Судьбы актерской кони привередливые (Е. Толоконникова) 3 страница

Тем не менее, эта фигура не лучше и не хуже остальных членов политбюро. Он был хитрым и коварным политиком. Захватив власть при поддержке Жукова, он немедленно избавился от всех своих противников, в том числе и самого Жукова. Самое большое его преступление — то, что он отдал Крым, Севастополь Украине. Крымскую проблему Россия расхлебывает до сих пор...

Наконец-то мы вздохнули полной грудью. Не было границ нашей радости, пришла долгожданная пора, когда люди узнали правду об обмане и преступлениях правящей верхушки против своего народа.

Если не ошибаюсь, в начале 1956 года наш театр показал в шахтерском поселке Квайса спектакль по трагедии Гриша Плиева «Чсрмсн». Вернулись мы оттуда в начале третьего ночи. Подъехав к зданию театра, мы увидели группу военных, окружавших памятник Джугашвили, и несколько тяжелых машин. Снимали с пьедестала памятник Сталину, вниз головой опускали его на лебедках. Сона Джатиева воскликнула:

— Дожила, слава богу, и до этого, теперь и умереть не страшно.

— Люди с голоду подыхали, а он себе памятники ставил, — сказал Георгий Губиев.

Действительно, этот «светлый образ» начали делать у нас в 1947 году, закончили к юбилею вождя в 1949 году. Эти годы были действительно голодными, а Сталин растрачивал не миллионы, а миллиарды.

В тот год мы поставили трагедию Нафи Джусоева по произведению Сека Гадиева «Азау». Спектакль назывался «Азау и Тайму-раз». На мой взгляд, спектакль прошел удачно. Режиссер-постановщик — Маирбек Цаликов, в главных ролях были заняты Степан Газзаев, Зарета Медоева, Иван Джигкаев, Нина Чабиева, Кадзахмат Чочиев и Димитрий Мамиев. Работа получилась хорошей. У меня тоже была небольшая роль в этом спектакле. Но мне очень хотелось сыграть Таймураза, его роль исполнял в спектакле один из лучших артистов театра — Степан Газзаев. С самого начала работы над спектаклем я, тайком от всех, для себя готовил роль Таймураза.

Спектакль уже был показан несколько раз, когда однажды Степан Газзаев заболел. Дирекция театра заволновалась, встревожилась: спектакль новый и не показывать его в течение нескольких месяцев нельзя. Но как быть, когда исполнитель одной из главных ролей заболел. Особенно переживал наш главный режиссер Г. Ка-бисов. Я нерешительно подошел к нему и, смущаясь, предложил в виде пробы на эту роль себя. Кто-то засмеялся, но я с надеждой ждал его решения. Держась по привычке за нос, Гриша немного подумал, затем произнес:

— Было бы неплохо, но мы потеряли слишком много времени. Придется поработать не менее двух недель. Сам понимаешь — это главная роль, велика ответственность, и столько слов надо заучивать...

Но я успокоил его, сказав, что текст я давно выучил, над образом работал много... Гриша обрадовался — спектакль был спасен. На второй день была назначена репетиция. Когда мы вышли на главную сцену, сидящий в зале Георгий Губиев обратился к Грише:

— О, вот это Тайму раз!

После двух прогонов мы сыграли спектакль. Не могу говорить о себе сам, но игру хвалили, все были довольны. Вскоре и Степан выздоровел, вышел на работу, но за роль Таймураза больше не взялся, пусть, мол, Гоги продолжает играть эту роль, у него это получается хорошо. К сожалению, в театре редки такие поступки. За эту работу мне увеличили зарплату до 410 рублей.

