Берг Dок Николай: другие произведения. 26 страница

Потому как вещи "Жилистый хомяк" - как метко прозвали старшину в роте - говорил чудовищные. Ну, наверное, все в этой должности таковы. Никакой восторженности и никакого доверия газетным передовицам. А собеседник был не прост и повоевать успел. В России он оставил шесть пальцев ног, отмороженных напрочь, благодаря чему и кантовался в спокойной Франции. В одной из "желудочных дивизий для плоскостопых и увечных", где как раз несли службу такие хитрые и болезные.

Высадку американцев он пережил с трудом, отделавшись обгоревшей спиной - машина полыхнула как факел, когда на нее выскочили американские штурмовики. А теперь в Рейхе все стало так неладно, что пришлось из учебной дивизии двигать на фронт - за славой и очередными увечьями. Странно было слышать, что те дела во Франции оказались весьма темными.

-Ты думаешь камрад, что там все так было просто? О, нет, там было самое настоящее предательство! - уверенно заявил гауптфельдфебель лейтенанту.

- Брось, сам же говорил, что все держалось на соплях - возразил захмелевший уже Поппендик. Его немножко рассолодило и от выпивки и от еды и от тепла. А еще ему взгрустнулось. Уютные старые прусские казармы, пропахшие угольной пылью и сапожной ваксой еще со времен Фридриха Великого, завтра надо было поменять на дорогу к фронту, холод, мокрые ноги и простуженный нос. Да и дорога была коротенькой, русские уже стояли совсем рядом - в Польском генерал-губернаторстве.

- Да, на соплях. Но держалось! А теперь объясни, зачем надо было с береговых батарей увозить в тыл половину боезапаса? За неделю до высадки! При острейшей нехватке любого транспорта, даже у меня грузовик забрали с шофером. Дескать, для обеспечения безопасности от возможных бомбардировок! И - заметь, камрад, не было никаких бомбардировок! - припер его доводами к стене обмороженный, обгоревший и трижды награжденный, прошедший таким образом огонь, воду и медные трубы сослуживец.

- И когда началось - стрелять оказалось нечем? - сделал безукоризненный логический вывод командир взвода.

- Именно! Снарядов и патронов хватило им - самым расчетливым - до вечера. Горячие и суетливые уже до обеда все выпулили, благо целей было - куда ни плюнь, попадешь в янки, так они там кишели. А потом что оставалось делать? Привезти обратно увезенное не на чем и некому, в воздухе там творилось такое... Да ты наверное слыхал эту поговорку из Франции? - ехидно усмехнулся старшина.

- Какую?

- Эту, где "если в небе сверкающие самолеты - то это янки, если зеленые - то лайми, а если в небе нет самолетов - то это люфтваффе!" Там пешему с тележкой зеленщика по дороге было не пробежать, тут же "Мустанги" и "Тандерболты" атаковали все, что пошевелилось, так что все остались без снарядов и даже - патронов. Представь, на пулеметную точку максимум было всего по 10 000 унитаров. А скорострельность у МГ - 1000 в минуту! И чем такое кончается? - вопросительно поднял белесую бровь, глянул внимательно.

- Это понятно, сам видал... Взрывать оставляемую технику и отходить, больше нечего делать... Но это могло быть и совпадением, дружище!

- Конечно, совпадение, как же! Роммель уехал к жене в Рейх, день рождения отмечать, всех командиров старших собрали на совещание - аж на юге Франции. Армия на момент высадки оказалась без головы. И заметь еще совпадение - никто понятия не имел ни когда начнется высадка, ни где. Ждали - и хорошо ждали. Войска все боеспособные туда собрали. Но - не там и не тогда. И перебросили только тогда, когда эти засранцы уже заняли не то, что плацдармы - а здоровенный кусок территории. Нас бросили драться с парашютистами - и мы там обалдели - янки выкинули на парашютах манекены. Несколько тысяч! Мы сразу сообщили, что это обман! И что ты думаешь? Войска все прибывали и прибывали туда, где валялись эти неживые болваны. Но туда, где шла высадка не послали никого! - старшина усмехнулся. помотал головой и продолжил:

- Уж мы не растерялись и нарезали себе этого парашютного шелка от души - потом пригодился. (Посерьезнел, отвлекся от приятных воспоминаний) А так совпало - что арестовали после заговора и покушения за измену почти всю верхушку абвера, ты же газеты читаешь. Так объясни мне - почему из тех абверовцев, что отвечают за Восток - никого не загребли. А вот что Западным направлением занимались - всю верхушку засадили. Во главе с этим чертовым греком! - и "Жилистый хомяк" злобно высморкался в здоровенный носовой платок, судя по всему - как раз из того самого шелка.

- Ты о ком?

- О Канарисе. Он из этих сраных греков, а те перед англичанами готовы распластаться в любой миг. Ты понимаешь, что если ВСЯ информация о высадке была ложной - то это не может быть случайно. Это означает простое - все наши разведчики работали на англичан. Все! Поголовно - от агентов в Англии до руководства здесь. Потому как проглядеть такого размера подготовку - просто невозможно. А ты говоришь - не измена!

- Ничего, сейчас в Арденнах наши удачно бьют всю эту сволочь! К рождеству уже и закончат! Прозит! - потянулся с алюминиевой стопкой. Чокнулись. Немецкий шнапс пился легко и пока запас имелся. Поппендик поморщился, вспоминая жуткий польский бимбер. Скоро придется давиться этой дрянью.

- В январе нам всыплют - лаконично остудил его фантазию гауптфельдфебель.

- Почему?

- Во Франции этот месяц - солнечный. как тучки разойдутся, так плутократы поднимут всю свою авиацию. Которой наши ничего противопоставить не могут. В Люфтваффе сейчас такой бедлам... И раньше-то дерьма хватало, а сейчас они и совсем с ума посходили, вместе с жирным боровом Майером. А Иваны всегда наступают зимой.

- Погоди! Какой такой Майер? Я не припомню среди летунов такого! - наморщил лоб лейтенант.

- Просто ты молодой. А я отлично помню, как еще до войны этот боров во всеуслышание заявил: 'Если хоть один вражеский бомбардировщик долетит до Рура, зовите меня не Германом Герингом, а Мейером!' - "Жилистый хомяк" посмотрел иронично на собеседника.

- Не слыхал такого - признал Поппендик.

- Можешь это проверить. Если где найдешь старые газеты и будет время и охота.

- Я и так верю. Но мы же еще можем повернуть ход войны вспять? Фюрер же обещал сверх оружие, раньше - он не ошибался! - пытаясь убедить хотя бы самого себя, заявил охмелевший лейтенант.

- Знаешь, камарад, чем дальше, тем больше мне кажется, что это не мы побеждали. Нам очень хорошо помогали жирные коты. Причем не наши - а оттуда. Издалека. Просто представь - сколько это стоит - создать армию, танковые части, люфтваффе, кригсмарине - с нуля, да еще в годных для войны количествах.

- Мы, немцы, тогда затянули пояса. Пушки вместо масла - ты ж помнишь! - выпалил Поппендик, которому этот разговор нравился все меньше и меньше. Даже не потому, что от слов собутыльника отдавало предательством, пораженчеством и оскорблением фюрера и всего германского народа. Нет, тут было другое. Очень уж остро почувствовалось - идешь бараном на бойню, а твоим мясом и шкурой будут пользоваться другие, которые тебя и наладили в мясокомбинат. И если раньше можно было обманывать себя, что гибель окажется не напрасной - она, дескать, будет на пользу своим родным и другим людям своего племени, то сейчас получалось совсем иное ощущение. И сам ты баран и все твое племя - такое же баранье стадо, направляемое козлами в ворота, откуда остро тянет кровью...

