общение с реальным партнеров (с подлинным субъектом) 8 страница

Мы уже не говорим о том, что понятие «обмен» предполагает утрату каждым участником обменного акта той вещи, которой он обменялся (применительно к духовным продуктам это выражено в шутливой форме в известном анекдоте: «Что такое обмен мнениями? Это когда приходишь к начальству со своим мнением, а уходишь с его»). Между тем в процессе и в результате общения происходит отнюдь не обмен идеями или вещами, а превращение состояния каждого партнера в их общее достояние. Общение порождает общность, а обмен сохраняет обособленность его участников.

Фундаментальное отличие общения и передачи сообщений выявляется в различии присущих им способов адекватной самореализации: структура сообщения монологична, а структура общения — диалогична. Вот почему М. Бубер мог называть общение людей «диалогической жизнью», а М. М. Бахтин использовать понятие «диалог» для характеристики существенных культурных и художественных явлений. Так, ученый еще полвека тому назад говорил о «диалогической ориентации слова», об «исконной диалогичности слова», поскольку «живое высказывание, осмысленно возникшее в определенный

¹ Ярошевский М. Г. Дискуссия как форма научного общения.— Вопросы философии, 1978, № 3, с. 98.

исторический момент в социально определенной среде, не может не задеть тысячи живых диалогических нитей, сотканных социально-идеологическим оознанием вокруг данного предмета высказывания, не может не стать активным участником социального диалога... Слово рождается в диалоге, как его живая реплика, формируется в диалогическом взаимодействии с чужим словом в предмете. Конципирование словом своего предмета — диалогично... Живое разговорное слово непосредственно и грубо установлено на будущее слово-ответ: оно провоцирует ответ, предвосхищает его и строится в направлении к нему. Слагаясь в атмосфере уже сказанного, слово в то же время определяется еще не сказанным, но вынуждаемым и уже предвосхищаемым ответным словом. Так — во всяком живом диалоге... В действительной речевой жизни всякое конкретное понимание активно: оно приобщает понимаемое своему предметно-экспрессивному кругозору и неразрывно слито с ответом, с мотивированным возражением — согласием. В известном смысле примат принадлежит именно ответу, как началу активному: он создает почву для понимания, активную и заинтересованную изготовку для него. Понимание созревает лишь в ответе. Понимание и ответ диалектически слиты и взаимообусловливают друг друга, одно без другого невозможно.

Активное понимание, таким образом, приобщая понимаемое новому кругозору понимающего, устанавливает ряд сложных взаимоотношений, созвучий и разнозвучий с понимаемым, обогащает его новыми моментами. Именно такое понимание учитывает и говорящий. Поэтому его установка на слушателя есть установка на осо-

бый кругозор, особый мир слушателя, она вносит совершенно новые моменты в его слово: ведь при этом происходит взаимодействие разных контекстов, разных точек зрения, разных кругозоров, разных экспрессивно акцентных систем, разных социальных «языков» '.

Подчеркнем, что выявленная М. М. Бахтиным структура диалога в его отличии от монологического высказывания относится не только к словесной форме общения — речь идет здесь о самой сути диалога, независимо от средств, которые он использует: диалог предполагает уникальность каждого партнера и их принципиальное равенство друг другу; различие и оригинальность их точек зрения; ориентацию каждого на понимание и на активную интерпретацию его точки зрения партнером; ожидание ответа и его предвосхищение в собственном высказывании; взаимную дополнительность позиций участников общения, соотнесение которых и является целью диалога. Вот почему он может быть формой связи только субъектов, выражая все те черты, которые отличают субъекта от объектов. «...Диалог — столкновение разных умов, разных истин, несходных культурных позиций, составляющих единый ум, единую истину и общую культуру» ² — это определение гуманистического диалога, сформулированное Л. М. Баткпным, вполне можно принять за общее определение диалога как такового, в его отличие от обмена монологами. «Именно в синтезе полнее всего просвечивает, сжимаясь,

¹ Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики, с. 88, 90, 93, 95; ср. с. 106—107, 164.

