Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





общение с реаль­ным партнеров (с подлинным субъектом) 11 страница



Важно отметить, что представительское об­щение может быть не только официальным и профессионализированным — каждый человек в

той или иной степени представляет социаль­ную группу, к которой он принадлежит, и более или менее сознательно ориентируется на такие же социально-типичные черты в людях, с ко­торыми имеет дело. Тем самым объективно, то есть независимо от меры осознанности данного отношения, межличностное общение всегда за­ключает в себе определенные элементы обще­ния представительского. Однако, как правило это именно и только элементы, которые не ме­няют личностной доминанты данной формы общения. Между тем в известных обстоятельст­вах доминанта и подчиненные ей элементы мо­гут меняться местами, и тогда некие индиви­ды, не будучи официальными представите­лями определенных социальных групп или институтов, ощущают себя, однако, таковыми по существу и соответствующим образом ведут себя в общении — как неофициальные предста­вители этих институтов или групп. Так, чело­век, оказывающийся в чуждой профессиональ­ной среде или за границей, в контакте с людьми другой нации, другой социальной системы, другого вероисповедания, других политических убеждений, начинает вести себя как посол, как призванный собственной совестью полномочный представитель своей нации, своей партии, свое­го государства, своей профессии, своей религии; весьма яркий пример — поведение героя «Сти­хов о советском паспорте» В. Маяковского.

Групповое общение реальных субъектов есть взаимодействие определенных коллективов, каждый из которых выступает целостно, как организованное множество индивидов. Имен­но поэтому чем меньше социальная группа, тем у нее больше возможностей участвовать в

т

общении в качестве единого субъекта действия, а чем она многочисленнее — тем легче ей при­бегать к помощи представительского общения, поручая его ответственным индивидам или мик­рогруппам. Ибо эти последние, так же как и индивиды, могут участвовать в представитель­ском общении — в качестве делегаций, высту­пающих от имени некоей макрогруппы или со­циального института. Поскольку представитель­ское общение групп не заключает в себе ничего принципиально отличного от группового обще-аия отдельных людей, рассмотрим групповое общение в том его виде, когда коллективы дредставляют в нем не более крупные социаль-аые силы, а самих себя.

Особенности конкретных форм данного типа общения зависят от того, между какими груп­пами людей оно осуществляется; соответствен­но специфичны общение классов, наций, по­литических партий и т. п.'. Особый случай — об­щение человечества в целом с внеземными цивилизациями, если таковое когда-либо будет иметь место. Но независимо от того, сколь реальна подобная перспектива (специалисты-астрономы далеки от единого взгляда на эту проблему), теория общения не может ее не учи­тывать. Во-первых, потому, что в случае обна-

1 В этой связи представляет интерес мысль Л. Фейербаха: «...имеется не только одиночный или индивидуальный эгоизм, но также и эгоизм социаль­ный, эгоизм семейный, корпоративный, общинной, патриотический». Выписав это высказывание, В. И. Ле­нин сопроводил его словами: «Зачаток исторического Материализма!» (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 57). Эгоизм социальных г^упп разного масштаба, как и противоположная ему альтруистическая уста­новка, и служит регулятором общения данных групп.

ружения во Вселенной хотя бы еще одной пла­неты, населенной разумными существами, зем­ляне должны быть готовы к установлению с ними контактов. Нельзя здесь не согласиться с теми, кто считает, что проблема поиска вне­земных цивилизаций и установления связи с ними «может быть корректно поставлена и раз­решена только в рамках теории общения (мы отвлекаемся от чисто технической проблемати­ки), ибо получение или посылка сообщений внеземным цивилизациям с теоретической точ­ки зрения лишь частный случай общения»1, Во-вторых, одно только предположение воз­можности данной ситуации обязывает теорию общения учитывать ее как предельный случай группового общения, ибо если мы делим соци­альные множества на микрогруппы и макро­группы, то человечество должно рассматри­ваться как мегагруппа, которая, при всех своих отличиях, обладает и некими общими для всех коллективных субъектов чертами.

