше, но Магнето покачал головой. Он разжал руку, в которой были запалы, выдернутые из гранат, и выпустил их, засыпав фотографию сталью.

Затем его голова дёрнулась вверх, и Магнето пошатнулся, как будто его только что ударили. Мистика зашипела в агонии, когда призрачный ледоруб прошёл прямо через её мозг, а гул, исходящий из камеры, стал громче, глубже, интенсивнее.

Перед Чарльзом Ксавьером вспыхнул свет. Как показывала голографическая шарообразная проекция Церебро, он находился в центре мира. От этой точки лучистые копья устремились наружу, чтобы соединиться с каждой алой отметкой, обозначающей активного или потенциального мутанта.

– Ох, – внезапно воскликнула Джина, а затем вскрикнула от настоящей боли, когда её концентрация ослабла, а телекинетические шины упали со сломанной ноги. Псионически приглушить боль не удалось, становилось только хуже с каждым разом, как Джина пыталась сконцентрироваться. Но травма волновала её меньше всего. Рука Джины так сильно сжалась на плече Скотта, что он поморщился, невольно задумавшись, не собирается ли она сломать ему кости.

– Джина, – спросил он, обняв женщину за талию и закинув её руку себе на плечо, чтобы было удобнее распределить вес, – что случилось?

– Голоса, – выдохнула она. – Так много голосов, разве ты не слышишь их, конечно, не слышишь, что я говорю. Чарльз, ох, Чарльз, что же вы наделали?

– Джина!

– Скотт, это Церебро, – крикнула она, и впервые за всё время, что знал её, Скотт услышал в голосе любимой неподдельный ужас. – Мы опоздали!

Она закричала. Скотт слышал подобное только однажды, когда охотился в юности. Это было одно из немногих воспоминаний, относящихся ко времени ещё до того, как он попал в приют, где вырос. Они были в горах, обступавших горизонт со всех сторон. Хотя отец носил ружьё для защиты, они приехали туда пофотографировать. Какой-то несчастный дурень из другой охотничьей компании наткнулся на медвежий капкан, и металлические челюсти чуть не оторвали ему ногу.

Джина рухнула на пол, схватившись за голову и завывая. Скотт опустился рядом на колени, поражённый в самое сердце её болью, но будучи совершенно не в силах облегчить её.

Он услышал глубокий, басовитый гул, похожий на скрежет тектонических плит, а затем точно так же потерял всякую способность к рациональному мышлению, когда его собственную голову захлестнул вихрь боли. Глаза Скотта горели, а вместе с ними и мозг, огонь струился по позвоночнику и по всем путям и узлам нервной системы.

Его последним, отчаянным, едва осознанным действием было оттолкнуть Джину, обхватить руками голову и скорчиться настолько плотно, насколько возможно. Его лучи не могли пробить его собственную плоть; поэтому Скотт надеялся и молился, чтобы не выпустить их. Он не причинит Джине вреда – больше, чем уже причинил.

Гроза и дети успешно выбирались из недр комплекса. На этот раз даже Арти вёл себя прилично. Никаких остроумных замечаний, никаких разговоров, он крепко держал её за руку и не отставал, хотя её ноги были в два раза длиннее, и шла она быстро. Ночной Змей был начеку, и пока, к счастью, путь вперёд был свободен.

Гроза почувствовала псионическую волну ещё до того, как услышала её, точно так же, как чувствовала изменения в атмосфере. Потоки воздуха, струящейся в нём энергии пульсировали и колыхались, будто их отбрасывала в сторону приближающаяся сила, намного более мощная, чем они сами.

Ночной Змей тоже это почувствовал. Он спрыгнул с потолка и опёрся рукой о стену, чтобы не упасть. У него закружилась голова, потом стало ещё хуже. За всю свою жизнь он никогда не страдал от головокружения, и теперь, внезапно, обрадовался тому, от чего был избавлен все эти годы. Курт попытался сфокусировать зрение, и когда это удалось, понял, что становится всё труднее формулировать связные мысли. Как будто каждая клеточка его тела обрела способность телепортироваться отдельно от остальных, и все они решили двигаться в разных направлениях.

Он хотел повернуться, чтобы предупредить Грозу, позвать её на помощь, но это простое действие оказалось за пределами возможностей: ноги подкосились, и он отчаянно замахал руками, чтобы не упасть.

