Судьбы актерской кони привередливые (Е. Толоконникова) 4 страница

Несколько теплых слов надо сказать об одном достойнейшем и умнейшем человеке — Федоре Гаглоеве (Гафезе). Более пятнадцати лет он руководил Союзом писателей Южной Осетии. Он сумел собрать в союз настоящие таланты. Скольким молодым людям он помог найти свой путь в литературе. Все, кто после войны встал на творческий путь литератора, были согреты душевным теплом его большого сердца. Как он заботился, как переживал за них...

В 70-е годы в Москве учился писатель и поэт Юрий Тедеев. Они с Гафезом часто переписывались. В одном письме Гафез писал ему, как младшему товарищу, что он должен знать свой родной язык, воспитывать в себе национальное самосознание, чтить свою культуру, любить в первую очередь свой народ и свой язык... Точное содержание я привести не могу, но письмо было патриотическим. Тедеев передал это письмо поэту Хазби Джиоеву.

— Это письмо пахнет национализмом! — заявил Хазби, — я пошлю его в ЦК партии.

И он действительно это сделал. Из Москвы письмо направили в ЦК Грузии, мол, разберитесь, что там происходит. Из Тбилиси приехали работники ЦК, вызвали Гафеза в обком партии, где состоялся неприятный разговор.

— Жаль, что сейчас не 37 год, — прямо заявил один из работников Гафезу, — вас можно было бы расстрелять за национализм.

В это же время некоторые члены Союза писателей ЮО направили письмо в обком партии, где говорилось, что им не нужен председатель-националист. Под письмом подписались Реваз Асаев, Сергей Хачиров, Резо Чочиев, братья Козаевы (Исидор и Хазби), Амран Техов и другие... Гафеза сняли с работы.

В это же время интеллигенция Южной Осетии составила письмо в защиту Гафеза как великого патриота, участника Великой Отечественной войны. Я лично ходил с текстом письма и собирал подписи. Подписались старые революционеры, актеры, художники, научные работники — вся истинная интеллигенция. Наше письмо предотвратило исключение Гафеза из партии. Вот так подло поступили с честным человеком «писатели»... В 1972 году я уже работал в Северо-Осетинском драматическом театре. Однажды нас всех собрали в зале ВТО, где зашла речь о Гаглоеве и его письме. Собрание проводил заведующий отделом идеологии Агубе Кучиев. С трибуны он громко осуждал Гафеза. К нему обратилась заведующая осетинской труппой Т. Батагова:

— Прочтите нам это письмо, мы хотим услышать, что именно писал Гаглоев.

Под давлением зала Агубе пришлось прочитать его... Читать он закончил под бурные аплодисменты. Все изумлялись — какой же он националист? Он настоящий герой, патриот!

Вот чем занималась партия в 70-е годы.

Когда я еще учился в Москве, Ладик прислал мне письмо, адресованное Хрущеву. Основное содержание этого письма касалось объединения Северной и Южной Осетии. Я отнес его в ЦК КПСС. По словам принявшего меня в ЦК человека я понял, что если народы обеих Осетий желают воссоединения, то Москва на это не скажет «нет». Естественно, из Москвы Ладик не получил ответа на свое письмо, но зато получил его Юго-Осетинский обком партии, с вопросом, согласны ли они на такое воссоединение? Ответ их был таков: «Нет, мы не хотим объединяться с Северной Осетией. Народ Южной Осетии — против этого»... И здесь один человек ответил за весь народ, одним росчерком пера решил его и без того нелегкую судьбу. К сожалению, не знаю ответа на этот вопрос Северо-Осетинского обкома, но последующая история говорит за себя. Уже спустя много лет тогдашний секретарь Юго-Осетинского обкома Гриша Санакосв запоздало сокрушался, почему он не подписал решение о воссоединении с Северной Осетией. И чтобы снять с себя обвинение, сказал, что просто испугался.

