Октябрь 1904 г. 11 страница

— И, стало-быть, нужно ей приданое!

О. Иванъ, смѣясь, далъ рубль.

Но какъ только онъ заговорилъ, осторожно и таинственно, относительно какого-то темнаго слуха, который бродитъ по базару, но никакъ его не уловишь,— мужикъ смутился, глаза его убѣжали въ сторону.

— Хто знатъ, батюшка!— сказалъ онъ.

— Да може чего слышалъ, Карпъ?

Карпъ утеръ рыжую бороду и почесалъ затылокъ.

— Не наше дѣло!— сказалъ онъ:— мало что по базарамъ болтаютъ! Всѣхъ слуховъ не переслушаешь!

— Да какіе слухи-то?

Карпъ смущался все болѣе и повторялъ:

— Хто знатъ...

И точно ища способовъ освободиться отъ этихъ разспросовъ, онъ закричалъ бабѣ, ѣхавшей на возу съ молодой картошкой.

— Э-эй, тёта-а-ха! Голова-то гдѣ у тебя?

Баба растерянно и поспѣшно схватилась за голову. И, плюнувъ, начала звонко ругаться. Всѣ кругомъ смѣялись и о. Иванъ смѣялся. Но, оглянувшись, онъ уже не увидалъ Карпа. "Какіе они всѣ стали... подозрительные!" — подумалъ онъ.

— Мужикъ горитъ! Мужикъ горитъ! — закричали гдѣ-то въ центрѣ базара.

Толпа шарахнулась туда, галдя, поднимая красноватую пыль. И опять хохотъ поплылъ надъ базаромъ. О. Иванъ увидалъ давешняго мужика въ поярковомъ цилиндрѣ, съ бѣлыми нитками и веретеномъ подъ мышкой. Отъ него шелъ легкій дымокъ и запахъ гари. Лицо у него было испуганное.

— Что случилось?— спросилъ о. Иванъ.

— Сѣрныя спички загорѣлись въ карманѣ. Ишь, карманъ-то... выгорѣлъ!

Мужикъ сокрушенно взмахивалъ руками, смотря себѣ подъ ноги.

— Карманъ-то не жаль... Махорка сгорѣла!

Вмѣстѣ съ смѣющимся потокомъ народа о. Иванъ шелъ дальше и дальше, безъ цѣли.

Широкую улицу, сбѣгавшую внизъ по направленію къ заводу, сплошь заставили возы съ жизностью, ранними овощами, дегтемъ, сушеной рыбой.

— Воблы, воблы, воблы, воблы!— быстро и звонко выкрикивалъ маленькій мужичокъ, курносый, весь въ веснушкахъ и улыбающійся.

Тутъ же пестрый теленокъ ревѣлъ басомъ,

— Пѣть, что ли, учится?— мигнулъ на него о. Иванъ.

Скромная женщина у воза робко и печально улыбнулась.

— Не надо ли сметаны, батюшка?

— Куды мнѣ!

Тутъ гагакали гуси, вели бесѣды куры, утки, индюшки, кричали во все горло пѣтухи, словно радуясь празднику. А дальше къ заводу базаръ превращался въ дровяной и скотный торгъ, гдѣ были навалены горы деревянныхъ боронъ, сохъ, перекладовъ, лодокъ, лопатъ, мѣшковъ, гдѣ мужики осматривали терпѣливыхъ воловъ, коровъ, жевавшихъ жвачку, пугливыхъ лошадей, безпокойныхъ овецъ.

Казалось, богатая и обильная страна выслала дары свои съ долинъ и уваловъ.

Должно быть, эта мысль пришла въ голову доктору, который встрѣтился съ о. Иваномъ.

— Говорятъ, Россія бѣдная страна!— мигнулъ онъ батюшкѣ съ хитрымъ добродушіемъ, показывая мелкіе бѣлые зубы:— да на эти богатства можно королевство купить!

— Обиліе изрядное!— подтвердилъ о. Иванъ:— какъ въ землѣ обѣтованной!

Докторъ былъ широкогрудый мужчина, съ немного грубоватыми манерами. Ходилъ онъ по базару съ видомъ фланера, засунувъ руки въ карманы брюкъ, сдвинувъ на затылокъ мягкую шляпу. На слова о. Ивана онъ засмѣялся, отвѣчая ему своимъ любимымъ выраженіемъ:

— Вотъ именно!

И обратился къ мужику съ коровой:

— Что это ты корову0то продаешь?

— Требують...— сказалъ мужикъ робко.

— Кто требуетъ?

