НОЧНОЙ ЛИСТОК 4 страница

ЗАТТ (который в сердцебуераках своей благовобравшей взгордости всегда прокошивается в обесчественном пороке, ниаллист девятого гусарства, колокольчик в его верхнем браготворении расходится животикая, клянусь убейбогом, чтобы он не испытывал себя, клянусь убогбеем, ан груз с плеч). Отлучшка, тожж! Аз сказал, таки сделаю. Сначала это был Частьлидер Фаланкс. Хетто было с другого времени, средь белоконного дня встречи с чёртиком (избогам! ), ориентировточней в околокрестности первого вратнодействия в холондаре, на поле Хоросона, как ты путь держишь с горы Бейтэльлона, Неутроспад, одиндарцыть сотен и трётся там годно, кровмчащим бегом, инно у мер, после крепкой перепьянки, морок пней и добрость нужней, когда начинаем замечать зверей (ростопи, штормзда дощдолгое воддворье! ), взвесьма постлунный день дрожи для того, чтобы встречать дымовитую смерть, а глаз есмь был в Служкралевской Горландской кресоношской Милизии сухо под Сидартхаром Вулиджлиг, добрая стройня ходков, когда-там в крымвельской стене кое-где-то в Пирсландии, во время маего креппрещения войдействий над глотками истчиповскими и висячими плодами в сени срамимой, и вызывая моё прикрашение байшествий на Бастионе Мхов, по старому стойлу или новому стилю, а пар и прыть впереди. Спаси боза, Финтогон, или морклянёте тот день, слава рогободнице, тот баншивый полицай, если мушквичи знают, действдующее длится, великий и страшный друидень прихода Свят Патерика, великий день, превосходный отличный сверкающий длинный приятный тостверительный цилиндрический день, по ходу сикста девятого, семью стоп госпоздних лет, которые, как хаджифиджиец овещает мне, есть, будут и были, пока промежуток имеет место быть, о чём говорится в Топиках Алама, чтобы колонкинуть все предурочества Эрин до безденежности. Значит, я впрокдолжаю. Предобрывчик. Мы былись будто уединизки, пока мы не снялись за теми доходягами. И вот я начал право судить, и я скоро показал им яснее ясного, как оказать холодный привет тем пострелятам и переплюнуть тех бродяг. Всяк товарич он смотреть и звать всяк товарич приходить дляче лонгвилла. Безднпадёж, как же меня рокохлопали! От тех банджовых побряцаев при облаве. Забавляясь с маими статнобабочками и избавляясь от маих возрастеллочек. Оплеухарство и обплевательство. Сметая джонданкана со свистом, чтобы немного боепражняться, никакнетсмотря на шапоклоны и римагентских патронников, карружьирование и барражирование, по всем кривелевским валам. К раме чего, это был я, кто хо хо.

ТОФФ (ратуя, чтобы его чирк трутотри пустили подпалить тут агонь, и, с градублинским очитаянием над подштатностью младосоловок, по-прежнему пожаря свой люббурый торфецкий глазодёр в задымложном подсудствии госпожеств). Йелаю хам хоухоухоу хня, полк! Кого соединили баталиями, не разделить бутылиями! Разве вы не били пажом кампании?

ЗАТТ (в своём трудолётном тредобремне, вместе с ним иночествовало водаётное тостопочковое пипиво, вместе с тем иначе свалили водоёмные толстопотченные блокалы). И маи ужасальфущие омигрени! Между маими разнохождениями в пульследнем прошлом и разладами с непросвинцаемыми бредущими, у меня есть полная бунтыль васобминаний за сими пазухами, а маи слезодражайшие утекают (ружьесухраны! ), ведь с платанищенским уходом теперь я прикладминаю (какого курвола они вернулись к грязьдомью? ), что май пассионерский пост для всех тех старых боярчиков, что сейчас шумерангом в войхае, маи альма-мученики. Я залпиваю за них, дуврогая простойка пуншгорит, и вы, снаменщик-задъютант, даже там, где оплотнённая жизнькость с абстенцией веромахии. Джунгльменские со веселием, а я даю тебе нашу свараподданную, Теоккупант, Понурый и Ужасный, престылоногследник, и все наши королевские угоды со всеми остроженными обирателями Новландии! Всего одну словречушку. Улуучше не убывает! Майдавние аттанши гормары (чего им не хватало тогда, так это подламывания за всё, что с нами произгрошло! ), Седрик, званный Гормлейсон, и Даннох О'Данухью, и Конно О'Каннохар, таким вот было их именование, ведь все мы были под манер казарменцев в Конгожутком Лесу собравшихся, туркжилые трое, с теми хакиранетками, нашими миледи в их туальритах, двоица примятниц, Вьеры Вьенские, у старого Дьяди Дьякона, который держал марку в выходках и выбросках, имея очевиды на разделоно и раздеволье, вот тако мы и били, под богатостью их лётного броката. Сюсюки вечно очезарны, от рденья сложно их уйти. Всхлип-всхлёб, сгусарь! Плижди пли разом! Бегитекруто на ура! Ну-ка, Ландкаста! Долай стих!