Как и индивидуальное п представительское общение, общение групп может быть практиче­ским, материальным взаимодействием, взаимо­действием духовным (информационным) и практически-духовным.

Первая его разновидность складывается очень рано в истории человечества, порожден­ная потребностью устанавливать те или иные отношения между простейшими объединения­ми, связывавшими людей в их практической

1 Брудный А. А., Шукуров Э. Дж., Токоев М. Зна­ние и общение.— В кн.: Философские проблемы психо­логии общения, с. 145; щи. также: Урсул А. Д. Челове­чество, земля, вселенная. Философские проблемы кос­монавтики. М., 1977.

жизнедеятельности,— семьями, родовыми кол­лективами, группами воинов или работников, взаимодействие которых диктовалось разделе-вием труда. Наглядной моделью данной формы общения могут служить спортивные игры (ти- футбола, баскетбола, хоккея), в которых взаимодействуют коллективы, хотя в пределах каждой команды общение развертывается меж-ее членами. Обе команды вступают во взаи­модействие именно как коллективы, как цело­стные организмы, как «Мы», оборачивающееся

овокупным «Я». Но этот закон действует во tcex формах практического общения коллекти­вов — производственных (например, во взаи­модействии производственных бригад при Сборке урожая) или воинских (во взаимодей-

гвии воинских подразделений в ходе наступ­ления на позиции противника). Все более ши­рокое внедрение в нашей промышленности и Вельском хозяйстве бригадного подряда актуа-визпрует теоретическое исследование взаимо­отношений разных бригад, выявление того, где и в каких пределах они являются отношения­ми коммуникационными, а в каких условиях они должны быть отношениями общения.

Потребность группового практического обще­ния порождает и необходимость группового ду­ховного общения. Оно может быть представи­тельским, но может сталкивать группы в пх цело­стности как носителей коллективного сознания и самосознания, общих идеалов и установок, еди­ных волевых устремлений. Так, в марксистских кружках в России на рубеже XIX—XX вв., на первых партийных съездах, в тюрьме и ссылке дискуссии часто имели не межличностный, а межгрупповоп характер — марксисты и народ-

ники, а затем большевики и меньшевики вы ступали сплоченными группами, каждый член которых подхватывал аргументацию другого развивал его идеи, отвечал оппонентам за свое­го единомышленника, и в результате взаимо­действовали группы в целом, а не отдельные ах представители. Точно так же в быту, в жизни молодежи, в дружеском общении семей духов­ные контакты личностей стихийно перерастают в контакты групп, спонтанно образующихся коллективов, которые объединяются по общно­сти позиций, осознают эту общность, радуются ей, укрепляют ее в столкновении с другой ду­ховной общностью.

Своеобразной моделью группового духовного общения тоже может быть игра, но не физиче­ской, а интеллектуальной природы, типа ко­мандных состязаний КВН на телевидении, в которых соревнуются именно группы, а не от­дельные лица. Групповое взаимодействие в игре гораздо сложнее, чем индивидуальное, ибо оно требует, с одной стороны, высоко развитого взаимопонимания и слаженной координации действий всех членов команды, а с другой — способности каждого ощущать себя частью це­лого и уметь ограничивать свою свободу во имя интересов этого целого.

Групповым является общение и в тех его практически-духовных формах, которые имеют ритуальный характер. Поэтому участие в об­ряде каждого отдельного лица опосредуется его специальной подготовкой, своего рода репе­тициями, в которых он осваивает свою роль и формы взаимодействия с другими участниками коллективного действа. Так, группами действо­вали в свадебных обрядах сваты, дружки же-

дй и подружки невесты, которые не только уступали в общение друг с другом, но и высту­пали по отношению к остальным участникам обряда как единая группа, как новая рождаю­щаяся общность — «Мы», противостоящая всем остальным.

Последней разновидностью общения реаль­ных субъектов является диалог культур.

