НОЧНОЙ ЛИСТОК 2 страница

Дело мастера – возиться. Купом гаком.

Контрсцена.

Он заставил выпивкой свои годы, чтобы поймать моё к вам, где «а вам чего», как мойское к еговейшему, гарк да гам, гург вдогул, Чуйжеозонец, ныне арпанский салага, что смесьжелает сладкое, млечное и пуншглинтвейное, там «я вручаю это вам». Ведьм после, посмотрите, как он нагибается за палпенсом, этот млекопадкий малопалый, он черпал куриц, собак и скакунов, и куру с кралей, с ковчегом его цапхвата, спасённый как утопанночка, кого они, возможно, профсчитают, с долготой его злактей, чтобы высушить на сбережье. Воодаль. Накось, свиньи разумлили, выжиги, пригубите мою масленую муть! Чртук!

И после порыва веток Алисы, водопыты и поболтяги, что с ним на коровной ноге с другого конца света, подняли на древках пустынные розы среди трав перемельницы.

{Раскройщик жалуется}

Снова входит Эаш Младший. Набалденный пей-лай-ток, нанковые понтделодыри. Что сулит ясный день. Всегарь. Взыграй!

Долой.

– Снимите-ка эту белую пышность (чу, Крыса раз вернулся, чтобы за казать кушеткание у завирснований Криводрома для игроиградской Гопгипернии, гуляя в своём конкостюме, галстягивающем его плечиндалы, но тот же, ни бучжи, ни мичжу, ново глядит как подручник на подфлоте).

– Свалите-ка, эту делая жарку, дратвы сыпь (при Крысе, который, как он обернулся, увы, чья бы цзы цзиньчала, выделывал свой неразберишар на примерку модели той страны).

– Смеряй тупца тот скрыто плохой и сшито кривой, надувалец, вы бражный сосун, отварной или тримостившийся, и исповедь дайте себе (ведь сокрысно тому, что он подрезчикал и обезобраскроил максимально мультикратным манером для того бедного старого постродителя сукон подогнутый шкуртучный парус таким умыслом, бо едный и бо истрый, осиянен бо, что его собственный отдельщик не призрел бы его).

Припев: Одевайтесь светлей. Деньги прячьте в ларец от банкрутства.

– «Итак, не норовя гол, хотя невперепрыжку, кем вы поживились на дугодроме сегодня, мой тёмнолошадный госпандон? » – «Обвяжите меня, сертут! – сказил тот кропач кирзачей». И когда трепач сказил это, Крыса вылежал им полный крисунок всей тренировки, как вся эта погонная поскачка нашла себе вереск, от руновчины до глажки портков и от парты до феникса. И он дразнил его дико, и он лупил его лихо, охи за ахи, и дар на подар, пока не сыро в сырьедробницах. И они смотрели, как он поглядит на костёр.

Так и сделалось. Вот.

– Тот же кепитан ницчего незнамой какбылы, товарич, твоя моя куда идти. Не откачивая долгий ялик, разве это не истый эффект? – спросили там трое словоприбивших до перепихнушки ради давно пьянчужных дел, которые, при видимости полного импеданса, пока не вытолкали их три шеи, сами солодпотребляли собой до крайского настращения.

– Долг их бояться вдаль не ходить, мнежится, – признались, ни бо, ни мо, те, кто, если бы не тот диэлектрюк, были на пороге упущения, – и даже на грани, от остолба Нульсенов, и от статутов Болекороля, и от коромвельских вёрст доослабони нас, Донсподарь!