Не выдержав всех тягот бедственной жизни актера, Заур Джиоев уехал в Москву. Бросил он и актерскую работу. До него ушли из нашего театра в Северную Осетию Исак Гогичев, Зоя Дзбоева и Маирбег Абаев. Дошла очередь и до меня, наши правители своим преследованием вынудили меня уехать. И я тоже подался в Северную Осетию. Как тяжело покидать родной уголок! Наверное, те, кто до меня уехал с родины, тоже так страдали и мучились. Конечно, между добровольным уходом и вынужденным отъездом, изгнанием — большая разница. Не каждому под силу вынести это. Покидать родную землю, где прошли твои детство, юность, зрелые годы — мучительно...

Никто из тех, кто учился в разных городах нашей страны, не вернулся больше в Южную Осетию. А ведь это был цвет нашего общества, лучшая его часть. Но они хорошо знали, что их ждет здесь по возвращении домой: ни жилья, ни работы. Так и лишилась Осетия своих лучших талантов. Живут и трудятся они вдали от родных мест, от своего народа, правда, некоторые под старость все же возвращаются — хоть умереть и быть похороненными в земле своих предков. Как писал Коста:

Сказал я: неси же домой —

В Осетию, в край наш родной,

Свое одинокое горе...

(«Взгляни!»)

Я начал работать в театре. Нелегко входить в чужой коллектив — бог знает, как тебя примут, как отнесутся, какие сложатся взаимоотношения...

Многие из актеров Северо-Осетинского госдрамтеатра хорошо меня знали: Урузмаг Хурумов, Федор Каллагов, Маирбек Икаев и другие. Мы одновременно учились в Москве, правда они — в студии имени Щукина, тогда мы ходили друг к другу на просмотры наших спектаклей. Да и без этого часто встречались в общежитии на Трифоновке. Свою работу я начал в роли Иуане в пьесе Гриша Плиева «Сослан-Царазон». До меня эту роль готовил Виктор Галазов, но в то время он был болен... Пьеса Гриша мне очень нравилась, и все остальные актеры с большим вдохновением работали над ней.

Однажды Виктор Галазов пригласил меня в свою гримерную. В театре он считался хорошими актером, особенно удавались ему роли отрицательных героев, подлую и омерзительную сущность которых он так живо и достоверно доносил до зрителей. Его актерское мастерство ценили, но со стороны руководства он не удостаивался никакого внимания, ему не присвоили даже звания заслуженного артиста. В те времена директором театра был Маирбег Цихиев. Я имел с ним беседу, во время которой сказал, что надо бы как-то отметить заслуги Галазова перед осетинским искусством, даже неудобно, человек прожил на сцене большую жизнь, болен, сколько ему еще осталось жить...

Цихиев прервал меня и сказал:

— Все правильно, дорогой, конечно, ему давно уже следовало присвоить звание, и мы не раз представляли Галазова, но его имя всегда выбрасывают из списков... Причина? Винят в том, что был в плену...

Когда я зашел к Галазову в гримерную, он тяжело, болезненно дыша, сказал:

— Я не против уважения к гостям, но свою роль в этой премьере я должен играть сам. А этот кударец даже не спросил меня, отдаю я ему мою роль или нет.

Я ничего не сказал ему на это, поблагодарил за приглашение и вышел. Обиды у меня на него не было, хотя слова эти мне пришлись не по душе, и разговор со мной он вел не самым культурным образом. Я хорошо понимал это тогда и понимаю сегодня, что ему надо было уделить больше внимания. Он был талантливым актером, отдавал все свои возможности славе национальной сцены. А то, что во время войны он оказался в плену, никакого отношения к его творческой деятельности не имело. Но мне неприятны были его слова насчет «гостей». Кто здесь «гость?» Я? Вот в этом и состоит наше несчастье, наша погибель, что осетины и на своей земле называют друг друга «гостями»... По состоянию здоровья Виктор не смог участвовать в премьере...