- Э, камарад, сколько надо масла, чтобы сделать один танк? И потом - чтоб сделать масло - нужна всего одна корова. Для танка нужно совсем другое. Для войны нужны три вещи - деньги, еще больше денег и совсем много денег! Ты помнишь, какая была инфляция? Помнишь нашу послевоенную нищету, растянутую на десятилетия? Помнишь, вижу. Откуда бы у нас взялись бы такие миллиарды? Колоний нет, репарации, торговать нечем... Из Германии эта сволочь высосала все соки. И я точно знаю - они нам сами давали займы, чтобы мы сделали пушки и танки. Англо-саксы и лягушатники. Нам скормили Европу, чтобы мы закусились с русскими и выпустили друг другу кишки. Беспроигрышный вариант. И теперь нас добивают. Англия победила, как и в ту войну - печально заявил старшина. Чувствовалось, что он говорит эти страшные для любого немца слова через силу, сам не хочет в это верить... Но человек он прагматичный, жизнь знает и обманывать себя у него получается плохо. Потому и болтает с надежным слушателем, что самому в себе такое держать горько и трудно. Выжигает изнутри такое знание, словно кислоты напился из аккумулятора.

- Но фюрер... Это было его решение... Он же говорил... И мы сами решали, что делать дальше - после каждой победы!

- Дальше понятно. Это было и до, это есть и сейчас. Это нельзя игнорировать ни в каких делах. Никакой Сталин ни с каким Гитлером никогда не схлестнутся один на один. Всегда будет это влияние, это уж точно - задумчиво сказал гауптфельдфебель, вертя в пальцах алюминиевую стопочку.

- Но мы побеждали! Одну страну за другой! Ты же сам воевал еще в Бельгии и Дании! - напомнил старому вояке его биографию лейтенант.

- Теперь у меня язык не поворачивается назвать ту прогулку войной. Отлично помню, как датчане сами, добровольно, кинулись чинить дорогу и мост, чтобы мы проехали побыстрее. Успехи польской и французской кампаний вермахта, а также его быстрое продвижение после нападения на Россию обусловлены в первую очередь изменой в руководстве атакованных государств. Измена была подготовлена силами гораздо более могущественными и глобальными, чем наш фюрер. Польское правительство бросило и армию и свою страну - и удрало в полном составе в Румынию - на третьей неделе войны их и след простыл! Гитлер мог им это приказать, как считаешь? Вот бритты - могли. И - думаю - приказали. Нам стелили ковровую дорожку, чтоб было с чем напасть на русских. Поскольку Союз оказался более устойчивой системой, он смог такой удар выдержать. И наши успехи кончились... Выпьем?

- Выпьем! Прозит! - опрокинул себе в глотку огненную воду лейтенант.

- Понимаешь, камрад, когда Гитлер как бы извинялся перед нами, говоря о тяжести войны и невзгодах, он имел в виду не то, что плохо нападать на русских, которые ему ничего не сделали, а то, что будет это тяжелое и опасное дело. Но тут же отмазывался, что жидобольшевики отдельно, а народ отдельно. Не в том смысле, что народ хороший, а что есть там раскол, и кое-кто нам поможет. Конкретно он знал расклад, ограниченный круг лиц, но нутром чуяли все и понимали правильно. У нас в Дрездене тогда, 22 июня, мало кто радовался... А теперь - опять на два фронта раскорячились и резервов уже нет...

- Брось, старина, ты слишком грустно смотришь на жизнь!- скорее для себя сказал Поппендик.

- Я на жизнь всегда смотрю весело, камарад. Потому что какая - никакая, а она все же жизнь. Вот на смерть я смотрю грустно. А война - это как раз... Хотя... Война, как и все остальное в этом мире, может быть и добром, и злом. Все дело в конкретике. Идея, что война нужна только толстосумам и королям, напрашивается. Но она в принципе ложная, хотя во многих случаях это может быть и так - задумчиво сказал "Жилистый хомяк".