В годовщину смерти Джугашвили, в начале 1956 года, народ Грузии заволновался. Люди требовали почтить память своего соплеменника Сосо похвальными здравицами, как это делалось раньше. Два дня по всей Грузии никто не работал, люди собирались на митинги, в своих шумных выступлениях превозносили это имя до небес. К тому времени город Сталинир был снова переименован в Цхинвал. Здесь у нас было относительно спокойно, только директор грузинской школы №1 Вахтанг Касрадзе, большой шовинист, привел к подножию бывшего памятника Сталину своих школьников и произнес перед ними сумбурную и истерическую речь, дети читали стихи о Сталине. Из осетин на этом митинге тоже некоторые присутствовали. Я хорошо запомнил одного из них — поэта Кавказага.

Я работал в театре актером, но очень хотел учиться. И моя мечта осуществилась в 1956 году. 25 юношей и девушек были направлены в Москву на учебу в студию МХАТа. И среди них два политкаторжанина — я и Заур. Накануне отъезда я зашел в милицию для выписки отсюда.

— Дорогой мой, с таким паспортом тебя к Москве и близко не подпустят, — сказала мне работавшая тогда в паспортном столе Елена Гассиева. — Но ты не волнуйся, через два дня я выдам тебе совершенно новый паспорт.

И вот мы в Москве, учимся в студии МХАТа имени Немирови-ча-Данченко. Большинство из поступивших в эту студию ранее работали кто в театре, кто в ансамблях, кто в Домах культуры. И до сегодняшнего дня многие из них продолжают служить осетинскому искусству. Эту студию закончили в свое время Кадзахмат Чочиев, Иван Джигкаев, Вахтанг Еналдиев, Исак Гогичев, Светлана Цховрсбова, Донара Кумаритова, Руслан Чабиев, Заур Джи-оев, Руслан Дзагоев, Эвелина Гугкаева, Зоя Дзбоева, Алихан Те-деев, Бекыза Плиев, Натела Гояева, Маирбек Абаев, Хасан Джу-соев, Людмила Галаванова, Салимат Тибилова.

Я считаю годы своей учебы в Москве самыми лучшими и счастливыми в жизни. Мы ежедневно видели на сцене учеников и соратников великих Станиславского и Немировича-Данченко, теперь они учили нас, передавая богатейший опыт сценического искусства. И если мы сегодня в какой-то мере обладаем этим великим искусством, то только благодаря им. Мы закалялись в этой же кузнице. Из этой плеяды непосредственно с нами работали профессора Василий Осипович Тенорков и Василий Петрович Марков, не жалевшие для нас тепла своих душ.

Окончена учеба. Незаметно пролетели пять лет прекрасной незабываемой жизни. Еще до учебы в Москве на моем здоровье стали сказываться годы, проведенные в ссылке в далеком, холодном Казахстане. Сильные боли в ноге и пояснице мешали мне передвигаться. Пришлось прибегать к помощи палки. Дважды меня укладывали на лечение в Москве, а каждые свои каникулы приходилось брать ванны в Цхалтубо. После окончания учебы вся наша студия вместе с ректором выехала в Цхинвал, я лежал в это время в больнице. Через месяц я выписался и зашел в студию забрать дипломы и увезти домой.

Вениамин Захарович Родомысленский был человеком высокой культуры и интеллигентности. Он сделал много хорошего для нас, проявлял большую заботу. Он уже несколько раз побывал в Южной Осетии. И сейчас он отправился туда вместе с выпускниками, чтобы помочь им устроиться в более или менее нормальных условиях, хотя бы в общежитии, узнать, где будут жить его питомцы. Но у него ничего не получилось. Он рассказал мне, как тепло встретила осетинская интеллигенция своих посланцев, а теперь молодых актеров, работников искусства.

Почти все население города приехало на Горийский вокзал встречать нас. Это было удивительно и потрясающее. Но, к сожалению, ни одного человека из правительства области среди встречающих не было. Не услышали мы от них ни одного слова приветствия. Мало того, когда мы пришли на прием к первому секретарю обкома, он даже не соизволил принять нас. Только спустя три дня он оказал нам очень холодный, неприветливый прием. Естественно, никаких надежд на обустройство молодых актеров он и не дал. Обо всем этом наш ректор написал в журнале «Театр» (№ 8 за 1961 год).