² Баткин, Л. М. Итальянские гуманисты: стиль жизни, стиль мышления. М., 1978, с. 137.

структура диалога». Поэтому «нет ничего более монологичного, чем платоновский диалог»: в нем нет синтеза, точку зрения автора выражает один Сократ, и она не меняется в процессе спора, а его партнеры — «только слушатели, ученики, мальчики для битья» ^!.

Быть может, ярче всего структура диалога моделируется музыкой, когда она использует не форму обмена монологами-ариями (следуя друг за другом в художественной ткани оперы, они до такой степени самостоятельны, что каждую можно легко изъять из целого и исполнить в концерте), а форму дуэта, трио, квартета, представляющую собой предельный случай диа-логичности — целостно неделимого взаимодействия составляющих его партий, до такой степени зависимых друг от друга, что они вообще не имеют самостоятельного существования, образуя одновременное, а не последовательное звучание. Но музыкальная модель общения точнее всех других еще в одном отношении — она выявляет его возможность быть не только диалогом в буквальном смысле этого слова, то есть собеседованием двоих, но и полилогом, то есть взаимодействием многих партнеров, соучастников единого практического, идеологического, художественного или игрового действа. То, что музыкальный ансамбль, в отличие, например, от драматического, способен с одинаковым успехом слигь воедино и два, и три, и много голосов, мо-

¹ См.: Ваткин Л. М. Итальянские гуманисты: стиль жизни, стиль мышления, с. 163, 175. Об отличии диалога от монолога с семиотической точки зрения см.: Вартазарян С. Р. К описанию коммуникативных процессов.— В кн.: Семиотика и проблемы Коммуникации. Ереван, 1981, с. 28—32.

и*... 153

делирует именно эту полилогичность реального человеческого общения.

К реальному диалогу инструментальная музыка подходит близко в современных своих формах — джаза и рока, которые предоставляют самые широкие возможности импровизации. Ведь общение людей имеет всегда импровизационный для каждого его участника характер. Импровизация является выражением глубинных качеств субъекта — его свободной активности, способности порождать новую информацию, преодолевая стереотипность репродуктивного поведения; вместе с тем импровизация собеседников ограничена программой их беседы, необходимостью достичь общего результата. Точно так же в импровизации оркестрантов каждый музыкант находит собственный путь движения к общей цели, согласуй ритмомелодический рисунок своей партии с поведением партнеров. Оттого такое большое значение в подобном ансамбле имеет сыгранность музыкантов, их взаимопонимание, способность каждого вписать свою партию в общее движение i музыкальной ткани.

] В то же время всякое музыкальное исполне-

i ние диалогично и в другом отношении — в его

прямой направленности на слушателя, для которого оно и осуществляется. Конечно, и ком-.! I , муникативное сообщение всегда кому-то адре-

совано, отчего его монологичность может показаться мнимой. Нужно, однако, иметь в виду, что сообщение имперсонально, ибо оно обращено к любому адресату, а не к кому-то определенному и единственному (как газетная информация, урок или лекция, речь оратора, научный трактат и т. п.), поэтому оно и приобретает мо-

нологическую форму, посылаемое всем (в предельном случае как воззвание: «Всем, всем, всем!»), то есть получателям как объектам. Диалог же есть информационный контакт двух лиц, каждый из которых обращается именно к этому партнеру как к своему единственному слушателю и интерпретатору своей исповеди, ориентированной как по содержанию, так и по форме именно на этого и только на этого (или этих) партнера общения.

