АГЕНДА МАТЕРИ 1951-1973 10 страница

Обнимаю вас обоих,

Б.

10 июля 57

Бернару д'Онсие

Старина, прости, что немного запоздал с ответом, но я был перегружен работой. Однако, это не значит, что я не думал о тебе, о вас, и не обеспокоен обескураживающим тоном твоего последнего письма. Но ты всегда жил чудесами — а самое важное состоит в том, чтобы продолжать верить в чудо, ибо таким образом ты призываешь чудо. Если ты теряешь веру, это серьёзно. Хотелось бы помочь тебе как-нибудь по-другому, не словами!

Несколько дней назад я едва не поднял якорь на шведском судне, идущем в Японию. Оно стояло на рейде в Куддалоре[32]. Я пошёл туда предложить свои услуги, и едва не устроился, поскольку один человек из экипажа заболел и был отправлен в госпиталь — но они решили дождаться его возвращения... Too bad!? [что за невезение!?]

Конечно, решение с небольшим арабским парусником бесконечно более заманчиво... может быть, мы романтики? Но я думаю об этом со всей серьёзностью.

............

Если твоя ситуация стала критической, скажи об этом, я не хотел бы сваливаться тебе на голову и быть в тягость. Но я надеюсь — за вас — что всё не так плохо!... А если мы все вместе сбежим к Красному морю ловить жемчуг или, я не знаю, что? Было бы потрясающе! Это как раз для Маник, не так ли?

Обнимаю вас

Б.

25 июля 57

Бернару д'Онсие

Старина,

Я медлил с ответом, потому что снова борюсь с самим собой, но в направлении, противоположном обычному. Я принял твёрдое решение, которого буду держаться right or wrong*, что останусь в Ашраме, пока не получу определённые совершенно конкретные результаты — и я готов ждать год, пять, семь лет, столько, сколько нужно, и не двинусь с места, пока эта вещь не окажется целиком и полностью здесь. Я обожаю приключения, и жизнь для меня всегда останется Приключением, но у меня свои идеи и интуитивные проблески, идущие из того, что над головой; и чтобы пережить истинное приключение в мире, нужно иметь истинное сознание и истинное могущество — а иначе это не более, чем живописные прогулки. А я не хочу строить карьеру романтика приключений. Что касается будущего приключения, после Ашрама, я не знаю, каким оно будет — нужно сначала стать кем-то, чтобы это узнать, — и у меня нет никаких личных амбиций. У меня ощущение, что однажды я начну действовать, я и хочу быть готовым для этого действия. Вот.

В твоём приглашении было всё необходимое, чтобы меня соблазнить — и одновременно я получил письмо из Кабула, информирующее меня, что есть работа европейского наблюдателя на раскопках в Кандагаре — именно то, что мне было нужно, чтобы отправиться в дорогу. Можно сказать, судьба развлекается, подкидывая мне возможности для путешествий, наподобие этих, дабы посмотреть, что будет. В-общем, я повернул и взял другой курс. Это лишило меня возможности увидеться с вами, о чём я действительно сожалею. Тем более, что в твоих письмах ощущается атмосфера уныния, это меня беспокоит. И что я могу сделать?

............

Пришли новости из Парижа, похоже, некоторые главы моей книги, наконец, достойны... дифирамбов. Полагаю, теперь это приведёт к тому, что её издадут. Я задаюсь вопросом, как они примут её.

Вот так, значит. Сожалею, что не нагрянул к вам, чтобы вдохнуть свежесть вашего сада, ароматы твоих адских бифштексов и хорошей трубки — но на это нет больше времени. Всё это очень нелегко, но я держу свой курс.

Нежно обнимаю вас обоих,

Б.

29 июля 57

Клари

Подруга, спасибо за вашу Песнь килю, она мне понравилась. Есть нечто очень лёгкое и «танцующее» в этом стихотворении — аромат свободы.

............