ТОФФ (который всё ещё чувствует тех постланных духом гуриинь, что поездвлекли его, которому они были призажалмерками из солнечной Шпионии, зато взыграли злушку с его кошельками в самом тигле страшения Пекарлоо (11. 32), унинационально давая зубнутрищётку как дюжий шутник насчёт неждугерольдных бесплутностей, что слетали с его губоскал). Се ребристая, старпсиц цацптица, Соня Вражесиняя! Вот ваши рватные коннококарды, что ревутся обнять наш румяный бойпалительный мир! С их сө йлеузвенскими тiлiговородами. Пока у них нет колик на бояльцах и болячек на мочках. Така у тя худа пись, м-р Писушка? Этось воензуд с перебою или гонорейские войскоки? Ваше-то лепко, а нужно-то крепко, может пиготтиться, марь ж! Прочь с катушек, шуткодруги! Штуки ради! Славьтесь, старпётр и стародамы! Начнём же птицепение в кефирное прозябство!

{Интерлюдия 3: Исповедальная служба по телевидению}

[С наступлением гелиотропического ничного времени после угасания трансформированного Туффа и, ожидая его противопредставление, метэнергичного высветления блистающего Батта, экран бэрдовой бомбардировки изящно натянутого ураненового атласа начинает телекадрировать, достигнув накала электробаррикады. Вниз по фотосклону синкопропульсами, с задором в их ротавбой полнольсти, милые убыльцы, блесколязгочада, перемещаемы их несущим горновалом. Краскопульт обстреливает и расщепляет их из двойного фокуса: гранадит, донимит, алекстронит и нигилит; а пятно развёртывания огня наганониров пересекает убойудалькрасные свергающие частитоплые линии. Кiнець! Душное правдоверие просачивается сквозь цезииновые покровы. Среди флуоресценции спектракля миазмицизма там каликгулирует через инкогноскоп один недюжвидный кадр, фигура товарищенка в светлом струхе, Папая О'Дворнохью, иезунерала руссиатов. Этот идолон эксгибискурирует печати своих орденов: завязь Сына Неба, подзвёздку Изоделлы Колотички, крест Михаилида Аполеога, ремень обуви Яна Непомуцкого, пифпаф с чухчухом Пульки с Порохом, хлопковый пояс, скобы и букли Мартиролога Гормана. Это для всемдашней луженедельной слежбы. Виктарий. Полжалуйте к узыгральному общанию над вашими содрыханиями, пожалуйте к пыхотинцам. Чрт, чтт пшл нткс сврхзвклчтлм! Он меркнет своими огляделками, по тому, как он исповедуется, перед всеми своими деловоозлёнными племянницами. Он забивает свой нетс, потому как он исповедуется, повсюду бы, куда он постоянно возносил свои свежие палицы. Он утиранит свою мямлю черносудным дротом, из-за потому что, как он исповедуется, как толком он развверзает её, по долгу он разнизает её. Он совбирает святместно своих руководок со своими ножеложцами, из-за того потому, как он исповедуется, перед всеми своими заручастниками и позади всех своих ногвытератов. Также (вот здесь-то жаргон и вернулся, таскать что-то больше он сипл, исисно, хирр скот-с и ревнул, видь, уйти восвоясли не мокр) он тронул это древо жизней в соре единого земледола, из-за того потому что, как он исповедовался, об этом под горами и над долами, и в местах, которые населяют прокажённые на собрании камения, а также, фрахтически по морям, невредно запираясь от аморетов, как он тут подумал, непременно рутинженерозно олививаются у лавки прескудной. Вредный старый Суднарь Помпон О'Пачкин! Его куриная коллекция представится после речмолитвы на поле Брана. Додеритесь, мамодёры и госпадла! Жисть, жисть, жисть, жисть! ]

