общение с реальным партнеров (с подлинным субъектом) 6 страница

Что же касается отличия художественного образа от других форм квазисубъектности (от рождающегося в воображении человека образа его «второго Я» или образа иного субъекта, воссоздаваемого его памятью), то оно состоит

¹ Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского, с. 7.

² Там же, с. 14.

³ См.: Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975, с. 76, 86—87, 97.

⁴ См.: Бахтин М. М. Эстетика словесного творчест-»а, с. 15—26.

втом, что художественный образ есть результ,^ сознательной творческой деятельности воображения писателя, актера, живописца, композитора, целью которой является объективации данной модели субъекта для организации с ею помощью общения с другими людьми, в воображении которых эти художественные квазн-субъекты должны быть воссозданы и «поселиться» там навсегда — так, как живут в нашем сознании образы Гамлета, Дон-Кихота, Наташи Ростовой.

Внимательное рассмотрение системы субъ-ектно-объектных отношений приводит к выводу, что возможпы еще и смешанные, «гибридные» формы существования объекта и субъекта. Вообще говоря, известны два типа соотношения категориальных бинарных оппозиций. В одном случае они соотносятся по логическому правилу древних tertium non datur (третьего не дано) —таковы, например, категориальные биномы «причина — следствие», «свобода — необходимость», «добро — зло», «красота— уродство», «прогресс — регресс» и т. п., синтез которых невозможен, ибо привел бы к их теоретической аннигиляции (уничтожению). В другом же случае пары категорий обозначают не взаимоисключающие, а качественно различные и соотносимые друг с другом в данной дифференционной плоскости компоненты системы — таковы, например, категориальные пары «материальное —• духовное», «содер жание — форма», «пространство — время» п т. п.; здесь возможен синтез противоположностей, скажем, человек как единство материи и духа, пространство — время как их реальное неразрывное единство (хронотоп), внутренняя

форма как третий слой структуры предмета¹. J{. Маркс часто пользовался подобными синтетическими категориями — понятиями «практически-духовное» освоение действительности, «чувственно-сверхчувственное» в применении к свойствам товара, «сущностное единство природы и общества» применительно к человеку.

Оказывается, что нечто подобное имеет место и в категориальной системе «объект — субъект», исходные компоненты которой могут синтезироваться, не вызывая аннигиляции самого объектно-субъектного отношения, по порождая специфические образования в пределах данпой системы. В этой связи вполне правомерно утверждение К. Р. Мегрелидзе, что всякий продукт труда «представляет в одно и то же время и объективное нечто, и нечто субъективированное», так как он обретает способность удовлетворить ту пли иную потребность людей, становясь «потребительной ценностью, благом для человека»². Как бы продолжая его рассуждения, Н. 3. Чавчавадзе отмечает, что «продукт труда есть не просто объект, не просто вещь, а нечто субъективно-объективпое» — ведь в нем овеществлена, реализована субъективная цель. Это дает философу основание говорить, что есть «субъективированное объективное и объективированное субъективное» ³.

¹ О шосеологпческом значении возникающих тут различий между бинарными и тетрарньши структурами см. в пашей статье: Системное рассмотрение основных способов группировки.—• В кн.: Философские и социологические исследования. Л., 1977, с. 21—23.

² Мегрелидзе К. Р. Основные проблемы социологии мышления. Тбилиси, 1973, с. 37—38.

³ Чавчавадзе Я 3. Культура и ценности.— В кн.: Культура в свете философии, с. 41, 52.

Таким образом, понятия «объект — субъект» и «субъект — объект», то есть объективированный субъект и субъективированный объект имеют совершенно реальное содержание, прп-чем их соединение существует именно в двух формах, поскольку и та, и другая составляю-щая может иметь доминантное значение в их синтезе. О чем конкретно идет тут речь?

0 том, во-первых, что если «истина» является, как хорошо известно, объективной, хотя добывается она субъектом, а «мнение» — субъективно, хотя формулируется оно по поводу объекта, то «ценпость» представляет собой в данном аспекте не что иное, как субъективированный объект, ибо выражает она реальное отношение объекта к субъекту — то, что объект значит для субъекта, а не то, чем он является в его в-себе-и-для-себя бытии. (Именно поэтому беспредметны споры о том, объективна или субъективна ценность — к ней нельзя подходить с той же меркой, что к истине.) Понятно, что ценности столь же полимодальны, как субъекты: существуют общечеловеческие ценности, ценности того или иного социума, ценности национальные, классовые, семейные п ценности личностные, индивидуальные. Однако во всех случаях ценность есть именно синтетическое единство объективного и субъективного или субъективированный объект, чем, кстати сказать, ценность отличается от полезностн (на это в свое время справедливо указал И. С. Нар-ский, хотя иначе мотивировал это различие¹), поскольку полезность есть значение одного

¹ Наречий И. С. Ценность и полезность.— Философские науки, 1969, № 3; он же. Диалектическое противоречие и логика познания. М., 1969.