Касательно меня, я только что совершил важный поворот. (...) Принял окончательное решение остаться в Ашраме, пока полностью не достигну целей, которые я поставил перед собой, приехав в Индию. У меня абсолютное убеждение, что я что-то должен сделать во внешнем мире — я не знаю, что именно, для знания этого нужно, чтобы я стал абсолютно и полностью самим собой, истинным «я» внутри — но чтобы действие стало эффективным, чтобы оно вышло за рамки личного приключения или живописной прогулки, нужно обрести иное сознание, иное могущество — и нужно, чтобы этого действия хотел некто другой, кроме моего я, маленького и ограниченного. Следовательно, наперекор всем ветрам я остаюсь здесь, пока всё не будет готово. Вот. Это решение принесло с собой странное облегчение и развязало множество мелких узлов.

Вы ничего мне не рассказываете о себе. На протяжении какого-то времени я вас совсем не «ощущаю». Возможно, вы в том состоянии, когда «чувствуете себя хорошо только находясь в одиночестве» — тогда это правильно, это превосходно. Это ваша вторая длинная новелла — но почему я никогда не видел первую??

Обнимаю вас

Б.

19 августа 57

Бернару д'Онсие

Старина,

Физически я в полном изнеможении. Эта книга была для меня испытанием, я переживал каждую строчку, без обмана. Если она выйдет, тогда всё хорошо.

По-братски,

Б.

P.S. Да уж, чудо поджидало в самом конце.

20 августа 57

Клари

Милая подруга. Моя вещица наконец закончена, и я надеюсь, что вы её прочтёте. Это вторая часть Золотоискателя — примерно шестьдесят страниц. Хорошо, что я заставил взорваться истину этого золотоискателя, без двусмысленностей и загадок — и я пытался сделать это из лучших побуждений моей души. Но насколько же легче говорить о тьме, чем о свете. Нужно, чтобы вы совершенно искренне рассказали мне о вашей первой реакции. Я не дорожу тем, что написал: я дорожу светом, и я дорожу тем, чего этот свет касается. Первая часть была сосредоточена на бунте против других. Вторая часть отмечена бунтом против самого себя и всех старых «я», которые цепляются и никак не хотят уходить. Кажется, я писал о вещах, оспаривающих психоанализ — но я ни на одну секунду не подумал о вас. В-основном я пытался достучаться до тех, кто думает, что психоанализ — ключ ко всем проблемам. Впрочем, вы поймёте.

Сон, описанный во второй части, не был выдумкой — ничего не было выдумкой. Как и то, что я рассказывал о Сен-Луисе. Как раз наоборот, я наконец действительно понял то, что произошло со мной в прошлом. И то, что я говорил Грегори, тоже правда — за исключением диалогов, которые я скомпоновал. История Грегори странная, и я не смог рассказать её всю целиком, потому что люди не поверили бы, но однажды я вам расскажу её.

О, Подруга, в связи с этой книгой я сейчас получаю захватывающий опыт, но по-другому, будто Знание приходит без мыслей, иными путями. Понимаете... Вдруг приходят вещи, которые не знал прежде, при этом интеллектуально очень ясные, и без прочтения книги, без необходимости заставлять работать голову — наоборот. В тишине... Во мне происходят вещи ошеломляющие и простые как божий день. Иногда бывают часы, когда я настолько тотально понимаю мир. Я понимаю. Не туманным и расплывчатым образом. Но с царственной ясностью. Подруга, Подруга, есть столько вещей, которые можно обнаружить. Это чудесно.

Хорошо. Когда вы вернётесь во Францию, чтобы я мог выслать вам свою вещицу? Или выслать её вам в Лондон? (...)