– О винлик утюжечь, – он сказил, как сказдал маслозубитель, войдя во вкурс рекурсивно, – сплошь кашлянишкни и холерность, щёголь с шагулочки, контрабедрила, несущая голландка, – он сказил (пусть его судна водокочуют сос всем буйносильным густырям), – открытоморскоротый власбойник, хотя он выглядит довольно гужим (как ваша поживает, Ялы Валанды? ), – он сказил, – балтшебек сильной клятьбы и кровавого зубила, что подкрупывался в наши морсилы языкоомфалии через свой лансмалый шварцтыльный клюз, – он сказил, – донпокарайте его морское девопроизловство, китобрюх Иона в погоне за бедовыми Иоаннами, пусть хлыст господских пошивщиков раздорманит его, – он сказил, – пока я не сплюсну ему в стяг, – он сказил, – один на один, землепохотливец, после гръмовышинского пожара. Лоцман был гребневодник. Сложно не учуять его водеяния после его ограблерушения обязательскуитета. Где этот старый резвратник, могу я спросить? Трио даром он от меня получит, переодежчик, в Баре Бартли, бить я напору лет назад. Мейстр Кэптан Гуськонец, парускрутчик! Пока он распытывал маи верхнижницы, как провеса, и пока я выслеживал его бейделишки, как балмесса, пусть-ка его попутствует мая пястка, – он сказил, – как мельбеса! Горгруозно горбоватый стрелохватович, – он сказил, – с его складкарманами, наполненными картопочатками, и с его лисьим аппетитом, бесучестие для его рыбских ножколижеских цирковок, грохнись он в гроб как гиблоглухой, и не найдётся ни одного раскружщика в хватёрке тщетфеодов Низинландии или на всём принадлежании Скандибобрии от Хрампартеров до разостланков Мегаратуши, который не мог бы сжить курком ушанов за забороздничего землепешца, у которого размертакая дыра в его раззадоре и не то храм, не то хлам, не то холм являет его невертлюжий сгорб. Форсист фальшист!

{Капитан раскрывает свою личность}

На этот сухой сигнал селеновой батареи (рог позаулюлюканий, Риландия в опасности! ) с его гласной трубой дальногонной крепости из нутрезвона его, господин полносалуния, как с искротой молнии, заломогунносил на себя, понял свой налапкидружительный скарб и, наночслышав это, тут же вернул себя, амбисторонне очежестранный, с их свода небылтона до его давнишних гостей, та община бейвлицаев на их обходе, времямаршируя и петролируя как и кто, если они набирались обронить осмешку (Громни Молнкинь, вы грубестолочь! ), они забирались оставить это, ведь затиснейшее, что они могли сделать, когда они почувствовали (на прогулке видно волка с его тыльной козьей шёрсткой! ), что их шутка начала доходить до них, полным ходом в стойло, если страшно так высказаться, ни дух, ни зрак, ни всяк, ни датский, словно невзначная привидимость его первого фрондотипа (театратролль, очам мил и вероятен! ), тот контра, бандит, тот кильшепузый. С той старой примеркой у него на плечах и тем новым атласным сатином у него под злишкой, добывая свой гнев в потугах ленцы своеволия и собирая амброшенные угли лазуньи, его таска тачания с пеной или с пользой, где вся его масса, где весь его корпус, как когда бывало он красовался краской, разбирая ребус из Сфинкс-парка, пока Эда была посадницей, а любовь на стороне. Они громко звали его, их ветховода среди морохотцев и моржепакостника среди водяных, экий паж, что виснет на девчасть, Долготулица или Дерноферма, когда достигали униформенного возраста.

– Гоняйте зык, вздутые!

И прежде чем взгляд его смерил и срезал, чтоб радовать парчевкус, тот люмпенсброд (подлецедеев ждёт врасплаха) тогда:

– Шут! – прощуптали раскройщики как сидневладельцы устокантов, – смените-ка эту-с ветхую-с пару-с. Уткнитесь и преспокойтесь. Шиловетх, шиловетх уныл.

И они слили их промаслив на огонь. Пар скал льда!

{Часть 3. Свадьба}

{Радиопередача о предстоящей свадьбе}

Раженеуёмник ватерльёт. Имвеется одно состороннее изместие для кроткого штата. Сможет ли какой-нибудь индивидавун, который вычитается представившимся, возвернуться или расхвостать притчмейстеру Горовешки? Верфяник, раз нулили, расчерните. Занеже, зряше славны глосс коды, дом старствует Финьюкейн Ли, Финьюкейн Ло.

Вящ. Гос.

Про груз погони.

Ветер с северда. Раздевальнее в сторону Кексдыма. Шиш.

