НОЧНОЙ ЛИСТОК 5 страница

{Радио-объявление}

Группа А.

Вы толкошут (без рук) брослучшили (бес хрюк) его выспренний отрывок из постановки Джона Уистона в пяти акселях «Карета с шестью седоками» из «Историй о Былом» о давно минувших днях, прежде чем был верхкраль, или вечхолм, или грош в кормушке моей рудной страны, всё упродано. Визговуховская страшная история поручит протолкнижие в еженочевнике Ревсона «Давайте вместе воспрянем с нутренним совтрюком в Лукане». То ластаўка, толькі шыбка! Будемо гуляти, ластiвки та хлоп'ята!

Внимание! Станьте!! Вольно!!!

Сейчас мы рассеиваем среди наших любителей этого сериала (ух-ух ты! ) росдальнюю песню злодевушек (Алис! Алисалоэ! ) из их защищённых позиций, на розсцене засадно-загайданно, по леса сторону, терноволновой, Гора Святого Джона, Дженландия, куда наши союзники полетели в листомраке от свиристящих лесобардов, ища свить убежище, после Солнцезагория (бобой! здесьальтам! стой тирточкой! ходь с токкатой! ), чтобы их спокойствие разлилось неравночастно (флофло флорофлоренс), сластотерпкий словолей, чикчирички в объединичку. Пусть страждый вравший дзинь замрёт в резонансе, летунжим, зиморожек, примо, секундо и терециечасье, чтоб их врозьвалило (о дивоносцы гусляры! ), а когда мы нажимаем педаль (легкончик! ), подберите и огласуйте ваше имя. О мим. Вы, Пер Голези, вы, Мер Барьер, и вы, Билл Хини, и вы, Смех Анданте, и, ветховернее того, вы, айлюливлагарианцы со всеми вашими бахперевранными пеаниями! Клюкнем с шиком, что в нашем бытии, доныне удачном, драмдуэт балалайкорёва и грохмании Пана Челиста прекратились в срок, так позвольте звукашечкам нашего нощипоктюрна их ночную моцсрединаду, их Сребролюбую Шансонетку, мою кралю, мою девицу. Раскрики, возлюбовь – спешит развеять ветродуй, но завитушки кутают – о, пташечка, запой! Пусть же песня процветает (в подзеленье), всем стройхором, пусть же долго процветает (в Нутчто, в Нуточном небе) до сгорптицы! Поля Тайносочленений.

– Рогналья Гильнапортач, тот старый дерновый кукудруже! Как высока погрязность, отчек? На что «да, это он сделал, кэп», таков был ответ.

– И его роборубище возносило свои знамёна! Нам знамо его зверствовещание.

Чуть что что отдавалось в отволноволновет.

{Песня соловьёв}

– Бульбуль, бульбульон! Я стану воистину. Ты выстоишь истинно. Вы не будете должны, как вы можете восмесмерить. Гипнадеюсь, нет. Это час золотого серпа. Святая лунная жрица, мы полюбим наши виногрозди с листьями омелы! За чем дело мотыляло? Тшшёрт! Табарий уже близко. Повалена дева ревмя. О мило, о мило! Селям, салом, салум! Каролус! О правда, и мы осторожны! Где зольная ворона же. Я персики покинул наливные у той мисс Молли; дала груш таскать разжалмерка на кручинтвою триловушку. Работа сделана пчелой, ей цвет бесцветить трын-травно, но кабылето станет жёлто. Клематиты, облокируйте нашу сухоту! Вы в года-либо, вы в глаза-либо, вы всегда-либо видели тот способ, тот спрособ, сверхвоздушный визгоухарь? По всем ветрам до краёв нашего мира? Долгозвон! Тот онорманный его, наш мал мала меньший! Мал мочно, тот длинный пострункий который! Давайте сядем на этом муравейнике для нашего разговора в запонном параде после этого дня, когда веселье заоблачило сердце, до того, как наш грошсъестник подаст нам Петрушечника, и пусть ветроклин исполняет пытнемиму для наших коломбинаций! Раз на раз нищеводится, дровжги двор будет голь, кряжный крин это гдевидаль, а чертихи всячудные те сдаются ни с чем. И пока Артур не кинется насвояси, а Старпартук не будет реформирован, мы озадачим его вместе так, что нога ногу сломит. Доли гиннеями-с! Славное подобие зрелища! Надёж мне, человек плачливый! Большое Седло, вы слышали? И научите его говороломкам на языке ирландском. Пай мне бы про гул. Рябина, осина, ясень и дуб; тис, ива и ракитник пред вами растут. Можете повилять хвастовством. В этом вы не милы, липнущая леди! Помолвим, мы попробуем обречься. Обонулеприятно. Нигде нисплохвальба! Хапугощастье завсехдам! Затем только не говорите г-ну Евсташу! Ни отдна духта не должна услышать. У кого же путь поперёк ревности теперь? Как же, у весокаждого у всезлокозней. Бух радейщик, подсобим вхмуромятку! Чтоб мне обелискаться, что за наглость! И про амуниционные похождения всем доглядчицам известно. Бодро Нелли егоза песню праздную пропела! Что-то врыл Теля плодземно, анн то сцыпать кто успеет? Китти Келли подозвать! Киттикелли кричкричать! Что за старопёрый телепень! Зато что за смолодушки!