Во избежание возможных недоразумений заметим, что мы не находим никаких оснований для трактовки одной из двух форм информационной активности субъекта как более «высокой», более «совершенной», более ценной, чем другая. Напротив, существуют самые веские основания для того, чтобы считать их равно необходимыми человеку, общественному развитию, культуре и имеющими лишь разные сферы действия, поскольку преимущества и ограниченность каждой обнаруживаются в разных социокультурных ситуациях. Это видно из уже приведенных примеров и еще будет подтверждаться в ходе дальнейшего анализа. Пока объясним это в самой общей форме тем, что оптимальное осуществление разнообразнейших функций требует от каждого члена общества способности совмещать позиции субъекта и объекта деятельности, способности оперативно переключаться из роли ученика в роль соавтора и обратно, из роли исполнителя в роль партнера и обратно, из роли приемника информации в роль ее интерпретатора и обратно. Как ни хороша дружеская беседа, но школьный урок не может быть превращен в такого рода диалог. Точно так же не способны заменить друг

друга управление боем и теоретический диспут или спортивный матч и учебная тренировка. Следовательно, речь должна идти не о том, чтобы мечтать о «диалогической жизни» или сводить смысл всей человеческой деятельности к общению — диалогу, а в том, чтобы отчетливо понимать, где и когда наиболее эффективны коммуникация, монолог, сообщение, а где и когда оптимальны общение, диалог, отношение к другому как к субъекту.

5. Общение и общность

' Подытоживая сказанное, можно сделать важный для понимания специфики общения вывод: имеет ли оно практический, духовный или практически-духовный характер, связывает ли индивидов или группы, во всех случаях оно реализует те примечательные особенности субъекта, о которых было сказано нами при его анализе,— уникальность субъекта и свободу его действий; в результате межсубъектная связь становится свободным взаимодействием уникальных партнеров, каждый из которых самостоятельно выбирает другого и соотносит себя с другим именно в своей и в его особенности, единственности, неповторимости.

Этих свойств нет в отношениях субъекта к объектам. Делая нечто объектом своей познавательной или преобразовательной деятельности, субъект тем самым приравнивает его к другим объектам и, хоть он и должен выявить своеобразие познаваемого объекта и учесть все особенности преобразуемого объекта, и тот и другой в принципе могут быть заменены иными объектами: решив одну познавательную задачу,

ученый переходит к другой, изготовив одну деталь, рабочий переключается на производство другой, сконструировав одну машину, конструктор начинает изобретать другую, и чаще всего выбор созидаемого, или познаваемого, или экспертно-оцениваемого объекта диктуется извне — руководством предприятия, научно-исследовательского института, конструкторского бюро, торгового учреждения. Точно так же ни педагог, ни врач не выбирают объекты своей деятельности, но получают их волею обстоятельств, и любой пациент и студент заменяется затем другим...

Иная ситуация характеризует общение — именно потому, что оно является межсубъектной связью.

Проблема уникальности субъекта общения — свойства, позволяющего именовать его «Я», «ego»,— в буржуазной философии, начиная с учения Ф. Шлейермахера об индивидуации и кончая экзистенциалистскими и персоналист-скими теориями нашего времени, занимает очень большое место. Показать несостоятельность метафизических, субъективно-идеалистических представлений можно, только дав этой проблеме верное, диалектическое толкование. Как отмечал 3. М. Какабадзе, «господствующей традицией западного мышления» является признание несовместимости индивидуального своеобразия и объединения людей: «Если индивидуальное своеобразие, индивидуальные различия считались неустранимыми, то вместе с тем отрицалась возможность объединения и единства. Если же признавалась возможность объединения, то это лишь постольку, поскольку индивидуальные различия считали устранимы-

ми». В действительности же «подлинное объединение, общение людей предполагает именно их индивидуально-качественные различия». Ярчайшим проявлением этого закона выступает такая форма человеческого общения, как дружба,— ведь ее условием является «не однообразие, а своеобразие... подобно тому, как в сочетании разных голосов поется одна песня» \ Аналогична и любовь между мужчиной и женщиной. Но точно так же единство человечества предполагает индивидуальное своеобразие составляющих его наций. Любовь и дружба и являются специфической формой связи уникальных субъектов; даже если у тебя несколько друзей — каждый является единственным в своем роде, незаменимым никем иным.