И вот в январе 1973 года появились афиши. Начались прогоны, спектакль шел долго, пять с половиной часов, и тогда мы решили давать его по частям — в течение двух вечеров. Первая часть должна была идти под названием «Тамара и Давид», вторая — «Гибель Давида». На спектакль пришло много работников обкома во главе с Агубе Кучиевым. По окончании спектакля состоялся разбор, в котором актеры участия не принимали. Так в театре не принято. Но я не придал всему этому никакого значения и, окрыленный успехом, пошел домой. Это ведь большая удача, в новом для себя театре играть в таком спектакле. На второй день, придя в театр, узнал: спектакль снят, закрыт. Нас обвинили в том, что этой пьесой мы прославляем царей. И еще: а что скажут грузины...

Лишь спустя годы спектакль снова вернулся на сцену. В сильно урезанном виде он все же дошел до зрителя. В Северной Осетии его приняли довольно холодно, равнодушно. Да, когда народ не знает своей истории, когда чувство его национального самосознания глухо и слепо, то его ничего не интересует, кроме колбасы и тряпок. Но самым убийственным является полное непонимание взаимоотношений Осетии и Грузии. Даже и сегодня, после всех этих ужасов и чудовищного глумления над осетинами и Осетией, здесь, на севере, многие так и не поняли, почему Грузия уничтожает Южную Осетию, где тихой сапой, а где вооруженной агрессией. Постепенно подминая нас под себя, они хотят уничтожить наш язык, а затем и вообще всех носителей этого языка, т.е. осетинскую нацию. В результате этих преступных действий со стороны Грузии в ее восточной части население, в основном, состоит из подвергшихся ассимиляции, огрузиненных осетин. А такие люди без роду, без племени бывают и страшнее этнических грузин.

Мы повезли наш спектакль в Южную Осетию, где намеревались показать его в течение трех дней. Но получилось так, что нам надо было играть его не три, а девять раз. Народ валил валом в театр, билетов было не достать. Высокую оценку спектаклю дал в своей рецензии поэт Георгий Бестауты. Он отнес свою рецензию и в редакцию грузинской газеты, но там ее не опубликовали, посчитав, что она порочит Грузию.

Теперь хочу сказать о претензиях правительства к этому спектаклю. Во-первых, если человек по своим деяниям достоин похвал и славы, то почему об этом нельзя говорить открыто и вслух, будь он царь, король или пастух? Зачем скрывать хорошее и достойное? Чем хуже сегодняшних правителей были римские императоры Гай Юлий Цезарь и Октавиан Август? Прогресс в России начал набирать силу при Петре I. Что, не надо об этом говорить? Или император Александр II, отменивший в России крепостное право, может, это сделали коммунисты в 1917 году? Несчастье коммунистической партии и советского правительства заключалось в их ошибочной классовой идеологии.

Однажды Георгий Бестауты приехал в Северную Осетию, на встречу писателей с республиканским руководством. В своем выступлении он сказал о Гаппо Баеве, что пора уже изучить его наследие и почерпнуть оттуда все хорошее, что в нем есть, опубликовать его лучшие труды, познакомить с ними людей. Можно выпустить их отдельной книгой или публиковать в обоих наших журналах. «Посмотрите вокруг, все народы восстанавливают имена ранее гонимых и позабытых своих лучших людей, отводят им достойное место в литературе. А мы чего еще ждем?».

Вслед за Георгием на трибуну поднялся другой Георгий — Га-гиев. Он дал резкую отповедь Бестауты. Мол, кого это он хочет оправдать, этого Гаппо, царского подпевалу? Гаппо, бежавшему от революции, нет места в осетинской литературе, и даже говорить о нем не следует.