- Ты переплюнул пару классических философских школ Древней Греции, это точно. Такой секвенции, или как там это называется, я давно не слыхал в танковых войсках. К слову посчитал я тут на пальцах - за день из одного пулемета не расстрелять 10 000 патронов.

- А ты зануда, господин лейтенант!

- Нет, просто люблю, чтоб все было ясно. Иначе в жизни - как в румынском ресторане - десять марок, восемнадцать пфеннигов плюс семь марок, шестьдесят четыре пфеннига и кофе за девяносто шесть пфеннигов - и в итоге в счете тридцать три марки, пятьдесят восемь пфеннигов. Сам ведь знаешь - после двухсот - трехсот выстрелов ствол перегреется, надо менять. Вот и получается, что поднаврали камарады - раздумчиво сказал хмельной Поппендик, которому даже алкоголь никогда не портил встроенный в мозг с малых лет арифмометр.

- Вот ты дал! Прозит! - и по глотке приятный огонек прокатился.

- Прозит! Сам подумай, дружище. Вот сидим мы, герои и надежда нации, с тобой в окопе со всеми возможными удобствами и доступной роскошью - начал польщенный вниманием лейтенант.

- В малом пулеметном бункере на берегу - поправил его раскрасневшийся старшина. Достал откуда-то из глубин тайных палку добротно выглядящей колбасы и хоть был не очень уже тверд на ногах, но резал уверенно, тонкими красными ломтиками. Мясом запахло, настоящей колбасой времен побед и триумфов.

- Хорошо, вот сидим мы с тобой в уютном бункере с облицовкой крутостей, вентиляцией и перископом в Нормандии. И знаем, что в общем-то, на Востоке жопа, а тут плоскостопые с гастритными в дивизиях боевых инвалидов за место насмерть бьются. И оружия у нас очень много, потому можно открыть музей антиквариата и выставку памяти Великой Войны.

Авиация витает в небесах и не здесь, кригс Марина уехала искать счастье и спасать Рейх в другом месте. И тут с моря прет армада. Глаз не хватает все это сразу увидеть! Даже без бинокля смотреть неприятно, а в бинокль - и совсем гадостное зрелище. Потому что там реально до черта всего и не только эсминцы и катера, хотя нам и эсминца за глаза. Оно еще при этом немного стреляет а сверху кидают всякую дрянь с самолетов. Не наших, конечно. Вот все это дерьмо вылезает кучами и толпами на берег и с него вываливаются какие-то выродки, причем зачем-то с оружием, и начинается немного война. Причем ублюдков как-то очень уж дохрена, и даже прибившемуся к нам в окоп дефективному умом плоскостопому, становится ясно, что это ни фига не рейд коммандос, не разводка боем и даже не имитация брачных игр канадских танков на галечном пляже.

Это всерьез и надолго.

И что, мы с тобой отстреляем по этим обосранным микки-маусам больше, чем требуется, чтобы перегреть ствол любимого МГ-42? А это если сразу то 200 патронов.

Ну если не сразу и потом еще пусть плюется - то 500... Хотя как не сразу, если их прется толпа и если не стрелять - они зачем-то ползут все ближе, хотя мы не знакомы и не давали повода на такое амикошонство? Придется ведь стрелять, много и часто, ну не нравится нам эта публика.

Кто знает, какие у них намеренья... Поди пойми, что у этих дураков на уме. Зачем-то ведь они приплыли?

Старшина, широко ухмыльнулся и поощренный вниманием аудитории Поппендик продолжил вдохновенно:

- Нет, ладно. Мы с тобой герои, чего там скрывать. Даже плоскостопый третий номер, обосравшись, подает ленту так, что пулемет строчит не уставая! И у нас очко стальное, мы достали из пенала запасной ствол, вытряхнули на ногу дурню раскаленную железяку и поставили новый баррель! И отстреляли еще пятьсот пуль, чтоб каждая в цель, как это принято у нас, образцовых воинов Рейха.