объекта для другого объекта и потому вполне объективна.

Но не менее реальна иная форма синтеза объекта и субъекта — объективированный субъект. В самом деле, если активность субъекта приводит к созданию некоей «второй природы», которая существует столь же объективно, как и первая, хотя к ней опредмечиваются сознание, цели, идеалы субъекта, то вся эта предметность — или, проще, культура — оказывается объективированным субъектом. И тут в зависимости от модальности субъекта меняется масштаб объективирующей его предметности культуры, но идет ли речь о культуре человечества в целом, или о культуре Возрождения, нли о русской дворянской культуре первой трети XIX в., или о культуре производства на рижском заводе «ВЭФ», во всех случаях культура выступает именно как объективация данного совокупного субъекта. Подчеркнем, что такое понимание культуры правомерно лишь применительно к каждой се модификации, взятой целостно, ибо в отдельных звеньях культуры (скажем, в технике, в естественнонаучном знании, в спорте) субъективные качества ее творца не воплощаются, а устраняются, что позволяет истине быть строго объективной, машине — обслуживать с равным успехом и «безразличием» разных социальных субъектов, спорту — сталкивать в соревпованиях по единым правилам комаиды, представляющие противоположные социальные системы. Субъективность социальных образований разного масштаба непосредственно выражается в ценност-но-ндеологнческом содержании культуры и фиксируется в системной связи всех ее слоев,

в их взаимном опосредствовании и взаимодействии.

Тут проясняются и связи художественной образности с обеими формами синтеза объекта и субъекта. С одной стороны, художественный квазисубъект есть воплощение субъективированного объекта — ценности. Ибо все, что вовлекается в магнитное поле художественно-об разного освоения мира, субъективируется, то есть изображается в его ценностном, а не чисто объективном бытии. Неудивительно, что родственность ценностей и искусства отмечалась философией н эстетикой с тех пор, как появилось вообще представление о ценности, хотя идеалистическая аксиология ложно истолковывала эту связь. Марксистский, материалистический подход к теории ценности позволил нашей эстетике преодолеть гносеологический крен и вскрыть глубинную связь художественно-образного освоения мира со сферой ценностных отношений. С другой же стороны, художественный образ как квазисубъокт принадлежит к культуре как объективации субъекта — и потому, что культура обусловливает конкретное содержание отражающейся в образах искусства субъективности, и потому, что образ получает в произведении искусства объективированное, материализованное инобытие. Было бы решительно неверным (хотя это нередко делается) отождествлять художественный образ с тем художественным текстом, который является его носителем в произведении искусства (как нельзя отождествлять знак и значение в любом тексте). Вместе с тем нельзя пе видеть и того, что фактом культуры образ-квазисубъект, живущий лишь в воображении ипдивида, ста-

новигся только благодаря его объективации, вынесению его за пределы индивидуального сознания во «вторую природу».

Так, выясняется, что субъект и объект, при всей радикальности их различий, не являются абсолютно противоположными и несовместимыми «предметами», отнесение к которым возможно только по принципу «или — или», но представляют собой лишь крайние точки спектра, включающего также целый ряд переходных и синтетических форм. В целом этот спектр выглядит так: субъект — квазисубъект — субъективированный объект — объективированный субъект — квазиобъект — объект.

А отсюда следует, что и сами субъектно-объектные отношения выходят далеко за пределы отношений субъекта и объекта — они охватывают связи всех шести компонентов данной системы. Разумеется, источником всех этих отношений является не объект, а субъект (вспомним слова К. Маркса и Ф. Энгельса о различии между человеком и животным, связанным с тем, что последнее ни с чем себя не «соотносит» и вообще не «соотносит» себя) ¹. Объект может лишь находиться в отношениях с чем-то или с кем-то, тогда как субъект является в силу своей активности носителем отношения к чему-то или к кому-то. Говоря конкретнее, субъект может обладать отношением:

— к другим субъектам, во всех их модальностях;

— к субъективированным объектам — ценностям;

¹ См.: Маркс К., Энгельс Ф. Избр. соч. В 9 т., т. 2, с. 27.