– Гроза! – закричал он с отчаянием утопающего, но та была не в состоянии помочь.

Она уже стояла на коленях, схватившись руками за голову, застигнутая собственным вихрем и пронзённая молнией, которая вырвалась из глаз и закружилась, грозя ударить в спину. Раньше Гроза всегда была невосприимчива к стихиям, которыми управляла, но сейчас это было не так. Злые разряды электричества проходили через неё, она корчилась при каждом ударе, и хотя налетающие ветры уносили дым, они не могли развеять быстро нарастающую вонь горелой униформы. Или уверенность в том, что через очень короткое время точно так же будет гореть и её плоть.

Дети кричали и выли, подобно душам, терзаемым демонами, глаза Ночного Змея расширились от ужаса, губы сложились, чтобы произнести отчасти требование, отчасти молитву: «Прекратите! Пожалуйста, прекратите! Ради Бога, остановитесь! » – но изо рта не вырвалось ни звука. Он был не в состоянии говорить.

Курт знал, как и Гроза, что это только начало кошмара, надвигающегося на них, только прелюдия к тому, что ждало впереди. Он молился о спасении не только себя и своих товарищей, но и за души тех, кто повинен в этом.

Он вытягивал одну руку за другой, карабкаясь по полу, как по отвесной скале, полный решимости добраться до Грозы, чтобы дать ей укрытие и утешение и помочь защитить детей. Самого его в детстве никто не защищал. Курт рано научился драться и, что гораздо важнее, предотвращать драку, и потом поклялся, что никогда не позволит никому оставаться без защитника.

Он вытянул правую руку вперёд – на несколько миль, как показалось его дезориентированным глазам. Было так трудно двигаться и думать, за глазами давило так, будто они готовы были выскочить из глазниц, а мозг вот-вот лопнуть от энергетического импульса.

Затем их окутал гул, и всё, что было до этого, исчезло.

Последней осознанной мыслью Ночного Змея было удивление. Он всегда думал, что прежде чем попасть в Ад, нужно умереть.

Логан попытался зарычать, но это больше походило на крик. Когти появились из обеих его рук, но вытянулись не более чем на дюйм, прежде чем втянуться. На этот раз, однако, исцеляющий фактор не затянул раны от них, и кровь брызнула из открытых порезов. И действительно, казалось, что все травмы, которые он когда-либо получил, вернулись, чтобы преследовать его, когда десятки ран на его плоти открылись, забрызгав кровью пол вокруг. Некоторые из них были случайными и неровными: следы ножей, пуль или жестоких капризов природы, но многие были аккуратными и намеренными: чёткие разрезы, сделанные старательными людьми, отказавшимися от всякой верности клятве Гиппократа, которую они приняли, будучи студентами-медиками – не навреди. Они вскрыли Логана до костей, и теперь, в том месте, где, по словам Страйкера, он родился, всё происходило заново.

* * *

Магнето пошатнулся под натиском волны псионического давления, стоя против неё, как противостоял бы ураганному ветру. Шаг за шагом он решительно продвигался к двери, ведущей в камеру-Церебро Страйкера.

– Эрик, – услышал он позади голос Мистики, разрывающийся между слогами его имени, между этим словом и следующим. – Скорее! – Женский для одного, мужской для другого, переходящий от сопрано к басу и обратно.

Он не оглядывался, не мог тратить усилий – и, кроме того, мог представить, что происходит. Каким-то образом Церебро атаковало мутантов с помощью их собственных сил, обращая против них то, что делало их уникальными, и уничтожая этим же. Мистика была метаморфом, оборотнем, способным в совершенстве сымитировать любой человеческий облик. Размер, возраст, пол – всё это не было препятствием.

Теперь, как и в случае с Логаном, её терзало прошлое. Церебро сделало её плоть податливой, как мягкий воск, а затем как ртуть, когда Мистика претерпевала изменения после непроизвольных превращений, возвращаясь к каждому лицу и телу, которые когда-либо копировала. Несмотря на то, что она делала это, казалось бы, легко, на самом деле это было не так. Скорость превращений пришла с годами тренировок, практики, подготовки. Каждая трансформация требовала усилий, и чем сильнее, чем быстрее Мистика менялась, тем дороже ей это стоило. Если нужно было стать выше, требовалось набрать массу, чтобы обеспечить себя материалом. Чтобы стать ниже, нужно было сжечь массу. Лепить плоть было сравнительно легко, кости труднее, а внутренние органы требовали наибольших усилий. Поэтому большинство гендерных изменений были поверхностными.