А вы, вы? Вы говорите, что иногда требуется пройти через «самые разнообразные этапы, чтобы стать лучше». Да нет же, Подруга. Нет разнообразных этапов. Всё является главным, всё является важным. И вы знаете, какие это этапы. Но фактически, Подруга, никогда не бывает так, что этапы и лучшее остаются где-то там впереди. Мы никогда не перестаём открывать, продвигаться, расти. Тем и прекрасна вся эта история — этим ростом, этим постоянным возрождением. Мы не из тех, кто засыпает в ничто. Мы те, кто идёт и изучает, и изучение это бесконечно. Какое авантюрное приключение! О, секрет всего этого — маленькое пламя искренности в самой глубине существа.

Надеюсь, мои письма не похожи на проповеди протестантского священника? Насколько трудно сказать о вещах так, как мы их чувствуем, сказать просто, не создавая впечатление, что читаешь проповедь!

Скажите Максу о моей дружбе. Я не пишу ему, но искренне симпатизирую. Он был очень добр, очень благожелателен ко мне.

И что ваш психоанализ? Ключ под ковриком...?

Обнимаю вас, милая и мятежная Подруга.

Ваш

Сатпрем

5 сентября 57

Бернару д'Онсие

Старина,

............

Я прекрасно понимаю твою критику второй части. И я очень хорошо чувствую её несовершенство, её недостаточность — но это соответствует правде Иова, этапу его эволюции. Теперь Иов для меня умер, то есть я превзошёл его, и если позже я должен буду написать что-нибудь другое, что же, это будет совсем иная вещь, и её «послание» — с позволения сказать — будет на ступень выше. Так что незачем «оставлять на потом» эту вторую часть, ибо потом я, бесспорно, напишу по-другому. Не совсем по-другому, так как в Золоискателе присутствует главное — но с более широким видением и более глубоким опытом. Так что не может быть и речи о том, чтобы делать из Золотоискателя сладкий джем.

Ты пишешь, что вторая часть, несомненно, «оттолкнёт» многих. Я с этим согласен. Но она «привлечёт» некоторых, и как раз это для меня важно. Хоть там и нет великого «луча», но есть световые окошки, и те, кто созрел, поймут. Я не хочу особенно замахиваться на двадцать-тридцать тысяч экземпляров... Полагаю, что первая часть книги была недостаточной, она не указывала точного направления. А касательно причисления книги к категории теософии — А. Безант, Блаватская — именно эту ошибку не совершат те, кто умеет читать; я достаточно во всех тонкостях расписал в этой книге, что меня интересует именно «трансформация жизни», а не мистико-философские спекуляции, не бегство идеалистов, не оккультные прогулки. И это должно быть ясно для тех, кто не закупорен. И потом, если меня зачислят в теософы, что же, компания А. Безант мне более приятна, чем Ф. Саган. Во всяком случае, они меня обязательно как-нибудь «классифицируют» — когда они приклеивают свою маленькую этикетку, они довольны: взрывчатка больше не взорвётся, её приручили, ей дали название. Обычное дело.

............

Сердечно с вами обоими,

Б.

17 сентября 57

Бернару д'Онсие

Старина,

Твоё «всё разбито, сломано» меня взволновало. Я не думал, что ты настолько пал духом и настолько пессимистичен. Мне кажется, что никогда ничего не сломано, пока мы сами так не решим... Словом, желаю тебе найти удовлетворительное решение своих трудностей без всяких «ломок», так сказать.

Твой бассейн! я не знал, что он готов. Твой сад, должно быть, очарователен, как бы я хотел пройтись по нему, если бы не был так занят здесь.

Ну же, будь счастлив, я буду держать тебя в курсе событий с моей книжицей.

Сердечно,

Б.

P.S. Конечно же, у тебя будет экземпляр с дарственной надписью, балда! Не в обиду вам будет сказано, Господин Граф. Посвящение на трёх языках, если тебе угодно, со строфой Пиндара* на древнегреческом и куплетом из Марсельезы.