— Кузьма Афанасьичъ требують... Стало-быть, сѣять надо. А зерна нѣтука! А Кузьма Афанасьичъ стращають судомъ, зерна не дають... А мы должны, стало-быть... Кузьмѣ-то Афанасьичу... за стары годы должны...

Потомъ докторъ обратился къ большебородому мужику съ тѣмъ же вопросомъ относительно поджарой гнѣдой лошади. Мужикъ хмуро отвѣтилъ:

— За ренду Пустовалову платить нечѣмъ... Подавись они!

Послѣ цѣлаго ряда такихъ вопросовъ, о. Ивану показалось, что они идутъ не по базару, а по какому-то аукціону, гдѣ спѣшно распродается за долги все крестьянское имущество. И точно въ первый разъ онъ увидѣлъ, какъ сумрачны и истощены лица у продавцовъ и покупателей, какъ худы эти бойко тараторящія куры и поджары пѣтухи, какъ тощи коровы, исхудалы лошади, печально покорны волы...

— Земля обѣтованная?— подмигнулъ ему докторъ. О. Иванъ серьезно посмотрѣлъ на него.

— Нѣтъ, это ужъ выходитъ... у котловъ египетскихъ.

И чѣмъ дальше шелъ онъ среди шума и гама базара съ этимъ веселымъ докторомъ, тѣмъ больше ему казалось, что передъ нимъ раскрывается какая-то непонятная ему язва, точно спала вдругъ веселая маска и на него глянуло лицо прокаженнаго. И вдругъ, какъ духъ аукціона, передъ ними предсталъ широкозадовецъ

Въ новенькомъ, съ иголочки, широкозадовскомъ трактирѣ, смотрѣвшемъ настежь распахнутыми окнами въ самый центръ базара, послышался шумъ свалки, полетѣли на полъ столы, забренчала разбитая посуда и почти слѣдомъ за тѣмъ съ высокаго трактирнаго крыльца, широко шагая, вылетѣлъ на улицу вытолкнутый мужикъ.

Онъ былъ дикаго вида.

Высокій, страшно худой. Сквозь разорванную на боку грязную рубаху виднѣлись ребра, какъ у скелета. Босой, въ дырявыхъ штанахъ, съ крупной головой, на которой сѣдые волосы перепутались и поднялись, съ глазами, дико горящими, онъ весь походилъ на человѣка, котораго треплетъ внутренній вихрь: поднимая худыя, какъ плети, руки, онъ точно хотѣлъ схватить ими кого-то и задушить въ ярости.

— Ага! А-а-га-а!!— кричалъ онъ пьянымъ крикомъ, дикимъ, какъ вопль испуганнаго:— ага, предатели! Ага-а! Все взяли! Все!! Таперь вонъ гоните! Ага-а!

Онъ хрипѣлъ, точно задушенный. О. Иванъ узналъ его.

— Это широкозадовецъ.

Широкозадовецъ выбрасывалъ руки, точно считалъ ихъ такими длинными, чтобы разворотить эту крышу, и разбросать этотъ домъ...

— Ага-а! Продажныя души! На васъ суда нѣтъ! Ага! Суда нѣтъ! Прокля-ятыя души! Все взяли! Все!!

Онъ стоялъ передъ трактиромъ обобранный, въ кровь избитый и кричалъ:

— Куды я теперь?!

Надъ нимъ смѣялись.

Изъ оконъ смотрѣли пьяныя лица лавочниковъ, благодушно расплываясь въ улыбки.

— Куды... я... пойду?!

Не твердо стоя на подгибающихся ногахъ, онъ обернулъ къ базару свое распухшее, въ синякахъ, растерянное лицо.

— Православные! Все взяли! Все! Ага-а! Вотъ они... вотъ они какіе! Сына купили! Сынъ имъ душу продалъ! Вотъ они! Ага-а! Суда нѣтъ! Дочь распутной сдѣлали! Все взяли! Ага-а! Суда нѣтъ! Прокля-я-тые!! Про-кля-тые!! Прокля-я-ятые!!

Вдругъ, точно кости его вмигъ размякли, онъ какъ мѣшокъ осѣлъ на землю.

— Умру! Умру здѣсь... куды я пойду! Некуда... все взяли..

Худая, блѣдная женщина наклонилась къ нему.

— Степанъ... пойдемъ...

— Куда?!

— Пойдемъ... Степанъ...

Онъ охмѣлѣлъ, сталъ точно сонный.

Она тащила его за рукавъ рубахи, не замѣчая, что та рвется, и смотрѣла вокругъ безпомощно и робко.