— к квазисубъектам, во всех их разновидностях;

— к реальным объектам, во всем многообразии материального и духовного бытия;

— к квазиобъектам как идеальным моделям реальных объектов;

— к объективированным субъектам — явлениям культуры.

Представляется, что такое понимание внутреннего строения системы субъектно-объектных отношений важно и для аксиологии, и для культурологии, и для теории человеческой деятельности, и, в частности, для такого ее раздела, как теория общения. Ибо данная модель системы субъектпо-объектных отношений делает предельно наглядной недопустимость сведения общения как межсубъектного взаимодействия к одним только индивидуальным контактам — оно должно быть рассмотрено во всем многообразии связей всех модификаций субъекта.

Но прежде чем это сделать, нужно выявить общие черты субъектно-субъектного взаимодействия в системе субъектно-объектных отпоше-ний, то есть определить сущность общения как такового.

( Глава IV

МЕЖСУБЪЕКТНОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ

В СИСТЕМЕ СУБЪЕКТНО-ОБЪЕКТНЫХ

ОТНОШЕНИЙ

1. Общение как деятельность или общение и деятельность?

Этот вопрос дебатируется с тех пор, как в конце 60-х годов в нашей философской, психологической и социологической литературе стала обсуждаться проблема _?общения. Мы уже отмечали, что единства взглядов у наших философов тут нет. Автор этих строк, занимаясь философской теорией деятельности, пришел к выводу, что общение лежит в ее пределах, являясь одним из четырех ее основных видов^эту концепцию поддержал, по-своему ее развивая, В. Н. Са-гатовский'. В то же время Л. П. Буева трактовала общение как нечто принципиально иное, чем деятельность (отсюда и формулировка названия ее книги: «Человек: деятельность и общение»). Правда, из самого текста следовало, что с деятельностью сополагается не общение, а общественные отношения («Человек есть субъ-

¹ См.: Сагатовский В. И. Социальная система: статус и структура.— В сб.: Исторический материализм как методология социального познания. Новосибирск, 1985.

ект деятельности п отношений»¹), которые, впрочем, персонифицируются². Л. М. Архангельский и В. Г. Афанасьев, в принципе не возражая против деятельностного подхода к анализу общения, вместе с тем критиковали автора этих строк за то, что он выделяет общепие как «вид деятельности», тогда как оно есть «непременный атрибут любой человеческой деятельности»³, будучи присущим и познанию и труду⁴. Аналогична позиция Д. И. Дубровского⁵. А. В. Мудрик же, рассматривая данную проблему в педагогическом ракурсе, решительно утверждал, что «с точки зрения педагогики выделение свободного общения как особого вида деятельности может быть признано весьма целесообразным» ⁶.

В середине 70-х годов А. А. Леонтьев заявил, что «советские психологи едины в понимании общения как одного из видов деятельности», оговорив, что это отнюдь не означает, будто общение выступает «как самостоятельная деятельность» ⁷. Б. Ф. Ломов же в «упоминавшейся вы-

¹ Буева Л. П. Человек: деятельность и общение, с 51

² См. там же, с. 51, 110-112, 116-117.

³ Афанасьев В. Г. Человек как система и система деятельности человека.— Социологические исследования, 1976, № 4, с. 30.

⁴ См.: Архангельский Л. М. Социально-этические проблемы теории личности. М., 1974, с. 100.

⁵ См.: Дубровский Д. И. Проблема идеального. М., 1983, с. 198—199.

⁶ Мудрик А. В. Общение как объект педагогического исследования.— В кн.: Проблемы общения и воспитания. Тарту, 1974, ч. I, с. 39.

⁷ См.: Леонтьев А. А. Общение как объект психологического исследования.— В кн.: Методологические проблемы социальной психологии, с. 112.

ще статье утверждал, что общение нельзя определять как вид человеческой деятельности, что _оно есть нечто принципиально отличное от деятельности, ибо связывает субъект не с объектом, _а с другим субъектом. Впрочем, это не мешало автору определять общение как «взаимодействие субъектов» ', хотя оставалось непонятным, как взаимодействие людей может не быть их деятельностью.

Ощущая односторонность различных трактовок данной проблемы, Г. М. Андреева попыталась синтезировать их, предложив более широкое понимание связи деятельности и общения, «когда общение рассматривается и как сторона совместной деятельности (поскольку сама деятельность не только труд, но и общение в процессе труда), и как ее своеобразный дериват»². Близка к этому и точка зрения М. И. Лисиной, назвавшей один из разделов своей книги об оп-тогенезе общения — «Общение и деятельность. Общение как деятельность» ³.