Выражения «общение культур» и «диалог культур» правомерны постольку, поскольку культура, взятая в ее отношении к культуро-генному субъекту — определенному конкрет­но-историческому социуму, нации, классу, нако­нец, человечеству,— является объективирован­ным субъектом. Но отношения между разными культурами могут строиться на принципе субъ-ектно-объектном, монологическом, и субъект-но-субъектном, диалогическом. В первом слу­чае данная культура относится к другому типу культуры, прошлому или современному, чисто утилитарно, как к материалу, который может быть ею так или иначе использован (предель­ный случай — превращение завоевателями хра­ма покоренного народа в конюшню, переливка бронзовой скульптуры на оружие или прямое уничтожение памятников чужой культуры, на­пример памятное миру поведение конкистадо­ров в Южной Америке и сжигание книг в гит­леровской Германии), или познавательно, как к предмету изучения. Другой случай — отноше­ние культуры к культуре как к равноправной, равноценной при всех ее отличиях и интерес­ной, нужной, зкеланной именно в ее непохоже­сти, в ее уникальности. В этом-то случае и воз­никает то отношение между культурами, кото­рое мы вправе назвать их диалогом.    ,,

В нашей литературе изложены две трактов­ки диалога культур. Одна из них принадлежат Л. М. Баткину, показавшему диалогичность ренессансной культуры, но полагающему, что это ее отличительный признак, ее уникальное свойство'. Действительно, существуют тицц культуры, так сказать, эгоцентрические, само­влюбленные, нарциссические, культуры шови­нистические, замкнутые на себе и не желаю­щие иметь дела с другими культурами, якобы «неполноценными», «низшими», «некультур­ными», но история знает и действие «комплек­са неполноценности» одной культуры по отно­шению к другой, приводящее к ее самоотрече­нию от своей самобытности, к добровольному подчинению другой культуре (таковы явления англомании, франкомании, германофильства или же подражания древности, средневековью, Ренессансу в европейской культуре нового вре­мени).

Противоположная позиция выражается в трактовке культуры как «вечного диалога» раз­личных «голосов» различных исторических субъектов истории. Согласно этой точке зрения, жизнь каждой культуры «есть не что иное, как ее диалог с другими культурами» 2.

Неверно было бы считать вместе с О. Шпенг-лером и его последователями, что уникальность каждого типа культуры не позволяет ей всту­пать в общение, в диалогическое соприкоснове­ние с другими культурами, однако диалог куль­тур — не неизбежность, а сознательно избирае-

1 См.: Баткин Л. М. Итальянские гуманисты: стиль жизни, стиль мышления, с. 126 и др.

2 Челидзе Л. Л. История и культура.— В кн.: Куль­тура в свете философии, с. 266, 278.

^ позиция, противостоящая высокомерному культурному изоляционизму и всем формам неравноправных отношений между культурами. 0еренося идею «экзпстенционалыюи коммуни­кации» с уровня межличностного на уровень отношений совокупных субъектов и культур, ff. Ясперс приходит к выводу, что «проблема взаимопонимания, открытости, диалога различ­ных культур, народов и религий — не роскошь, а жизненная необходимость» '. Или, как точно выразил это М. В. Попович, «по тому, насколь­ко данная культура способна воспринимать

ужую культуру с пониманием ее подлинного а», то есть вступать с ней «в диалог», |вможно судить о высоте, развитости данной

ультуры» 2. Во взаимоотношении культур открываются

воякие возможности; одна культура может Относиться к другой и как к некоему объекту как к подобному себе равноценному субъек­ту. Примером первого случая может служить христианская культура средневековья, в кото­рой наследие языческой культуры и памятники современной мусульманской культуры отверга­ются, нередко разрушаются и лишь некото­рые их фрагменты включаются в «здание» новой культуры. Ренессансная же культура строится на диалогическом отношении и с античной, и с христианской культурами: видит в них пол-

1 Гайденко П. П. Человек и история в свете фило­софии коммуникации К. Ясперса.— В кн.: Человек и его бытие как проблема современной философии, с. 131.

2 Попович U. В. Понимание как логико-гносеологи­ческая проблема.— В кн.: Понимание как логико-гносеологическая проблема. Киев, 1982, с. 16.