Возвращаясь съ докторомъ къ дому благочиннаго, о. Иванъ замѣтилъ какое-то смятеніе, распространявшееся по базару. Нѣсколько разъ о. Иванъ различилъ возгласъ:

— Везутъ!

И ужъ это слово стало господствующимъ. Толпа ребятишекъ, скача, пробѣжала мимо съ крикомъ:

— Везутъ! Везутъ!

Быстрымъ шагомъ прошли мужики и прокричали то же слово кому-то знакомому.

О. Иванъ почувствовалъ смутную тревогу.

У благочинническаго крыльца стояла карета. Взмыленныя лошади тяжело дышали.

— Ну, тутъ земскій... Дальше я не иду!— сказалъ докторъ, и протянувъ о. Ивану руку, крѣпко сжалъ ее:— бывайте здоровы, а что случится, къ намъ милости просимъ...

— Постойте-ка!— остановилъ его о. Иванъ.

Не выпуская руки доктора, онъ отвелъ его за крыльцо къ калиткѣ и спросилъ таинственно:

— Что это тамъ, Михайла Василичъ... на базарѣто творится?

— А что?

— Какъ-будто что-то... не поймешь что... Чего-то ждутъ словно.

Докторъ поднялъ брови.

Но на лицѣ его отразилось безпокойство, онъ отвелъ глаза.

— Ничего не знаю, ничего... А вы что замѣтили?

И вдругъ, засмѣявшись нѣсколько принужденно, проговорилъ:

— Скажите-ка мнѣ, отецъ: вы знаете, что такое профессіональная тайна? По удивленному лику вашему замѣчаю, что не грѣшны. Ну, такъ вотъ, ежели я вижу здороваго на видъ человѣка и замѣчаю у него признаки расширенія сердца... могу ли я всѣмъ и каждому говорить о томъ? Это и называется профессіональною тайной... А за симъ... адье!

Онъ раскланялся и ушелъ.

Въ домѣ благочиннаго было тихо.

Сначала о. Иванъ подумалъ, что комнаты пусты, всѣ ушли куда-нибудь, сопровождая земскаго. Онъ вошелъ въ залу съ тяжелымъ вздохомъ уставшаго человѣка и остановился какъ вкопанный.

Тутъ всѣ были налицо, вся компанія.

Даже карточный столъ стоялъ на прежнемъ мѣстѣ, и вокругъ него помѣщались вчерашніе игроки, хотя теперь они уже стояли, какъ и всѣ, и на опухшихъ лицахъ ихъ отражалась такая почтительность, что о. Иванъ смущенно посмотрѣлъ, въ порядкѣ ли его подрясникъ. Духовенство окружало мужчину средняго роста, военной выправки. Это былъ земскій Пустоваловъ. Онъ какъ-будто былъ перешибленъ въ спинѣ: стоялъ, разставивъ ноги, и въ то время, какъ нижняя половина его туловища была неподвижна, верхняя колебалась, откидывалась, вращалась влѣво и вправо, хотя все это съ изящно0солидною манерой свѣтски-воспитаннаго человѣка. Былъ онъ совершенно беззубъ, отвислыя губы его, при разговорѣ слегка вздрагивавшія, слюнявили; длинный носъ съ мясистымъ горбомъ былъ увѣнчанъ постоянно падавшимъ пенснэ, сквозь которое смотрѣли безцвѣтные глаза. Видимо, этотъ человѣкъ достаточно пожилъ среди "крупповскихъ" удовольствій и пріобрѣлъ мудрость Соломона въ нѣкоторыхъ вещахъ, чтобы подъ старость сдѣлаться "отцомъ народа", какъ онъ величалъ себя,— этотъ подагрикъ, не брезговавшій для утѣхъ извращенной чувственности въ подвластныхъ ему владѣніяхъ даже тѣмъ, что онъ въ дружескомъ кругу шутя называлъ "виньеткой". Какъ-то даже самъ губернаторъ имѣлъ случай выразиться о немъ, прикрывая какое-то "дѣло":— "Кажется, этотъ Пустоваловъ считаетъ Россію за домъ терпимости". Теперь, при почтительномъ вниманіи слушателей, земскій говорилъ, дымя дорогой сигарой, говорилъ безпрерывно, однообразно, деревянно, не понижая и не повышая тона, съ авторитетностью человѣка, не привыкшаго къ возраженіямъ, брызгая слюной и не ясно выговаривая слова:

— Народъ... да... народъ! Я говорю:— что такое народъ, ваше превосходительство? Мы сидѣли: я — такъ, губернаторъ — такъ, остальные члены совѣщанія вокругъ насъ. Я говорю: народъ, ваше превосходительство, большое туловище, которому необходима голова. А? Что? Я говорю, необходима голова! Дайте намъ голову, ваше превосходительство... голову туда и голову сюда... Проектъ министерства совершенно правъ, желая обособить народъ. Расширьте нашу власть, наши права... нааши права, ваше превосходительство... А? Что? И все будетъ великолѣпно! Мы всегда были отцами народа! Я говорю,— я самъ отецъ народа! У меня полтораста тысячъ десятинъ имѣнія, ваше превосходительство,— въ здѣшнемъ уѣздѣ, у меня заводъ... Я знаю народъ и народъ меня знаетъ... Говорю: голову туда и голову сюда... Ха-ха! Народъ! А? что? Я вамъ разскажу анекдотъ, господа... Кажется, здѣсь нѣтъ женщинъ? Это не дамскій анекдотъ, господа...

Земскій громко засмѣялся еще неразсказанному анекдоту, брызгая слюной.

Слишкомъ близко стоявшій къ нему дьяконъ Ивановскій смущенно увелъ голову въ плечи, незамѣтно отошелъ въ сторону и тамъ не безъ почтительности отеръ свое лицо, послѣ чего посмотрѣлъ на платокъ съ такимъ видомъ, точно хотѣлъ поцѣловать его.

— Не угодно ли присѣсть, Аркадій Михайловичъ,— робко обратился къ земскому благочинный.

— А гдѣ же ваша матушка?— галантно освѣдомился земскій.

Благочинный метнулся къ двери.

— Матушка! Иди сюда скорѣе. Аркадій Михайловичъ желаетъ тебя видѣть!

Изъ дверей немедленно вышла разряженная матушка, точно ее кто выдвинулъ оттуда на пружинѣ. Лицо у нея было почтительно-испуганное.

— Не желаете ли чайку откушать, Аркадій Михайловичъ,— говорила она, смущенно краснѣя, точно дѣвочка, подъ взглядомъ земскаго:— ужъ извините, у насъ попросту!

— Съ удовольствіемъ! Съ удовольствіемъ! А? что?

— Пожалуйте въ гостиную...

Земскаго окружили, какъ архіерея.

Онъ направился въ гостиную колеблющейся походкой своей, раскачиваясь и говоря на ходу:

— Это было необыкновенно остроумно! А? что? Народъ, говорю, ваше превосходительство, это большое туловище...

Теперь всѣ считали своимъ долгомъ громко удивляться остроумію земскаго, сдержанно хохотали, сообщали другъ другу что-то похвальное, и сквозь почтительно-восхищенный говоръ все раздавался деревянный басокъ земскаго:

— Голову сюда... и голову туда..

Налетѣвшій порывъ вѣтра отпахнулъ окно въ гостиной.

И когда сдержанный смѣхъ и говоръ нѣсколько смолкли, въ окно донесся гулъ людской молвы. Это былъ гулъ базара. Но теперь это былъ уже не тотъ веселый и разноголосый гулъ, что прежде. Новые тоны возникли въ немъ,— тревожные тоны, заставившіе вмигъ насторожиться и переглянуться находившихся въ гостиной. Постепенно они брали перевѣсъ, мигъ за мигомъ разростаясь въ грозный ураганъ голосовъ.

Земскій привсталъ.

Благочинный страшно поблѣднѣлъ и застылъ на мѣстѣ, точно ждалъ, что вотъ сейчасъ разразится надъ нимъ давно жданное, но непонятное несчастье. Ѳаворскій и Ивановскій бросились къ окну, но имъ мѣшали кисейныя занавѣски: они второпяхъ путались въ нихъ.

Въ тотъ же моментъ по лѣстницѣ и корридору раздались быстробѣгущіе шаги. Въ комнату влетѣлъ растрепанный, багровый дьяконъ Сикеровъ.

— Что? Что такое? Что?— шумно всѣ двинулись къ нему.

Онъ махалъ безпорядочно руками и глаза у него стали бѣлые.

Раскрывъ ротъ, онъ сначала захлебнулся, потомъ проговорилъ, точно выстрѣлилъ:

— На базарѣ бунтъ!!

XIII.

Тяжело дыша, спѣшило духовенство къ базару. Что-то разыгрывалось въ самомъ центрѣ его, у широкозадовскаго трактира. Издалёка видно было, какъ среди пыли и содома тамъ суетились, бѣгали, жестикулировали, скакали верхами. Тысячи криковъ сливались въ стонущую бурю, возбуждавшую и пугавшую. Ивановскій летѣлъ впереди точно гончая по слѣду. О. Иванъ вышагивалъ рядомъ съ благочиннымъ.