Как возникает комплекс «любовь — дружба — общение», было прекрасно показано в романе Д. Дефо «Робинзон Крузо», о котором шла уже речь. Характерны мотивы Робинзона, кегда он бросился выручать будущего Пятницу от преследовавших его дикарей: он рассчитывал на то, чтобы «приобрести слугу, а может быть, товарища или помощника...». Спасенный Пятница дважды падал перед Робинзоном ниц и ставил его ногу на свою голову, давая тем самым понять, что готов быть ему «слугой на всю жизнь». Однако оказалось, что он понравился Робинзону: «Это был красивый малый высокого роста, безукоризненного сложения... В его лице не было ничего дикого и свирепого...»; оно обладало «выражением европейца,

¹ Какабадзе 3. М. Культура и цивилизация.— В кн.: Культура в свете философии, с. 202—204, 206—207. См. также: Нон И. С. Дружба. М., 1987; Василев К. Любовь. М., 1982.

особенно когда он улыбался» и т. д. «Волосы у _sero были черные, длинные и прямые, не имев-j0iie ничего общего с курчавыми, как овечья цгерсть, волосами негров; лоб высокий и открытий; цвет кожи не черный, а смуглый...» Эта привлекательность Пятницы и то, что он был уподоблен Робинзону — он был больше похож на европейца, чем на негра! — должны объяснить возможность отношения к нему героя романа не как к рабу или всего лишь как к слуге, а почти как к равному, как к «товарищу или помощнику». (О том, какое значение Д. Дефо придавал приравниванию Пятницы к Робинзону, свидетельствует приводимое им рассуждение своего главного героя: «...я с удивлением убеждался, что хотя, по неисповедимому велению вседержителя, множество его ^творений и лишены возможности дать благое Применение своим душевным способностям, Однако они одарены ими в такой же мере, как

мы. Как и у нас, у них есть разум, чувство привязанности, доброта, сознание долга, приз-мтельность, верность в дружбе, способность ^озмущаться несправедливостью, вообще все

>окное для того, чтобы творить и воспринимать Добро...») В результате Робинзон искренне по-игобил Пятницу, и тот отвечал ему любовью и Ьыновней преданностью, отчего их отношения становились все более и более тесным и разносторонним общением. В ходе этого общения Робинзон старался научить своего «нового това-Ьища» всему, «что могло быть полезным ему ((заметим, ему, а не самому Робинзону! —

I. К.), а главное — говорить и понимать меня, когда я говорил». Весь этот процесс приобще-Пятницы к европейской культуре, чрезвы-

чайно похожий на процесс образования, обучения и воспитания ребенка, доставлял Робинзону великую радость'.

Советские ученые построили психологическую теорию коллектива именно на выявлении роли межсубъектных отношений его членов, каждый из которых «реально, действенно относится и к другим, как к самому себе, и к себе, как ко всем другим в своем коллективе», и потому «противопоставление «я» и «они» снимается понятием «мы» ². Ибо, действительно, исходным условием общения является индивидуальное своеобразие партнеров. Реальный опыт показывает, что во всех случаях коллектив как носитель общности складывается тогда, когда партнер свободно избирает партнера, оценивая его индивидуальность, его неповторимые качества. Даже игра — хотя она «только игра», то есть всего лишь модель реального человеческого общения,— интересна тогда, когда в ней участвуют индивидуально своеобразные по стилю игры партнеры — шахматисты или футбольные команды.

Человеческое общение основано на этой глубинной диалектике различия партнеров и их стремления к единству, которое, однако, должно привести не к стиранию этих различий, а к «единству многообразия», как издавна определяли философы гармонию. Общение двух людей,

¹ См.: Дефо Д. Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо. М., 1982, с. 212, 215, 216—217, 219.