О Гаппо Баеве я часто слышал от моего друга Владимира Ванеева. У него же я впервые увидел фотографию Гаппо. Трудно перечислить все его заслуги перед осетинским народом. В свое время он был большим ученым, неустанно собирал и обрабатывал фольклор, издал поэму известного осетинского писателя Александра Кубалова. Но не это главное в его работе. Гаппо выпустил в свет бессмертную книгу Коста Хегагурова «Ирон фаендыр», обогатив тем самым историю нашей национальной культуры и прибавив к ней целое столетие. Сегодня мы говорим: «Осетинская лира» («Ирон фэендыр») вышла из печати в XIX столетии». Вот что говорил по этому поводу Александр Кубалов: «Впервые «Ирон фаендыр» собрал и напечатал Гаппо Баев. Если бы этого не случилось, мы эту книгу не увидели бы, потому что именно в это время начались страдания Коста от безжалостной болезни (Ал. Кубалов. Произведения, с. 181). Везде, где работал Гаппо, он старался служить людям, своему народу. Не надо забывать и о том, что Гаппо — единственный осетин, получивший пост руководителя Владикавказа. Ни до, ни после этого во главе города никогда не стоял осетин.

Наша официальная печать показала Гаппо в наихудшем свете: он и царский сатрап, и белоэмигрант, и враг всего осетинского народа, в частности, Коста Хетагурова. Все это беспочвенные обвинения. Правда, что Коста был немного обижен на него из-за нескольких ошибок, допущенных при издании книги «Ирон фаен-дыр». По этому поводу он сделал замечания Гаппо, но это не отменяет того факта, что Коста и Гаппо были добрыми друзьями. Г. Баев прекрасно понимал значение Коста для осетинского народа и высоко ценил его творчество. Когда Коста скончался, то одним из организаторов перевозки тела Коста из Лабы в Дзауджи-кау был Гаппо.

Об уважении и любви Г. Баева к Коста говорят и восторженные строки из его статьи, опубликованной в «Терских ведомостях» (№ 231, от 3 ноября 1905 года). «Для осетинского народа Коста является справедливо гордостью и тем духовным вождем, которые делают повороты в истории народов к свету и человечности».

Октябрьские события стали для Гаппо неприемлемы. Ему была чужда коммунистическая идеология, поэтому он был вынужден навсегда покинуть отчизну и эмигрировать за рубеж. Когда он был в опале, его называли белым эмигрантом и винили в бегстве за границу. А как поступило новое правительство с теми творческими работниками, которые остались здесь, со своим народом?! Всех уничтожило на корню, кого физически, кого морально. Это Чер-мен Бегизов, Георгий Малиев, Илас Арнигон, Сико Кулаев, Фар-нион, Гино Бараков, Цоцко Амбалов, Дзибка Бекоев... Да кто всех пересчитает... Правда, они дожили до 1937 года, но если бы Гаппо вовремя не покинул страну, то был бы также безжалостно расстрелян. И, скорее всего, раньше других.

Не в пример тем, кто щедро поливал его грязью и называл врагом народа, Гаппо сделал для Осетии очень много, преданно служа осетинской культуре даже вдали от родины. Последние годы Г. Баев жил и работал в Берлине. Он вел большую общественную работу, был доцентом Берлинского университета, читал лекции по осетинской филологии. Он опубликовал там «Ирон фаендыр» Коста, а также произведения других осетинских писателей. Еще и сегодня в Берлинском университете существует кабинет Гаппо Баева.

Судьба этого человека полна трагизма. Он был одинок, никогда не имел семьи, единственным светом в его душе, единственной радостью была Осетия, его родной народ. Все, что мог, он делал для своей отчизны, но в стране с одной партией этого никто не ценил. Для партийных функционеров Гаппо был только ярым реакционером, белоэмигрантом, лютым врагом Осетии, приспешником царя. Но история требует справедливости. Время расставляет все и всех по своим местам. И хотя сегодня Гаппо Баеву еще не воздают заслуженных почестей, я твердо верю, что очень скоро он займет свое достойное место в нелегкой истории осетинского народа.