Сейчас всё это было неприменимо. Обличия менялись так быстро, что Мистика не представляла себя одним целым. Её собственный синий цвет, лицо Джины Грей, торс Роберта Келли, ноги Шельмы, лицо Ксавьера, волосы Шельмы, торс Джины, руки Росомахи, когти, торчащие из пальцев, между пальцами ног, лицо Магнето, поднимающееся из живота, чьи-то ещё из каждой груди, руки, превращающиеся в ноги, пальцы, вырастающие на ступнях… Все эти безумные метаморфозы сопровождались нарастающим хором воплей изо ртов, которые появлялись по всему телу, каждый из них был способен к самостоятельной речи, и все они кричали в агонии под безжалостным и сокрушительным напором псионической волны.

Скоро, ужасно скоро, превращения станут такими быстрыми, а боль такой сильной, что сознание Мистики – её чувство фундаментального «я» – разрушится. Фактически, как на сознательном, так и на клеточном уровне, она забудет, кто и что она есть. Скорее всего, на генетическом уровне распадётся на мешанину бессознательных клеток, и это будет её концом.

Магнето знал об этом, знал, что она лишь одна жертва из слишком многих, знал, что нечто подобное ждёт и его самого, если он не остановит это.

Он вскинул руку, и раздался новый звук, бросающий вызов гудящей волне Церебро: басовитый стон металла, подвергающегося напряжениям, выходящим за пределы допустимого. Он не мог сделать этого в Маунт-Хейвене; часть комплекса, где он был заключён, была построена из немагнитных материалов и инновационных пластмасс. Но Алкали был намного старше, построен в те времена, когда подобные ему ещё не были реальностью. Для Магнето здесь было достаточно металла, с которым можно было играть, и хотя волна Церебро представляла собой значительное – для некоторых непреодолимое – препятствие, он был полон решимости победить.

Он пережил Освенцим. Дожил до того, чтобы увидеть своих мучителей в могилах, и сам помог загнать некоторых туда. Здесь будет то же самое.

Магнето оскалился от усилия, почти рыча, и металл вокруг начал деформироваться и рваться. Тембр гула, исходящего изнутри, слегка ослаб, и пульсация волны Церебро… замедлилась.

Чарльз Ксавьер ничего этого не знал. Он смотрел на кружащийся вокруг него шар, заворожённый светлячками алых точек, не обращая ни малейшего внимания на струйки крови из ноздрей, ушей и уголков глаз, когда лопались от напряжения крошечные капилляры, питавшие его мозг. Это были самые незначительные проявления пребывания в источнике волны, эпицентре высвобождающейся силы, и пока что они не причиняли серьёзных физических травм.

Конечно, долго это не продлится. Мутант 143 знал это где-то в самых глубоких тайниках своего извращённого сознания. Вскоре, когда волна достигнет своего пика, крупные сосуды лопнут, и Ксавьер будет сражён массивным обширным кровоизлиянием в мозг. Он умрёт от последнего удара, но не раньше, чем станет свидетелем жестокой и беспощадной расправы с каждым человеком на Земле, которого Церебро считало мутантом. Это была месть Страйкера – погибнет не только сам Ксавьер и все его драгоценные ученики, но и будущее, которое они представляли. Убийство мечты Профессора будет означать и его смерть, и Мутант 143 должен был убедиться, что Ксавьер перед концом осознаёт всю важность того, что сделал.

А потом, конечно, умрёт и 143. Страйкер оценил аккуратность и изящество этого решения; оно было идеальным для тайной операции, на которых он специализировался. Одним ударом устраняется не только угроза всему миру, но и оружие, используемое для борьбы с ней. Что же касается самого 143, то осознание своей судьбы его не беспокоило. Отчасти он на самом деле не верил, что это случится с ним. Он всё ещё сохранял абсолютно детскую веру в своё бессмертие. Он и представить себе не мог, что когда-нибудь наступит конец. Сейчас, как и всегда с момента проявления суперспособностей, 143 интересовала только игра со своими игрушками. Они были смертны и хрупки, а он был Богом. И это была Его работа.

Поэтому глаза 143 пульсировали, заливая своим безумным светом саму сущность Ксавьера. Вокруг них то, что обычно звучало как шёпот, фоновый шум всех мириадов мыслей, которые Церебро являло Ксавьеру, переросло в хор криков.