ноправных суоъектов познания и осмыелб}щя бытия, которым нужно позволить высказаться, сопоставляет свои идеи с их идеями и пытает­ся синтезировать эти различные позиции.

Если тип межличностного общения зависит от того, реальным или лишь воображаемым яв­ляется партнер, то в общении культур не име­ет значения, вступает ли некая культура в диалог с другой, современной ей, или же с культурой былой, давно прошедшей эпохи. Про­исходит это потому, что культура опредмечива­ется в произведениях («памятниках культу­ры»), которые бессмертны, сохраняются в ве­ках и позволяют вступать с ними в такой же контакт, в какой мы вступаем с памятниками современной нам другой культуры.

В ходе развития социалистической культуры (и это отчетливо просматривается не только в истории социалистического искусства, но и в раз­витии философской мысли, образования, нрав­ственности) ее «монологическое» самоутверж­дение, основанное на отвержении культурного наследия и на стремлении к самопорождению, сменилось именно «диалогическим» отношени­ем к культурам прошлого. Причем в сферу об­щения вбирается сейчас все более широкий круг партнеров — не только европейская демо­кратическая культура XVIII—XIX вв., но и культура средневековья, не только античная культура Греции и Рима, но и культура Древ­него Востока в странах Африки и Азии, фило­софия и эстетика не только русских революци­онных демократов, но и Канта и Шиллера. По мере дальнейшего развития социалистической культуры эта тенденция будет укрепляться и расширять сферу своего действия, выражая от-

а^д не всеядность нашей культуры и не ее духовную неразборчивость, не всепрощение предкам и не безропотное благоговение перед дИМП, а отношение к ним как к уникальным «ультурогенным субъектам, деятельность ко-jOpbtx заслуживает диалогической с ними свя-зи^ общения с их наследием, ибо в этом процес-се выверяются подлинные ценности, отделяют­ся зерна от плевел и испытываются различные компоненты нашей, коммунистической культу­ры. Так реализуется ленинский завет — взять «всю культуру», которую нам оставило челове­чество, и синтезировать ее с формирующейся культурой пролетариата; так общение культур ведет к накоплению общечеловеческих ценно­стей, к выработке общечеловеческой коммуни­стической культуры.

Теперь обратим внимание на то, что общение культур может в ряде случаев рассматриваться и как самообщение, как внутренний диалог, развертывающийся в культуре, расчлененной на две, три, четыре субкультуры, испытываю­щие, однако, потребность во взаимных контак­тах.

Появление исторического типа культуры, от­меченной глубоким внутренним расслоением, было обусловлено, как известно, классовой диф­ференциацией общества. Диалектический ха­рактер возникшей при этом культурологиче­ской ситуации состоял в том, что каждый этнос, народность, нация сохраняли определен­ное культурное единство, выражавшееся в еди­ном языке, в общности многих традиций, черт национального характера и т. д., и в то же вре­мя оказывались рассеченными, например, на «Две культуры», как определил это В. И. Ленин

9-17

применительно к буржуазному обществу XX в i Исследование средневековой культуры эпохи феодализма в Западпой Европе показало налп, чие в ней четырех субкультур — крестьянской аристократической, клерикальной и бюргер! ской2. Отношения между ними, как и между «двумя культурами» в эпоху капитализма, вы­ражались в противоречивом сплетении проти­востояния и даже взаимного отрицания, с одно*й стороны, и взаимовлияния, осуществляв­шегося в их общении, когда «половинка» дан­ной национальной культуры признавалась свое­го рода «собеседником», с которым нужно ве­сти диалог во имя обретения известной общно­сти национальной культуры.

В этой связи весьма показательно, что если дворянско-аристократическая культура долгое время никак не признавала полноправия куль­туры буржуазно-демократической, презритель­но игнорируя ее или высмеивая как пошлую, вульгарную, неподлинную, как «антикультуру», то эта последняя, поначалу выражавшая пси­хологию мольеровского «мещанина во дворян­стве», постепенно обретала достоинство, само­сознание и начинала горделиво противопостав­лять себя дворянской культуре (вспомним хотя бы позицию просветителей в западноевро­пейской культуре XVIII в. или в русской куль­туре XIX столетия). На определенной ступени развития культуры буржуазного общества и начинается диалог этих двух культур в рамках единой национальной культуры. Разумеется, классовая подоплека лежавшего в основе дан-

1 См.: Ленин В И Поли. собр. соч., т. 24, с. 120.