Наш преподробный Трубач Цыдул предповедал с три милостыни слов нагорних о том, что всеожиданное понижение давления над Смрадтуманией от верхомистера распутицы низвержения, геральдвещаемого тьфуманными сигнаколами (говорят запасники встряпенкухонь) и околошмаченного неабыпригодным сюртучным паром, что отпросочился через среднемерье прорыва былого пригорка в заработном дензначении и нашествовал тошногонимого низким томлением, местами беспогодного, зато с лукальными изморосками, с видами на завтросочетание (Тепловей Неподдельник), что светвился новобоярче и с ясной выделимостью.

Что нами чается сего для?

Великий треск в Адене. Птицеполёты подтверждают, что впереди набухает жалетьба. Похоронен пожизнциальный могилдатор Топорець. Покойся с богом. Блажественная Предведливость.

Вост. Бож.

Сдай чур прибыль-с, смысл закопительный! Ограниченно. Анна Линчия Плескобильная! Один и одиннадцать. Вместе мы выстоим, хотя многим перепадёт. Не забудьте. Имнравский страшнопытальный тативнушатель для парадаистов Ипподёрбурга. Так получится тысячная игра плаксивок. Пари в кровать. Для дробьвидений блаженства. Со всеусловной истинностью, тазуславной безумречностью, божесловным чесснесси, балдогонной соудачливостью. После когда от полуночей отдальше квартетто свирелей о четырёх столбиках. (Средшемби, срывалка. Чертшемби, чечётка. Жумдень, жмурки. Супшемби и возшемби, христианизис абыдеяний, абыдеяния христианизиса. ) Бокаместь этому рубахаморанию не придёт кирдык-финал.

{Водитель судна организовывает свадьбу для Н. К. }

– Приворотись, соколадный, муж сильный крепостию, древнейшина, адаптированный к Зале Исноды, и шить-швец вить-сеть творить кирпичислом, пока я не нагружу вас незваным отцом, чтобы стать вам намеченным сыном, джентримен раскопщик, госнирал морепоручик, жид и шут, жеребя и гоняшка, джонджемсумы оба, на моревояжёрском судне, – сказдал глава морильщиков, разгребщик. – Тогда казал духводитель судна в скатгрязной истории к капиталу мужателя, – и либо ваша делать, либо его должен в этот момент самый, – казал он, – так давайте же заключим, мыру чтобы быть измежду вами-с, – он казал, – моей прямой сопрягдельной речью, – он казал, – одним рабом и одним местом, в пробный путь, раз вы Остменш Омутсын, железноловкий и такой домодавешний как Плавди МакНамара, вот он, гарный струженик, ведь две перси Банбы это её мирохотчики и её расстройщики, если ты послужишь Идиалю, как плавказал ты. Братья Бриги, Братья Брюки, вы кровобратно трясягнули. И казал Гофар Гедеону, и казал он ношбрачному капитану, достолочьгунному Горемыке, который молил бога о клочкильтах семью горбами своего древощита, чтобы ему гордопакличать её, когда она сватызволит увылюбить его, – приворотись, – казал он, – мой моритьхотный мореволк, воединый коробкит, – казал он, – в садок владения нашего четвероногого острова, благо мутьхью, мордайку, лузге и конке! Кричаньем давайте ослозлимся! И никаких больше ваших увечных актов после этого с вашими коровобыклонениями и челядибитиями перед каждой книжкой, веской в поперечнике, и нашего единичества в его булатоговении перед вашей местесущностью. Наплохорешимец остаётся в ожидании вас с победным словом, положенным у него во рту, или с лихими мебелями, как Райзвонщик Хоррокс очень заботится назвать это, я возьму ваши заносведи, чтобы домовинить и запервомучить вас окончательно. По-бырому как Патрикдий, что перодумал потеху и очистил от лоллий полемику. От Троичных судей вы в горькой юдоли. Но кавалера хватай. Ей-ей! И он отмыл его водсреди выливного фонтана, покропив жбанное знамение. Я беру попкорыстить тебя, Океан, – казал он, – Живоскарнаш, – казал он, – Вэйриухкингом, – казал он, – ныне трилистно, человек лепестков, – казал он, – безразговорочно, странстранный старишах гилогаллогэлов и герой верховный землепроходимец Клансакильтики, – казал он, – как мачтрац порогхода для морсерой гробуши в скрают-углекомпании, и пусть это помочит вам как свитому опростнику и всем арбоваленьким, которые поминают вест лихом, – казал он, – прочь из Хельхеймсинки сгорячествователей, судовер-с, – казал он, – к нашей ромешно-коннеллической регалии, – казал он, – чёс выдаст роковую клятву земле триникшей тертройней, если не сын в сторону тысячи, что ожидают крестовтемы, на что я оскарумно прошу вашего хрустобацебиения, мирохотчик, ведь раз вам бодро прохладней, после чего добор дани и с добрым навестечением от Осиона странсновали нособратив фарераоновых феоданников домградушно до Горнего Холла, и тут да съерестится подвагой гослойд! Минь адамвеха евоков. Скрепил с водой дых.