29 октября 57

Бернару д'Онсие

Старина, только что получил твоё письмо, и я очень, очень рад твоей реакции. Нахожу всё это превосходным, и даже если ты не отыщешь Атлантиду, это поселит молодость в твоём сердце, новое возрождение. Я даже признаюсь тебе, что уже давно надеялся, что это с тобой случится. Не хочу тебе льстить, но я был удивлён, что ты ещё способен на подобные реакции — снимаю шляпу!

И однако, хоть это эгоистично, мне совсем не в радость видеть, как ты удираешь. Не представляешь, насколько твоё присутствие в Индии было для меня утешительным — знать, что если всё пойдёт наперекосяк, я всегда могу сбежать к тебе и отдышаться.

И всё действительно наперекосяк. После достаточно светлого периода я снова впал в ужасные кризисы удушья — можно сказать, что чем дальше, тем болезненнее эти кризисы, да, буквально, конкретно болезненные. В конце концов, стискиваешь зубы. Цепляешься изо всех сил — и если ломается в том или в другом направлении, что же, тем лучше. Странно наблюдать, как всё это функционирует: вам слегка приоткрывают дверь — лишь для того, чтобы вас ослепить, — а затем хлоп! вы снова остаётесь покинутыми во тьме. Поразмыслив, приходишь к выводу, что Высшее — маленький шутник. Но его игры совсем, совсем не смешны.

Бесполезно зацикливаться на этом. На данный момент я пока держусь. Если ты направишься в Эфиопию, держи меня в курсе. Возможно, на пике удушья я к тебе присоединюсь — и ручаюсь, что у тебя будет компаньон без страха и готовый к чему угодно. Мне всегда нравились авантюры с тобой.

Похоже, моя книга «зацепила» одного типа из ЮНЕСКО (не знаю, как она попала ему в руки), и он собирается презентовать её N.R.F. Но честно говоря, мне не до книги, у меня и без этого достаточно жизненных проблем.

Держи меня в курсе. И снова повторюсь — я очень рад и очень горд быть твоим другом.

Сердечно с вами обоими,

Б.

P.S. Святая кровь! ты очень храбро поступил, покинув этот рай...

Завтра мне 34 года.

2 ноября 57

Клари

Подруга, уже почти месяц, как ваше письмо упало в мой ящик, но у меня нет никакой охоты писать, я нахожу ваше письмо, скорее, обескураживающим. Однако, надо бы ответить, иначе вы сочтёте меня потерявшимся в некой «нирване» — что крайне далеко от реальности.

Рассказав мне в своём письме о Максе: этот «святой человек», который... и т. д., вы говорите: «У меня нет склонности к тому, что не человечно...» Затем добавляете: «Моментами вы кажетесь таким далёким, не тем, кто нам нужен». Затем вы упоминаете о «чувствах» и говорите, что не хотите «позволить им угаснуть». Наконец, ваше «у меня нет никакой тоски по чему-то "большему"».

Вы хотите, чтобы я понял всё это, иначе моя жизнь действительно покажется вам очень далёкой, почти нечеловеческой. Спрашивается, какие крики я должен был вложить в уста моего Золотоискателя, чтобы вы услышали его неотвязную, отчаянную, настойчивую молитву, его призыв, словно жалобу самого тела, призывающего жизнь более широкую и, воистину, более человеческую. Разве не говорит он ежесекундно ЖИТЬ, ЖИТЬ, ЖИТЬ — и снова жить, всеобъемлюще? Вы этого не услышали? А люди, разве не хочет он, чтобы они стали действительно людьми, едиными и любящими — а не этими маленькими планетами, отделёнными друг от друга, этими крохотными вещицами, скукоженными и бессильными? Как же мне сказать, чтобы вы поняли? Чего я хочу — сверхчеловека или завершённого человека? Чего я хочу — жизни изуродованной и разочарованной в своих смыслах или жизни более тотальной? Чего я хочу — очень далёкого существования или существования человеческого, действительно человеческого, здесь, на этой земле?... По вашим словам, мои шаги очень далеки от ваших, тогда что я могу сделать или сказать? Вы просто режете по живому; и действительно оказываетесь очень далеко от меня.