— Не захватить ли крестъ изъ церкви, батюшка?— говорилъ на ходу дьяконъ Сикеровъ.

— Къ чему это?— удивленно взглянулъ на него благочинный.

— А можетъ придется усовѣщать... Съ крестомъ-то надежнѣе!

Недавно шумные переулки балагановъ были пустынны. Кое-гдѣ только у лавокъ остались мальчишки, забравшіеся на крыши, сообщая другъ другу впечатлѣнія.

Ревъ толпы все ближе наплывалъ на духовныхъ, пугая предчувствіемъ чего-то необычайнаго и ужаснаго. Удушливая, красная пыль тучами вилась въ воздухѣ, заслоняя свѣтъ солнца. На западѣ выростала черной горой грозовая туча, обѣщая новый ливень. Она угрюмо тянулась къ солнцу, но едва ли кто ее видѣлъ.

— Что такое? Что такое?— метался по толпѣ Ивановскій.

Вострый носикъ его еще болѣе заострился отъ любопытства, глаза жадно впивались въ лица. Никто ему не отвѣчалъ. Всѣ тревожно напирали къ какому-то общему центру, становились на носки, кричали... Огромный рыжій мужикъ, выше всѣхъ на голову, махалъ руками и оралъ возбужденно:

— Ло-овють! Вонъ! Вонъ... ло-овють! Ш-шо одного!

О. Иванъ, пробиваясь впередъ, дернулъ его за рукакъ рубахи.

— Ѳалалей! Что случилось?

— Рестантовъ ловють!— обернулся Ѳалалей въ дикомъ возбужденіи:— васильевскихъ, кой изъ-за земли буторились! Стало-быть, везли ихъ... Ихнинскіе отбили! А теперь ловють...

Онъ вдругъ затрясся весь отъ какого-то утробнаго хохота, похожаго на корчи.

— Ш-шо! Ш-шо!.. Шистова ловють!

— Чему ты, чортъ, радуешься!— злобно обернулись къ нему сосѣди.

— Зачѣмъ бьютъ! Зачѣмъ даютъ бить! — кричали вокругъ возбужденныя лица:— Повалихина крутятъ... Огарикъ вѣдь!

— Кровь-то такъ и хлыщетъ!

— Не бѣгай, знамо!— сказалъ черный мужикъ въ черномъ армякѣ.

— Кому охота въ тюрьму! Тоже, и не по правдѣ ихъ... Заглоталъ Широкозадовъ! Кого онъ не заглоталъ по округѣ-то!

— Это что говорить, знамо!— внезапно согласился черный мужикъ, нахмурившись:— людоѣдъ онъ!

На крышѣ трактира стояли мальчишки, бабы, спиртяки, суетливо жестикулируя, крича. Какой-то спиртякъ басомъ кричалъ отъ трубы на крышѣ:

— Что ты его за бороду-то рвешь, чо-ортъ!! Старецъ вѣдь!

И, должно-быть, въ отвѣтъ ему кто кричалъ гнѣвно и звонко:

— Мо-о-три!!

Въ центрѣ толпы, казалось, клокоталъ водоворотъ и въ немъ трагически погибали чьи-то жизни: оттуда плыли стоны, плачъ, глухіе удары, хриплые и ожесточенные крики, находившіе свой тысячеголосый откликъ въ толпѣ.

Солнце жгло.

По небу бѣжали обрывки облаковъ, опередившіе медленно растущую тучу. Красная пыль крутилась отъ вѣтра. Жуткія и острыя ощущенія носились въ воздухѣ:

Сикеровъ тщетно взывалъ:

— Дайте же батюшкѣ дорогу!

Никто его не слушалъ.

Дьяконъ упорно разбрасывалъ эту потную, жаркую толпу, гудящую какъ улей, а позади него благочинный. задыхаясь, полный неясныхъ страховъ и предчувствій, бормоталъ:

— Братіе! Братіе! Пропустите же... братіе!

И когда онъ менѣе всего ожидалъ, волнующаяся толпа съ шелестомъ разомкнулась и точно сильной волной выбросила благочиннаго къ центру водоворота. Онъ закружился и упалъ бы, но его подхватилъ подъ руку о. Иванъ, раньше другихъ угодившій къ мѣсту происшествія.