Однако различия в самом подходе к проблеме не были сняты.

Их примером может служить дискуссия между А. А. Леонтьевым и Б. Ф. Ломовым, развернувшаяся на страницах журнала «Вопросы философии»: первый аргументировал свой взгляд на общение как на деятельность человека, второй отрицал плодотворность такой точки зрения, полностью разделяя взгляды Л. П. Буевой.

¹ См.: Ломов Б. Ф. Общение как проблема общей психологин.— В кн.: Методологические проблемы соци-альпой психологии, с. 127.

² Андреева Г. М. Социальная психология, с. 95.

³ См.: Лисина М. П. Проблемы онтогенеза общения. М., 1986, с. 11—14.

При этом аргументация отстаиваемой позиции У А. А. Леонтьева имела философско-социоло-гический, а не специфически-психологический характер, сводясь, в сущности, к тому, что субъект деятельности всегда является «коллективным субъектом» или «совокупным субъектом», а отнюдь не изолированным индивидом, что и делает общение внутренним моментом деятельности '. Контраргументация Б. Ф. Ломова основывалась на том, что общение как межсубъектное взаимодействие принципиально отличается от освоения субъектом объектов, которое п является деятельностью².

И в самом деле, связь субъекта с субъектом есть нечто радикально иное, чем отношение субъекта к объекту; вопрос заключается, однако, в том, согласимся ли мы считать деятельностью только операции, производимые субъектом с объектами, или же будем понимать под деятельностью всю полноту и целостность проявления действенной энергии человека как субъекта? Нам представляется, что деятельность человека не следует сводить к его предметной деятельности, и тогда общение естественно впишется в это целокупное и разностороннее проявление человеческой активности³.

¹ См.: Леонтьев А. А. Деятельность и общение.— Вопросы философии, 1979, № 1, с. 128, 132.

² См.: Ломов В. Ф. Категории общения п деятельности в психологии.— Вопросы философии 1979, № 8, с. 37-38, 45.

³ Такое широкое понимание деятельности присуще многим философам. См., например: Воронович В. А, Плетников Ю. К. Категория деятельности в историческом материализме. М., 1975; Иванов В. П. Человеческая деятельность — познание — искусство. Киев, 1977; Кветной М. С. Человеческая деятельность: сущность, структура, типы (социологический аспект). Са-

Такего рода расхождение взглядов можно бы-_ло бы считать чисто терминологическим спором, если бы речь не шла о построении системы категорий социальных наук, которая наиболее гочно описывала бы систему реальных отношений. Обратимся, следовательно, к анализу са-цой этой системы.

2. Структура субъектно-объектных отношений

Система субъектно-объектных отношений включает в себя три типа связей: субъект — объект; субъект — субъект; объект — объект; это отчетливо видно на следующей схеме:

-----о¹

Наличие в данной системе двух последних типов связей («О—О¹» и «С—С¹») нисколько не противоречит соотносительности понятий «субъект» и «объект», так как и субъект и объект обозначают, в сущности, некие множества — множество субъектов п множество объектов —

ратов, 1974; Маркарян Э. С. Системное исследование человеческой деятельности.— Вопросы философии, 1972, № 10; Маргулис А. В. Категория деятельности человека.— Философские науки, 1975, № 2; Сагатов-ский В- Н Деятельность как философская категория.— Философские науки, 1978, № 2; Демин М. В. Природа деятельности. М., 1984; и др.

и лишь в определенной ситуации эти множества сводятся к единичному объекту и единичному субъекту. И в самом деле, познание объекта есть ведь не что иное, как выявление связей и отношений между объектами (В. И. Ленин, как из-вестпо, характеризовал закон как отражение объективных связей и отношений '), а сама деятельность есть результат коллективных усилий большей или меньшей группы субъектов — личностей, бригад, классов, наций.

Нельзя в этой связи не вспомнить, что в одной из записей М. М. Бахтина 1970—1971 гг., опубликованной, однако, позднее, было зафиксировано именно такое понимание структуры отношений в системе субъект — объект:

«Три типа отпошений:

1. Отношения между объектами: между вещами, между физическими явлениями, химическими явлениями, причинные отношения, математические отношения, логические отношения, лингвистические отношения и др.

2. Отношения между субъектом и объектом.