² См.: Психологическая теория коллектива, с. 84— 85. Ср.: Иванов В. Г. Коллектив и личность. Л., 1971; Головаха Е. И. Структура групповой деятельности. Социально-психологический анализ. Киев, 1979; Донцов А. И. Психология коллектива. Методологические проблемы исследования. М., 1984.

00 образному выражению М. Дюфрена,— не от-_вогп^ение *Д^ВУ^Х монад, замкнутых в себе, между которыми существует некая предустановленная _гармония; скорее это два скрещивающихся взгляда, две отталкивающиеся свободы, два рартнера, завязывающие диалог» '.

Поскольку цель сообщения чисто информативна — сообщить что-то кому-то, постольку не имеет никакого значения, что именно в сообще-_нии содержится — истинное или ложное, перевитое или сочиненное, полученное в опыте или «высосанное из пальца». Поскольку же цель общения — приобщение субъекта к субъекту, организация их единых, совместных действий или обретение их духовной общности, постольку каждый партнер должен открыться другому в своей подлинной природе, намерениях, возможностях, целях, устремлениях, идеалах, чтобы другой, зная все это, мог согласовать свои действия с действиями партнера. Вот почему высшей формой общения является дружба, вот почему оно предполагает откровенность каждого перед другим как другом, ибо если я введу в заблуждение или хотя бы просто наглухо закроюсь от моих партнеров, они не найдут со мной «общего языка» и совместное действие окажется неудачным.

Крайней формой такого откровенного самораскрытия человека в процессе общения является исповедь —■ эффективнейшее средство сближения людей в отношениях дружбы и любви,

¹ Dufrenne M. Pour l'homme, p. 155. См. также: Merton R. К., Lazarsjeld P. F. L'amitie comme proces-sus social.-- Chazel F., Boudon R , LazarsfeldP. L'analyse de processus sociaux.— Paris - Mouton — La Have, 1976, p. 250-251.

6 Каган M. G. 161

весьма хитроумно использовавшееся религией для подмены общения человека с человеком oG щением человека с богом. В общении же чело века с человеком происходит встреча двух «с. поведей, которая рождает новую, дотоле не су. ществовавшую степень общности партнеров. Это относится, разумеется, к духовному общению происходит ли оно в дружеском «выяснении от. ношений», во внутреннем диалоге разных иц₀стасей личностного «Я» или в диалогическом контакте культур. Но нечто подобное происхо дит и в практическом общении, и в игровом В первом случае «исповедальный» характер действий каждого участника коллективной акции заключается в том, что действия эти выра жают подлинные намерения действующего лица его понимание собственной роли, функции, способа наиболее эффективного участия в общем деле — это нужно для того, чтобы каждый уча стник коллективного действия правильно по нимал стратегию и тактику поведения других, иначе общее депо не будет иметь успеха. Во втором случае (в игре) происходит то же са- мое, однако тут возможна и дезинформация партнера, если он является противником, от которого нужно скрыть свои подлинные намере ыия или даже обмануть его, блефовать'. Но та кое поведение оказывается своеобразным спосо бом достижения общности, суть которой — сама игра, поддержание противоборства ее участии ков, потому что смысл игры — в самом ее процессе, а не в достигаемом результате.

Мы приходим, таким образом, к выводу, что,

¹ См • Мазур М Качественная теория информации М., 1974, гл. 10

_s каких бы формах общение ни осуществлялось, _его цель — достижение общности (или повышение уровня общности) действующих субъектов их свободными совокупными усилиями при сохранении неповторимой индивидуальности каждого- Этим общение отличается и от коммуникации, и от управления, и от обслуживания, то _есть от всех форм человеческих взаимоотношений, которые строятся не на межсубъектной основе, и именно это делает общение специфически-человеческим способом поведения, качественно преобразовавшим биологические формы связи особей и популяций.