{Зачем крестить капитана? }

– Нансенс, вам не в нордшло? Ведь он порядком зудел заусиднем супроть всех религирозных забывонов, так навошто вашему букашишке, этому чёрттузу-пеклусу мегасметающему продавливцу взрывведчику, чтобы его целикомом-золотцем переперстил Клерик Покрестец по вещичьему усердству в Дияплене-Бродоклине в Достокирхе Санкт-Патрикбурга? Затем ухслышьте это:

{В. С. хвалит дочь раскройщика}

– Так вот, сокольничий, мой контр-мизерабельный питорпульсен, – казал он, последовательно, ко второименованному содружнику, – мой преснопамятный кумствователь, подносодвинем стаканы, а вы вознесите свой рог, – казал он, – чтобы показать, какой вы граммолей, ведь, по нраву это в ваших зимах, нас здравствует лето, и если томковать о вашем леймотании тихой эвриксапой и его пирвамнакрытии Омиракля, кляну ревущими со роковыми, – он казал, – и чтоб меня зверьчёрт знайжесток побрал, как говорит сам герр Харрис, чтобы уступить вам в некой хризмианской дочтрине, вот телячья честь человека, которочка плывает в глыблинской воде от переостмычки Пармгладана до Скачка Бесовства Тернзальника и, – казал он (покель сердце Пыжливого Свена сомялось в его остудильнике, думая о всех грязличных бессбойниках, что он обрящет на ютых холодрогах, будучи её предходником) – млечная зраза нашему крестославному Брандонию, чаду Соколицы, супруги Финлога, с ним его завзятая власть века, ниткохожалмерка, чадо девное, чародейное, Тина-бат-Шилоход, фрахт на ваш страхоборт и суленные раскроища для вас, грозным огрызом какогде хлещут волны нелюдимы, что он души не дочает во всех незанначливвых притягательницах, для дитя и приёмыша, вот языкусное чудо даватьцацы, Новошкола, тителька к тительке, раздар раз за разом, с типичными тряпицами и азартом на вси тиры странствий, с претемзиозными трентенциями, зато касаниями лоўкий, как выводить украткую water, и никогда Гетра Дженни с ликом её лёгкости, не вей другому ветер, суртихие вечеровничания с зимнестонами и ретророманчиками про малую Анни Ронную и всех Лавиний однолётной сестревности, и словатайствуя за них для себя через огледенелое резкало, что висит над её чреслокроватью, это вершпилье счастья, что оно никогда не падает с травмостана, и когда та небестифонница кончится до следующего раза, и все перворозки уйдут формодефилировать под тубный тут-у-тут в обвальню хвороста, чтобы каждая званая подгорнсновала вслед за ней вглубь долины Дикой и (подождите немного, суйязычник, вы меркантантствуете слышком фортистово, не пытайтесь фриульно приладиться спесью, пока вы не выучили её положение речей! ), среди лётного морозмарева, и она может услышать пьяностройщика плавдальше буйдальнего в Кумбригии с сомнамбулекциями увильским верховцам, вытитичиваясь из своего подслухового оконца за прилетучиванием галантных над продулками Английского Побарышья, когда звонок Килберрека стукнет саксопозывной, пора Концесс посвящать в сан узам Синбадов (тук! ), где наш столбомонд видит коробленное призрачие Барки Фортунатчика после того, как мылоглазая г-жа Балкли занималась лоблобью с её ветродухарем (чтоб тебя мне принять, разбойбаба-душа! ), и исполняя «Наслитокства башню чеканистой горсти», а если яд вам брак, посмотрите мой прикупчик, ведь для неё не всякое лыко в око, когда сьюзонн с холодным неспокойным взором, если она не может создавать миражей и дать Норджи-Борджи изумительно чудные годики, пока её свежий ипподробный торф распаляет полюбовное воспаление, со всеревным зиянием, что предало бы Супружёнку пламени, не говоря хужей о старом Горбпополамусе с его