Когда национальный театр ставит пьесу национального драматурга, зачем испуганно оглядываться по сторонам? Почему мы, ставя «Сослана Царазона» Гриша Плиева, должны бояться того, что скажут грузины? Бесспорно, театральные контакты — это прекрасно, но я не помню, чтобы мы когда-либо просили у того или иного театра позволения на постановку наших спектаклей. Но партия была тогда всесильна, и пьеса Гриша Плиева была послана в Тбилиси на рецензию. Эту рецензию написал известный осетинский ученый профессор Георгий Тогоев, давший произведению высшую оценку. Но все равно партийные органы Северной Осетии, руководимые Била-ром, запретили постановку пьесы. Мне часто приходили на память слова из комедии А. Грибоедова: «Ах, боже мой! Что станет говорить княгиня Марья Алексеевна!». Такой была и логика наших партийных руководителей.

Преступным было и равнодушное отношение республиканских партийных органов к самоотверженной работе актеров и всего коллектива театра. Они прекрасно знали, что театр готовит к постановке пьесу Гриша Плиева, как знали и то, что они запретят ее, но молчали, пока работа не была проделана до конца. Разве нельзя было сказать об этом заранее, чтобы нелегкий шестимесячный труд актеров не пропал даром? Не только можно, но и нужно было. Однако никто и не подумал о людях, которые отдавали своей работе столько сил и здоровья. Нет, партийные чиновники любой ценой стремились показать силу своей власти.

В то время главным режиссером театра был Геор Хугаев. Когда закрыли его спектакль «Давид-Сослан», он сразу же приступил к работе над пьесой «Гроза». Мне поручили в ней роль Бориса. Кое-кому это не понравилось. До меня дошли слова Коста Слано-ва: «Смотрите, какая хорошая роль досталось этому кударцу». Я был возмущен, но промолчал. Когда я работал в Юго-Осетинском театре, к нам из Северной Осетии приехал работать Володя Каи-ров, которого мы поставили главным режиссером театра. Затем приехали актеры Зарета Медоева, Габо Таугазов, Махамат Мад-заев, Тасолтан Мамсуров. Мадзаев несколько лет проработал главным режиссером в нашем театре. Но никогда ни у кого из нас даже мысли не мелькнуло: они северяне...

Вместе с нами в этом спектакле участвовал Бало Тхапсаев. Да, это был удивительный, неповторимый актер... У нас с ним было несколько отдельных сцен, и он сам приходил ко мне перед репетициями, приглашая поработать. Сначала я очень стеснялся, но когда узнал его поближе, стал первым обращаться к нему с приглашением... После этого мы всегда работали вместе, если были в одном спектакле. Перед каждым спектаклем он лично проверял, насколько прочны и правильно установлены декорации.

Для Бало главным в жизни было искусство. Он был прост, скромен, очень доверчив. Никогда не выпячивал себя, не требовал лучших ролей. В застольях держался с достоинством, в рамках лучших традиций и обычаев наших предков.

Наступил день премьеры «Грозы». Возможно, некоторые из актеров в этом спектакле были не на своих местах, в том числе и я. Это отрицательно сказалось на успехе спектакля. Главную роль исполняла Тереза Кантемирова. Ее игру критиковали, мол, она не сумела внести в свою роль ничего нового. Конечно, в ее трактовке роли было много наигранного, избитого, но то, что Кантемирова рождена для этой роли — было бесспорно. Играя роль Бориса, я понял, что Тереза обладает большим талантом. Досталось и мне, сказали, что в моей игре не чувствуется любви к Катерине. Особенно запомнился один смехотворный выпад против меня: Бекоев, говорят, похож на Урузмага Хурумова, да еще и подгримировался под него. Можно ли услышать под сводами театра что-либо более глупое?

Особенно несправедливо отнеслись к Вере Уртаевой, исполнившей в спектакле роль Кабанихи. Наш спектакль занял на всесоюзном театральном фестивале второе место, а Тереза Кантемирова — Катерина заняла первое место среди исполнительниц этой роли. Ее фото было напечатано на обложке журнала «Театральная жизнь». Такова театральная жизнь...