После студии МХАТа мы приступили к работе в сентябре 1961 года. Мы готовили и выносили на суд зрителей наши дипломные спектакли. Не хвалясь, но и без ложной скромности, скажу, что и режиссерская работа, и актерское мастерство в спектаклях «Испанский священник», «Женитьба» и «Егор Булычев» были на уровне спектаклей академического театра. Народ активно посещал наши спектакли. Зрителя радовало все: молодое поколение актеров, новые работы, талант и мастерство студийцев. Но ни разу не пришли в наш театр ни первый секретарь обкома, ни кто-либо из членов правительства. Сейчас пришло время назвать этого руководителя нашей области — Валико Козаев.

Однажды на отдых в Цхинвал приехал генерал Алексей Харе-бов. Он проводил здесь каждый свой отпуск. Как-то он случайно оказался на вечере в обкомовском зале. Сидел, внимательно смотрел на сидящих в президиуме. Лицо одного из этих «боссов» ему показалось знакомым, вроде где-то раньше его видел. Присмотревшись, узнал в нем Валико Козаева. У Алексея потемнело в глазах от возмущения. Впоследствии он рассказал своим знакомым:

— Во время войны этот ваш секретарь служил у меня. И вы знаете, дезертировал, бежал с фронта, переодевшись в бабское платье. А теперь, посмотрите, в партию его приняли, даже доверили такому руководить целой областью. И сидит в президиуме, не краснеет...

Возмущенный до глубины души генерал Харебов сообщил в Москву о столь позорном факте, и Козаев был снят со своего места... Но когда Алексей Харебов скончался, его снова прислали секретарем области...

Когда умер генерал Харебов, мы были еще студентами. В день похорон мы проводили его в последний путь на Новодевичье кладбище.

Председателем облисполкома тогда работал Володя Газзаев. Часть своих забот и внимания он уделял и искусству. Свидетелем позора Козаева-дезертира оказался и его сослуживец, некто Губи-ев, который и сообщил об этом в ЦК КПСС. В Тбилиси приехала комиссия, на заседание которой вызвали обоих руководителей области, и Козаева, и Газзаева. Как там шло разбирательство — бог знает. Но когда они возвращались в Цхинвал, то у въезда в город обе машины остановились. Козаев и Газзаев вышли каждый из своей, и тут началась уже своя, местная разборка: почему это Газзаев не поддержал «реноме» Козаева перед комиссией... И пошли лупить друг друга: Газзаев против Козаева...

Скоро уже вся область знала об этом инциденте. В те дни проходили областные соревнования по боксу. Ночью кто-то умудрился от руки дописать в афиши, что в этих соревнованиях по боксу примут участие известные боксеры Валико Козаев и Володя Газзаев.

Вот такие проходимцы и шарлатаны руководили областью, вели нас за собой к вершинам коммунизма...

Наконец во главе Южной Осетии встал настоящий осетин, душой болеющий за свой народ, старающийся сделать как можно больше для родной Осетии. Это был Иосиф Чиаев. Много труда вложил он в развитие и разработку Квайсинских рудников. В этом небольшом по росту человеке была масса сил и энергии, всего себя он отдавал народу. Если бы правительство Грузии, испугавшись такой его деятельности, не поторопилось перевести его с этой должности, то Осетия процветала бы по-настоящему. Он успел еще предоставить квартиры нескольким молодым актерам, много внимания уделял проблемам культуры и искусства, не пропускал ни одного концерта ансамбля или спектакля в театре, был частым гостем у писателей. Таким я знал его: рабочий, шахтер, инженер, руководитель области...

Его кипучая деятельность на благо Осетии не пришлась по душе руководству Грузии. Чиаева поторопились перевести в Тбилиси, на более высокую должность, но вскоре его понизили: отомстили за то, что хотел добра Осетии, родному народу. А на его место первого секретаря в Южной Осетии посадили совершенно никчемного, невежественного, аморального человека, ярого взяточника.