наполнянкой по грань мозга, альва бачит гамму дельты, ан блато видит, двадцать девять додюживая и кукувить с ним голубгарногнёзда с его старыми каркарскими хужним и мужним для его строгого контраслезиста, у которого свитера ворогу, плед дубью, когда ваш пулярный мёд ведь оказался Бурым Наливом, и перекуют баржу его на стенобитную посудину, тут у ней доходный рубль и, честное мило слово, – казал он, тот брачный спешитель, к Крысе, сыну Джо Эаша (у её прещений батьки буйство глаз и половодьем влас), тимоваривая стучательно ваших порткозапрелостей и его хвалюбовной песне о рубище и разбойничке, – я поверну свои умнения к материям за облак чувств и скажу ещё только отваж три, – казал он, – мой вернейший патрион решений тятька, полярно портоположенный и на большой раззональности, свяжитесь под жаркую руку на широкую душу, вы можете призокласть ваш гротоводный претекстантский поптрепник, мал холмщик, после круговых чаш и крынок, курился там же дым густой, на спотыкальне динь-диньской острожность, и коль на доски переложат как славовладельцев насреди его плескодонок, когда дело доходит до одноплавсреднего, – казал он, – это чтобы превратить простую Флёр-ни-Нюшку в полную Даньемаркизетту, и всё нужное для лёжки, от дымонивы на планине с комнатой для пристанищенствующих до кормашнего общака с задней стёжкой (Стэрина, моя стэрина! и Льбофь, моя льбофь! ), в увиделомкости правоноктюрна, ведь где праг, – казал он, – в час угодный среди ночи, там и прыг, – казал он, – и спичдесятка аннуилет как нельзя истревоженных (покель дыхание Спруженного Холлоспонта угружалось у него по глубь души, чтобы перепомнить все маллимайдорогие дальнему берегу клички возлюбленных эмм, что кому-любо попадались в порту от Капитангена до бродилен Нила), остывалось лишь стучаться дальше солнцу под подушку (дурные приметы на Китти Контру, если она переливает через край нуженской меры! ), пока не началась зовутревя Свитых-Каватин-в-полях, соннозватьск звоноспатьск, пока не дзинькнут Горбуксира Вугарных Зааулков, а Его Пренародие Лиц Чурпан не даст нам «Что вечно колоколаскаться? » или «Стенолаз, еликий Уличеев» и всё, что Тингветлощина знает, ведь ночью ничего не светит, затем мёртвое дело обретает жизнь, а увозхищенная дева стонет превосходнейшим телом (та лиса! та лиса! ), и, надеждам чтоб от нас не утекать, дайте ей времесилу заключить их в рукообъятия, чтобы нарядить неженкрасиво нашу кралю пламефей, в ночь «вещей ночи», которая суть сделала подъём двойного джеда распорядителя просителя хватаний, который является из ужасной глубости, и в ночь, которая суть сделала Горбахти злоключителем его врагов, и допоможет май фелонь-друг, для ублажения богатств прутщитов, с Елезабелой, что благословляет постельную прелку, по твоей дабудетволе, «Пьянка удаль бредней», даёшь бастабаско и гогользадый взбитень, она сделает суомскую пару и распушанку, джодпуры маленькие и бесшивачные, полна колыбелечка Корпеечника ягод, листьев и почковеток, настоящий дьявленный малый шастающий живчик (Горация с плеч! ), для моего старого товаррыща Соль-де-Мора сюда, бригантинный генерал Сэр А. И. Магнус, лассомысленник, мастер хорошей спасбарки Масличнаветье из Ослобожайска, и сукнодруг её очажков (Суетот его старбатька был северяк с севвстока, а Маета его матька была приклелипалой), и укилевой или огульный якорник, и целокупный сотняносец, который (с кочинчинкой на светлое время шуток и барабанзаем, когда клюёт японосном грядущим) есть разлучший расщукин жир из нырвежественцев, какому только приводнилось угондолить посудину.