— Гдѣ Митя? Гдѣ Митя? Митя тутъ?— растерянно спрашивалъ благочинный, блуждая глазами по лицамъ. И губы у него тряслись, а руки точно не находили мѣста. Спокойная солидность его исчезла. Точно кто непонятный и чуждый стоялъ рядомъ съ о. Иваномъ, кто-то долго, хитро скрывавшійся и теперь вышедшій неожиданно на свѣтъ. Маленькимъ, жалкимъ, страинымъ казался онъ теперь, старымъ, безпомощнымъ, полнымъ ужаса въ каждой чертѣ лица, какъ ребенокъ, увидавшій то, что онъ принималъ за привидѣніе.

— Да что съ вами?— отодвинулся даже о. Иванъ:— на васъ лица нѣтъ!

Благочинный уже не слушалъ его, жадно смотря на происходившее передъ его глазами — ужасное, какъ бредъ тяжело-больного.

Стражники держали шесть связанныхъ мужиковъ.

Все это были пожилые люди, избитые въ кровь, съ сумрачными лицами, молчаливо принимавшіе побои. Седьмому, молодому, крутили руки съ тѣмъ пріемомъ, какъ затягиваютъ супонь на тугомъ хомутѣ. И онъ отчаянно и жалобно кричалъ:

— Братцы мои... бра-а-тцы!!

— Молчи, Павелъ! — говорилъ ему связанный старикъ Повалихинъ:— за міръ терпишь!

Суровый раскольникъ, это былъ крупный мужикъ съ клинообразной сѣдой бородой до пояса. Одна сторона лица его была разбита, и борода запачкана кровью.

Весь въ пыли, растрепанный урядникъ, безъ шапки скакалъ черезъ толпу верхомъ, крича:

— Прочь! Прочь съ дороги! прочь!

Шкаликъ чуть не попалъ ему подъ лошадь. Толпа съ гуломъ и ропотомъ шарахнулась, уступая дорогу, со всѣхъ сторонъ кричали:

— Пошто бьютъ! Псы дались, што ли?! Эй, вы! Широкозадовскіе слуги!

Кашляя отъ пыли, урядникъ не слушалъ криковъ и спрашивалъ:

— Всѣхъ словили?

— Всѣхъ, ваше благородіе!— отвѣчали стражники.

— Разъ, два...— считалъ урядникъ: — Сидоровъ, Повалихинъ... три — Власовъ... А Назаровъ гдѣ?!

Стражники растерянно оглядывались и молчали.

— Что же вы, че-ерти!!— заоралъ урядникъ съ отчаяннымъ жестомъ: — бунтаря-то главнаго!! Меерзавцы!!

— Толпа, ваше благородіе! — сказалъ одинъ изъ стражниковъ:— какъ усмотришь всѣхъ-то!

— Подлецы!! Да изъ-за Назарова вся булга поднялась!

И урядникъ яростно закричалъ на Шкалика:

— Не вертись подъ лошадью, чертенокъ!

— Ништо! — сказалъ старикъ Повалихинъ:— пущай смотритъ, это ему наука! Намъ — умирать, а имъ-то жить...

— Молчать, с-сукинъ сынъ!!

Урядникъ круто повернулъ лошадь и поскакалъ, крича:

— Назарова нѣтъ! Ищите Назарова! Осмотрите Манюкинскій дворъ. Манюкинъ ему сватъ! А вы... Эй, тамъ... скачите на зады, къ лугамъ... У меня чтобы найти Назарова!!

Стражники крѣпко держали арестантовъ и подозрительно косились на толпу. Всюду, вблизи, вдали виднѣлись возбужденныя лица васильевцевъ. Теперь одинъ за другимъ выдѣлялись они изъ толпы и грудились позади плѣнниковъ, говорили колкія и ѣдкія замѣчанія, возбуждавшія то смѣхъ, то ропотъ. Молодые голоса кричали насмѣшливо и вызывающе, что сыновья предаютъ отцовъ своихъ, потому что народился антихристъ и слугъ его можно узнать... по значкамъ! Стражники переглядывались, но не рѣшались отвѣчать, замѣчая, что возбужденіе толпы растетъ, словно что-то разсѣянное объединялось, какъ ключи соединяются въ рѣку, бурливую и не знающую преградъ. На крышѣ у трубы спиртякъ кричалъ насмѣшливымъ басомъ:

— Смотри, смотри, народъ православный! Учись, какъ за правоту свою вступаться!

— Помолчалъ бы ты, Никифорычъ,— замѣтила ему толстая баба въ фартукѣ:— накличешь на свою голову...

— Не боюсь я ихъ... сволочей!!

Стражники зло смотрѣли на него, но молчали...