О, вы не представляете, насколько человеческой жизнью я живу, ужасно человеческой, и какой груз страдания и удушья других людей она несёт. Если бы я не нёс в себе этот мучительный груз — о, столь мучительный, что временами я от него задыхаюсь; иногда это длится неделями и неделями — неужели вы полагаете, что я бы пытался выйти из всего этого? Именно потому, что человечество, как оно есть, меня угнетает, давит своей узостью, своей беспомощностью, своим отсутствием радости и счастья, своим отсутствием любви, именно поэтому я и пытаюсь — столь безнадёжно, столь упрямо — отыскать дверь к более целостному, более счастливому, более совершенному человечеству. О, клянусь вам, я несу всё это в себе; и если моё сознание станет немного шире, то именно для того, чтобы лучше чувствовать страдания и ограниченность человека — и изредка, лишь изредка, для того, чтобы ощутить истинную радость позади. Вы не представляете всего того, через что я прохожу. И ручаюсь, что если бы я родился негром, то был бы добрым негром, гораздо лучше тех цивилизованных белых, которые подыхают в своей тюрьме.

У вас нет тоски по чему-то «большему». Что вы хотите услышать от меня, если эта жизнь, такая, как она есть, вас удовлетворяет? Мне нечего сказать. Однако, не вы ли говорили мне несколько лет назад: «Меня приводят в ужас любые потолки, сверху ли, снизу ли». Вы предпочитаете потолок посередине??

Но я не могу ничего проповедовать. Мой Золотоискатель ничего не проповедовал, он хотел лишь издать крик, изгнать свою нищету и зло, рассказать о своей надежде на что-то лучшее, заставить родиться эту надежду. О, нет, не о чем проповедовать. Если вы считаете, что всё хорошо, то это очень хорошо, и тем лучше для вас — бесспорно, это поможет вам избежать трудностей и испытаний — но помилуйте, достаточно просто понять, просто понять, и тогда вы почувствуете, что моя жизнь, мои шаги совсем не далеки от ваших. Мои ноги полностью завязли в вашей глине, и они месят и месят, чтобы выбраться из этого г...на, потому что не это является сущностью человека, совсем не это. Если же сущность человека только в этом, тогда жизнь меня не интересует — и я признаю за вами право говорить, что я крайне далёк от вас в моём стремлении.

Про меня вы думаете, что я тоже хочу быть святым человеком. Вы не понимаете, вы совсем ничего не знаете. Меня не интересует ни святость, ни добродетель, я ищу сознание. И думаю, что уже говорил вам, что мои дефекты больше мне помогли, чем мои совершенства. Поскольку мои дефекты или мои «ошибки» всякий раз заставляют меня чувствовать необходимость выйти из этой узости. О, бывают часы, а иногда и целые дни, чёрные, как индийский кули — но эти падения не загрязняют меня, и я не стремлюсь к святости. Я лишь убеждаюсь, что единственным средством выйти из этого является совсем не добродетель, а другое сознание, иное сознание, которое всё очищает, всё преображает. В одной древней тайной традиции говорится: «Не пытайся очищать одно за другим пятна на твоей одежде, но смени её целиком». Да, полное изменение сознания, а не добродетель. Именно этого я ищу, и именно поэтому для меня важны эти часы черноты. Иное сознание — это не угасание чувств, но их расширение. Бог мой, вы что же, не согласны с тем, что мы ничего не видим нашими глазами, ничего не можем сделать нашими руками, а если что и можем, так это чуть-чуть удовольствия от нашего секса, но всё это ужасно низко, мелко, жалко. Нет, я не питаю тяги к святости, меня интересует воистину сам человек. У меня нет склонности к вашей жизни, которой вы живёте; и если она вас удовлетворяет, тогда повторю — мне нечего сказать вам, и вы правы: я очень далеко от вас.