Хорошо еще помню Владимира Гедевановича Цховребашвили, о котором хорошо отзывались в бытность его первым секретарем Юго-Осетинского обкома партии, и после его ухода вспоминали добром. Но надо знать и то, что именно при нем осетинский алфавит заменили грузинским, и по его распоряжению были закрыты осетинские школы. Что можно сказать об Имнадзе? Он хотел вообще ог-рузинить Южную Осетию, но это ему не удалось — умер Сталин, и все их планы потерпели неудачу. Иначе сейчас бы абхазцы страдали на холодных, бескрайних просторах Сибири, а народ Южной Осетии стонал под жестокой пятой Грузии.

При Иосифе Чиаеве в наш театр был приглашен из Москвы известный режиссер Василий Сергеевич Фотиев — большой профессионал, прекрасный, трудолюбивый человек честнейшей души. Благодаря его самоотверженному труду искусство нашего театра за несколько лет поднялось на высшую ступень. Им были поставлены спектакли «Хазби», «Жфхзердты Хэесанзе», «Гамлет» — впервые на осетинской сцене. Особенно важен был для нас спектакль «Хазби» по одноименной пьесе Елбыздыко Бритаева.

В 1964 году в Южной Осетии вышли из печати пьесы Е. Бритаева, в том числе и «Хазби». Мы включили эту пьесу в репертуар нашего театра. Секретарь обкома Павел Тедеев не решался дать «добро» на постановку «Хазби» мол, ее основная идея направлена против русских, что, мол, скажут в Москве. Но Фотиев разрешил его сомнения, убедив в том, что пьеса направлена не против русского народа, представителем которого он является, а против царского самодержавия и его армии.

Спектакль разрешили, он был показан 17 марта 1964 года. В том же году мы были на гастролях в Дзауджикау. Дважды обращались к Агубе Кучиеву за разрешением на постановку спектакля «Хазби». Что вы?! Он даже думать об этом не позволил. Мол, показывайте свой спектакль где угодно, но только не в Северной Осетии. Не позволил обратиться и к Билару Кабалоеву, хотя идти к нему было совсем бесполезно. Разве не Кабалоев был одним из могильщиков творчества Елбыздыко? И ведь живут еще и сегодня такие, и не чувствуют за собой никакой вины.

Я не буду говорить о значимости творчества Елбыздыко — история сама оценит его. Но не подлежит никакому сомнению тот факт, что он был великим драматургом. Написано им не так уж много — всего пять драм и один небольшой скетч «Царство небесное обезьяне, да здравствует осетинский театр». Существует мнение, что значение писателя не зависит от количества написанных им произведений. Главное — содержание, общественное значение его творчества, сила его воздействия на читателя.

Грибоедов написал всего одно произведение, но русский народ высоко оценил его. Совсем немного написано Всеволодом Гарши-ньтм, но он причислен к плеяде классиков. Известная осетинская писательница Роза Кочисова написала всего два небольших произведения, но в истории осетинской литературы и культуры она сияет яркой утренней звездой. Все это верно, но и количество написанных трудов имеет немаловажное значение. Если бы Елбыздыко и Роза написали в своей жизни больше произведений, то и литературная значимость их была более весомой, а культура и искусство осетинского народа — богаче и насыщеннее. Конечно, писать много и хорошо хочет каждый писатель, но все зависит от обстоятельств и от судьбы. Роза прожила всего двадцать два года, и больше того, что она успела сделать за это время, требовать от нее невозможно. Елбыздыко прожил больше, но для человеческой жизни 41 год — тоже не такой уж значительный срок. Казалось бы, истинному таланту этого времени вполне достаточно для создания большого количества произведений, но многие писатели растрачивают себя на другие дела. Елбыздыко Бритаев и Цомак Гадиев сгорали в пламени революционной борьбы, подорвали свое здоровье, все это помешало им плодотворно заниматься творчеством. И все же они занимают в истории и культуре Осетии заметное место.