Вдругъ они съ ужасомъ замѣтили, что васильевцы вразъ всколыхнулись. Вразъ хриплый крикъ вырвался изъ десятковъ грудей:

— Вотъ онъ!! Вотъ... смотри! Вотъ онъ!!

Всѣ головы завращались:

— Кто? Гдѣ! Кто такой?!

И сразу поняли.

Теперь ужъ сотни голосовъ закричали:

— Вотъ... смотри! Вотъ онъ... пришелъ! Пусть посмотритъ! Пусть полюбуется! Кровопійца! Вотъ онъ!

Возвышаясь позади духовенства, стоялъ Широкозадовъ, озирая толпу мутнымъ взглядомъ, этотъ буржуа съ пухлыми руками, но еще мужицкой неуклюжестью, помѣщикъ и рабовладѣлецъ, представитель новаго класса...

Двѣ силы стояли одна передъ другой въ разгарѣ борьбы на жизнь и смерть.

Одна — какъ море, другая — какъ скала.

Море, безплодно бьющееся въ глухіе и пустынные проклятые Богомъ берега. Скала, выростающая изъ мрачной бездны, породившей много скалъ, покрытыхъ зловоннымъ пометомъ исторіи, но все еще крѣпкихъ, какъ всѣ тѣ скалы, которыя охраняютъ путь къ "свободному творчеству жизни",— скалы, созданныя человѣкомъ-рабомъ, но въ упорной, глухой борьбѣ съ которыми оттачивается мысль, облагораживается чувство и изъ мрака исторіи вырастаетъ свободный человѣкъ...

Сотни кулаковъ поднялись въ воздухѣ, угрожая.

Точно большой и страшный звѣрь ощетинился.

И все гнѣвно-смѣшливое, что еще дрожало въ воздухѣ, вмигъ растаяло. Всѣхъ, близкихъ и далекихъ, понимавшихъ и недоумѣвающихъ, охватило одно чувство, заставлявшее задыхаться и кричать хриплымъ крикомъ... И весь смыслъ происходившаго, и положеніе этихъ связанныхъ, окровавленныхъ людей, все, все уяснилось сразу для тысячи головъ, повернувшихся въ ту сторону, куда изливался гнѣвъ васильевцевъ. Широкозадова всѣ знали, онъ былъ всѣмъ хорошо, даже очень хорошо знакомъ. Каждый бывалъ отъ него въ той или иной зависимости, каждый имѣлъ гнѣвъ на него за собственное угнетеніе, за своихъ родныхъ или знакомыхъ, каждый питалъ хоть каплю затаенной злобы... Теперь эти капли слились въ бурю ненависти! Руки съ угрозой тянулись, возбужденныя лица были страшныі Даже изъ оконъ и съ крыши его собственнаго трактира кричали:

— Іуда!!

О. Иванъ взялъ Широкозадова за плечо.

— Уходите отъ грѣха!

Но пораженный внезапностью этой неожиданной бури, увидавшій эту общую ненависть, до сихъ поръ скрывавшуюся, Широкозадовъ, изсиня блѣдный, оттолкнулъ о. Ивана. Выхвативъ револьверъ, онъ началъ безпорядочно махать имъ въ воздухѣ. Онъ едва умѣлъ держать его въ рукѣ, никогда не стрѣлялъ изъ него, но тѣмъ не менѣе дрожащимъ пальцемъ инстинктивно отыскивалъ собачку... И странно было видѣть до ужаса испуганной эту массивную фигуру человѣка всегда вѣрнаго себѣ: ненависть, которую онъ зналъ лишь по наслышкѣ, онъ теперь увидѣлъ лицомъ къ лицу.

— Бунтовщики... не смѣть!— кричалъ онъ, не понимая, что выдавалъ голосомъ весь ужасъ свой.

Мигъ...

Точно плотина прорвалась.

Вокругъ него сузилось угрожающее, волнующееся, проклинающее кольцо. Смятые стражники тщетно отбивались ногами и кулаками, невольно выпустивъ арестантовъ. Тѣ сами кричали вмѣстѣ съ прочими. Избитый раскольникъ Повалихинъ энергично дернулъ плечами и, порвавъ путы, поднялъ руки съ обрывками веревокъ:

— Будь ты проклятъ... отнынѣ и до вѣка!— покрылъ онъ голосъ толпы:— смотри, что ты съ нами сдѣлалъ... смотри!!

Сѣдой, окровавленный, онъ наноминалъ пророка, побитаго камнями.