Моя жизнь человеческая, весьма человеческая. Вы не знаете, как я живу. И если изредка несколько раз дверь приоткрывалась, как будто для того, чтобы освежить меня, дать немного кислорода для жизни, немного улыбки, чтобы снова любить, то большую часть времени я остаюсь в грязной черноте и безнадёжно стучу, стучу. Потому что я не хочу жить этой тесной жизнью в удушающих бинтах. Не хочу... Или просто-напросто не могу. Это даже не вопрос идеала или высокопарных слов (я когда-нибудь обсуждал с вами Бога, или Шри Ауробиндо, или Ашрам, или философию? — нет, всегда только жизнь), не высокопарные слова, а просто потребность в я, нечто, что жаждет, испытывает голод, нечто, что задыхается в теле и кричит, взывает к большей надежде — нечто такое человеческое. Я был рождён не для этой человеческой тюрьмы, это неправильно, и это повторяется во мне, как молитва, как голод тела, жажда тела. Я не могу действовать иначе, вот и всё. А все эти «идеи о Боге», чёрт.

В конце концов, может быть, вы и правы. Я далёк от вас, иногда настолько далёк, и настолько устал стучать в эту дверь, что готов бросить всё и уйти в полном одиночестве туда, куда должна привести меня судьба. Что ещё я могу сказать вам и Франсуа? Вы полагаете, я нашёл достаточно отклика у вас? Тогда лучше действительно стать далёкими, раз и навсегда, в полном одиночестве. Возможно, именно это и произойдёт, если всё будет продолжаться в том же духе, я не могу быть больше своей человечности, я просто лопну, вы слышите!

И ещё, больше не спрашивайте, есть ли у меня новые «сюжеты» для книги. Всё, что я мог бы сделать, было бы, бесспорно, слишком далеко от вас — а я хочу не писать, но ЖИТЬ, жить, боже мой! О, немного простора, чтобы жить.

Ну и что? Полноте, тут нечего добавить, есть множество вещей, которые мы не можем объяснить, но можем просто-напросто пережить, болезненно и в полном одиночестве.

Я вас очень люблю, и упрекаю вас лишь за то, что вы говорите, что я далёк от вашего человечества.

Б.

7 ноября 57

Бернару д'Онсие

Дорогой старина Бернар, ты балда, я никогда не думал, что ты стал «слабоумным», но я всегда считал тебя на самом деле «замкнутым». Впрочем, в своих многочисленных письмах ты не раз и не два повторял мне, что в этом гнилом мире больше нечего делать и т. д. и т. п. Поэтому-то я и был так счастлив и слегка удивлён, когда снова узнал о твоих великих проектах. Так что мои наилучшие пожелания.

Не может быть и речи о том, чтобы нагрянуть к тебе на несколько дней, я здесь занят работой, а ещё тот немаловажный факт, что у меня осталось около десяти рупий. И потом, если я покину Ашрам, это будет навсегда.

Странно, ты говорил мне о том, чтобы провести февраль в Эфиопии, а я как раз принял внутреннее решение продержаться здесь по крайней мере до февраля, чего бы это ни стоило. Несколько часов назад я спрашивал себя, как смогу продержаться хотя бы час, но хотелось бы проявить доказательство доброй воли и держаться, насколько возможно — значит, февраль. Если до этого времени ничего не произойдёт, я отчаливаю. Я подумывал сбежать в Конго и стать лесорубом, но твоё приключение в Эфиопии, хотя ты мало о нём рассказал, меня возбуждает. И если это приключение окажется действительно красивым, то будь уверен, я смогу найти соответствующий слог. Писать красивые вещи нетрудно, трудность в том, чтобы жить красивыми вещами.