Циклоп изо всех сил прижимал ладони к глазам, но его сердце сжалось от осознания того, что он больше не сможет сдерживать свои оптические лучи. Они уже достигли пределов сдерживающей способности рубиново-кварцевого визора, и крохотные вспышки энергии начали проскакивать между пальцами, ещё слишком маленькие, чтобы причинить большой вред, но красноречиво предвещающие опустошение, которое вскоре последует.

Джина чувствовала себя ничуть не лучше, прижимая ладони к ушам в тщетной попытке отгородиться от той же волны отчаяния, что охватила её учителя. Она упёрлась сломанной ногой в колонну, не заботясь о том, что может этим навредить себе, и молясь, чтобы боль, которую она причиняла себе, могла послужить барьером против нападения извне.

И это удалось, хотя и не совсем так, как она планировала. Тело вспомнило на клеточном уровне, каково это – быть целым, и заставило телекинез работать на манер регенерации Логана, чтобы так и стало. Все осколки костей, большие или маленькие, видимые или микроскопические, были вырваны из тех мест, где застряли, и соединились обратно в надлежащем порядке.

Джина думала, что испытывала боль в своей жизни, прямо или косвенно, как аспект своей силы, когда объединялась с разумом пациентов, чтобы облегчить их страдания, но теперь поняла, что никогда даже близко не испытывала ничего подобного, когда все эти куски костей пробивали себе путь через её плоть, чтобы встать на место. Она взвыла, благодарная за передышку от Церебро, изо всех сил пытаясь найти способ добраться до Чарльза через эту почти невыносимую обжигающую ледяную бурю, объединить их силы и вместе найти способ нейтрализовать волну.

Внутри вспыхнул огонь, и Джина предположила, что это из-за ноги, оттого, что телекинез каким-то образом нашёл способ снова соединить кости, но по мере того, как огонь разгорался, мысли стали разбегаться и расцвёл страх, что она не справится с поставленной задачей. Но огонь превратился в сияние, слишком невероятное, чтобы его можно было описать, слишком могучее, чтобы его можно было измерить, как будто она наблюдала внутри себя первозданный момент творения, когда загоралась первая искра на бесконечном небосводе.

С криком радости и тоски Джина Грей широко раскинула воображаемые руки и потянулась, чтобы обнять звёзды.

Тогда она поняла, что сошла с ума, но не поддалась ни боли, ни безумию. Если этот огонь олицетворяет силу, то Джина найдёт способ использовать его, чтобы спасти тех, кого любит. Если она действительно умирает, то найдёт способ возродиться из пепла. Она никогда покорно не уйдёт в тёмную ночь вечности.

На борту «Чёрной Птицы» Шельма изо всех сил пыталась дотянуться до пульта управления, чтобы сделать то, что говорила Гроза, но не могла этого сделать. Она даже не могла подняться с того места, куда упала. Слёзы текли из глаз, и она не могла остановить Бобби, который вцепился в неё так крепко, что рука замёрзла до плеча, а все возможные поверхности самолёта покрылись слоем сверкающего инея. Его кожа стала прозрачной, так что Шельма могла смотреть сквозь него: Бобби выглядел как трёхмерный рентгеновский снимок, только полностью сделанный изо льда. Она видела его скелет и смутные очертания того, что должно было быть сердцем, лёгкими и другими органами. Шельма не видела ни крови, ни нервов; Бобби только слабо похрустывал при каждом движении, при каждом вздохе. Его голос звучал пронзительно резко и холодно, совсем не так, как обычно.

Лёд разлетелся вдребезги, когда Бобби сорвал перчатку с её руки; Шельма умоляла его остановиться – по крайней мере, мысленно, но не могла произнести ни слова. Огромная толпа сгрудилась вокруг – все люди, которых она когда-либо касалась, собирались внутри её черепа; они были в ярости от того, что Шельма сделала, игнорировали все извинения и попытки объяснений, требуя вместо этого уступить им контроль. Она знала, что Бобби пытается спасти её, предлагая свою силу, чтобы дать ей больше шансов выжить, независимо от того, чего это будет стоить ему самому. Шельма не хотела этого, не могла позволить себе выжить ценой его жизни, но она также знала, что ему всё равно.

Он крепко держал её руку без перчатки в своей. Глаза Шельмы широко раскрылись, когда она стала такой же ледяной, как и Бобби, в то время как его глаза становились всё более нормальными, человеческими.