3. Отношения между субъектами — личностные, персоналистические отношения: диалогические отношения между высказываниями, этические отношения и др.» ².

При этом М. М. Бахтин отмечал существование «переходов и смешения трех типов отношений».

То, что в нашей философской литературе субъектно-объектные отношения сводились к одному лишь отношению абстрактно взятых субъ-

¹ См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 135-138,165.

- Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества, с. 342—343.

_екта н объекта, объясняется чисто гносеологической их трактовкой. И действительно, отношения между объектами, являющиеся предметом дознания, сами выступают в качестве объекта, а отношения между субъектами познавательной деятельности но имеют значения, поскольку субъект этот, по сути, представляет человечество, а не индивида. Но как только мы выводим субъектно-объектные отношения за пределы гносеологии и начинаем в этом ключе рассматривать практическую деятельность людей, их ценностное сознание, и тем более их общение, тогда выясняется, что если множественность объектов существенного значепия не имеет и тут, то множественность субъектов является существенным неустранимым свойством этих видов деятельности и отвлечься от него просто немыслимо. Ведь атрибутивным свойством субъекта является его уникальность, выявляющаяся в свободном выборе целей и средств деятельности (идет ли речь об индивидуальном или совокупном субъекте). Поэтому социальная жизнь предполагает множественность субъектов на всех уровнях, включая внутриличностный (духовная жизнь индивида как взаимодействие разных ппостатей его личности). А отсюда следует, что отношение «субъект — субъект» есть не только возможное, допускаемое в системе субъектно-объектных отношений, но необходимое для полноты и целостности ее существова-

¹ В этой связи нельзя не выразить сожаления, что, хотя в упоминавшейся интересной книге К. Н. Лю-бутина отношение субъекта к объекту не сводится к познанию, по включает в себя и практический и ценностный аспекты, связь субъекта с субъектом была в

i m_ I

Мы сделали этот вывод чисто логическим rrj. тем. Но соответствует ли он реальному положи нию вещей в истории культуры?

Ее анализ убеждает, что межсубъектное взг имодействие начинается — исторически и лот чески — в материальной практике, производи -венной, трудовой и социально-организационной (включая, разумеется, и социально-реорганиза ционную, то есть революционно-преобразовательную, практику). Оно предстает там как материально-практическое взаимодействие участников единого, коллективного деятельностного процесса¹. Подчеркнем сразу, что речь идет не о любой практической связи людей, а только о такой, в которой они выступают как полноценные субъекты, ибо существуют и такие коллективные действия, в которых один участник использует другого (или других) как простые объекты, подобные орудиям труда, инструментам, механизмам или работающим животным (вспомним, что для рабовладельца раб — всего лишь «говорящее орудие», а рабочий на капиталистическом производстве превращается ?. «придаток машины»). Поэтому межсубъектным практическим отношением является лишь такое, в котором участники единого действия выступают (в принципе, разумеется) как равно

ней фактически выпущена из виду и потому проблема общения оказалась затронутой лишь вскользь, а художественное освоение мира автор и вовсе игнорировал.

¹ Признавая справедливость критики Д. Н. Дубровским (Проблема идеального, с. 197—198) предложенной нами в книге «Человеческая деятельность» трактовки практического общения как материализованного воплощения информации, мы исправляем эту ошибку, предлагая данную формулировку.

активные и равно свободные партнеры, ориентирующиеся друг на друга именно как па инициативно-самодействующих субъектов. Таким было поведение первобытных охотников в процессе коллективной облавной охоты на промыслового зверя: оно порождало необходимость их отношения друг к другу как к субъектам, каждый из которых должен вносить свою лепту активности, целенаправленности, сознания и самосознания, избирательности и свободы в достижение общего результата — победы над зверем, более сильным, чем каждый охотник в отдельности, но уступавшим организованному коллективу активно взаимодействующих охотников — субъектов общей, единой деятельности.

Точно так же и в дальнейшем многие формы практической деятельности людей, осуществляемой коллективно, по-прежнему требовали их материального, вещественно-энергетического взаимодействия в качестве субъектов совместных акций. Ведь умение эффективно действовать в нестандартной ситуации, находить оптимальное решение задачи не заложено у человека, как у животного, в генетической программе, в инстинкте, а обретается в онтогенезе, в процессе его обучения, образования и общественного воспитания. Между тем конкретные условия деятельности бывают — опять-таки, в отличие от условий жизнедеятельности животных, столь разнообразными и всякий раз в той ил*» иной мере неожиданными, непредвиденна что только свобода, избирательность каждого члена коллектива спосо успешности общего дела. А это зв" дый член данного коллектив- <^^ие

бригады, боевого взвода, спок «^есь

К Кяган М С. <l?q \

Мы сделали этот вывод чисто логическим путем. Но соответствует ли он реальному положе-нию вещей в истории культуры?