Глава V

СТАНОВЛЕНИЕ ОБЩЕНИЯ В ФИЛОГЕНЕЗЕ И ОНТОГЕНЕЗЕ

Значение общения в социальной жизни станет более понятным, если посмотреть на него генетически, то есть выяснить, как складывалось общение человека с человеком и в процессе становления человечества, и в развитии каждой отдельной личности.

1. «Предобщение» в мире животных

Наличие у животных многообразных форм, способов и средств коммуникации хорошо известно современной науке. Потребность в коммуникации обусловлена у животных рядом причин — и половым диморфизмом, и условиями выращивания потомства, и разделением функций в процессах охоты, строительства жилища и в иных формах коллективной жизнедеятельности, и, наконец, тем, что эффективное поведение животного во всех этих ситуациях не может быть обеспечено одним только инстинктом, генетически транслируемой поведенческой

программой, но требует дополнения — обмена информацией как условием саморегуляции поведения, так как конкретные обстоятельства жизнедеятельности животного варьируются в весьма широких пределах и в каждом конкретном случае особи приходится соотносить свои действия с особенностями данной ситуации; вот почему у животных вырабатываются и разнообразные сигнальные системы, способные передавать необходимую информацию от особи к особи. Можно ли, однако, считать эти системы языком, а их использование — общением?

Употребляя термин «язык животных», Б. Н. Панов резонно ставит его в кавычки, ибо средства передачи информации у животных в ряде отношений радикально отличаются от человеческого языка. По мере того, подчеркивает он, как наши знания о системах сигнализации в животном мире становятся все более полными, мы вновь и вновь убеждаемся в том, что аналогия здесь чисто внешняя, что в основе обмена информацией у животных лежат совершенно иные принципы, нежели те, на которых основано общение между людьми'. Но следуя логике этих рассуждений, не правомерно ли и слово «общение» ставить в кавычки, когда оно применяется по отношению к поведению животных?

Однако и Е. Н. Панов и другие ученые свободно употребляют данный термин применительно к жизни животных².

¹ Панов Е. Н. Сигнализация и «язык» животных (Эволюционные и популяционяые аспекты поведения животных). Вып. II. М , 1970, с. 3.

² См, например: Кряжев В Я Высшая нервная деятельность у животных в условиях общения. М., 195э.

Прислушаемся, однако, к рассуждениям _Наэту тему такого авторитетного специалиста, как Н. А. Тих: «Ввиду отсутствия какой-либо специальной терминологии для обозначения сложных форм жизнедеятельности животных обычно используется лексикон, выработанный в психологии и в обыденной жизни. В то же время все сознают связанную с этим определенную опасность, действительно сказавшуюся в свое время в концепции биологов-аитропоморфис-тов». При таком подходе оказывалось невозможным «решение главной проблемы: что общего и что особенного содержится в психике человека по сравнению с психикой животных...». Поэтому исследовательница заключает, что даже «при описании жизни обезьян не может быть и речи о применении понятий ц терминов, обозначающих достижения исторического развития человека, таких, как речь, мысль, искусство и, наконец, основа всего — труд». Соответственно, она говорит не об «обществах» у животных, а о «сообществах» (хотя считает возможным использовать понятия «общественность», «общительность» и «общение» как синоним «коммуникации»). Существо же ее позиции заключается в том, что «труд, познание и общение имеют свои ближайшие истоки в сообществе предлюдей», что означает неадекватность этих «истоков» и развитых форм труда, нозпания и общения¹. Отсюда можно сделать вывод, что, если предков человека именуют «предлюди», логично было бы называть их взаимоотношения «предобщенпем».

Большой интерес с этой точки зрения пред-

См.: Тих Н. А. Предыстория общества, с. 16—18, 301.