– Бобби, перестань! – Закричала она, и с губ, невероятно холодных на вкус, сорвался голос, как и у Бобби, такой же холодный, далёкий и нечеловеческий, как сам космос.

И из её глаз – Шельма видела по его глазам – потекли слёзы, замерзающие на их щеках.

Гром сотрясал туннель вокруг Грозы, выл ветер, лил дождь, и молнии продолжали бить. Она не двигалась, распростёршись вниз лицом, пока молнии одна за другой врезались в её тело. Ночной Змей, наоборот, не мог остановиться, телепортируясь на одном месте снова и снова. Это происходило всё быстрее и быстрее, пока он не замерцал, как проблесковый маячок.

Джон Аллердайс не успел добраться до входа в комплекс, даже близко не подошёл, когда волна настигла его. Он не двигался с того места, где упал, его дыхание становилось всё тяжелее. Он задыхался, глотая огромное количество воздуха, чтобы подпитывать бушующий внутри пожар, так, что кожа пылала, а снег вокруг быстро таял.

Генри МакКой был в своей лаборатории, насыпал кофе в мензурку, пока рядом на бунзеновской горелке весело кипела вода. Надев перчатки, он залил кофе водой и наслаждался пьянящим запахом. Это делало каждое утро полноценным: превосходная чашка кофе всегда предвещала успешные исследования в течение дня.

Вдруг его рука дёрнулась так сильно, что мензурка упала и разбилась; горячая вода разлилась по рабочему столу. МакКой судорожно отпрянул от стола с такой силой, что табурет перевернулся, и он ударился головой об стену. Тело содрогнулось, как будто его ударило током, и он закричал от ужаса, недоверия и немалой боли, когда ногти на пальцах превратились в страшные крючковатые когти. Руки стали вдвое толще, разорвав швы рубашки и лабораторного халата, кожа стала тёмно-синей, а по всему телу выросли волосы того же цвета.

Он попытался позвать на помощь, но изо рта вырвался рык, похожий на львиный.

Отражение, которое он увидел в полированной стали холодильника, больше не напоминало человека. Хэнк МакКой превратился в зверя.

Китти и Сирена ходили по магазинам в поисках еды, которую можно было купить на те немногие деньги, что у них были. В мгновение ока Китти оказалась на дальнем конце прохода от подруги. Ещё мгновение – и она оказалась за стеной и на другой стороне улицы. Ещё мгновение – внутри дерева и частично погружённая в землю. Китти попыталась пошевелиться, но руки и ноги не находили опоры; она завопила от ужаса и поняла, что движется не сама по себе. Она вдруг стала такой неосязаемой, что сама гравитация больше не действовала на неё. Земля вращалась вокруг своей оси, оставляя её позади. Хуже того, Китти также вращалась по своей орбите вокруг Солнца. Сколько времени пройдёт, прежде чем она окажется в космосе, а мир, который был её домом, продолжит путь как ни в чём не бывало?

Сирена не совсем понимала, что случилось с подругой. Она услышала возглас удивления, мельком увидела Китти, исчезающую, как призрак, через заднюю стену магазина, а затем завизжала во весь диапазон доступных ей частот, вызвав безумный хор завываний у всех собак в пределах слышимости, и в то же время ухитрившись разбить все стёкла в магазине.

Мистика больше не двигалась. Это было совсем нехорошо. Она таяла, как Злая Ведьма Запада из «Волшебника страны Оз» после того, как Дороти облила её водой. Плоть разжижалась, под ней образовывались лужи, очертания скелета начали резко выделяться. Скоро, очень скоро, останутся одни кости. Знает ли она об этом? Будет ли в сознании до конца? Она не верила, что в Страйкере есть хоть капля милосердия, только то, что он был скрупулёзен. Как бы то ни было, это будет концом.

Магнето всё ещё стоял на ногах, свирепо глядя на закрытую дверь перед собой. Дверь его больше не интересовала; он мог взломать её в любое время, почти без усилий. Внимание Магнето было сосредоточено на конфигурации потоков энергии, составляющих волну Церебро. Лучше всего ему удавалось управлять энергией. Всё, что нужно было сделать, – это определить частоты и характеристики сигнала волны…

Он создал противодействующий импульс и наблюдал за их столкновением. Почти получилось, но не совсем то, что нужно.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