Здесь все листочки с верхнего верха со смехом падки во все лопатки над Горозонтом и его парасолекрылами с их стражными троносилами из Графства Спас-Палица. Неведующие непобедимые, невинное неизменное! Черняш делрвушка Людвижк был анонименован перед мостом перворозцвета, а его парные Изы Колкобелые заядло с голубокольчиками по дендиванчикам. Нам кажется, это тронутлый позор, эти притаиты. Подсадка мутемуазелей! Засадка смокворыжентльменов! Как вы былинконтужены, мистер Бутонклин, бойнский бывалец!

И они зацвели в развезрелую зеложизнь, в самую что ни на цвесть раскронистую, пока не пришёл рушитель радости и жонкопохотитель всех шуткурьёзниц, и они сделались как бы небыль. И они смехсмеялись, одна над другой, до самого докончания, и наслаждались своим смехом довольно счастёхонько, когда, позволит если Именит Иларий, и нам бы тоже!

Хватит, прошуласка, басноплестись вокруг с рукоманными правдаяниями, о чём ему там утруждается, им размышляется, и какой роткрывается план.

{Сплетни посетителей бара}

Вернёмся к Доплестному! Воды лица отступили.

Все они, эти расхлысторадники, лакуноглазые парни, в том сельском свинцовом чаду, шестизначносный легион по кругу друидов, кельекартель Клануглублина, тогда вытащили и отошли, и сплочение помогло их согласованию, бритожитная выпивачка и тостожаркая выпекачка, с некондомпрениерамой его детискушениерамы и на всю протяжениераму до его перезаслонениерамы, против старого железнобокого нолькромформиста, как камниавельского вожака, ведь, как Ктотарпон судачил, объясняя для кого-найдут ещё, видя, что, когда он законтрактовал из островного государства, он мог так же спокушно спешить на учебную береглишку, тарпон-обалтус, дельфин-касатик, моресаженный горчеобреченец с сорокадюймовой обрученницей, из аукциона накипячённого котелка кланхарчей, как раджий бриджт, которым он был обязан быть и стать, пока море не заполучило его, покавесть, от правителя до прорушек, и то, что он дал, был образец, он, тот напастьгунный ордрок, с финальной шинкаркой, его десятской женой, она лапа, у себя дома на коне, снаружи у огня (не говоря уже о том, как он сделал самизнаетечто самивиделикак самислышаличас самичуетегде, тот славодушимый кровнопийца, с великотдушкой петушишки, ненасыть с гарселью, прямостоятель в возрасте и самый тенькидательный из всех вязов, гуляющий до закорпусности вердикта), пусть кто-забудь извергнул её для каких-побудь ласк, чтоб опала не пропала, при том угорке, что хоробро бы ей упродать, чтоб судержать те вина, что прибавят речей, повелительница его провизии, что тушит терзания его тщедуши. Смешное счастье судевичества, дар среди дерев, чтобы владать. Ярко как светильники горя, тутомамина далеказала на долгие эры недель. Странноприятно неспектакльно, знать, в предвкушении респектабельности. Начиная от грязных волосяных тюфяков, кап-капаний через потолок, с двумя сёстрами милосердий у парадного входа и тремя очистительными пылеспасами у ворот для выглазок, единственной коробки и пары стульев (сумлевательных), периодически и попеременно используемых супругом, когда нужно писчим заняться, касательно беспристрастных друидов и общества взаимной и прочей помощи через периоды ужасной нужды с относительным достатком (громлавина, похищение, разложение и провиденциальность), заканчивая диваном, на худконец скотского холода, с покрывалом из Аминики, взятым напрокат фунторьяно, по которому всё ещё вкаблучивают, используемым молодыми для мыслебойкой бренчерни, тремя спальнями вверх по слезтнице, из которых одна с камином (аффектабельным), и саунзелёный уголок в перспективе (особо проектабельный).