{Солдаты застрелили генерала из-за девушек}

ЗАТТ (несмотря на жестикул с экспансией г-на Большебелужего Плохорожгада с цветличным возрастеньем, нацеленно осажен с помощью понадейничного «кошелёк или письмо» в Суде Староприставства, хотя гонжар ссаддорожки его неяблокрвачества показывает, когда он толком приметил своего первого лорда-хоронителя, его позатычная утя ранняя на вред ли могла заставить его чухать его затыл). Простотите, неомолимо вас! Будь баста, ликценный! Оборонено в любых обставьятельствах нераздержанностей проти чистых душ! Канайте по шалманам, лкхе-пкхо, чтобы полвели к пётрсядке! Постборитесь, нажалуста, не забывать или адкуда нить возьми и глубче другой пазар ищи! Можете мне не верить, пожалустав, коммандос, но, поправьтесь казак, это нам сомненно. Хватит баскобезиков этому потогеничному априконцу! С горкой хвальностей за хвальностями. Я был сбит негордо водптичьими лакомствами всё убавочное время за роммясами и жульяствами с их лягнятиной у меня в козпочках и моим боданий жиром у них в сенсакских рёбрах, отмажь ту, отваж ту, отрежь ту, когда осирияне сдуру сгорошли, как для стана балки, и мы ломились ловитвами и мусолили мирокурения, как томносадкие трубодувы, для Фатера Питри Лептса из Прихода Расходки, чтобы пойти покинув нас с бахромутром, чтобы палить светом докомуть (сцена как подписана, Данккудай), кормясь и засыпая на гулькинотках (с уютом спальниеля, где приручают левгривых! ) и идя скоротечением раскровений на альбытийцев (славься и встряска, и счастье нажать! ). Однако, как бы всё ни было, хоть сплюнь, хоть бацай, как мы пышнопели в блямбезной шкоде, каждый отвоительный войделец выносит выговарища в своём шнапсмешке, и, развед только я становлюсь враживчив о точьположении тел в зверелизованных бойжаркостях, я был игроварищ, что в бранях ист, и посылал нам победоноши с кануновыми браунингами, крайним, вредным и поприправным, и как же я позабавился на той неделе Фанагана! Странный парень в бочковатом наряде. А вот и бездна решек и орлов. Клянусь жизнью у нор туманов. Даёшь каждому фермеру по железяйке! Райдуга! Виселка! Потом были бесомятежные деньки для наших товарищей, коронлепных лейбстрелков, а мы были базрекрутцеры редутдуги, три сивые бурки и пара носатых коротышек, наша шутка на наших наиветреных островах, мал англандских, среди бескрайне словесного потока, токмо еммного какой-нипить потёмной раззолянки, рука в руку, как Омар Кайен всегда гулогуливанил в своём ветрокрытом эпатаже, когда наши брачники и ветреницы выпляснули с песней, цыганчушки с цугаретками, пока Цивилли Цигарка, такой пепелявный среди дыморос, наш Черни Чоплан, добавил серриализма в атмосферу. Шишаздоровье! Банзень! Бассонет! Св. Пивопотир. И мы все настроились послушать вышемачтовые новизнадобности. Вверх баламутьём, до дна катанием и подаймирие кругом! Сивка Опоростотак здравствует! Бис! Слава в слово. Снобосновие. Но я бегущи сбоймнил дни, о прошлый страстостих любви! Большая шишка бойниц и бедолага без ботинок, боголидер нашей братии и всё такое. Это был не быкуй там бонздолбай, можете мневерить. Я был простой изрядовой без табачонки, зато я не дал бы и сгрызенных груш, бакшиш или банкшиш, за тех отшокированных служанских генералий от Тына Корнивы, фуражные барышницы, декларирующие свои весьма фланговые движения на пятнографиках. Пахкуст прогромы! Я всегда мог окружить себя подпольем и, с глазжестами или уховерой, ломитвами о дожде или поминациями, я не дал бы трелоцманского гудка (самство! кхмство! и навет! ) за любые сочувствия от моих гениев баталий с их ленивствами ретроградов, когда я недалеко от обуйих Их Честей моих респектабельных общинных секстёр Бугордельной Террасы, мисспуттичек Нагих Вичек, и она, ища виномного, может наблеять браваду на свой альянс, и я знаю Его Заросшество, мои речитабельные медамы полковнизы на Улке Малай, швабрского лейстенант-громыхатора, и они бы никогда, как амурия пасения, не подвели меня. Ни в коем случении, зазывалки! Не подглядывайте, прошмыгнушки! И, клянусь Явителем, я никогда не сходил с пути и не обманывал его адсжиганий, пока, отработа не облаволк, помянув неделю как звали, не появился нескладёха (исконно прейзрейные вояки-с! ), оный близнерал урссианов, в его скоткрасной узреформе, и он пошёл не его дорогой с эшеленью немистеров, той старой кривосидной историей и его исподносовкой падалицы, о чём стоит сильно солюбезновать (у него борода на белом месте! ), и я видел его наступательных брюкошатанцев и его вамвротных варваромеев лиц супроть лиц тех карсных побегушек, и как они выказывали любовь ему, и как он взял с нас караул (какое гнусное о-хо-хаживание его у него с нею! просто удивичье уморомрачение, и ничего его иного! ), и, рудную старину за невольвер, земьляг, с помощью роскошного кольта и таймсильвуплизма, Перси шустро крыл меня, монкурьер (правда, как то, что несть готства в кромешных альмаллахах! ), снести хмыкушку с его костяжкости. Гласу дурства нет оград! И после мясц – суп с котом. Мы повстанчествовали и, клянусь прокураторшей хватов сеннодородных, прежде чем он произнёс пулевонаган на паральюисованного, я сфуткнул его, сдарушка, как рободевальца! Горбик с горушки! Нетвёрд, скорей вира!