Вершиной творчества Елбыздыко Бритаева являются две его бессмертные драмы: «Хазби» и «Амран». Имя Хазби Аликова известно в Осетии каждому. Это национальный герой, отдавший свою горячую молодую жизнь в неравной борьбе с царскими войсками, против которых он поднял население Кобанского ущелья в 1830 году. Имя его стало символом мужества и героизма, беззаветной любвы к своей отчизне. Народ сложил о нем песню, которая звучит в веках, не смолкая. Под стать ему и Бега Кочиев, герой из Чеселтгома, орел крепости Кола. Смертельная борьба Бега против войск царского самодержавия и Грузии зафиксирована в истории — русский офицер, служивший под началом генерала той войны Ренненкампфа, подробно описал эти события и опубликовал в русских журналах. Сыновья Бата, Чермен, Таймураз Кодзыров, Хазби, Бега и многие подобные им герои являются любимыми сыновьями осетинского народа. Но в чем же отличие Бега и Хазби от других героев? Бега и Хазби — герои национальные, а другие — социальные, классовые герои. Классовый герой ведет борьбу за интересы одного определенного класса, а национальный встает на защиту всего своего народа, своей нации, отчизны, отстаивая интересы своего государства. Вот именно о таких героях и написал свою удивительную трагедию «Хазби» Елбыздыко Бритаев. Амран — вымышленный герой. Мир знает имя Прометея, это легендарный образ героя, впервые давшего людям огонь, а значит, свет и тепло. О нем писали и до нашей эры, и в средние века, пишут и в наше время. Известный осетинский ученый и литературный критик Александр Тибилов высоко ценил трагедию «Амран». Он писал, что это высокоидейное произведение. Но обе эти работы Е. Бритаева стали предметом осуждения в осетинской литературе, и активно за это взялись сами осетины. В чем же причина этого?

После войны в умы и души советских людей стала усиленно внедряться идея о добровольном вхождении народов и наций, составляющих Союз, в Российскую империю. До этого практиковалось обратное — людей убеждали в том, что русский империализм через большую кровь насильно включил в свой состав все эти народы. Теперь же, в силу того, что после смерти Сталина она уже не соответствовала национальной политике государства, ее резко изменили. И в этом случае не остались в стороне история и литература. Произведения, не отвечающие духу новой идеологии, выбрасывались на свалку, запрещались, уничтожались. Тогда и появились Ахсар Агузаров и Хазби Джиоев. Ими было сделано все, чтобы смешать нашего прекрасного писателя с грязью. Каких только ярлыков не навешивали на него — и буржуазный националист, и враг народа, и царский прислужник. Обиднее всего то, что оба они, бесспорно, не лишены таланта. Поэтому им еще более непростительно, что они подняли руку на Елбыздыко Бритаева. Почему-то они назвали героя трагедии «Хазби» сторонником алдаров, а его борьбу с ними — реакционной. То есть, получается, что борьба за свою свободу, которую население Кобангома организовало против войск царского самодержавия, несущих осетинам порабощение, по мысли Агузарова и Джиоева, была целиком и полностью реакционной только потому, что участие в этой борьбе принимали и алдары. Вне всякого сомнения, такой подход к творчеству Бритаева был примитивен, вызван стремлением представить историю осетинского народа перевернутой с ног на голову.

Если считать Хазби отрицательным персонажем, то сына Биа надо признать положительным героем, так как он всецело на стороне русских. Так ли это? Тогда почему же в народе имя сына Биа стало нарицательным для предателя, почему оно стало символом позора и продажности? История с трудом поддается переделке. Если смотреть на исторические персонажи с сегодняшних позиций, оценивать их соответственно сегодняшней идеологией, то это уже не история, а реакционный, ложный романтизм. Один и из писателей Южной Осетии написал роман о событиях в Чеселт-гоме, где осетины взяли в плен русского солдата — Олега Орлова. Изменив его имя и фамилию, они назвали его Алагом Царгасовым (!?). По воле писателя этот новообращенный осетин оказался пря-мо-таки феноменом — когда русские войска шли приступом на Чеселтгом, он сказал: «Я буду стрелять только в офицеров, солдат не буду трогать». И он брал на мушку только офицеров и убил нескольких из них. Вот и получается, что автор, живущий в наши дни, думает и действует за чеселтцев XIX века, не считаясь с реальными факторами. Разве мог чеселтец, видя нападение вооруженных до зубов войск, делить их на солдат и офицеров, разве ему было до этого? Перед ним был враг, которого надо уничтожить, не выбирая. Это и есть историческая правда, но автору она не нужна. У него своя правда, он выдумывает свою историю, тем самым искажая правду жизни. Такая литература не имеет ни исторической, ни художественной ценности.