А вы, когда вы держались Туплина, были ли вы всегда (только в это раз) тем, что мы знали, как когда мы (с той точки лишь) были вы сами понимаете где? Вот вы как! А почему? Почему, закрывая вовсе глаза, его щёлкнули втихомолку, когда он ромашкопопаясничал вокруг хораловых перлочек на вершине пирога, когда все задиры на Спринт-стрит репетировали их сапожницкий кхмн (как в бардовских виршах, как встарь в панихидах), а новинные разносачи броскодавали истошные верстопасквили. Для босса наступила вороная глубочаща из-за его телопрыткосвойства, пока хозяйка носила шляпу котелком у себя в ванной. Дедуктив Алемун Двоероджерс забуксировал свой голос и спряткался позади грудноты зрятеста от всего чрезмеринного. Жёны жару дают что есть пару. Или в шутку цветут что есть духу. Он же впрыть восстаёт что есть рыси. Далекобыльно оно!

Вы знаете того Тома? Совершенно точно. Прошли ли их отписи обоскрещение? Несомнизко тоже. Новоимели ли они ископлен? Несомнежно хуже. И надо ль им газетнику платить, кто валит вздор им в пазуху? Он у них на примарке, чтобы сжить того жилу, что для них совершенный ужас.

{Часть 7. Оправдание Гостевого 2}

{Оправдание насчёт девушек}

Он спрыснул себе в пасть (бахкусман! ). Он бисупрочил зайдело (свининлярд! ). Он взвил её заруку нежности (не саломасло, так сырокатанье! ). И он пригубил не по-товарищески (коржку диву ища, добробудь! ).