{Грех генерала}

ТОФФ (вервлюдствуя, зараз уж они сделали бронь нулану, волкопесенка наливается к красному смотру, зато слишком благовоспитанный, чтобы не игнорировать непристройность преступков этого стрелпротивника, склоняясь к самозаэкранированию, изглаживает себя в пользу идиологии, что всеизменно затравливает его горестный горб гомосектуализма, что означает, что если он шустрейн спешист любить прихолить участь – к баранам! – то он, можбить, прилелеет и молодку себе в душность – со бранью! ). Огордая рожьсила, я твёрд в своей вере! А как же полноглаво с вашей стороны-с, браггид-наганнерал! Огогопытный паук! Таким именем его и звать, Мастердон Донышко! Ах, вы были перестреляный стрелок и перевоёванный воеватель. Агаграждане деньжатшалы в огогусарстве кровопусков.

ЗАТТ (чудодействует как воеклич Дэна Пойстрела, его усщетиненность ощетинивается, раз дал в тир чертопулять, он залпвталкивает свои большие чёрта-с-два-с вальса охохо в их ах-с! ) Грязьпаскудствонь! Быкстукнутый! Больше он не будет раскоробливать ни грогов, ни заботы с хмурцой, волк-кудлак, для газельих баловниц на холмах мертвецов! Каптейн (низ наг, ни прикрышки! ), Герр Замучительное Великалеченье, руссенкренцел сподобного звездопадства, Дон Алеф О'Курван, главоломающий.

ТОФФ (который, грудясь про славу, с бликослоением капспада и его бражжённой мутицы, испитывал сероболь всех чрезсилищ свитых прияток, когда не смог наследить за теогониям впрокклятых). Бодрыжите мя, человекорог! Вот имя Мартосердого, Святустого, Всуемилостивого! На полном церквьёзе цивильной надёжи? И в грязищерб сокращению его маскопадения островека? Не травля ли?