_сТавляет исследование ученика К. Лоренца р. Виклера «Биология десяти заповедей», в котором он стремился выявить биологические _корни нравственных принципов, регулирующих человеческое поведение. Отделив в десяти библейских заповедях три, имевшие религиозное происхождение, от остальных, которые он назвал «социальными заповедями», поскольку они порождались потребностью регулировать «совместную жизнь людей», В. Виклер обнаружил полную аналогию этим семи заповедям, с одной стороны, в древнейшем тексте исповеди, найденном в одном из захоронений Древнего Египта, а с другой — в ныне действующих кодексах африканского племени ыасаи и па основании этого сделал заключение об общечеловеческом характере данных заповедей, формулировавших основные принципы коллективной жизни. А далее он установил, что подобные принципы регулируют и жизнь стадных животных: скажем, затюведи «не убий» там соответствует инстинктивный механизм запрета убивать себе подобных, биологическая целесообразность которого связана с тем, что вид уничтожил бы себя, если бы не сумел оградить себя от убийства одними особями других. Немецкий ученый повторяет тут идею П. А. Кропоткина, высказанную в его охарактеризованном нами выше исследовании закона «Взаимной помощи». Но и у человека изначально действие этой заповеди, выражающей один из моментов библейского принципа «возлюби ближнего как самого себя», зависит от тою, относится ли индивид к «ближним» или же к «чужакам»: «заповедь любви к ближнему становится проблематичной, когда приходится рассматривать в качестве «ближних» чужих или

даже врагов». Вместе с тем В. Виклер видит и существенное отличие взаимоотношения людей от взаимодействия животных: «К типичным свойствам человека, которые его отличают от других живых существ (насколько нам это до сих пор известно), относятся но только симво-тачески-опосредованные традиции и письменность, но также способность поставить себя мысленно на место другого, перенестись в другого»; благодаря этому любовь к себе самому перерастает в любовь к ближнему, заключает

исследователь

Этот анализ представляется нам весьма поучительным, так как нередко мысль ученых продолжает двигаться в пределах метафизической альтернативы: либо, абсолютное противопоставление человека животному, социального — биологическому, либо их отождествление. Между тем диалектическое мышление призывает видеть и качественный скачок от одного уровня развития жизни к другому, и появление зародышей высшей формы в недрах низшей. Такой подход позволяет заключить, что нравственные формы общественного сознапия не наследуются человеком, а порождаются потребностями социальной практики, но опираются при этом на те биологические формы отношений между индивидами, которые сложились в ходе эволюции коллективной жизни животных. По-, этому задача науки состоит в том, чтобы показать и соязъ между выработанными у животных формами предобщения и человеческим общением, и качественное отличие последнего от

¹ Wickler W Die Biologio der zehn Gebote. Miinchen. 1971, S. 8, 89—91, 216.

форм взаимодействия животных. А эта последняя задача решается, к сожалению, гораздо хуже первой. Примером тому может служит! содержательное исследование советского биолога К. Э. Фабри.

По его мнению, общение зародилось в процессе эволюции, на основе «биологического взаимодействия между животными организмами». При этом он уточняет, что проявлениями общения нельзя считать «ни любое контактирование между самцом и самкой, ни тем более скопление животных в благоприятных для них местах (зачастую с образованием колонии)» Общение «предполагает как непременное условие не только физическое или биологическое, но прежде всего психическое взаимодействие (обмен информацией) между особями, выражающееся в согласовании, интегрировании их действий». Уровень информационного взаимодействия, при котором действие животного «приобретает сигнальное зпачение» (то есть коммуникация), характерен в развитом виде только для животных, «стоящих выше кольчатых червей и низших моллюсков»; общение же «присуще всем высшим животным (включая и высших беспозвоночных), и можно сказать, что в той или иной степени поведение высших животных в целом осуществляется всегда в условиях общения (хотя бы периодического)».

Коммуникация животных совершается <с помощью различных химических, оптических, акустических, тактильных и других сигналов»; высшей ее формой являются «ритуализованные движения», исполняемые, «как правило, в виде «диалога» двух животных». А наряду с врожденными формами общения у животных суще-

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒

общение с реаль­ным партнеров (с подлинным субъектом) 8 страница

общение с реальным партнеров (с подлинным субъектом) 8 страница