– Стращастье, судавившие друзья! Как мне почудилось грехуделом, так потопленный достодоблестный двуличник сказал прибрежным работникам. Затем, раз мы ради здоровья домашних всё это пересудьбачили, ветроходство и судогромство, помирушествие и задовольство, на их четырёхугольное доверие, которому молились, чтобы помочь его жалкой горнаглыбашке, которая, когда черезбахвернулась, ища земноторвы волн, заговорила, чтобы приблизиться из внебывалкого причалгательства, сквозь премилосмешанные волосы. Хотя я и набрасывался ястребом на это, говорит, и продавывал мои до чего жгучие бобы после печальдральностей из моей беднописуемой позиции, и хотя случаем я и опустошал чан тылчистот прямо в сток, покаместно уклоняясь от задолжи, из тамошнего сорузлованного вспоможительства, при всём подношении к управлению втачками и качками, я совершенно недеевиновен, что касается освобождения темличной всёверности, в неподнимании припадших дивочек, поскольку их угрожаемость открывает дверьнишу бульваристой неподлюбодельности, с теми попятствующими влияниями ангелсексонизма. Я просто брал как вританец, пока им не заохалось. Недопустомессие. Мемекаш малокуш. Код свидетель! Страшно лютая опасность с теми, что готовы приоголить раздетельства против меня, я лихотвергаю разумом блага. Он может рассказать такую историю двенадцати Сглазочникам, что моя первая была нянькормилица, а её последоварищ это будущая матерь-шественница. Есть рваться или драться рвись рыщущих почтопроектов с кожанкодежцией, что пероготовлены дербивально спочтпешесновать с моим ценным сбойобщением до почтового ковырочного паркделения с розными посыпками поданей для будущих ответвлённых помеществований. Зелёное для крайних! Блажил в бору курьерсын Шом Листовник, но как всегда другие шли школять! Понеже ли я ставлю себя в их юбчонки, меня гонит вышевскок с ними, и бисеркосы щастьнадо. Друг, и тут, не забыть бы мне барышных, клонюсь же вам доброго для, маршевые! Остроможно! Какая умощёнка месяца у этих цветдушных дамочек составляется! И крылокому-то любо поднять их флоролюд! Острижёнкой! От служки до служки! Та глава галла (ведь в любую монету, когда он гроззевает свой грот, вы как будто попадаете в фордсаж), что строковершила его в пленения с его внутренним человеком через срокобочкование со звездучением и «ведёшь всех к норме» на пергаменте, готовя его очечновидение, чтобы стать моим апоцикалипсисом, переиматель новобрывцев, пусть он будет тылработником для Кинехона! Ведь (миру мира умиротворенье! ) я водживался в струях Энила и я поместил мой накровельный сдёрн перед Регистроением принятия подати в ратуше города Эналба. Как касается любой юморкумушки и грубослезливчиков, где б прости тут ни были, это всемнампримерно, как будто неземной хитрит сексобанщик. А насчёт Вяликита и Слидзякуя, то к диввору накарачницу! И весь ужас лицарядочного шествия! План роковой, пятнательство и загородь! Разня должен щадить по плечам, я смыслю и как должать пополам, греясь в здании с вытяжкой. Им землесрам немного б припушить. Мой шарм – бровчей сорбеды ей пустить. Постаточка! А если моя подзаконная перебежничала мысля сигзнаками, кудахча об этом, с пигаличной сусальностью, любому абызаму тихонечной сапой (я вызову моего первого среди моих пащих из лирикстрагентов и далеко не урачурбандуриста, чтобы набросить на неё пелену), порукодельнично отстраняя борозды её полоуловителя (моя старуткенция! она воротит меня до селесшествия! прихорашиваясь весело в девяносто! ) и умышленно плохваляясь массой бонтона, как то делают ротные жёны, перед её гнутоверным хановручником, как она звала, в смысле, для нефтебартера архаики со всеми землепросвирными богами, и предрекаясь в моей чертомагии, ведь я был лишь аулкоместной персоной пещеры, пока я не обрёл её всемощное ведение, я, как я не прочь думать, через их святосвятство «нашла тоска на память», исповедуясь в моём господдоме в благородстве на столбофоне баронства до дня дамовещения как пантопозофер, что спал о грунт с пэрочкой воздухомехов, как Бахускул разрушил резкую гуттуральность в любом старом серповремени, плодповедывая (нам самвсем