ЗАТТ (во весь грот миммомента, но приблизмнительно обестюрбанен затем, за теми костокривдами, сделав деленоразный день корондаря вместо эйфорического агиогигиецинизма его «опочий и ореоловлачи»). Ядивом давлюсь! На саблезубьёзе и в стильной одёже! Шишкохорошо! Что он в благоотлучке, ничего не поделье. Он похотел, чтобы я сделал это, и, клянусь бранеродцем, я заходелал это, как Наснаркулов из Торкобители может поведать или Буряцкий Баринотапыч забуевольных выкидываний со всеми тарангонами холодльдин! Храбр и может накликать бедлам как бык-пасун лужайке. Кнут Крутрюк Колкобравый! Олоф, глухаркой мир о днях войны! Молщит! Ведь когда явидего, и дванаццоки роландывались оптимерно по всей илродной ладине, воздымая тот торнозёмный чёрт, чтобы волнчиститься, чтобы зудтеретьвся, сивопало. Ага, и разрядёргивая свою задкладанку, вон исходе убернырово, прочь Бегиптер. Что за носкорубление для Игорьландии! Скоррей! Я выдал одну дулонычину и начал размахивать моим саможезлом. Пулять! Бах ножпехи он рукою, и то ль режет, боль стреляет, а дырпташка в горнорощах. Вора бей!

{Интерлюдия 4: Новость о расщеплении атома}

[Отнулирование этима грозновёдрым грозоветром чрез грызенье грымзуна перволорда бродофорта полундрывается через Бросуранию с торрнадогрозным крахвзрывательством посреди коего генерально гневсказанного разслепления есть воспринимаемые молетомы в беготасовке с муликулами, как весельские тыквотяпы крёстноматсобственной гусыней в ландоэлегантных по Приходенди. Схожие ситуаторцы выпроецировываются из Гонулюлю, Баловлаю, эмпирейского Прострима и отуменных Адвин. Их было ровно дюжина часов, ноль минут, голь секунд. На солнцепосадке конунгородов староданелага, перед мракосвещением в Аэро. ]

{Тук? Так! }

ТОФФ (худобыстро вычёсывая шерсть в затылке оптимерно по кромлину со всякой бирстальской шпаной артейнщиков из-за её тура и хлоппушки в счёртаспять согнистрелов и хлипчашки их дамдам домдомных потратников). Большум палится в ветрах! Престокинотела?

ЗАТТ (вытягивая райний строгий даниэль с кранным хвостом за дурашкой, пока слишком больше, нежели снести можно, болезненная проблема его ротовых диминуэнделов, чарочка по лавочке, он падает, вседобавочно, в обморок). Метче стриженой репы! Вроде Фавна МакГилла!

{Прощание Затта и Тоффа}

ЗАТТ и ТОФФ (днесь потневольник и землезлоделец развзнузданный, теперь одно и то же лицо, их борьба будет заправлять дела ещё чуть-чуточку, озадаченно и оторванно, затуманенные тенью сверхмирфизического мулатомилиционера Старой Эйрссии, живые одной собственностью над буружностью плодоруд, чьи с размахом трусливые заставленники знают лишь бранить, как будто, позор для ада то уже, под перепаливающими крупинками кипящих Маусеев, он падает пред нашей гэлкняжной Голла, затем добродушевляем цереминимониалом Паркса О'Сокрыла, на концертинной сесилийской шармприманке по-фалдофонски ширя шум, встряся руки абыкаждого, пока Ю. В. Морешанск самопрощался с В. С. Шеилмартином, после того как Штопоедов Лениган обминал Перецславль-Зал, и, без паузы и без маузы, без балоправства сердцекурсности, готов отстоять зарок фианнтропии, крюка в крюке, с интермоционом праклятвы торжениха и праздружки, что худобеднословие сбывает с рук в виде знаков потребления против бейбитшиликанкатенации). Когда всё старкруг змеемлело, Анфия красоблачилась с веткоруки, там в стане чудеслоо всё забойно кипело, там склонный и складный – урайские близнюки. Они говорили и на порванном иврайском, и на штопаном идмаврском, и на сорванном деньяркском, там, где мускатный цветник, под плинийтельной сенью, каломельны где тени, сорокостры где блажетворенья, там они и трещали, и верещали из вороных голубин. Если твоя лыбить феличиту его головы, а моя сжевать осадки его трючин, то его танцевать виртуажи по жидкой линии и выставлять нам показ своего обоглухоострого. И он будет бегать за буйфрендами и галлять за гэлвредными с его хлопсцами и джесцами, краской, шёлком и воскомёдом, пока настыящества исполняли ланценосца светобосса, и кто с нугой как с тех дерев для ухих, от того у красавкузин навёртываются слюнки помалюшку. Поэтому пока Буттон снова бойно не расстукнет фтого вьюнского жерминаля, пусть Бодли будет как вводоопущенник, а для Брыдли означится бабий таззык.