Беда в том, что раскаленный ствол стынет летом часа два с половиной. Но находчивый гастритник сбегал на соседнюю площадку, где зачем-то смололо в фарш снарядом с эсминца таких же как мы, только не героев, а просто. И он оттуда притащил нам еще один ствол! Ты, конечно посмотрел сурово, но пока ничего не стал говорить. Мы же, как-никак, несгибаемые немцы - у нас орднунг. И мы отстреляли еще полтыщи патронов... но первый ствол все одно хрен успеет остыть.

Задумчиво посмотрев на часы с гравировкой портрета Фюрера на крышке, я говорю: "Камарад, а ведь скоро обед. А у нас еще восемь тысяч патронов!"

А ты так злобно: "Если мы и сегодня опоздаем на раздачу еды, товарищи выловят из наших порций все мясо! И всю брюкву! Это недопустимо! А еще я должен сегодня забрать выстиранное ротное белье! До 17:00!"

Тут третий номер что-то невпопад вякает идеологически неверное и даже где-то предательское, и мы его легонечко колотим, обжигая руки об еще не остывший первый ствол, передавая железяку друг-другу, как картошку из огня. А эта сволочь на берегу все лезет и лезет и ее все больше, как из дырявой бочки дерьмо потоком. И снарядов у них совершенно невиданное количество. И они явно хотят все их именно в нас выпулить. И в этом есть что-то уже слишком личное.

В итоге решаем идти на обед, пока не поздно, велев плоскостопому посидеть и пострелять из винтовки куда-то туда три минуты, и только после этого идти сдаваться.

И, помня про белье, которое надо забрать из тыловой деревни именно сегодня, схватив горячий пулемет, крабами несемся за ближайший бархан. Оставшийся болван, конечно, стрельнул только три раза, и едва мы скрылись - радостно визжа побежал сдаваться.

- А мы? - невольно втянувшись в излагаемое и уже переживая приключение как бы самого себя, спросил старшина. Ему никогда раньше не доводилось становиться героем легенд и сказаний и поневоле это увлекало.

- А мы геройски измазавшись по пути в глине, с закопченным пулеметом и обожженными руками являемся под вечер к командованию своего гастритного батальона со строгой диетой и докладываем, как мы героически защищали Западное побережье Рейха.

- Вы почему позицию бросили, омерзительные твари, недостойные называться даже грязными свиньями?! - грозно орет на нас командир - Кто дал приказ сдр... на отход? В штрафбат, на Восточный фронт отправлю сию секунду незамедлительно!

- Так это, господин полковник, Фюрером клянусь, мы сделали все, что могли! Вот - мишленге буду - все до последнего патрона! Оставалось только комками глины и сухой травой кидаться, но и глина кончилась! - докладываю ему я и смотрю честными глазами в его честные глаза.

- А я что делаю? - уже вовсю похохатывая, уточнил гауптфельдфебель.

- Ты, разумеется, смотришь еще более честным взглядом и твердо, как подобает истинно германскому воину, говоришь: "А и было то их у нас - печально эдак глядя вдаль, поддерживаешь ты: "Патронов-то тех... Всего-то десять... Десять паршивых тысяч... И все, все до единого - пу-пу-пу-пу-пу!... Каждый в цель... Эх, еще бы пару обойм!... Они уже почти все кончились - те, что бегали на берегу! Но нам нечем было стрелять!" - машешь рукой и утираешь скупую слезу уголком каски.

- Ну... Ладно, ладно, парни! - отмякает оберст - Это ж я так. Для порядку. А то всякие недостойные звания немцев трусы и негодяи побросали позиции и сбежали. А вы - молодцы! Но - учтите - проверим, не бросили ли патроны! - заканчивает свою речь родной командир и все в штабе любуются нами, героями с обгоревшим пулеметом и красными с ветра и прогулки физиономиями.

- А ты что?

- Я разумеется, вытягиваюсь в струну, выпячиваю еще больше свою геройскую грудь и рявкаю: "Так точно, господин полковник! - пока говорю это - добавляю про себя: "Кальсоны свои проверь, толстый болван! Проверит он, проверяльщик, как же, жаба из болота. Там уже янки кучами, а сам он, болван тупой, черт знает, где весь день болтался и в штаб прибыл час назад!"