На спектакль «Гроза» было написано три рецензии в газетах Дзауджикау, Костромы и Цхинвала. О моей игре тоже никто ничего плохого не сказал. Это немного развеяло мою обиду...

Видимо, каждый профессиональный театр обладает своей спецификой, своим творческим лицом. Моя сценическая жизнь началась в Юго-Осетинском театре. Здесь я обрел себя как актер. Моими учителям были такие мастера своего дела, как Сона Джатиева, Георгий Губиев, Борис Цховребов, Степан Газзаев, Габо Таугазов и другие. Но и в Юго-Осетинском, и в Северо-Осетинском театре мне очень не нравилось одно обстоятельство: и тут, и там среди актеров царила зависть — самая порочная и губительная черта человеческого характера. Хотя, кто знает, порой зависть губит человека, а иногда и вдохновляет на достижение более сложных задач. Вот что пишет об этом русская писательница А.Я. Панаева в своих «Воспоминаниях»: «...Танцовщица Андреанова была лучше Смирновой... Благодаря враждебным отношениям партий обе они сделались выдающимися танцовщицами: без этого их сценическое поприще было бы очень скромное».

Возможно, не такое уж плохое качество зависть, если только человек не желает для других только плохого и не воспринимает чужой успех как свое поражение и унижение. К сожалению, такое болезненное себялюбие я чувствовал в актерской среде обоих театров. И все же, заслуги Северо-Осетинского театра перед осетинской историей и культурой огромны. Только жизнеспособность и непреходящая трудоспособность талантливейшего коллектива театра могли дать миру такого гениального трагика, как Бало Тхапса-ев. Конечно, никому не хочется стареть, особенно актеру. Ему хочется как можно дольше играть роли молодых героев. К сожалению, есть такие, кто не может смириться с неизбежным старением, в результате их творческая деятельность идет на спад.

Когда мы привезли «Давида-Сослана» в Южную Осетию и в первый раз показали спектакль, после окончания к нам за кулисы прорвались зрители и возмущенно спрашивали, почему роль царицы Тамары мы дали играть пожилой актрисе? Руководство театра, видя такое возмущение зрителей, передало эту роль Терезе Канте-мировой. Народ валом повалил в театр.

Так же в пьесе Георгия Черчесова «Похищенная» роль главной героини, 17-летней девушки, играла женщина в возрасте — Лена Туменова. Правда, в конце пьесы она играла роль уже постаревшей героини. Но все пять картин спектакля приходились на ее сценическую молодость, и только в одной она играла героиню своего возраста. Это, конечно, неправильно, так как актриса не сумела воплотить в этом образе молодость и жар души своей юной героини.

В дни торжеств по случаю присоединения Осетии к России наш театр тоже начал готовиться к гастролям в Москву. На празднование выделяли много денег. По заказу театра писатель Василий Цаголов создал сценический вариант своего романа на русском языке «Послы гор». Мы приступили к его постановке. Работа шла тяжело, требовала огромных нервных затрат, автору тоже не давали покоя, требовали от него все новых и новых сцен... Вмешивались в сценарий и обкомовские работники, внося в текст поправки, отдельные фразы, слова...

Мне пришлось переписывать свою роль семь раз. Я играл одного из мудрых старцев Осетии. Наконец спектакль был поставлен. Чуть ли не вся Осетия отправилась в Москву: писатели, художники, композиторы, танцоры, певцы представляли свое мастерство, кто как мог.

Мы показали три спектакля, начав с «Послов гор». Когда на четвертый день труппу собрали на обсуждение спектакля, нам стало не по себе: наших «Послов гор» так раскритиковали, что некоторые актеры, не выдержав такого разгрома и унижения, один за другим бежали с разбора.