Эх, я никогда не мог успокоиться и, не находя приключений во внешнем мире, обратился к внутреннему приключению; но моя мечта — и я хочу верить в это вопреки всем видимостям — в том, чтобы однажды примирить внешнее и внутреннее приключение, чтобы всё стало одной и той же улыбкой, одной и той же радостью, великим спонтанным всплеском. И чтобы тело, чтобы и оно тоже отыскало радость существования. С меня достаточно, достаточно этих изломанных жизней, где мы живём в своей маленькой провинции своего «я», отвергая всё остальное.

Так что твоя Эфиопия словно упала с неба, как я вижу. Только хотелось бы пройти эту авантюру с начала до конца, если ты хочешь, чтобы я смог написать что-нибудь. Мне нужно быть полностью в ней. Следовательно, как только ты отправишься из Тегерана в Аддис-Абебу, в ту же минуту сообщи мне. Я всегда смогу найти достаточно рупий, чтобы оплатить билет до Джибути и продержаться несколько недель. (Я абсолютно не полагаюсь на свою книгу, если она, предположительно, издаётся, поскольку эти вещи никогда не приносят дохода).

И если это не сработает, ну что же, поеду рубить дрова в бельгийском Конго. По крайней мере, в лесу я буду свободен. О, наконец-то примирить эту жизнь...

Сердечно обнимаю тебя и Маник с пожеланием в скором времени присоединиться к вам.

Б.

22 ноября 57

Клари

Подруга, вы писали, что у вас нет тоски по «большему». И я ответил вам совершенно буквально: «Тем лучше для вас, это поможет вас избежать трудностей и испытаний». И я повторю: тем лучше для вас, без малейшего намерения вас «оскорбить». Ибо я не думаю, что состояние испытаний и трудностей будет восхитительным состоянием. Далеко не так.

Я также не считаю, что «святость» Макса была личным намёком. Но я не мог не увидеть там определённый ансамбль эмоций, поскольку вся остальная часть вашего письма вращалась вокруг моей жизни, в которой очень мало человеческого: «У меня нет тяги к тому, что не человечно... Вы кажетесь мне очень далёким... Я не хочу позволять угасать моим чувствам... и т.д.» Всё это кристально ясно. Именно это я называю «отсутствием отклика». Поскольку ваша жизнь может быть такой, как вы хотите, ваши идеалы такими, как вы хотите, и я здесь не для того, чтобы вас судить (и по какому праву!) Я прекрасно понимаю все эти вещи, лучше, чем вы можете предположить — но я неистово сопротивляюсь, когда вы говорите, что моя жизнь не человечна. Вы можете сказать, что она вам не нравится или что вы её не понимаете — и хвала различиям, ибо если бы весь мир был как в Золотоискателе, это было бы невыносимо, — но я никому не позволю говорить, что моя жизнь не человечна. Повторяю, вы действительно ничего не поняли. И ещё больше непонимания в ваших словах из последнего письма: «Вы проживаете вашу жизнь, ваше предназначение или ваши порывы, убеждённый, что вы пребываете в истине и что это — единственный путь». Итак, мои поздравления! вот я и стал братом-проповедником, распространителем новой Церкви, исключительной и изолированной. Я не буду отвечать на это, поскольку это совершенно бесполезно.

И ваше письмо заканчивается добрым советом: «Пусть ваш Золотоискатель прекратит обвинять всех вокруг, все эти таможни и колючие проволоки, которые он на самом деле носит в самом себе». Воистину, вы его плохо читали — хотя и прочли три или четыре раза, отдав долг дружбе и терпению — поскольку я не вижу, кого или что обвиняет Золотоискатель во второй части, напротив, он обвиняет самого себя, а не других. Если первая часть рассказывала о бунте против других, вторая идёт на шаг дальше, и я вам напоминаю: «Когда вы полностью реализовали бунт против всех, остаётся ещё один бунт, наиболее замечательный, бунт против себя и всех своих старых дурацких шкур». Понятно ли это? Касательно «таможенника», который появляется ближе к концу, я замечу, что Золотоискатель нашёл это «комическим», ибо уже миновал стадию, когда он восставал против таких вещей. Так что ваше замечание непонятно.