{Интерлюдия 5: Экран тухнет}

[Помпшоу и песнь пипок воспроизводятся идеально. Факел и потир употропакованы. Всё в настоящем определяет, что касается будущего, средствонахождение их прошлых отсутствий, которые они могут увидеть на слушании, если бы смогли почуять вкусы на ощупь. Чтобы хоть найти значения для. Необходимое зряблуждание. Когда экс это неданное. Как будто в. Мель чаяний. Пустопой. ]

{Часть 6. Оправдание Гостевого 1}

{Гостевой начинает свою апологию}

Замкнитево. И сад так и прочил точь-в-точь. И если он безмолвно пел за стеклом, тусклая речь светилась от лица к лицу на вездевсех.

Громкоголосица. Противодоложено. А именно, Абдул Абулбул Амир или Иван Славянски Славар. Ко всем другим, из иерук вон плохим. А насчёт того, к кому главный перохрястник относился, то выявить задача даже для Гёрлспасиппа. У каждого своё кошение до её экобанной красоты, что до его чванной чистки, там частно чается частосердечие, а наветы нормотворчества награждают или низвергают и низких, и надменных. Не буди тихо! Пока бередические борзые уже боронят бугор, чтобы сбить всяк вздорный нюх из, взвить их злостный дух из, вбить им торный путь из. Блудней.

Темночь, и сень амуролеса не слабко ветки ворошит. Там на груди её прелестной после баталий отдохнуть.

– Это совершенная преправда на Солидановом Истрывке, как и в Северменной Гяурмании, и от амаликанского контингента, что выше старомоды, назад к земле железнодавних цыгиптян, разрешил из своего отверзания перед его заглядатаями, т. е. из конюшни пристойленных ворсманнтонов, тот хорошовскормленный, господин семи дней, повелитель спусков и солнц, спуска всех солнц, которые в кольце его системы спусков его солнца, бог выпетлившего вискилетника, который (он пачечает), жиробесельники, который (он принуждает), коронсиры, полна сума перецепная, налегальный невыторговец, что расходует блузы и приходует блузки, пелвосолтный с возголбивсимся пустоблюхом опломезду его налопаток товалиссь, Микстер Чайостыл Виновурнин, который стоит на страже в Трофмок-Телаут, чья супруга Ан-Лив, желчный мухтар, раздувальня его экипажа всех поперёдке. Все мы, ведь всецело мужи суть прокажённые, были вселишь преходимцы среди леса грудоспутанности, что есть наше истинное имя после всех всеронятелей (к чаркам их в пекло! ), и, говоря о детекторах любви и лжи в истовинположениях, которая бы там ни была приворотная правда, было ли там её хоть на йоту от злочёрта до фаустца. А что это самое несовредное нисправдержание каждого нашего человекаменша, я убеждаю себя, пред Ложеством, господа, истинно как эта моя гробомолка верхоездом на этих моих плечпотребьенах.

По хододейству, пчелобидчиво грязьмокаясь, из его башенки о семи физиотверстиях, обо всех, блицкрикунах или крытьмолчунах, как некто казал, кета не узнает, с уведомлением, забожедарма, помарки приплетаются, соперничествуя между ними, затвердили ли они Юриски и насколько они закатывались в Мессафисси, супруга вашей женолюбийцы или друженька безалабера вашей собственной персоны, вот где зарыто тело в нашем мире райскройщиков, чтобы самрешить винспрос, суще стоит лих нобильдвигатеть для наших обнатомизмом или нуль, с правой закаткой везделенной: отчегде человек, тот прежний нарушитель, – наинекий человек? – оттогде он неинакий. Вот научприклад. Лепивопрошение. Вод напрольёт. И трисекумфы на обличеньево инакобыстрия. Суполезно, погорячо!