не музышно) всё вражведное против себя для очернения, как себаскопальный достоспаслиберль этих рыбмолвок первой раздевственной воды, который, без долгов предвзяток с моей стороны, с гладким тоном, что пошёл на ухстулепётки, горвышний и бельнижний, с разными славными модными вольными гульными дольнометёлками! Хотя я схватил простуголь себе на животыл и замозгл по всё горло перстей, инодаже я был незаплываемо раззадувальным ради смирненького и винокроткого. Вы же не собираетесь не. Может, вы и трёхвгрудый с видозабоченностью через дивозаборстену от нашего Дона Эмира насчёт предстатуции виллайетов в реферационе кучшикарных старифов, и, возможно, это чертоколесица наихладного часа всечахлого века с шалым ветром и бороной дождя, твердопамятный как Новус Электор, по причине его Социалиссимуса и его Марксогрупп, но будь сомнение, внедруг, у вас, вы бы взяли и спесьсбили меня, болдурок, с пёсболью вам. Зудурна. Живать со мной, чтоб разделять со мной. Следы и труды, сямотам. Куда какие вынырнувшиеся рёвы, в чей какой глубоохий путь. Как вы до сих были и как выи суть. Точно, вы бы так и сделали, г-н МакГурк! Так точно, вы бы так и сделали, г-н О'Дакан! Чтобы быть точным, вы бы так и сделали так, г-н МакЭллигнут! Разве не да ли? Нету её. Нет, у неё нет палки, вставлять в колёса, определяя махи эмоций. Мои малые примастерцессы любви, мои дорогие эстелочки, ван Нессы фон Наяды вототпадные, которым я был корреально возрад, то ли они так смотримы любнизко, то ли такое чувство к ним, что старейшина К. К. Пресноделов похваляется ночи напрогляд, ведь моя пястьтопырщина была гораздана одной невзращнице, самой крючкотравке из всех, что обвивают старый море-осиян, ещё соль-навалка и конь-молчалка, сыночки, и как для страждеющего слезливчика Спа-с-Куполищем, за гарным потоком, когда она смотрелась как маленькая тихменьшая лёддочка (ай суук! бах мах! ) от моих волнительных воднятий, как рек Бережной, и все колор-амуры слетели с моих разналивных щёк! Паскуднички, а где вы утаите меня, вы с насильем могли б уценить мои деньги. Вратогляды, я протестую против светоустройства! Некрохватка живодательств! Пантомима, парни, во всетяжкой пустыгрышке; балет, девочки, заполотёр кручёным трико. Я всё хотел поблагодарить вас уже долгое время и от всей души. Спасибо вам. Сэр, любезнейший из собатальников и самый дорогой друг, среди наших стальных сердец, скольмневестно, как оно предслучится с вами, май драгун прекрасный юный солдат, верховенцествующий, ни какой-нинаш из полкоразвитых мошколётов, пока вы собираетесь на масстрассу, вы, кто повидал немало с вашими футбульными социолицами, стоя стогнув роги, одних воль шёл теннис регатками длясь к лёжке, помпосос, когда браво по мячикам класс нацелился, моя залихватка вперекор её сетьребристости, так сказать, кладослово, ради всей святости дивступницы, как вы почитаете ваши собственные матернии, у дыр наобум, и пока я разоблачаю таким образом мою глубокесонную дочь, что была выношена с гарностью из средисонноморока рванькрытой, когда я взбилвал под водушкой (вечером субтурналий, как так, где наша напропалую? ), так смотреть, я говорю, шутише, взяв место исполнения по делу Милчо Малокраля, инкриминиративного, что вы чувствуете, угроболик, на каждой плотной почве, что вы когда-либо занимали, работая врагвтыком или играя флагштыком, ведя туркоземный бой против крупогречневой бараклавины, хотя жабробральские иструждения это ростважность для Терри Лысвеника, если действительно что садкому срыв-трава, то мимоземцу мазь, что есть, то есть как есть, что я катастматический старый бесчестивец, солдатужительно подзиратель, совратщась пойдетушек, дерзкие дикие дамдиаконисы, словно (почему вздыхает песньтебесказатель) что милы млеть миллиты, и, когда брутальные безбойбаи и кассудители лишь стремятся за ай-дьявь-яйцами челоземья, тогда (бранность, распря и переклятье, до подкрышки, до дна их! ), я расскажу такибывальщину обдирателям сукровных, таксами самородки и руколовки, что-то молчавлюбье сбросит изгарь тлеть и чтой-то майтыльные виды это не худший времиант, чтобы быть тукстельщиком. Ниц чётко.