- Хорошо, парни - говорит нам оберст: "Вы славно потрудились, и вам пора ехать отдохнуть. Насчет Восточного фронта это я так, сказанул сгоряча, конечно. Там настоящая бойня, и дураки туда не требуются. Поедете в Италию. Там отдохнете, сил наберетесь. Сейчас командировки подпишу - вот, место красивое, город на три тысячи человек, рядом четыре церкви, шесть борделей, лес, горы... Собирайте свои бебехи, и чтоб до самого лагеря военнопленных я вас больше не видел! - победоносно закончил разошедшийся Поппендик.

Гауптфельдфебель аж подавился от последней фразы и закашлялся, вытирая выступившие слезы.

Лейтенант перевел дух, он давненько так не выступал - со школы, пожалуй, там он любил декламировать со сцены. Аплодисментов от жестковыйного компаньона было точно не дождаться, потому актер поощрил себя колбасой. Действительно - той, с почти уже забытым вкусом. Теперь такую уже не делали, к сожалению.

- Мда, теперь и в Италии делать нечего - старшина покачал головой, просмеявшись от души.

- Выше голову товарищ! Мы еще покажем всем вокруг величие нашего духа и мощь нашего оружия. Кошечки наши уже прибыли, все - новенькие, воняют свежей краской - неожиданно немного печально сказал в ответ лейтенант.

- То-то и оно, что все новенькие - понимающе кивнул гауптфельдфебель. Как опытный вояка он тоже отметил разницу в поступлении техники за последний год. Раньше пополнения шли с большим количеством отремонтированной брони. Теперь "старый" танк в пополнение попадал редко. И это могло означать только одно - вся подбитая техника оставалась врагу, нечего было ремонтировать после очередного русского наступления. Которые стали уже так же постоянны и неотвратимы, как смена времен года.

- Ты слыхал, твоего фанена несмотря на плохой отзыв все же направили дальше по рельсам офицерства? - глянул внимательно старшина.

- Ну да - Поппендик поморщился. Дурень, который устроил ему такую гадость на показательных учения при комиссии, учился на офицерский чин.

Раньше - такой кандидат, досконально проверенный и рекомендованный и гитлерюгендом, и полицией, и медкомиссией, и много кем еще, после сдачи экзаменов с ходу шел рядовым солдатом в часть, где служил год, познавая все тонкости солдатского бытия. После этого, получив положительный отзыв и рекомендацию начальства, пришивал себе лычки ефрейтора и с гордым названием "фаненюнкер" учился полгода всяким теориям и еще полгода - в другом уже полку, проходил службу как ефрейтор.

Если командиры давали ему одобрительный отзыв - шел выше, получив звание "фаненутнерофицер", командуя отделением и потом - служа замкомвзвода, постигая и эти тонкости. Опять же - сначала практику унтерофицерскую, потом снова теорию, на что уходил еще год. Если и в третьем полку начальство оставалось им довольно - то он получал опять же положительный отзыв и характеристику и оставалось такому везунчику пройти последний этап - после курса теории в четвертом полку в звании "фенриха" командовать взводом и получить от командиров четвертого полка рекомендации. Такой подход отсекал возможность устройства по блату и прочие злоумышления, результат получался вполне объективный.

После всего этого, мытый в семи водах и тертый семью мочалками, кандидат сдавал экзамены и отправлялся "оберфенрихом" туда, где должен был служить постоянно. Если и там начальство было им довольно - получал, наконец, звание "лейтенанта". Но перед присвоением каждого следующего звания посылался на переподготовку.

До войны - да и в начале - все это занимало прилично времени. Чем дальше, тем больше сокращались сроки - с полугода до пары месяцев на каждом этапе. Те, кому не повезло и начальство осталось недовольно - стопорились на том звании, в котором были и проштрафились - и служили дальше солдатами, ефрейторами и унтерами. И было их не меньше четверти от всех обучаемых. Офицеры же получались качественными.