— Взыщетъ Богъ съ тебя за насъ и за дѣтей нашихъ! Не будетъ тебѣ прощенья, Іуда, ни въ здѣшней жизни, ни въ будущей... На тебѣ печать антихриста! Смотри, что ты съ нами сдѣлалъ, смотри! Въ смертный часъ твой мы, какъ гнѣвные судьи, будемъ стоять надъ душою твоею, какъ теперь, въ кровь избитые!

И въ гнѣвномъ экстазѣ онъ пророчествовалъ:

— Ты насъ побѣдилъ своей неправдою! Наши дѣти побѣдятъ тебя правдой!! Твои собственныя дѣти отвернутся отъ тебя! И будешь ты, какъ Каинъ... проклятып!!

Толпа стонала, ахала, надвигалась все ближе. Широкозадовъ безтолково махалъ револьверомъ.

— Уйди!! Всѣхъ... всѣхъ... перебью!!!

Онъ ревѣлъ, какъ раненый быкъ, разъяренный и въ то же время до ужаса испуганный. Онъ безумно грозилъ бурѣ, дышавшей на него изъ сотенъ устъ и налитыми кровью глазами точно выискивалъ жертву. Но на него глядѣли сотни. Все вертѣлось и кружилось передъ нимъ, прыгало и скакало, скаля острые зубы... Точно само небо, съ быстро растущей тучей, потемнѣвшія деревья, избы, люди, все тянуло къ нему тысячи рукъ съ угрозой смерти. О. Иванъ, благочинныи, Ивановскій старались увести его, уговаривали егр уйти и скрыться въ трактирѣ; но онъ отбивался отъ нихъ, не понимая ихъ намѣреній, не слыхалъ, какъ весь красный отъ пыли урядникъ издали кричалъ ему:

— Уходи! Широкозадовъ... уходи!!

Сквозь кровавый туманъ онъ видѣлъ сотни лицъ, пылавшихъ ненавистью.

На ревъ онъ отвѣчалъ ревомъ.

— Пус-с-с-ти-и-и!!!

Хотя его никто не держалъ.

Онъ водилъ передъ собою револьверомъ, дрожащимъ въ трясущейся рукѣ, не замѣчая, что нажимаетъ собачку.

Внезапно сверкнула молнія выстрѣла.

Все ахнуло кругомъ, смолко, шарахнулось, отступило. Передніе оттѣсняли заднихъ, а тѣ становились на носки и вытягивали шеи. И всѣ смотрѣли съ ужасомъ въ одно и то же мѣсто, куда впилась шальная пуля. Урядникъ осадилъ лошадь и замеръ. Широкозадовъ выронилъ револьверъ и, какъ просыпающійся лунатикъ, смотрѣлъ своимъ мутнымъ остановившимся взглядомъ на безцѣльно пролитую имъ кровь: точно отхлынули волны прибоя и на утоптанномъ мѣстѣ въ пыли остался Шкаликъ. Маленькое тѣло его вздрагивало, трепетало, раскинувшіяся ручонки хватали воздухъ, точно онъ манилъ кого-то пальцами.

Изъ толпы метнулась къ Шкалику Павлинька.

Наклонилась надъ нимъ, подняла къ Широковадову искаженное лицо.

— Убійца! Подло!!

Бѣлая косынка ея скатилась съ плеча. На рѣсницахъ дрожали слезы негодованія. Она вся дрожала и, казалось, подбирала слова и не находила ихъ. Только рука ея, дрожа, тянулась къ Широкозадову.

И передъ Широкозадовымъ точно вставали тѣни мести.

Онъ жилъ какъ во снѣ.

Сквозь багровый туманъ прихлынувшей къ мозгу крови онъ видѣлъ вокругъ искаженныя, полныя злобной ненависти, лица, видѣлъ грозящую женщину надъ жертвой его безцѣльнаго выстрѣла. И, блуждая дикимъ взглядомъ вокругъ, не зная, что сказать, что сдѣлать, внезапно увидѣлъ собственную дочь: въ толпѣ, затертая ею, крѣпко схватившись рукою за голову, она смотрѣла на него расширеннымъ взглядомъ своихъ темныхъ широкозаводскихъ глазъ. И въ этихъ глазахъ, вмѣстѣ съ ужасомъ, Широкозадовъ прочиталъ что-то такое, новое и страшное для него, что сталъ хрипло и тяжело дышать. Онъ не могъ оторвать глазъ отъ этого взгляда, опустивъ голову, какъ быкъ, и повернулся, чтобы уходить, бѣжать невѣдомо куда,— не отъ толпы, . не отъ бури, дышавшей на него, а отъ этихъ глазъ.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 7 8 9 101112 Следующая ⇒