Ее анализ убеждает, что межсубъектное взаимодействие начинается — исторически и логически — в материальной практике, производственной, трудовой и социально-организационной (включая, разумеется, и соцпально-реорганпза-циопную, то есть революционно-преобразовательную, практику). Оно предстает там как материально-практическое взаимодействие участников единого, коллективного деятелъностного процесса ¹. Подчеркнем сразу, что речь идет не о любой практической связи людей, а только о такой, в которой они выступают как полноценные субъекты, ибо существуют и такие коллективные действия, в которых один участник использует другого (пли других) как простые объекты, подобные орудиям труда, инструментам, механизмам или работающим животным (вспомним, что для рабовладельца раб — всего лишь «говорящее орудие», а рабочий па капиталистическом производстве превращается в «придаток машины»). Поэтому межсубъектным практическим отношением является лишь такое, в котором участшти единого действия выступают (в принципе, разумеется) как равно

¹ Признавая справедливость критики Д. Н. Дубровским (Проблема идеального, с. 197—198) предложенной нами в книге «Человеческая деятельность» трактовки практического общения как материализо-ванпого воплощения информации, мы исправляем эту ошибку, предлагая данную формулировку.

активные и равно свободные партнеры, ориентирующиеся друг на друга именно как на инициативно-самодействующих субъектов. Таким было поведение первобытных охотников в процессе коллективной облавной охоты на промыслового зверя: оно порождало необходимость их отношения друг к другу как к субъектам, каждый из которых должен вносить свою лепту активности, целенаправленности, сознания и самосознания, избирательности и свободы в достижение общего результата — победы над зверем, более сильным, чем каждый охотник в отдельности, но уступавшим организованному коллективу активно взаимодействующих охотников — субъектов общей, единой деятельности.

Точно так же и в дальнейшем многие формы практической деятельности людей, осуществляемой коллективно, по-прежнему требовали их материального, вещественно-энергетического взаимодействия в качестве субъектов совместных акций. Ведь умение эффективно действовать в нестандартной ситуации, находить оптимальное решение задачи не заложено у человека, как у животного, в генетической программе, в инстинкте, а обретается в онтогенезе, в процессе его обучения, образования и общественного воспитания. Между тем конкретные условия деятельности бывают — опять-таки, в отличие от условий жизнедеятельности животных, столь разнообразными и всякий раз в той или иной мере неожиданными, непредвиденными, что только свобода, избирательность действий каждого члена коллектива способна привести к успешности общего дела. А это значит, что каждый член данного коллектива — строительной бригады, боевого взвода, спортивной команды,

5 Каган М. С. 129

равно как и член макроколлективов — представитель класса, нации, народного движения, должен в подобных ситуациях сам действовать не как объект, пассивно выполняющий чужую волю, команды и указания, получаемые извне, а как субъект, свободно избирающий линию своего поведения и относящийся к своим сотрудникам, соавторам, партнерам как к субъектам же. В подобных коллективных действиях активность каждого участника общего действия направлена, таким образом, двояко — на совместно обрабатываемый объект и на других субъектов, вместе с которыми эта обработка осуществляется.

Такое понимание межсубъектного взаимодействия представляется адекватным тому значению, которое К. Маркс и Ф. Энгельс придавали термину «общение» (Verkehr), введя его в «Немецкой идеологии» именно для обозначения той стороны материальной (а затем и духовной) практики людей, которая выражает их взаимодействие в совместной деятельности.

Разумеется, будучи взаимной корреляцией действий субъектов, каждый из которых строит программу своего поведения, исходя не только из собственных устремлений, но и из учета предполагаемых, а затем и реальных поступков партнера, общение как межсубъектное взаимодействие предполагает духовную регуляцию, включает в себя духовные действия субъектов — без этого они не выступали бы в данной ситуации как субъекты. Однако участие духовности в практическом взаимодействии субъектов не снимает существенного различия между материальной и духовной его формами (на наличие этих двух форм общения прямо

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒

общение с реаль­ным партнеров (с подлинным субъектом) 6 страница

общение с реальным партнеров (с подлинным субъектом) 6 страница