Драме «Амран» предъявлена большая политическая вина. Это свое произведение Елбыздыко писал несколько лет, по-моему, начал его еще при царе, в 10—12-м годах, закончил в 1920 году. К тому времени произошла революция, и автора обвинили: если он не против коммунистической революции, то почему оставил Амрана распятым на скале? Критики так трактовали этот мотив: значит, говорили они, наша революция не дала человеку свободу, и он с помощью Бесо и Амрана вынужден продолжать борьбу с угнетателями. Надо отметить, что эту мысль критики подчеркнули верно, но она-то и является несомненным успехом писателя. Действительно, Елбыздыко не ощутил в наступившей революции воздуха свободы, он чутко уловил в новом времени признаки надвигающейся диктатуры, и все свои предчувствия символически отобразил в драме.

Если бы Елбыздыко спас Амрана от терзавшего его орла, освободил от цепей, то ценность и значительность его произведения была бы намного ниже. Его мудрое провидение, правильность оценки всего происходящего подтвердились дальнейшим развитием истории. По вине таких критиков высшие органы власти республики вынесли жесточайшее наказание — запретили творчество Елбыздыко. Партийные работники были везде одинаковы, и по решению правителей Северной Осетии наследие Елбыздыко Бритае-ва было запрещено и в Южной Осетии.

***

В марте 1964 года неожиданно досрочно был освобожден Хазби Габуев. Это была заслуга Гафеза, который в течение 10 лет писал во все инстанции о его несправедливом задержании. Десять лет своего нового срока отсидел Хазби. А в целом он провел в неволе тринадцать лет. Вместе с братом мы зашли проведать и поздравить его с возвращением. Он был осунувшийся, бледный и худой — кожа да кости. Тяжело и больно было смотреть на него.

В то время Ладик и Лева работали сельскими учителями. Они тоже приехали повидаться с Хазби. После этого мы все собрались и решили помочь ему купить одежду. К нам присоединились мой брат Саша и Алексей Букулов, тоже отсидевший срок после возвращения из плена.

Мать Хазби накрыла стол. В тот день мы с Алексеем принесли им деньги, отдали матери. Она, подумав, что эти деньги собрали писатели, чтобы помочь пострадавшему, изливалась в благодарности и признательности им. К застолью из нас никто не подошел. Впоследствии я не раз слышал, что вот, мол, писатели оказали Хазби Габуеву материальную помощь. В таких случаях я всегда говорил — ну, что ж, спасибо им, что сообразили, не пожалели своей помощи бедному страдальцу. Прошло больше года, когда однажды Хазби при встрече радостно сообщил Ладику:

— Ты знаешь, Ладик, я в долгу перед писателями, они так помогли мне.

— Чем это они тебе помогли?

— Все, во что я одет, купили мне они.

— А ты знаешь, что эти деньги собрали мы, твои четыре друга, да еще Алексей с Сашей.

— Значит, эта одежда куплена на ваши деньги? — бледнея, растерянно проговорил он и опустил голову.