Автор так разозлился, что забрал из театра и те пьесы, которые до этого написал специально для нас, несмотря на то, что они уже были внесены в репертуар. С того дня его ноги уже не были в театре. В тексте сценического варианта «Послов гор» при постановке спектакля от слов автора почти ничего не осталось. А ответ за текст в Москве держал только автор.

Однажды мы готовили пьесу Георгия Черчесова «Похищенная». Я не считаю это произведение слишком уж слабым. В нашем театре ставились пьесы намного слабее. Но основной недостаток ее в том, что автору не удалось ясно показать свой основной персонаж в каком-либо определенном отрезке времени. В драматическом произведении действие должно постепенно нарастать, поднимаясь до самых драматургических высот.

В «Похищенной» была масса нереальных фактов, каждый из которых отдельно годился для создания самостоятельного произведения. Безмерно растянуто время действия — с семнадцатого года вплоть до окончания войны. Все перемешано, спутано, эпизоды легко перескакивают один через другой, не обнаруживая никакой связи между собой, не имея единого цементирующего стержня, кроме общего названия пьесы. Такие недостатки характерны не только для этой, отдельно взятой пьесы. В общем и целом осетинская драматургия страдает от избытка подобных недоработок, поэтому значительная часть инсценированных драматических произведений не имела успеха. Зритель не принял их. Произведение, заключающее в себе нотки ложного патриотизма и романтизма, обречено на вечное забвение.

Особенно ярко проявились вышеназванные факторы в пьесе Ца-голова «Послы гор». Своим произведением автор доказал, что фальсифицировать историю невозможно. Да, присоединение Осетии к России дало нашему народу много хорошего. Определенная часть граждан действительно добровольно хотела этого присоединения. Но никогда не надо забывать одно: народ есть народ, и многие понимали вторжение царских войск как вражескую агрессию, восстали против насилия, ведя с ним мужественный, но неравный бой. В этом состоит историческая правда, и нельзя манипулировать ею, приспосабливаясь к требованиям того или иного времени.

В тот год мой друг Владимир Ванеев прислал мне свою драму «Невестка Кубатиевых». Мол, прочти и скажи свое мнение. Мне драма очень понравилась, и я передал ее на художественный совет нашего театра. Почти год провалялась рукопись в ящиках стола. Я пытался напомнить о ней, но все напрасно. Делать было нечего, и мне пришлось отправить ее обратно автору. После этого драма была поставлена на сцене Юго-Осетинского драмтеатра. Когда эту пьесу привезли в Северную Осетию на гастроли, многие из наших актеров удивлялись: эта пьеса была у нас в театре, а мы ее не поставили?!

Через год мой друг прислал новую пьесу «Хилакская крепость». Прочитав ее, я понял, что автор набирает силу как драматург, его глубоко волнует судьба родного народа, его будущее. Свобода или смерть — эта мысль пронизывает пьесу от начала до конца. Я поделился своей радостью с другом Бексолтаном Тлатовым. Он прочел пьесу, она ему понравилась, сказал, что мы обязательно должны поставить ее. Я передал ее в театр. Общее мнение было такое: в нашем репертуаре уже есть две пьесы на эту тему. Действительно, уже давно в репертуаре театра была пьеса Раисы Ху-бецовой «Хетаг». Затем принес свою пьесу «Отверженный ангел» Шамиль Джигкаев. Его пьеса больше пришлась по душе актерскому коллективу, и ей дали «зеленый свет».

В этот период Анатолий Дзиваев учился в Москве на режиссерском факультете, готовился к дипломной работе и подбирал для нее пьесу. Я предложил ему «Хилакскую крепость». Пьеса Анатолию понравилась, он сказал, что будет ее ставить. Но когда дело дошло до худсовета театра, ему сказали, что дипломный спектакль он будет ставить в нашем театре, поэтому должен выбрать одну из пьес театрального репертуара. Дзиваев выбрал «Отверженного ангела». Спектакль имел успех, а «Хилакская крепость» с успехом прошла и до сих пор идет в Цхинвале.