2 См.: Художественная культура в докапиталисти­ческих формациях. Л., 1984.

 диалога раздвоения национальной культу-jj далеко не всегда осознавалась, и он мог вос­приниматься как конфронтация чисто психо­тических позиций или отвлеченно этических принципов (например, рационализма и эмоти-В03мавХУШ в., альтруизма и эгоизма в XIX в., атеистического сциентизма и неомистицизма в jjX в-)- Однако главным в интересующем нас оТяошешш является то, что независимо от сте­пени трезвости в понимании источников и при­роды данных конфликтов их развитие вело раньше или позже к осознанию невозможности полного подавления той или другой части культуры, а значит, к осознанию необходимости диалога между «двумя культурами». В стремле­нии к такому осознанию суть мировоззрения Канта и Шеллинга, Шиллера и Гете. Диалог между католицизмом и марксистским атеизмом оказался необходимым в середине XX в. во Франции, в Бельгии, в Италии. Столь же пока­зательно, что в нашей стране после Октябрьс­кой революции левое движение (футуризм и Пролеткульт) полностью отвергало значение наследия буржуазной и дворянской культур, тогда как В. И. Ленин показал, что пролетар­ской культуре необходимо вести с ними диалог, отбирая в буржуазной и дворянской культурах все ценное, что могло быть усвоено пролетариа­том, способствовать выработке специфического синтеза создающейся социалистической куль­туры. Речь шла при этом о диалоге молодой пролетарской культуры не только с дворянской культурой XIX в.— культурой декабристов и Герцена, Пушкина, Глинки, Брюллова, Воро-нихина, но и с явлениями аристократической культуры начала XX столетия, скажем, с куль-

2i9

турой музыкального и хореографического теат­ра, о которой В. И. Ленин сказал, по свидетель ству А. В. Луначарского: «...это кусок чист,, помещичьей культуры, и против этого никто спорить не сможет» '. И все же необходимость сохранения и включения ее в советскую куль­туру казалось ему столь же несомненной. Эта диалогическая позиция касалась отнюдь не только художественной культуры.

Таким же было ленинское понимание отно­шения к буржуазной научной и технической интеллигенции, врачам и педагогам. Не их отвержение и не силовое подчинение, а уста­новление взаимопонимания и достижение общ­ности интересов на основе общенародных идеа­лов — такова была ленинская политика. Зако­номерно, что именно такую — диалогическую — позицию противопоставляют ныне коммунисты в Западной Европе концепциям анархистов, сектантов, «новых левых» и что, пройдя через трагедию «культурной революции», китайские коммунисты пришли к осознанию продуктив­ности ленинского понимания отношения социа­листической культуры к культуре феодальной и буржуазной.

Очевидно, что ленинское учение о «двух культурах» в каждой национальной культуре буржуазного общества нельзя толковать мета­физически — как абсолютное противостояние, как полный разрыв этих двух культур. Ведь их антагонизм не уничтожает общих социально-психологических черт национального характе­ра, общего национального языка. Значит, сама

\ В. И. Ленин о литературе и искусстве. М., 1979, с. 055.