А сейчас эта отлаженная система, показавшая свою надежность - стала давать сбои. Потери оказались ужасными, пришлось увеличивать прием в училища. Дальше - больше, сократили время обучения. Стали сразу готовить к офицерству по сильно урезанной программе выслужившихся и отличившихся унтерофицеров и фельдфебелей, не утомляя теорией.

И вот, извольте видеть - уже и не отсеивают плевелы от злаков... Паршивый знак, для понимающих суть проблемы людей. И - тем более паршивый, что не единственный. За что ни схватись - все вокруг подавало паршивые знаки. даже и колбаса эта роскошная, которая раньше была вполне обычной, даже год назад еще. А теперь такое стало лакомством и редкостью, жратва сильно ухудшилась, что заметно. И Поппендик грустно это сказал. Фальшивая колбаса из гороха ему категорически не нравилась.

- Эх, даже крупа тоже стала хуже... Люди с удовольствием покупали фальшивую крупу, сделанную из колбасы. Но когда колбасу для фальшивой крупы стали делать из фальшивого риса, спрос упал. И все потому, что фальшивый рис делали из натуральных опилок - философски ответил старшина.

- Зато вши в чертовой Польше будут самые настоящие. В России и то вши не такие злые были, а польские - просто сатанинское наказание! И наша вонючая химия на них не действует! Только кожа воспаляется и чешется пуще, чем от вшей! - кивнул головой захмелевший лейтенант.

- Это да, почти как итальянские клопы. Те тоже зверье из преисподней. Мы сначала ставили ножки кроватей в баночки из-под сардинок и оставляли там немного масла. Помогло первые дня три. Потом эта гадость навострилась десантироваться сверху - с потолка. Мы их жгли свечками, чуть казарму не спалили. Эх, какие времена - масло в глотку уже не лезло, сейчас сказал бы мне кто на клопов его изводить...

Вечер прошел в таких приятных воспоминаниях и Поппендик не раз вспоминал уютную каптерку и тот спокойный вечер в Германии. Несмотря на мрачные пророчества гауптфельдфебеля на новом месте тоже было тихо. Не уютно, но все же сносно. Иваны не беспокоили особо и Рождество встретили хоть и весьма скромно, но во всяком случае в сухом и теплом доме. И поели сытно и выпили достаточно и домашних своих вспомнили и песни попели. Ночь была тихая и мирная, даже стрельбы не было слышно, хотя дивизия стояла непривычно близко к передовой. Не совсем уж рядом, но слишком близко и пальба артиллерии бывала отлично слышна.

- Видишь, все не так плохо! И в Арденнах куда ни шло, мы наступаем, судя по газетам - и тут сидим прочно, вон сколько всего накопали, да еще и когда ехали - видал рубежи готовые? Русские обломают зубы! - подначил хмурого приятеля лейтенант, когда они шли спать.

- Видишь ли, по газетам судя в Арденнах наши не продвинулись за неделю ни на метр. Это уже не наступление, полагаю. А так хотелось бы мне, чтобы твои речи попали богу в уши. Это у тебя взвод укомплектован, а у меня в подчинении половина положенного. Всех матерых тыловых крыс гонят в боевые подразделения, а взамен дают шваль и рухлядь - либо зеленых сопляков, либо совсем неумех бестолковых. Портной у меня иглу в руки в первый раз взял, рыдаю в голос, когда вижу, как он ремонтирует обмундирование. Да и остальные - из той же свалки бесполезного хлама. Вспоминаю ребят с которыми начинал службу - никак не сравнить. А эти... Поскребыши с самого донца помойного ведра - старшина плюнул на снег.