Во второй половине 70-х годов семеро молодых людей написали заявления об уходе из театра из-за отсутствия нормальных бытовых условий. За последние десять лет ни одному из актеров не было выделено квартиры. Руководителем республики тогда был Б. Кабалоев. Речь шла о квартирах, и когда их пообещали, дело повернули против режиссеров, мол, все они постарели, ушло их время. Это касалось Маирбека Цаликова и главного режиссера. 30 процентов коллектива поддерживали это решение, остальные 70 процентов были против. Пошли слухи, что главным режиссером в театр приглашают дочь Е. Бритаева Зарифу. Елбыздыко — мой любимый драматург, я играл в его пьесах, поэтому и к дочери его относился с уважением, хотя под ее руководством не работал и знаком с ней не был. Мне казалось, что дочь Елбыздыко принесет много полезного нашему театру. Зарифа и раньше работала в этом театре, но не сумела найти общего языка с кем-то и ушла главным режиссером в Русский театр.

Я поделился своими мыслями с Лавером Макиевым, который тоже считал приход Зарифы Бритаевой в осетинский театр положительным фактом. Мол, она хороший режиссер, честный, справедливый человек.

Наше мнение о Георе Хугаеве было единым. Как режиссеру ему нет равных, всем хочется работать с ним, даже тем, кто по тем или иным причинам недолюбливает его. Он всегда спокоен, корректен, работает тихо, без шумихи и ругани, но очень скрытен в своих мыслях, никогда не поймешь, о чем он думает, чего хочет. Но никто другой не оставил на осетинской сцене такого яркого следа. Его работы «Тимон Афинский», «Гамлет», «На дне» заняли достойное место в истории осетинской сцены. Думаю, что первый уход Геора нанес театру большой урон. Наши взаимоотношения не всегда были гладкими, но в жизни есть одна правда, и это главное. Дела отдельного человека никогда не будут превыше исторической правды. Ушли из театра Маирбек Цаликов и Геор Хуга-ев. Место Хугаева заняла Зарифа Бритаева.

Многие из актеров резко изменили свое отношение ко мне, вели себя так, как будто я уже и не работаю здесь. Стали освобождать репертуар от пьес Геора Хугаева, перестали ставить спектакли. Театр временно закрыли, мол, с приходом Зарифы начинается новая эра в театре.

Мы начали работать над пьесой Хаджумара Цопанова «Лицом к лицу». Произведение повествует о создании колхозов в Осетии, о раскулачивании, борьбе комсомольцев за новую жизнь и т.д. В работе участвовал весь театр, была организована громкая реклама — вот, мол, начало новой эры в театре. Но народ стал намного умнее и разборчивее.

Выше я уже говорил о лжепатриотизме и лжеромантизме. Этими отрицательными чертами сильно грешило вышеназванное произведение. Более шестидесяти лет прошло с начала создания колхозов, которые обездолили земледельца, изгнали его из села, оторвали от земли. И все это хорошо знал народ. Не знали этого только Хаджумар Цопанов и Зарифа. Актерам очень не нравилась пьеса, в ней не было и мизера правды, естественно, успеха она не имела, и ее сразу же сняли из репертуара. На таком же низком уровне написана пьеса Е. Уруймаговой и ее дочери Лемзы Тибиловой «Одиннадцать дней». События революции семнадцатого года уже никого не интересовали, пишущие на эту тему были оторваны от проблем реальной жизни.

Зарифа осуществила постановку пьесы Гриша Плиева «Обнаженный меч». Ни автор, ни режиссер-постановщик не сумели сказать ничего нового о Коста, о его мировоззрении. За долгие пять лет, с 1976 по 1980 год, она сумела поставить один-един-ственный хороший спектакль — «Тартюф». Спектакль получился удачным. Мы показывали его и в Москве, где он прошел с большим успехом.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