цротивоположность «двух культур» диалекти­чески связана с их единством, что и создает условия для их диалога, для «самообщения» в границах единой национальной культуры. Еще очевиднее диалогичность отношений Запада и {Зостока, сибирского Севера и кавказского Юга в процессе становления интернациональной культуры социалистического общества в СССР, а в более широком масштабе — в социалистиче­ском содружестве стран Восточной Европы, Азии, Америки, Африки. В высшей степени показательно в этом отношении признание, сделанное английским историком А. Тойнби в письме академику Н. И. Конраду: «Ваша стра­на состоит из такого множества народов, раз­говаривающих на столь различных языках и унаследовавших столь различные культуры, что она является моделью мира в целом; и сое­динением этих культурных и языковых разно­видностей, и экономическим, социальным и по­литическим единством на федеральной основе вы продемонстрировали в Советском Союзе, как это могло бы быть в мире в целом и как будет, я надеюсь, осуществлено в будущем» '. Для со­циалистической культуры как целостности характерно взаимодействие ее различных нацио­нальных ипостасей — внутренний диалог, про­цесс самообщения во имя укрепления, углубле­ния, развития ее интернационального единства, не стирающего, как это и свойственно обще­нию, индивидуальных особенностей каждого партнера. Это относится и к диалогу городской и дере-

1 Проблемы истории и теории мировой культуры. М., 1974, с. 160.

венской культур в целостной социалистической культуре — диалогу, призванному прогрессивно повышать степень их общности при сохране­нии своеобразия той и другой. В этом смысле, например, характерно взаимодействие «дере­венской прозы» и «городского романа» в со­ветской литературе 20—70-х годов.

Но для того чтобы диалектика эта была осу­ществлена, необходимо было найти средство общения разных национальных культур, кото­рое было бы для них общим, но не вытеснило специфических для каждой внутренних средств общения. Так развитие социалистической куль­туры в СССР привело к двуязычию, то есть к сохранению культурного функционирования всех языков Советской страны, более того, к выработке письменности у тех народов, кото­рые прежде ее но имели, и одновременно к превращению русского языка в единое межна­циональное средство общения. Исследователи данного процесса пришли к важному выводу, что, пока общаются отдельные представители раз­ноязычных народов, межнационального языка может не быть, переводчики способны обеспе­чить общение на этом уровне. «Когда же обще­ние между отдельными представителями пере­растает в общение между народами, становится массовым, возникает потребность в межна­циональном языке» '. Именно такая ситуация характерна для развития социалистической культуры. При этом проблему двуязычия пра­вомерно трактовать не в узколингвистическом,

1 Каракеев Т. Развитие межнационального обще­ния.— В кн.: Философские проблемы психологии об­щения, с. 171; См. также: Ханазаров К. X Решение на­ционально-языковой проблемы в СССР. М., 1977.

■г

а в широком семиотическом масштабе. Ибо яв­ление это охватывает не только словесные язы­ки, но и музыкальные, вообще художествен­ные, и языки обрядов, одежды, этикета и т. п. Таковы разновидности общения реальных субъектов. А каковы же особенности тех форм общения, которые возникают при обращении реального субъекта к иллюзорному партнеру, с которым, однако, у него возникает потреб­ность диалогического контакта?

2. Общение реального субъекта

с субъективированным объектом

как иллюзорным партнером

Поскольку наделение объекта свойствами субъекта является ценностью, постольку с но­сителем ценности человек способен завязывать отношения, подобные его отношениям с под­линными субъектами (хотя инициатором обще­ния носитель ценности, как уже отмечалось, быть не может).

Наиболее ясно это видно во взаимоотношени­ях людей с животными. Такого рода отноше­ния двояки: в одних случаях мы видим в живот­ном простой объект пашей преобразовательной или познавательной деятельности, подобный неживым объектам, и соответственно счи­таем себя вправе не только его дрессировать, гибридизировать, но и убивать, и съедать; в других случаях мы относимся к животному как к самим себе, приписываем ему человече­ские свойства и способности, то есть одухотво­ряем его, субъективируем и тем самым делаем возможным общение с ним. Стремление к при­ручению, одомашниванию животных и совме-

стной жизни с ними, первоначально обуслов­ленное чисто утилитарными потребностями охотничьего, скотоводческого, земледельческо­го хозяйства, войны и путешествий, стало за­тем бескорыстным, основанным — особенно у одиноких людей — на желании иметь рядом преданного друга, с которым можно поделить­ся своими переживаниями, который всегда те­бя поймет, посочувствует, защитит... «Дай Джим, на счастье лапу мне...» — такова поэти­ческая модель общения человека с животным как своего рода «предсубъектом».