- Ты можешь их еще натаскать. Мы с удовольствием наблюдаем, как ты их гоняешь и муштруешь. На их фоне мои даже не пищат, видят, что я добр к ним, как святой Николай. Теперь-то они наденут противогазы, если что пойдет не так! - и лейтенант замурлыкал не без приятственности рождественскую песенку "О ёлочка, о ёлочка, как прекрасны твои зеленые иголки!" Старшина, усмехнулся, но подтянул и дальше они пели дуэтом. Уж что - что, а петь немецкие мужчины умеют! И петь и воевать!

Новый год встретили более шумно и куда веселее. Если права примета - как встретишь, так и проведешь весь год - то наступивший 1945 получался не таким уж и плохим. Да, дивизия была не полного состава, не хватало многого, особенно транспорта, но все же это была почти нормальная дивизия. По нынешнему времени, конечно.

Уж никак не "стационарная", типа той, в которой служил гауптфельдфебель во Франции. ( Немецкие 'стационарные дивизии' держали оборону на 'Атлантическом валу'. Назывались так по причине полного отсутствия штатных транспортных средств. Эти дивизии состояли из ограниченно годных к службе - стариков, инвалидов, больных с хроническими заболеваниями, слабо видящих и слышащих. Одна из таких дивизий была целиком 'желудочной' - её полки формировались из имеющих заболевания желудочно-кишечного тракта, что упрощало соблюдение соответствующей диеты. Перебросить такие дивизии с места на место было практически невозможно.- прим. автора). Конечно, мало "старых зайцев", много совершенно необученных новобранцев и ветеранов 'гебиргсмарине' (горный флот - на армейском жаргоне в вермахте означало, что субъект служил не пойми кем и не пойми где и умеет только щеки надувать - прим. автора).

Первого января все обрадовались сообщению о том, что героические великогерманские войска нанесли плутократам сокрушительный удар в Эльзасе и Лотарингии. Даже скептический старшина стал глядеть веселее.

- Генерал - оберст Бласковиц, помню его, он умница. Он вполне сможет!

И действительно, может быть "барабан фюрера", как называли министра пропаганды не обманывает - и ситуация переломлена в лучшую сторону? Смущало только то, что ранее подобострастные поляки как-то стали не так смотреть. Не то, чтоб обнаглели и глядели хамски, нет, разумеется. Но как-то неправильно это у холуев местных получалось.

А через несколько дней небо рухнуло. Внезапно, посреди полного спокойствия самым ранним утром еще перед официальным временем подъема - а проснулся от удара, выбившего воздух из легких, лежал Поппендик на холодном земляном полу - с кровати его сбросило невиданной силой. Доперло, что адский рев вокруг - это артобстрел и - возможно - бомбежка. Порезался о выбитые из окошек стекла, на голову сыпалась какая-то дрянь и хата ходуном ходила, словно живая. С улицы в разбитые окна перло морозом. Кто-то орал нечеловечески, как может вопить только чудовищная боль, команд не услышал - только рядом кто-то растерянно кудахтал по-немецки. Забился под кровать, все какая-то защита. Потом и в хату прилетело что-то нехорошее и халупа определенно занялась веселым и бодрым огнем. Припекало сверху, а по полу несло ледяным холодом. Как только в густом грохоте показалось ослабление - кинулся на улицу, прихватив что попалось под руки из одежды, благо светло уже было от трещащего на стропилах пламени. Никогда раньше так быстро не одевался. А сапоги натянул уже сидя в щели, выкопанной неподалеку от входа.

Огневой налет оказался и плотным и достаточно долгим. Собравшись комком и ощущая, что под задницей кто-то ворочается, видно из прибежавших раньше, с ужасом отчетливо понял - это явно начало русского наступления. Близкие разрывы глушили его, как рыбу, но матерым опытным слухом точно понял - на передовой, там впереди - и вовсе ад. Монотонный тягучий рев, в который сливались сотни и тысячи разрывов - не слыхал такого раньше. И от этого душа мелко затряслась, словно мокрый щенок.

⇐ Предыдущая 21 22 23 24 252627 28 29 30 Следующая ⇒