{Свадьба}

Кукутан. Воркован.

Дуб так и рдел всю ту ночь. В Фингале победителей. Канн-Мата и Катлин пели вместе. И три крикуна славы. Гикрвение полувидело свои арфы. Сумный Тухал улыбался на понурую Дартулу; и свежий латник Роскранны воздевичил дочь Кормака. Душа всякопрочедруга замкнулась в старосамосебе. Двуспальдарственная лицензия, дайте внаём добро, пока мядвялый месяц и её пламя пошли умедуниться. О Рысь Святая, как гудят гулокольницы! Какая пряжская баталия у Песковратово, там, где служка бил подружку средь высокой лжи. Даже МакГилс оставил последнюю поклажу в могиле Демидова и набросил дубодачные демиконьки, что Морти Маннинг оставил ему, чтобы втереться через Ограду Туровой Пустыни, эти современные Помпеи, с побегом горечавки белоребят в наследство его покойного Луки Щебетуна. А некоторые говорят, им показался старый глупрында и избронзовый лист на серейшем плаще, что возносил знамёна с места к арьергнёздам. А очеобратительно роскошный с его короедскими полуценностями, как будто он был Сердцдюк Мекл или Пастр Райликий на Пути де л'Отине. Это были людноигрища на День всяких прочих. Сивободные посударственники и пабраслаканцы, рукоятки с пальчатками. Вы могли слышать, как они резали поправки благим методом на Гормолочных гребнях, друг. И выдавали это Здоровче Нашему, и горлоутверждали вслед за Пресвятой Гилирожицей дугоради того, чтобы вызвать погоду Тартора. Небыль это! Ноне миновать! Величайшая бейталлея, на которую когда-либо обращали глаз или ухо в конспектре земли после того, как Козья Отпушка, тот ругач, съел Библию Непочтителя. Разве не было у нас небесных ламп, чтобы стемнить нас? Однако у каждой линии была её живая искра, и у каждой искры было несколько выплесков, и у каждого всполоха выплеска было немного правил своего искусства, искус Неду, уютный угол Фреду и присмотрунчик к мине для Пэра Пола. Потому тот Фатер Мэт Хьюз выглядел трезвычайно тривоженным. Зато Данно Датчанин скривил гриммаску. Дрожи. Ширит глас страна поднять страмстяги, многим лей росистых гименег – и в залпах дымных из орудий скворчит солдатовей! Ведь больше не было Пиррэнеев, а Леноксборг был кубкопередателем для Нашего Владыщущего. И бысть темень на воде токмо, и по всей земли бысть рассвет.

Так переулки плетут легенды, пока верфи вьют сказанья, зато семейная склошка выявила, что их имя ни к чёрту весьма; Вертосеансы ух опростались мечтами, да так, что стянулась тесьма; Руды Роули народ вопрошали, почему вместо скачек дрянца; Мик-не-Мурхада мокр стал слоями, чтобы поросль сбрить всю с лица. А Бёрки-Ли и Колюшки-Финны подставят свои шеи за вины, когда Чернушка иль Чепец в борьбе падут насильственным арканом.

Роллообманом.

Банбагаж, чтоб ей облечься, зиг на заг чрез торф и течи, чик-чирики-чик, но Зимовыроджек на предсказнаки с мультисмешкой, друг Гросфат, нам кинь эстетик, а Кацяня Кошечненькомилмая спасайся бегством в острожок Финн-Фьорд-Отеля, Новое Норъединенье. Они рубили узы дружб и заварили каш, и как же их быт не уютливый, в смысле, ведь юн там и старик-пень.

Детыщет хлева он. Она же нить стойладит. Пустынет мирвращак, иссочетав бракзванья.

Тык-тык. Кто-то забил! Кто возопил? Блицкрикцы. Тык-тык. Чего ль ещё! Чего лишён? Ядклыка. Тык-тык.