И наконец, меня сильно разозлил ваш вопрос о том, есть ли у меня на примете другие «сюжеты». Неужели это Вы спрашиваете меня об этом...

Теперь, дабы сравнять счёт, я скажу вам то, что вы, без сомнения, и так знаете, — что я невозможный друг и что даже добрые мотивы не сделают меня любезным. И я совсем, совсем не чувствую себя любезным, потому что это перекос моего характера — я люблю людей по-другому, иным способом, не через доброту или любезность.

Если бы вы рассказывали мне о себе, возможно, я имел бы случай показать вам, что понимаю вас и люблю такой, какая вы есть, со всеми вашими разногласиями, но вы никогда не рассказываете ни о себе, ни о вашей жизни.

Теперь должен признать, что я всегда слишком много говорил о себе. И это вредит нашим взаимоотношениям, подруга. Я слишком много говорил. И поставил вас перед лицом всех возможных противоречий, это было моей ошибкой. Пожалуй, вы там позабыли свою латынь или свой венгерский, поскольку вы пишете, что дошли до того, что сомневаетесь в «сознании, которое было мной обретено». Ну конечно! Я упустил множество случаев промолчать, и сегодня, похоже, ещё один.

В качестве извинения за вольности языка, за мои противоречия, за недостаток любезности и т. д., а также моих «угроз», как вы пишете, я просто скажу вам, что переживаю переход. Переход из одного состояния в другое. Иногда я перехожу грань и пытаюсь сказать вам об этих вещах, но они слишком далеки, скроены из «красивых и слишком общих слов: любовь, человечество, сознание и т. д.» (sic). Я не должен был ничего говорить, это ошибочно — говорить о таких вещах, когда находишься в этом состоянии. Но большую часть времени я нахожусь перед этой линией, ни с той, ни с другой стороны, полностью в промежуточном мире, который вы, возможно, понимаете умом, но понять умом, это не значит действительно понять. Нужно быть внутри, чтобы почувствовать, что это такое. А внутри всё дьявольски напряжено, сжато, болезненно. Внутри мы все полностью отделены, всё далеко, и когда тебе говорят, что твоя жизнь не человечна, приходишь в ярость. Так что я не должен ничего говорить об этом состоянии, потому что оно заставляет вас сомневаться в сознании, приобретённом на другой стороне. Это правда, я должен был молчать, не для того, чтобы «позволить вам упасть», но потому, что это не даст вам ничего хорошего, потому что я сам подвержен противоречиям, внезапным штормам и «нападениям», когда я внутри. Вот, так что лучше было бы окончательно дождаться финала этого «перехода» — если должен быть какой-то финал. Но в любом случае, я обречён на молчание, ибо то, что я скажу вам, находясь в своём высшем состоянии, будет «чересчур далеко». Если бы вы знали, насколько отвратительным, одиозным и невыносимым я себя чувствую. И насколько это «человечество», о котором вы говорите, должно превзойти себя, чтобы реализоваться.

Исходя из вышесказанного, я даю себе обещание, да, обещание, никогда больше не выносить на ваше обозрение своих внутренних противоречий — это было настоящей слабостью с моей стороны. Я должен был вариться сам в себе, без театральщины. «Наконец, единственное существо» тоже было частью этого театра. Это вещи, о которых мы можем думать, но о которых не должны говорить. Мои извинения. В любом случае, я был груб. Что касается Франсуа, я был немного огорчён, или разочарован, или опечален, тщетно ожидая от него хотя бы слова о том, что он думает об этой проклятой книжке — не с литературной точки зрения. Но теперь мне это безразлично. Именно это я называю «не реагировать». В отношении него я тоже совершил ошибку, позволив себе слишком много болтать.

⇐ Предыдущая 28 29 30 31 323334 35 36 37 Следующая ⇒