Судьбы актерской кони привередливые (Е. Толоконникова)

«...Не стоит прогибаться под изменчивый мир — пусть лучше он прогнется под нас...» — спел в свое время Андрей Макаревич. И эта песенная формула с ее бунтарски-ершистым, нонконформистским посылом настолько уже прочно вошла в наш речевой обиход, что, щеголяя ею по поводу и без повода, многие из нас даже не задумываются о том,, как это, действительно, «а самом деле непросто: «не прогнуться» под ударами обстоятельств. Не сдаться, когдя они предельно жестко экзаменуют тебя на нравственный излом. Не поступиться своими убеждениями, даже если ты твердо, с самого начала, знаешь: заплатить за это придется дорого...

... «Выше всего — и на сцене, и вне сцены — я ставлю чистую совесть. Честность. Порядочность. Справедливость...» Формулировки — чеканные, рубленые. Цепкий, по-юношески живой блеск глаз за толстыми стеклами очков — глаз человека, много на своем долгом веку повидавшего и испытавшего, но не утратившего, вопреки всем испытаниям, деятельный интерес к жизни... Так — с ходу, не задумываясь — отвечает на мой вопрос: «Ну а каков он лично для вас — обязательный «джентльменский набор» творческих и нравственных заповедей, без которого просто нечего делать в профессии актера?» заслуженный артист Северной Осетии Георгий Бекоев. Один из ветеранов Северо-Осетинского академического театра. Мастер нашей национальной сцены, чья сложная и очень яркая судьба — это, без всякой натяжки, готовый роман.

«По сцене первые шаги — вслед за мечтой»...

В нынешнем году Георгию Иосифовичу исполнилось 80. И уже не один год, как серьезно обострились у него проблемы со здоровьем. Вот и передо мной, когда я, «вооруженная» корреспондентским блокнотом и диктофоном, переступаю порог уютной гостеприимной квартиры Бекоевых на третьем этаже одного из корпусов 29-го владикавказского военного городка (дорогу к которому пришлось искать, изрядно попетляв сначала в лабиринте обступивших этот корпус гаражей и огороженных стареньким штакетником зеленых палисадников), хозяин дома со смущенной улыбкой извиняется: «Вы уж простите, что встречаю вас так «не по-светски» — в постели»... Но и сама эта улыбка, и отглаженные, ладно сидящие на моем собеседнике голубые спортивные брюки и белая футболка, и азартная, временами почти совсем мальчишеская напористость в разговоре — все это, опять-таки, уже с порога выдает: актер Георгий Бекоев «по жизни» из плеяды людей, сломить которых очень нелегко. И судьбе, и возрасту, и недугу...

— Это — студенческое фото, времен моей учебы в студии при МХАТе. Вон какие молодые мы здесь все... Это — гастроли в Москве. Это я — в гриме Пропотея из горьковского «Егора Булычева»: помню, меня в этой густой наклеенной бородище на сцене никто из знакомых не узнавал.

Георгий Иосифович одну за другой переворачивает страницы пухлого семейного фотоальбома, на которых запечатлена в старых, черно-белых еще снимках «хроника» его богатой театральной биографии.

И взгляд его теплеет.

— Вот — сцена из «Гамлета»: этот спектакль ставил у нас в Юго-Осетинском театре режиссер Фотиев, а я там играл Фортинб-раса. Вот я — в роли Беса из «Амрана»... А это — уже Северо-Осетинский академический театр, 1980 год. Сцена совета аланских вождей-предателей из трагедии Шамиля Джикаева «Отверженный ангел». В центре, на скамье, в короне — Николай Саламов, светлая ему память. А за спиной у него, с посохом, чернобородый — это тоже я...

... Родина моего собеседника — маленькое югоосетинское селение Джер, где его отец, Иосиф Иванович Бекоев, полтора с лишним десятка лет прослужил дьяконом в местной церкви. В 1930 году, в разгар борьбы с «опиумом для народа», православный храм в Джере закрыли, дома священнослужителей национализировали и разобрали на кирпичи для нужд колхоза. И через несколько лет семья Бекоевых, в которой подрастали четверо детей — две дочери и два сына, перебралась в Цхинвал. Там Гоги, совсем еще мальчишка тогда, и «заболел» театром. Жарко — и навсегда.

— Первым в моей жизни спектаклем, который я увидел на сцене Юго-Осетинского драмтеатра, была постановка «Нарт Бат-радз» по пьесе Казбекова и Корзуна. И для меня, подростка, встреча с этим спектаклем стала потрясением, перевернувшим всю мою душу... А когда в 1943 году у нас в Цхинвале находилась в эвакуации труппа Северо-Осетинского театра, мне посчастливилось посмотреть его спектакль «Коста» с блистательным Соломоном Тау-тиевым в главной роли. На всю жизнь врезались в память слезы, которые, не стыдясь, утирали зрители в последней сцене этой пьесы — сцене смерти Коста. Таутиев вел ее на высочайшем эмоциональном накале. Не играл эту роль — все сердце, без остатка, в нее вкладывал, — вспоминает Георгий Иосифович. — Так я еще в школе сделался завзятым театралом. И появилась мечта: когда-нибудь и самому выйти на сцену, чтобы «перевоплощаться» в героев, которые так горячо любят и так самоотверженно защищают свою родную землю и свой народ. А еще я понял: сцена — одно из немногих мест, где можно не таясь, громко и во всеуслышание говорить правду...

... В 1947 году, после окончания школы, Георгий Бекоев поступил стажером в труппу Юго-Осетинского театра. «Фактурного», талантливого парня, «звезду» школьной самодеятельности приняли в театре очень тепло.

— Хорошо помню многих его ведущих артистов тех, послевоенных лет: Андрея Джаджиева, Володю Макиева, Гавриила Тау-газова, Нину Чочиеву, Залихан Чабиеву, Владимира Каирова, Сослана Маргиева, Гришу Кабисова, Степана Газзаева — этот перечень можно продолжать еще долго. Сегодняшней молодежи Осетии их имена, к сожалению, мало о чем говорят — но эти люди были замечательными артистами, истинными мастерами, — продолжает свой рассказ мой собеседник. — Прекрасно помню по тем, первым годам своей работы в Юго-Осетинском драмтеатре и корифея осетинской живописи Махарбека Туганова: с ним театр тесно сотрудничал. Как-то ставили мы одну из первых оперетт Дудара Хаханова, тогда еще тоже совсем молодого — четверокурсника Тбилисской госконсерватории. Дело там происходило в дооктябрьской Осетии. Либретто к ней писал Мухтар Шавлохов, а оформлял спектакль Туганов. Вот к оформлению одной из сцен этой оперетты, сцены сельской свадьбы, и придралось вездесущее око партийной цензуры: «Почему это у вас и бедные, и богатые одеты одинаково — ни на ком из бедняков ни одной заплатки?». Все молчат. Встает Туганов. И смело режет наотмашь: «Во-первых, вы, вообще, знаете, что такое оперетта? Это — яркие краски. Это — праздник. И это — определенная доля условности в показе происходящего на сцене: жанр требует... А во-вторых, не знаю, где как, а у нас в Дур-Дуре до революции в каждом доме был свой ткацкий станок. И ни один мужчина, даже из самой бедной семьи, никогда бы не опустился до того, чтобы прийти на свадьбу в залатанной черкеске...».

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 789 10 11 Следующая ⇒