Масса родничков, один здесь и свободня (с ногой зайца, с руками птицы, с хребтом сельди, с царём в голове), и они детскидались в сельвупляс огненным катайколесом, чтобы узнать кто и чтобы показать что да как. Почему ваша прятаться, муть всех мутьмушек? А где был гонюшко, хлоп-пушка? Тычась вверх к безднебесному своду как ложка из чвая портерпей-прапорщика. Который был наичернейший из тех двустрашия рыбят? Он скуп набобом гурта, а она меняла свои неверования. Угодив в преходящее, их похожесть прежняя, ведь хотя бетоносмесь и заглушит вся, стонлетний чуб шелковьётся, сдабривая траур. Затем раскройжэто намземлетку будьтодело край. И чем дыхальнее это займёт, тем сморённее им всё двуяснится. Он знает, что он просто стращает, а она уверена, что она закуличит. Трёхногий муж и росодетая как руинка тюльбантиком. Лудд поди ж нужен им холм, нас переполняет услышать! Першащее, что он сделал, и первое, что у неё? Пэгалица Буш, это вам не полькать, не теряя ни менуэта, когда шла с танцами удалая! А вы, Тим Томми Умалённый, я разжижу вашим раздетелям, если вы сунете ту свинлилку прямигом в меняй!

Итак, во имена батьяна, и слонца, и божьего струха, и так недотак, трисекстдевзять, и через выпускание суховея из кузнечества и ведения ослиц домой, используя веникплеть, койначёрт всех плаввестниц плоттрясцов, алямам алемон, хлопчатые ядучинки, на этой марвышенности Подопыта (как и на высотах Бодобыта Изреала), которая есть Харагарем и диублинский усть-старый норвышемыс напротив Фьорданей, от ваших трогов, выгулов и наделов, плетней, пашен и прокопов, фьельдов, наносов и шохры, шумичек, садов и долин, измензуряя еликолепное, так и в самость крошочешное, несметмагнитное с тороидальной катушкой, в эйрадиусе прыжка фонтаанблохи, плавник над волной после плескотворных нырсысков, рука торговца наисбрось пояса красоты, Велетень Чертовид и Нана Карликиевна, Саммирлет и Зловушка, Вельдивар да Вружена, как Бил Бивалый Балл Борумотор впервые бросился за кладом к лиледилицой утловодномоей вбродтяжке, с тех пор как балясинные ноги могут позавидовать веточкам журавля, и был ли то саммрак, или устьица вех, или уловка её запаха заставила салаг началить её (там, где воротразины полёт: чуть-чушь, чуть-чушь). Для размлечениерамы внерождениерамы через смехогомеризмораму нашей кристианизациярамы. Как последний лжец земли природнострастился к первой даме леса. Хотя протрубили всё, кроме шуток! Ведь восторг от росы на цветах кораблей средь полей из руна по волнам, по горам того дикого моря Борнхольма, шутом что дошло до короны.

{Конец истории}

Тот, кто слушал, молодец. Он из сказа чтит конец. Про мал лесоласку и большого однодеревщика, как он покинул кителёк, их было трое (чёрт, опять! ) невзначай, а если бзик и лапа не счастливы, то всем вам мне кадить лень. Ведь неханьский с негуннданной спрятовидят, чтобы награбастать себе невиннаград, где ПаппаппаппаррассаннуаСлухорейлинаВерхнеталкурганемакмакмакнеюлинизвергнисьэтовамнедядькидудублидудки, как надослушный человек отморил в шутку. Жестопозы, чтобы спарировать очекарателей или франкфуртеров наотдёр. Вынникак, Куйлосын! Бросим худомир!