***

Заслуги нашего наставника режиссера Василия Сергеевича Фо-тиева перед Северо-Осетинским и Юго-Осетинским театрами очень велики. Правда, никто не оценил его деятельности на этом поприще. В осетинском театре Дзауджикау Фотиев начал работать в 1939 году и трудился там вплоть до 1944 года. Он был постановщиком спектакля, в котором Бало Тхапсаев сыграл свою немеркнущую роль Отелло, покорившую весь мир. Фотиев вместе с Бало проделали огромную работу над ролью Отелло, и не будет ошибкой признать, что именно Фотиев во многом способствовал расцвету актерского таланта и мастерства Тхапсаева. Можно сказать, что Фотиев открыл Бало как артиста.

Несколько лет назад вышла из печати монография театроведа и театрального критика Жанны Плиевой «Три роли Владимира Тхапсаева». Здесь автор подробно рассматривает постановку в 1940 году Фотиевым спектакля «Отелло».

Фотиев проработал в Южной Осетии несколько сезонов Может быть, он проработал бы и дальше, но... В каждом театре, наверное, есть актеры, которые стремятся подчинить главного режиссера своим капризам, особенно во время распределения ролей. А когда им это не удается, они организуют против него группу из себе подобных, и начинается травля, вплоть до изгнания из театра. Безусловно, Фотиев не пошел на поводу у таких людей, не уронил своей чести и достоинства, не пал так низко. Тогда эта группа нашла другой путь преследования прекрасного, талантливого режиссера. Его обвинили в том, что он одновременно получает пенсию и зарплату. Действительно, он тогда получал 120 рублей пенсии и 200 рублей зарплаты. Директор театра снял половину его зарплаты. Что оставалось делать старому человеку? Он вежливо поблагодарил их и уехал домой, в Москву.

Уход Фотиева из театра сильно сказался на его судьбе. Театр стал отставать, катиться назад, и скоро мы вернулись к нашему изначальному состоянию. А тут еще одна напасть: коллектив грузинского театра. Всю жизнь мы тащили его на своих плечах, содержали за свой счет. Этот коллектив был собран из случайных людей, приглашенных, можно сказать, с улицы. Без суфлера эти «актеры» не могли показать ни одного спектакля, люди не шли к ним. В Цхинвале жило не более 6—7 тысяч грузин, вообще не интересующихся искусством, театр им был совершенно не нужен. Но правительство Грузии, несмотря на это, все-таки заставило открыть здесь грузинский театр. Безусловно, мы в таких условиях только мешали друг другу — они на гастролях, а мы не можем двинуться с места; оркестр занят нами, они сидят без дела. И получалось, что ни мы не могли работать как следует, ни они. Намучавшись, мы с ребятами из нашей группы договорились отделиться от грузинского театра.

В то время директором театра был назначен Чермен Санакоев. Он поддержал наше решение, и мы договорились с завтрашнего дня не выходить на работу. Но, к сожалению, нас подвели актеры старшего поколения. Они работали, как обычно, и дважды показали свои старые спектакли. Мало того, было много нареканий в наш адрес, мол, как это можно в советское время не выйти на работу, мол, знаете, что вам за это может быть? «Я не для того ношу свой партийный билет, чтобы мутить воду и бастовать!» — были и такие заявления.

Многие из наших товарищей испугались... Наши планы рухнули, но мы лучше узнали людей, кто из них кто. Это тоже было неплохо. Санакоеву не простили то, что он был на нашей стороне, и быстренько освободили от директорской должности — нашли ему другую работу.

Через год мы снова подняли вопрос об отделении от грузинского коллектива. Но, наученные горьким опытом, на этот раз постарались соразмерить свои действия с существующими законами и порядком. Мы направили свое требование в газету «Известия», откуда был направлен человек в Тбилиси, в Министерство культуры для разбора нашего заявления. В Тбилиси его, как принято было там в подобных случаях, накормили и напоили до отвала, посадили на самолет и вернули в Москву. Опять у нас ничего не вышло, но складывать оружие мы не собирались. Написали резкое заявление в обком партии: «Если в ближайшие дни наше дело не будет рассмотрено, то с новой недели весь коллектив театра не выйдет на работу»... И вновь, к величайшему огорчению, многие из старших актеров не подписали это заявление. Их, несчастных, можно было понять, они были отравлены ядом страха, приспособленчества и угодничества...