{Две недели назад он читал письма в туалете}

– Минувшее. Старое добро. Когде аз был ржаребёнком.

А туркокожие обложили самостолполя. Да будет свежа намесонарубка. И у них рудъ хлебъ плюсъ сладъ мясъ плюхъ в литроварку. Я только что (давайте прежпомолим) читал в (препонложенной) книге – вопривлеки всем оргуличениям вдоль и портшезлонг – там все словесачитания высочайше распорчены, а бумага, за которую он пылко ухватился, ни крапинки не была умаслена работами предыдущих публикаций, всем не менее ни в крайнем чрезвыслучае я бы это не торфпустил на пастбищизацию. Паковочная папера поражает для коих то завещанно записанный знак. Кто её полосует, тот её пользует, дабы, поднимая это во прах, поспособсцелить. Довольно, впрочем, я читал из него, как мой хороший комнатанейский друг, чтобы предвещать среди суматохи времени, что оно перевлечёт за собой широчайшее распространение и репутацию, равновеликую с его достоинствами, когда вразвложено в надёжные и праведные руки, таким образом укрепляя миссию, как она, как я вижу, как его есть. Его есть с засаженными подчистительными пластинами, изобилующими информацией и сопутствоюющими судействиями всестраданий, огромесиво, свистоблеск, буморявкания от прорыва до вчера, как я имел честь досмотреть, с моими задавальнейшими возбудорождениями, дроводельный градскомистный подеревенскижизненник (Стража, гради города! ), хотя их приснополонённый на том несообразном шорном месте, перед словозаготовкой этого раннего дровосека, мастера виньецианеточек и нашего разысканнейшего молотугробца среди всех воротарей (и, сахар в кашу браги, столь раскошельно английского! ) г-н Азбирон Воробобей. Чурнашдруг, дёшев как сердымность и новоневидан, если не спытать! Сто тысяч бесмала. Зато нишишанс им понять чтоб, он чутко отстаёт от его среднего броска! Какие садпроцветшие иноевространцы, жало к жалам нашим, живность к жилам нашим! Шаглично. Есть что-то, ужас, аврорбойкое в том товарище, данк его готтентакк (хотя у него породка Хьюго де Брейси, зато его одеждосуженные древнего грима), что эдакоруживает такого делтакого персса, как мы, уже-с, реализамечаем с негодовой зудардрыгой. Есть среди прочих приялюдей, кого я люблю и кто мне разумлюбездны, одна, кому я частихонько алягвоздил попальчиком, и, затем что раз мой штамп-перстень никак не под рукой, я клянусь, она весьма кататеристична, и есть ещё одна, которую я ловеласково мальцетрогал в промежнуждах, и, когда мой штампель на показателе, снова я клянусь, она глубоко кровнозначащая. Суть бо Донна! Искак мы говорим в классиках. Кунст вам, какомые другие говорили. Какая воромнительная темень! Какой голобокий луч! И король этого века не мог богатейше взорусладиться уховострочной марудлительностью с перемежающимися ночными утехами тысячи чудес без одного чада. Шаблияровые сапожжи мне всухомятку, коль скоро солгу! И покамест (как только скользвякну панелью, я слышу, что кто-то каркаркал) я простарально перстоворачивал люборванные лысответки, отнерванные мимохудом на сортычке, если можно так выразить себя, раз я должен поручить моим губам показать моё поганство во всей срамоте, часто, насколько я могу случаем припомнить из нескольких прошлых ветреночей (сколь чернявски тот самообъедунец в том, чтобы не мочь быть обязанным быть должным долее удерживать что-либо, кроме камня, которым падает плод его броска! ), когда я, если вы извините за меня это неформальное низведение недовыражалок, оживлённое по отношению к Автору Природы через естественные грехи, что росписьтёрли гобелинии тем передо мной (весьма заразлично с рукотворными градкастратами кунсткартинохальцев), грозноимели ли они стать генерала гольфа, были туктакованы, или нагозлачно украсовывались под зависью фейкоторой взгоречавковой полественности, таксама окопавшийся в размышлениях о себе, остенным всемвидимым эгом, для обновлегчательных целей в нашем сельсовестно разрастистовом (саду), я иногда, возможно, как справедливо говорили о старом Фланнагане, по недельке отсюда или в дичьстрелящем, после некой травмы (с той логикой, как и в реляции? ) имею (стекольно отверзнув оконце, я вижу, что кто-то кукует) понятие негромко несластолюбируемое, что если я буду выпробовать снимки внескидку, как в мурмурандомах удалённых сходственников из фотопривыческих челофаз или в землянках на арьерсценах нашего окапывания (какой выронительный трепет! какая глубокая ночь! ), как оно есть, не в процессиальный момент в точкости, прикасательно конкредакции хронологии, о которой фактически, без смотра на то, что я принизил себя до моего весёлого дарственного насектантонима, благословенное простолежание городских ленов разовьёт в градомилограде вшапкунакидательство, моим мотсветским попосланием, что, как я заверяю, по правде гадводя, моего чекана, я не съедалишён бодрости и пелагиспорчен радостью до самых задверков души видеть по их пойслётным отчётам из моего трисаженного ложеместа (шш! ), что, одновременно голубкофил и воронофоб, когда я оправился от массумления своей странственной персоной как с Магеллановых облаков, после моих контрактных расходов, посредством пероофисчествований Миморуля, я, горе мне, я есмь, я есмь большой доброумножатель.