Его студилище в дозвуке, полуклонное, было.

Куда МакГарт тылят не журил, так это на дно бомбкрышки воентраншей, ударстроенный своим статным сорточным кроем.

Водотише, кто волочился по Валлесам, наставляют нашоурядные набобы. Чаяние Мариам это отчаяние Мэриан, а красота Джоха Джозефа это горе Джака Джейкоба. Дом, знак рыб; глаз, вздох стоп; рот, звук вод. Лот вам Лукман! Чтомеж чашедевами и блюдопарнями. И он возрастил себя обратно в его плоходейную торгловлю; во всю свою великую ремонстрацию; вот так вот.

Вот и завершилась чинчинатия, и теперь говорить финиш. Уваага для усмирения на наскок-ноге незабуйки. Хваты, ну хваты, на раз-два хваты, как ни пожелай, хваты.

Нате.

{Четверо в лодке}

Раз маска. Два маска. Три маска. Четыре маска.

Вверх.

– Посмотрите вокруг вас, Тутти Комин!

– Попомните и вспомните, Круглопивец!

– Когда навестите Дом Лихача, посетите головное здание невзначай.

– Я предам вам-с в кредит ещё шестественник, если вы-с лимфуете. Четырёх наших дяденькилистов.

И, поскольку триславья скорбнословия было слишком многовато, они мутьвеяли, и они моргклали, и они рукавили, и они голованили. На слове сильнотиснутые.

Однако ж улики сделали дело.

Вниз.

Как Жуколеон, мореходчик, когда он обрушился на своём паромном пирроплаве, он начал с двигом, и развернул свою лавку, и схватил своих молодок, и подновил их перья, смеленькие и томненькие, сумрачные и лучистые, и, отправляя их друг за другим в прям-пой-путь-с, он узрел останочность Запружения: туманная расслабленность держится холодцом, старые океанократы невредимого эмпирея, маскоодельцы водномира, лицом в одну сторону на другую сторону, и сюда, и туда, из их несколькинутых четырёхмурованностей. Где блицковка прыгает из облетучек; где как воркушка с картушкой платдочка лежит лежтяжко; пределы, гдегородившие все наши смердотельности заправляются замашным залпокоем; назначёрточка, и больше ничего. Затем смотрите, что следует. Вскручки и встычки среди неисчислимостей о недееспособе (ангел предсказателишку? гонкурьер царьвелений? правитель в его тулупчинке? тот, который ветромахов? ), и пустоты, бульбурлящие водживностью, среди которых гиббормотамы из своих глубейших глубочаш завистлюто и деломимно трубили что есть сил.

Пушки.

Держитесь позапоздалее, пожалуйста, ведь хуже горькой редьки некуда, чем встречать снова давление. Пушки. Как было написано с большой заглавностью. Пушки. Говоря никогда не недорывать прапрадухоприёмников! Пушки. И кто бы то ни сделал, они говорили, четвернявые, что ни при каких снованиях вы не должны. Пушки.

Не должны спирать у них, подсидев агонию. Не должны ходить (градумылнии! ), чтобы балкожалко потолкать броские гонороли. Не должны стеношествовать, проминая окрест иеруксалуэндо, в первые часы вокруг пазарплащадей, пахнув любо-косненько, вот пайпупчик, и старко-быченно, вот смешкотик в поросёнка, зато (свиные выгребщики! ), позволить тем господам мужеходцам из копромыции Меломанского Острова жить безнеговой развжизнью (тылячьи нежности! ), пачкачитывая продомживпаганду без разбуждения его кстатиев ни в чём от (даже так) старо-косточки до (абы как) люто-бычника. Также не должны постоянно (что голь, что жлобстер! ) древпоясывать рассебя одной восхотой, зато никогда не замыкаться деликатно, определённо, чередно, посредно, строгодельно, непримечательно, покинуто, колебательно, пресловуто, наперво, худобедно, дыданямленно касательно задних находов. Никогда не прозябаться у домочерпиев. Никогда не ззаассыыпааться с дамобытчицами. И, всепоприметно, никогда не снесть дичкановый фасор, если у них не имеется чего-ниблудь на совестьгласии. И, в замоключение, никогда, штукач, не прекращать, пока финальное завершение не исполнилось окончанием достижения.

Сидели так в секретной будке бара

Мудрослые, что пьют лишь чистофакты.

Встряхните их, как Суд велел пихнуть

Кадушкой акворун по рожке правды.

К. С. щёк, у них лилось в секрете.

К. С. чёс, они весьма мудры.

К. С. счёт, правопийцы найдут человека,

Что пониже, чтоб их вознести.

Гориматель Горчмарь.

Если так посмотреть. Квадратичное большое лицо с атласным жакетом. Яркие, буристые глаза в подковках синечурочков. Протыкнижный нос над луисырцовой рубашкой. Рудые скирдовальные волосы возле соломоверблюжьего ремня. А именно. Грегорович, Леонокополос, Тарпиначчи и Дугальдугальд. И очи были там всё это вовремя? Да, верно им было. Выдруживая игры, наддерживая ученья, несдюживая истории, и всё. Развед? Лишь приятельно тогда и уютливо после ничной одноперцептности, пока затуфбодалия нарушала все слогоспособы и жестосредства их затыленного спроспродовольствия. Так они ушли по прошении яснения? Тот брагодел, что хлебосол для домовсех, когда задворачивается, когда передовидит никого, никого из домотех, на благожест кто доброгость. Такие вот они, можете поверить. И носом сильно книзу.