Этот вид общения обеспечивается психологи­чески тем, что животное обладает рядом ка­честв, сходпых с человеческими,— эмоциональ­ностью, способностью выражать свои пережи­вания определенными действиями, звуками, мимикой, реагируя на коммуникативные ини­циативы человека, и последний чувствует, что его собака отвечает на его любовь привязанно­стью, преданностью, собственной любовью; мы и говорим о «дружбе» человека с собакой или лошадью, о способности животного понимать своего хозяина, сочувствовать ему, сострадать, а подчас и об особой надежности, верности, преданности животного человеку, едва ли не более прочной, чем в отношении людей (в шут­ке Станислава Ежи Леца «Если хочешь иметь друга — заведи собаку» есть большая доля ис­тины!). Разумеется, современный человек зна­ет, что антропоморфизация животного есть ил­люзия, что его сходство с человеком имеет свои границы, первобытное же мифологическое со­знание не ощущало этих границ и приравнива­ло животного к человеку до такой степени, что создавало божества, соединяющие черты того

0 другого, верило в их взаимные превращения, цадоляло животного способностью не только чувствовать и думать, но и говорить по-чело­вечески; антропоморфизация животного, хотя и лишенная религиозного к нему отношения, свойственна в наше время ребенку.

Художественное мышление сохраняет такое отождествление человека и животного, вопло­щая его в структуре образа — в басне, сказке, притче, мультипликационном фильме, идя в этих жанрах на буквальное его очеловечение, в других жанрах, скажем, в повестях А. П. Че­хова, Дж. Лондона, Г. Н. Троепольского, ис­кусство, сохраняя различие поведения живот­ного и человека, очеловечивает лишь психоло­гию Каштанки, Белого Клыка или Бима Черное Ухо; аналогичные психологические порт­реты животного создаются живописцами и скульпторами — вспомним произведения П. Пот-тера или В. А. Ватагина.

Таким образом, хотя животное обладает субъ-ектностью лишь в эмбриональной форме, оно может стать партнером человека в процессе об­щения. Бочее удивительно, однако, то, что в такой же роли выступает подчас и растение, и море, горы, облака и даже вещи, окружающие человека в его повседневной жизни. Это проис­ходит тогда, когда на любой предмет неживой природы или вещь люди переносят собственные свои духовные качества, очеловечивают их тем или иным образом.

С природой одною он жизнью дышал:

Ручья разумел лепетанье, И говор древесных листов понимал,

И чувствовал трав прозябанье; Была ему звездная книга ясна, И с ним говорила морская волна,—

8 Каган М. С.                 225

писал Е. А. Баратынский в стихотворении «На смерть Гёте», выражая известное каждому че­ловеку, любящему природу, ее восприятие как инобытия человека. Отсюда стремление к уеди, нению на лоне природы, при котором она на­чинает заменять партнера общения, позволяя вести молчаливый диалог с речкой и с океаном с лугом и с небом. Вряд ли кто лучше Ф. И. Тютчева сформулировал такое отноше­ние к природе, делающее ее партнером, пусть иллюзорным, человеческого общения:

Не то, что мнпте вы, природа: Не слепок, не бездушный лик — В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык...

Именно тогда, когда человеку кажется, что воспринимаемое им явление природы обладает «душой» и «свободой», то есть основными чер­тами субъекта, что оно поэтому способно отве­чать «любовью» на его любовь, что оно владеет «языком», на котором с ним можно общаться, тогда это явление природы и становится иллю­зорным партнером общения.

И тут искусство предлагает нам разнообраз­ные модели такого общения — в пейзажных жанрах поэзии и живописи, в которых природа оказывается носительницей человеческих, ду­шевных состояний — волнений, грусти, лико­вания: вспомним стихи А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова, так называемый «пейзаж с настроением» И. И. Левитана или В. Ван Гога; но точно так же и в натюрморте глиняные кув­шины, бутыли, башмаки, клещи могут казать­ся живыми существами, имеющими свой ха­рактер, свою психологию — одну в натюрмортах Р. Гуттузо, другую — в картинах А. Акопяна;



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.