Таково было действие шагания по-готски на толкач Дулина, с осушко-посадками и плетёнко-мазанками, вы лущите, пока я вытаращу, и мы вытащим бойбарки берегтаской в два дрыга, тестикулируя туковым деревом и щучьим камнем на попе и пуме, бычке и беркуте, при благоприятных птицегагаканиях (с ограниченной ответственностью), чалавек и его чадочь, после их рынкошельтаний, как грифгрубграф взнуздывая в перепутьпороженьку (до сего нос кажи, затем горе твоим испещерным волосам! ), для которого она (аки любопатка пожалуйтебе! ), пока моребуча не станет немалокучей с ломотучей, лишь поливводье (ойктоидёт, анумарш! о ток, о ток! ). Парной Ходушко к Мадамбе Джетти де Веерфь, весь вес той человыси на его малой ребрёшке! Он, тот многодумный герой, что настолько наглуховатный (выше сказано), и она, мелочный болвак, с неподвижностью в её загадочных глазах (откуда видно), Боже, май паря, где он, там синь воробья, лети, плескценный поток. Зато прежде, чем его судовласть была обращена в землавку, там было небольшое тако бракопротивно инцидейство, тем тапкозадирательным утром юнваря, когда он столковался с гадом, что измышлял кутить, мутьсреди всенощианных игаарищ тех плахогульных фениев, для конторых он вредпричинял пирспродвижение устоев, возле Эстуариффи, насводничая места для их повиданий, симвозводируя трения и прочее, не дать лишкак? О нилсколько, совсем нет, вот первая катаракция! И ей было асуанно до дамбочки, что её гарпуны неукосницей торчали из него отовсюду, остры между фениксциркуля винтом и тем сурдономным кожухом. Справ те, Гусь Полтин! Так вам пожива Кенни, капель Динни! Пока бюрг расплывался асфальтом, райместечки подтыкались перед ним мелкополярным сиянием во все утлобудки, утрамбудки.

{Кейт приносит письмо}

Взгромождение. Чих на слабачек. Дзверсия.

Как, каким чудом из венчудес, се сам алкройца, и что за здворками де? Врата та е. Затем, что кажет внепоперешность, за чьей дверью стало быть? К? Да, с. Это он нет, что сидит как ногавица, широпарчаточник Пэд Подомкин. Чутише, служанна виллы, жужжурча по-слабженски.

Старая хитрая нумизмицированная конфуссиональная перестрахованная многоплавновая акцентированная катикатерулька цокала, цокала, цокала, добирая дань, назад и вдоль данцевального коридора, пока она собиралась судстрекать сего, пой-боителя, не без её личного состава людей отельпритона, между двумя смертоносными союзными дивизиями и линиями изготовленного прицелогня кортиканского самовыждивенца, взятого за отдаванием добросалюта, пожмите руки заходя, обвяжите головы выходя, и сделала ремольтку к себесамой в себесрабой долой, плакуче плаксивовыми жигачными жалобами не без словец всевмейства, дальнестранцы и бегдомные, как ей ейсомненно ейзвестно, на всяк тырь есть пырь, парь! Те первины в их морзевлее. В баре джинсыны белят голого рубашку. И в паре жгиннессы боронят по расщелине. И Воллатука погнало в тоске. Вбрызг.

И то сообщение, что она судхватила вниз, от сдарушки, что она похваляла сверх, из-за чего её страднательный корсет раздувал её сорочку сари, штопая свои прорушки, чтобы оставаться фасцинобильной, ведь король всех жужжатных особ прижался к её опчелованной руке, крюке (пронзись ко мне шальней, меня одолевают расшатанники! ), её лицеономия как после бадьеплатья неподдельничных одежд, сытая по голенище врачудесниками и её неотъемлемыми болями, что могли бы расщепить о'тэм, с роком шпилек ей в чепчик, была для площего ношей клушкушерочкой, до склонов словечек в её амнистово льющихся положениях, от шикфеи его, его горячоночки, чтобы поразить его слухотросы мозга, Жёстыкушка да распражится, пока свинкам его сильного лона было всё прыганьки да спатеньки, а его дортуарочка с еле лилибылью баюбайки (не введи нас в реформошение, нищим твоё есть вече кроваво, о минь! ), однажды, заморив мужичка, понежеднёвке, с теми пышками Морфеля, что она пресытила вмусскрутным яйцехом, а ещё ижевечное пиртошное для томно трухло тухличного завала Кухарыни Мёдикотеста, ампрокинув гаршепсут, а если он шишждал, чтобы подзадарить ей ликторацею и чахочий чёсослов из его днобардока, и нагбор новостей из Пнищокруги, или топличные толки из морриенбань, или поппугайные курения для побрякальных литпургий, леньгрести лопаткой, хоть чудоблеск, а не лопатка, когда настал её час для удобств энсалликоподии с любовью к люббез Панни Костелло от иксвайжидуума, чтобы слеподать за биллибобби дайтежмень крошегрошева, и она была раз спутницей Де Мареры, чтобы он нашёл для её свадебного свечения кровать.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