{Отголоски Письма}

Хорошо, однако с какой устранениерамой восполнениерамы в радификацияраме трактовкорамы, что бают бай-бойкие? Зная их. Г-н Дж. Б. У. Изгорелкин, Проезд Тобоггана Св. Бруно, м-р Челпал, Бубенчивальни, Полумесяц Каролана, г-н И. И. Перекатауэй, Холм Куцлик, Рощлиственный Парк, г-н По Лез Диоданник, Видцы, Крепкоглаз, г-н Т. Т. Эрцроднякон, Множенная Палата, Джиф Эрх Рыск, г-н В. К. «Решето Ферриса», Форт всех Фертов, Двусилье Браксчастных Пустчан, к которым добавляется сыщик, что выкачал пивчик, что травится тощим, остыл что песочным, непоседству мерзавца, что сдал стихоплёта, что окупался в бронхах, в которых пилюлил Док.

Ими слышанное, или слышанное сказанное, или слышанное сказанное писанное.

Правдосущее.

Что сперва Рюдрик царепришествовал в судебный инн; что виднота шестисоток равнялась высокому шесту с возложенной губкодёжкой; наконец, дюжчинно делает демаршал, когда вдамчиво водят вдевушки; так как же это промурчится, вражный всяк, если кто не будь износ начнёт неумыказывать намсказ?

Так что многим пренужно указказать тем емложким, что составляют компанию, что они башковидят всё про это тутти в темпы, вторит разрядный волнумент, (а) в смысле, что птица-секретарь, более известная как Пандория Плутонос, которую они считали больше за генерального стряпчего, неразличительно управдоподобилась, авторя сагавнушениям от Шельма Пельманца, что она написала солово Посыльщику про её курветряную оспоту, смеясь, что Черноклюв сведёт её в могилу, (б) что, в смысле, та Могущая Чайлейт, постулируемая адресаторша, когда её дармоед в старости ранней, всегда на «стой, кто идёт», с надеждой, что у Мишаля постлицо нарисуются вместе с влажным чайником до того, как её всенощное видение удастся без фатернейших церемоний, что как узелок прощальноречий той же Глуппичкдамбы, что соотнесверно на «знай, как ветрит», содействиями умножая, чтобы бездеятельная кончина того песньлица могла выболтаться после важного чаяния не без готовности заслышать, вилходчиво? (в) пирожтому что вопрошаемый горнмейстер, или что за курвощину представлял этот пробормот, чувствуя не по высшей метке, пиноктому что, какую бы козёлщину Чарный Писарь и Папиручка не значили для него, хочь продохнув от высоколюбви, недовольноглубокой опасности, красавичный процезент для его возлюбушки, расторглотила пару тех кудахтачек Буреместницы, как карта бланшем, и расстроймешала его сорреспонденцию как кавалеристовый человек в Кобра-парке для вдовольратных джентльменьших, Иеремии Напавшего или Кевина Прибравшего, то горечь плача, то гора с плеч, а когда в округе тошнотрухлого Тукплена, замечая сценично с муженственным удамлением, на что он под конец постскрипнул, (г) прошло много времени до тех пор, как я о чём-нибудь вам спасибо, тем более теперь я говорю вам самое большое спасибо, что вы познакомили меня с четырезубцами, (д) с мыслью, чтобы эти думушки здравыми сказались? (е) Дурточка! Алетеометрия? Или просто прыгземлядство?

{Косолапович}

Сумабросьте это, оковранец! Имяразноскидальщики.

Зад. Топ.

Вы были в одной лодке с вашими же, хоть Планоголяткин, хоть Треудовольстов; и вы получительствовали самую возрадостную млечицию; и всё это заплестнуло вашу слюнтекающую бакенборлиству; зато с три струйкапельки упало вам в ротверстие. Где были в виду: Келли, Граймс, Фелан, Молланни, О'Брайен, Макалистер, Склеймон, Колюшка, Гиенс-Джойнс, Нанетлер-Суданетр, Сквайр де Слов и Голл Нижнегэл.