{Его обвиняют в ереси}

Так прибрежился каяк его рассказа; тут он занялся мужем и вином; и судомастер лирсказал всей здравствующей охранкомиссии, зная Мешиамешианию, как тот вынимала прибыл нежданно. Летая как персов сизокрылки. Все шире набортались, бацька и мацька, экий и аная, писари Эры с духтаршами Ирана. Чревом чает парень через пинки шкоды. Есчётно две сгорзлые и гриффигриффигриффы, на посёлке Фенеганов, разные Войльноманны. Вымытые наделбело и доставленные направильно. Слова славы его счастьегорбу и кишкитузы для ионусов! И они поднимаялись и рукспускаялись как пристанемаячившие. Пока мы не отоснановились старшечинами.

Из чьих нашпикированных кашенедр, через нисциркоподтронные теологии (там было птицать гдевласть клохтунов в ольхракитах уткосновальными селезнями), они были нечастичто расположены сказать, отказательно первобезрядного волнумента, с уважениями к нему медведей и признаниями быков (давайте же, девочки! заводите с околицы! па, которое победит! две коленницы, Дженни Зазноба и Душка Буйбаба! ), расчленяя и разбирая его на части, эти погрязницы, с предпочтением его майскодрева и с трением при хождении вокруг его горба, прилекарствующие аптекарстушки, обличела, оборотылы и скамья подопечных: 1) он должен был представить вся, этот жук, 2) он судвершился собой, вот где корыта комяга, 3) повсевечно тот пеликан охотился с истинно нежными небуйвольными арьермыслями от начала его хмурецкой человеческой жизни, где его личное ниспрово подряжало его тарраторизм, и металлрудство под его бессермедным сжульвидом было потеряно в его чилдренгардене и худо-идоле, 4) он был как Финтан до потопа, а после иногда слишком проклятый просто часто на спасский случай, такой он вид, 5) касательно же борзаизмов или лыкостроф, он намказался не лучше, чем он был бы прежде, он мог бы быть лучше, чем что приказался после, 6) кровь, мускус или гарьшиш, средь кокса, графичный или алмаженный, и отбеливаемый хропконаголо от всех квасящих хлорществ до мозга костной золы шпатосора, он есть, не литьём, так каленьем, тот самый утлый навет на тех же декорешовских старомиров ветхой фенялогии, малокусачумазурик и бедоболтустобряк, то ли подгоняя покрышки под данелобых ребят, то ли сотрясая светишки для лауреток, что бы там ведёрная вереница и кран-компания не говорили, спевательно Артыла Горклого Ромстолья с его камнелодырейщиками и львинодержицами, зато с брутосилой лаймирянина, от Иакохова и Исохара, от всех прыткосильных или всех чуткусальных, что мы предожидаем услышать, чтозаджефф, по лесам птицыгулы кричат, гуди-гуди, лихая расцевница, чтоб был закрыт на щеколдочку просторечный пройдошенька.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 9 10 111213 14 Следующая ⇒