Как и следовало ожидать, никто из вышестоящих не счел нужным протянуть нам руку помощи. С указанного в заявлении дня мы не вышли на работу. Старшие актеры все же приступили к работе, но без нас не смогли показать ни одного спектакля. Театр замолчал, затих... Тогда у нас стали появляться посланцы из обкома, их инструкторы, пошли уговоры, посулы, угрозы, особенно в наш с Зауром адрес. Мол, эти двое, как и прежде, являются зачинщиками смуты. Но на их уговоры и запугивания мы не поддавались... Нас с Зауром вызывали далее в КГБ, где настойчиво порекомендовали не лезть в эти дела, не подписывать никаких бумаг, короче говоря, дали понять, что о нас здесь не забывают...

Силы для нашей борьбы мы черпали и в поддержке основной массы нашей интеллигенции. Философ Сослан Габараев постоянно был с нами, это был настоящий осетин...

Дело наше близилось к своему разрешению. В этом принимал участие и секретарь ЦК КП Грузии Д. Г. Стуруа. В конце концов, он сам пришел к выводу, что театры действительно необходимо разделить, иначе они только мешают друг другу. Вопрос решался уже на бюро обкома, где разговор шел резкий, очень острый, невзирая на лица, но тут вмешались угодники, каких у нас всегда находится немало, и раздались возгласы: «Да как это так! Как можно делить два театра!.. Мы же братья на всю жизнь! А что скажут грузины? А правительство Грузии?!». Слеп и глух осетинский народ, что не там видит своих лидеров. Иначе разве нет у нас таких людей, как Давид Кугультинов, Ченгиз Айтматов, Расул Гамзатов, Баграт Шинкуба и им подобные?.. Людей, которые горят заботой не о себе, а о своем народе, без которого и их не было бы?..

На заседании этого бюро я слышал выступление еще одного «лидера» Осетии, Коста Каргоевича Джиоева, председателя облисполкома Юго-Осетии. Он, в частности говорил: «Здесь многие думают, что было бы неплохо объединить Северную и Южную Осетию. Но эти люди не понимают одной вещи: с объединением Осетии у нас уже не будет ни обкома, ни горкома, ни даже области вообще»...

Я не верил своими ушам: как может человек, называющий себя осетином, вымолвить такие слова... Ведь это мечта многих поколений осетин — единая Осетия, а тут «лидер» Осетии говорит такое... Я уже не сдержался и резко указал ему на его ошибку. Коста огрызнулся на меня: «Тебя, Бекоев, даже тюрьма не исправила, а мы тем более бессильны. Идите, вы свободны, не мешайте нам работать», — и нас выпроводили с заседания бюро.

Где же они сегодня, эти «лидеры», члены бюро? Где они были, когда полчища грузинских убийц рвались к Южной Осетии, когда горели села и гибли люди? Гибнет народ, а где же они? Все те, кто восставал против объединения Осетии, темными ночами сгинули отсюда в Северную Осетию, на награбленные у народа деньги купили себе шикарные квартиры и особняки, где и шикуют, как раньше, вдали от своего страдающего народа. Шикуйте и жирейте до поры до времени, не вами жива Осетия, есть у нее настоящие сыновья, патриоты, защитившие ее от позора и гибели своей молодой горячей кровью. И теперь они до поры прилегли, уставшие и обагренные кровью, во дворе школы № 5. Не время им еще на кладбище предков, зная подлейший характер грузинских шовинистов, они боятся, что снова придется идти в бой за свободу и честь земли отцов и дедов. Идти в бой за нас и за тех, кто спрятал свои никчемные жизни вдали от страдающей родины. Осетия еще не смогла оценить по достоинству подвиг своих сыновей. Придет время, и имя каждого из этих парней яркой немеркнущей звездой заблещет на ясном небосклоне отчизны, негасимым пламенем будет гореть в сердце каждого осетина.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