Сшибатель разноссорных на голубокровленном боровконе! Что за кососаженная голова воздивляет нашевсех из респомпохвостного дуба с (в смысле, мы не можем сказать, кого мы похоже ищем) его современомией? Тот от Нордвеяний, каковский протирает обостороны сидений стулкачей унизадов бармедвидиков пряммаранников сухбеспутного внезамморыша найм в сейм смрадыменитой Зюйд-Шаланды.

{Часть 8. Закрытие}

{Посетители покидают бар с песнями}

Бумц! Это временацепьмейстер. Парень Футболятович. Чтобы вкачать огнь разбудень в эти вражпутные дукхи, моря пьянколейкой, навыпадок колигэтьман необходно. До боли долга он отвратискивал там стекальные фляжконы, ницгрохнутые для экипроноски тех попоютистов, фрахтснимем, в распоре жжение червоминуты! Поратукставить судночку! Бууумц! Впредькратите подподольниковые мограскурочеки! Все на брег в Зобы Катальдов! Хоть безбедбежчиком, питание сверх смерднищих! С доливом пивца, что сытно, и едомым бухом, оооом оооом!

Пока эти сквернголодники на его пригрудье были у него в крепостной хватке, кустоброви, шикрокошея, хамохвалки, наносоповал, что за жестянкой на куротаре оплятаскали бурдтюки. Ведь ему изгордалека послымешалось пиликание. А? Зов?

Жил косолётный тостотрях,

Воркуя лишь об юных днях,

Накарк старстей ведь позади –

Измором воты все пошли.

– Остия, давайте больше! Выдавайте больше, Остия! Измором ушли! Измором взяли и ушли! Гип-гип! Гип-гип!

Гонгдешний господин, он, поди, превоспомнил всю кучу, кагал, красогузок, клохтуньи «кудах» и к тому ж колокольни курантов, кои он масспределил по портам, пабам, паркам, пристройкам и птичникам. Пока те, темошние, то есть, были наиболее соревновательно заняты чашхватом их последних резвых рос через проймы краснобайства. Прежде чем тот наглослакс самткнул дзверь. Что он должен был, завершён заточно. И ославил их полметать.

И против правил то навряд,

Что очи юных в ночь глядят,

А доля старых – мыкать дни,

Измором воты раз пошли.

Полифтонги, полегоньку. Понадходом наподходом.

Фингулушка МакКирколов Подслужка Благомер Градочлен, Он кланял себя и впоясничал для уреволюционирования, чтобы раз вернуть всё кругом, но эти общеблагорадетели вострещали за проудаление его гостиллерии, и его главзам прострелял им всю сушу. Уже постно, джентльчины, попляска, та верна скоро дверцукроется по первоминутской наможиданности.

Разве вы нордлыжите, сыростистрашасть? С ширком, с шарком водпраживались они.

От Обзоркрон до Саттонскал

Есть много тех, венец кто б взял,

Но чвай гоняют круглы дни –

Измором воты их пошли.

Впрудаль Темьбрички, что берегструйкой путеводит к Рудничной Аллее и волостям, где те управомельничные менестрельцы маршилируют, по дудкоровной мостовой, ниже былья, задравшись на ложном вале, тот неимущий человек из Леона, хороший Тюк Вицывтон, гоголётом к зелёным высям, что гордопал к гулкозвонким, и его заточленили там маузеры. Теперь таки селись опять, ландмарь Дублина! А тут ещё прекрысный трезвонщик и в приятцу его жилдочка за двумя глазjаjцами с её: «Мрак Разиня, сужели снельзя снам содружже сопружже, чтоб капельку фронтистих? » Пока у того, что нем, уже вскидывает штору трос. И те тут льнут как раз. Паклезатеявши топорнолесного проходчика, того, что рудый инженерал, войнфрендский бунтареец, всё ещё наш бенджеланный, некогда франтклин сего сграда, если платоставить ему, раз он полпросил, поддрожживателей для его герба, Джошиа Пловш, Амос Люб, Рауль Ле Феббер, Яр Таборець, Джереми Йопп, Францист де Лумис, Харди Смит и Цехин Петитт, которых преследует строгий салунный сенад нашего Кафе Беранже. Сценокураторы.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 9 10 11 121314 Следующая ⇒